Место Карантина

Вадим Бабенко

Стоит ли надеяться, что наша память, наше сознание и наше «я» не исчезают со смертью физических тел?Может ли поверить в это не обыватель, падкий на сенсации, а человек с очень критическим умом?Оказывается, может – если доказательства неопровержимы. Если то, что считалось выдумкой мистиков, обретает реальный базис. Опыт жизни, магия и карма, женщина, без которой не можешь, – все перемешивается, связывается в одно. И приходится прозревать волей-неволей – где? В странном месте. На Карантине.

Тео

Глава 11

«Я родился на острове, на берегу моря, но оно было не такое, как здесь. Там были скалы, были набережные и пляжи — но совсем не такие, как здесь. Были праздные отдыхающие — не такие — были лавки торговцев и кафе по всему променаду, красно-коричневые, равнодушные ко всему холмы и разбросанные по ним виллы, будто обсыпанные сахарной пудрой.

Мое появление на свет отмечали торжественно и пышно. Наутро в палату к матери, едва оправившейся от родов, вломились бесцеремонные родственники. Они хватали меня на руки, тискали и теребили, щипали за щеки грязными руками, пока я не начинал заходиться в плаче. Им хотелось убедиться, что я из их племени, их стаи — в тот момент у меня еще не было сил по-настоящему их разочаровать. Так же как и в первые дни дома, в череде застолий, когда родители сбивались с ног в судорожном гостеприимстве, чтобы разделить радость с нашей большой родней, хотя причин для радости было еще не много. Я, как все новорожденные, не являл собой ничего, кроме биомассы, совокупности макромолекул, и никто не мог тогда предсказать с уверенностью, разовьюсь ли я в нечто большее. Никто не знал, но мои близкие верили в меня — как верят в прочих младенцев во всех концах света. И я оправдал ожидания: когда мне исполнилось шесть лет, произошло главное событие моих жизней, сколько бы их в конце концов ни оказалось. Никто его не заметил и не оценил по достоинству, и сам я понял его суть много позже — а тогда лишь почувствовал небольшой шок…»

Я говорю это Эльзе — мы гуляем по набережной под жгучим солнцем. Идет третья неделя моего пребывания на Карантине. За это время изменилось многое и многое стало для меня привычным. Прижиться можно где угодно — особенно когда нет альтернатив.

Окружающее больше не кажется мне враждебным, я не вздрагиваю от шорохов, не ищу подвоха в каждом слове и знаке. Подсознание трудится, и его работа дает плоды: я осмысливаю понемногу факт своего возрождения и то, что после Карантина меня ждет еще какая-то жизнь. Осмысливаю и задаю вопросы — и себе, и Нестору — пусть пока почти все они остаются без ответов.

Наши отношения с Эльзой тоже стали другими. Это произошло скачком, сразу — после события, что изрядно нас напугало. Напугало своей неуместностью — будто отлаженный механизм этого места дал сбой. Будто что-то внешнее, грозное вмешалось в здешний безмятежно-ровный ход вещей.

Все случилось на одной из первых наших совместных прогулок: семиэтажное здание, мимо которого мы проходили, внезапно стало падать. Просто рушиться вниз — будто мощный заряд взрывчатки раздробил его опоры. Раздался грохот, огромные куски бетона полетели сверху, покатились слева, прямо на нас и дальше — на других прохожих, омертвевших от ужаса, к балюстраде, к морю. Нас окутало облако пыли, закупорив ноздри; я услышал крики с разных сторон, кажется кричала и Эльза…

Не успев ничего подумать, я схватил ее за руку и потащил вперед, каждый миг ожидая удара, осознавая, что нам, конечно же, не вырваться, не спастись. Но мы вырвались — полузадохнувшиеся, полуслепые от пыли. Откашлявшись и чуть отдышавшись, я оглянулся: позади было пыльное облако, поднявшееся до неба. Потом оно стало рассеиваться и вскоре исчезло без следа: на променаде не оказалось ни камней, ни повреждений, ни корчащихся от боли жертв. Все выглядело как прежде, лишь в череде зданий образовался провал, пустое место, словно от выбитого зуба.

Нужно отдать должное моей соседке, она быстро пришла в себя. Вскоре мы уже, пусть несколько нервно, пытались шутить — и над инцидентом, и над собой. «Ты прямо герой», — покачала головой Эльза и рассказала тут же историю о своем бойфренде, с которым их как-то ограбили прямо в центре Нью-Йорка.

«Ты знаешь, что сделал тот герой? — усмехнулась она. — Побежал прочь, полетел как олень, оставив меня одну. Только крикнул — мол, догоняй — а потом заявил, что поступил как мужчина. Что лидировал, показывал путь… Тогда я решила, что не буду с ним больше жить — это было одно из самых мудрых моих решений!»

После случая со зданием в ней будто переключили тумблер, вся ее отстраненность куда-то делась. У нас даже начались попытки физического контакта: Эльза стала брать меня за руку, порой норовила тронуть за плечо, а то и мазнуть бедром. Дальше этого, впрочем, дело не заходило — все же ненастоящесть тел никто не отменял. Зато я узнал многое про ее первую жизнь — она рассказывала в деталях про родительское поместье с лошадьми и площадкой для поло, про учебу в Арлингтоне и первую работу в столичной мэрии… Все это вспоминалось ей большими кусками; она тут же делилась ими со мной. Я выслушивал ее, слегка завидуя — с моей собственной памятью все не гладко. Впрочем, некоторый прогресс есть и тут — кое-что вернулось, и к тому же я научился подбирать сновидения, постепенно заполняя пробелы. Сам, без Нестора, хотя, конечно, в первые дни его помощь была изрядна.

Он, однако, тоже делал ошибки — так, выбранные им сны о русском миллионере Бревиче ничем мне не помогли. Мое сознание так и не смогло шагнуть по цепочке к прошлому, как рассчитывал Нестор, и это ощутимо его расстроило. «Больше никаких „назад навстречу“, — заявил он мне. — Сосредоточимся на вашем детстве и на математике — нужно двигаться последовательно, а не прыжками вбок!» Так мы и движемся теперь — с переменным успехом.

Сам же я то и дело возвращаюсь мыслью к Бревичу, но тщетно. Лишь отдельные детали приоткрываются на миг: жаркий город, жаркая ночь, полумрак бара и пьяные лица. Дальше память утыкается в стену — жаркую стену. Не всплывают ни Тина, ни хоть какой-то намек на мою теорию и загадочные частицы. Слова Нестора о консионном поле пробуждают лишь мучительный зуд — порой он становится невыносим и я зажмуриваюсь, закрываю руками уши. Потом вновь пристаю к нему с вопросами, но он отделывается туманными сентенциями. Именно ими я и делюсь сейчас с Эльзой.

Набережная понемногу заполняется людьми. Сегодня мы вышли рано, одними из первых. Я говорю: «Ни с того ни с сего меня сотрясла дрожь, прошиб холодный пот. Потом закружилась голова и сильно поднялась температура. Мать уложила меня в постель с мокрым полотенцем на лбу. Все думали, что я заболел — гриппом или чем-то похуже — но они волновались зря. Моему здоровью ничто не угрожало. Произошло лишь то, что, судя по всему, случалось рано или поздно с большинством моих современников. То, что случилось и с тобой, и с каждым, кого мы теперь видим здесь. Я обрел сознание — истинное сознание — отделился как вид живой материи от всех прочих видов, родов и семейств — в самом широком смысле, далеко выходящем за рамки принятых таксономий. Я стал — позаимствуем расхожий термин — человеком!

Нет, не ангелы помогли мне, не святые духи подставили мне плечо. Не какой-нибудь из всевышних, придуманных к тому времени, коснулся меня перстом. Нет, мое сознание пробудили, вызвали к жизни очень даже реальные поля-частицы. Я не знаю деталей, но мой советник утверждает, что поток консионов, пронизывающий пространство, вступил во взаимодействие с моим мозгом — и срезонировал, попал в ловушку. Я как личность вписался в структуру мироздания!»

Я увлечен, мне кажется, я излагаю важные вещи. Важные для нас обоих — и не только в глобальном, мета-вселенском смысле. Есть куда более частный смысл: этим утром наконец прояснилось, почему мы с Эльзой соседствуем в одной квартире и чего от нас в связи с этим ждут.

Мы — локальная группа, так сказать, команда, связанная общей целью. Мне сегодня сообщил об этом Нестор — с недовольным выражением лица. Он долго молчал, поджав губы, потом выговорил наконец: «Ну что, давайте приступать к главному? Пока вы тут прохлаждаетесь, как в санатории. Все больше спите…»

Это было несправедливо, мои сновидения занимали ровно столько, сколько было отведено Инструкцией. Бодрствуя же, я пытался работать, мучился без особого прогресса — и, отметим, без особой поддержки от наставника-советника-терапевта. Тем не менее мне казалось, что мы нашли общий язык, притерлись друг к другу — все последние дни Нестор был весьма любезен. Но сегодня его словно подменили.

Впрочем, спорить с ним бесполезно. «Хорошо, к главному, — пожимаю я плечами. — Я считал главным теорию консионов, но если вы теперь полагаете иначе…»

Нестор усмехается: «И что же вы можете сказать мне про теорию консионов?»

«Немногое, — признаю я. — Лишь то, что слышал от вас: отпечатки сознаний, какие-то вихри, образы памяти на метабране — и то, что я сам будто бы предсказал все это…»

Нестор прерывает меня нетерпеливым жестом. «Сказки для детей, — говорит он. — Кого они могут убедить? Мифы и легенды — кто вам поверит, и кто поверит в вас, может быть я? Не надейтесь, я не легковерен. Мне нужна теория, строгая теория — тогда я буду считать, что вы достигли одной из целей. Тогда я поставлю галочку в бумажке, что вечно у меня перед носом — в моем списке дел, в менеджере задач».

«Как только, так сразу, — отвечаю я сухо. — Я стараюсь и продвигаюсь как могу».

Нестор вновь поджимает губы — явно будучи не в восторге от моих стараний. Потом, после паузы, повторяет: «К главному!» — и наклоняется вперед, так что его лицо заполняет весь экран.

«Полагаю… — говорит он вкрадчиво. — Полагаю, что вы, Тео, до сих пор не прониклись как должно всей значимостью явления, которое у вас перед носом — каждый день, прошу заметить, как у меня мой список. Полагаю, что вы принимаете его как данность и относите эту данность к категории случая, тем самым сводя к нулю существенность факта, о котором вам давно стоило бы задуматься. С вашим-то аналитическим умом… Я удивлен, удивлен!»

Он откидывается назад и смотрит на меня, как на школьника, вновь провалившего диктант. «Вы имеете в виду…» — начинаю я, но Нестор не дает мне закончить.

«Именно! — восклицает он. — Да, именно это. Как же наивно с вашей стороны считать, что вы и ваша соседка оказались здесь, в одном жилом блоке, просто по случаю, без всякой причины! Чрезвычайно наивно, попахивает слепотой. А ведь вы не слепы, Тео — отнюдь, отнюдь…»

Я требую разъяснений. Нестор разъясняет. Очень коротко и не слишком внятно.

«Вы должны сделать общее дело, — говорит он, сверля меня взглядом. — Вскрыть причинные связи — пусть хотя бы одну из них. Ваши воспоминания обязаны пересечься в какой-то пространственно-временной точке, и эту точку нужно искать — искать! — а не ждать, что она выявится сама собой. Вот что главное — и вам обоим нужно сделать усилие в этом главном. Нужно стараться, нащупывать пути, пробовать, пробовать раз за разом. И помните, Тео: искренность — вот что выведет из тупика, искренность без компромиссов!»

На этом мы расстались. Теперь, на набережной, я, как мне кажется, очень искренне делаю усилие и «нащупываю пути». Эльза, впрочем, впечатлена не слишком. Она машет рукой, прерывая меня. Она сердится: «Неужели ты не можешь вспомнить ничего нормального — где ты жил? Какие у тебя были женщины — почему ты почти не рассказывал мне про своих женщин? Или каким ты был в юности, в детстве? Может, вредным мальчишкой — и теперь тебе стыдно? Быть может, ты отрывал крылья бабочкам и мучил кошек?»

Конец ознакомительного фрагмента.