Polo, или Зеленые оковы

В. Федоров и А. Зайцев, 2007

Глава 11.

Спасательный шлюп медленно приближался к кораблю. Отец сидел в своем кресле несколько уставший, но довольный. Космическое путешествие со счастливым выходом в открытый космос подходило к концу.

–Декс, как я тебе? — Отец повернулся к своему инопланетному коллеге.

–В каком смысле…? — Не понял Декс и только завращал глазами, будто стараясь найти ответ на этот глупый вопрос вокруг себя.

–В том смысле, что я — крутой космический рейнджер, который бесстрашно изучал точку прохода, рискуя своей жизнью, превозмогая все трудности и всякое такое.

–Рейнджер, ты там болтался, как тряпка на ветру, исследователь, я думал, ты в штаны надуешь от ужаса. Романтик без страха и упрека… — Заскрипел Декс.

–Да. Умеешь ты утешить. Хоть бы порадовался за меня. Может тут у вас и в открытом космосе назначают свидания, а у меня сегодня второй день рождения. — Отец правую ладонь приложил к левому локтевому сгибу, отмеряя половину руки.

Дексаметазон, видимо не знал досконально земной жестикуляции, или ввиду своей необычайной тактичности сделал вид, что не понял Отца и продолжал невозмутимо:

–Я лично вообще ни разу в открытый космос не выходил, так что уймись. Вышел — молодец, не вышел — тоже ничего себе, девки любить не перестанут. — Заскрипел Декс.

Ящер сидел на своем кресле, которое бортовой компьютер подогнал под его физиологическую позу. На нем был надет скафандр того же типа, что носил Отец. Только размер его и форма были под стать веганской рептилии. Протоколы космических полетов запрещают находиться на космических судах экстренного или аварийного пользования без скафандров. Все что меньше прогулочной яхты, расценивалось, как судно аварийного пользования. Отец против этих протоколов не возражал. Ему нравился скафандр, он был такой удобный и крутой. Было лишь единственное послабление служебного расписания — разрешалось находиться в шлюпе с открытым шлемом, который должен находиться в режиме ожидания экстренной ситуации. Они сидели в своих креслах и болтали. Отец немного запыхался. Болтаясь в космосе, его волосы легкой испариной слиплись на лбу. Отец заново переживал это удивительное приключение, выпавшее на его долю, кстати сказать, не без его же помощи, чем Отец в тайне от всех гордился. Мимо плыли звезды. В скафандре, в открытом космосе они выглядели еще ярче и больше, на фоне непроглядной бесконечной мертвой темноты, прямо так, сами по себе, не прибитые и не приклеенные к черному небосводу, висели и блестели яркие — яркие звезды. Их было так много, как себе нельзя и представить на Земле. Звезд было, как у дурака фантиков, очень много.

Когда прозвучал сигнал готовности к полету, Отец и Декс заняли свои места в креслах пилотов. Процедура подготовки к выходу в космос в спасательном шлюпе в плановом порядке — достаточно перегруженная проверками бортовых систем процедура. Учитывая, что это — не эвакуация с корабля, а запланированный выход в космос, астронавт должен вручную проверить все необходимые системы. Проверке подлежали системы навигации, системы автоматического и ручного пилотирования, системы жизнеобеспечения, заряд батарей, топлива, и всякой другой мелочи. Знать их все не обязательно, нужно лишь выполнять голосовые команды компьютера, вроде: посмотрите сюда, ткните палец сюда, поверни рычажок, и так далее. И все это нужно проделывать всякий раз, когда собираешься покинуть судно, учитывая, что до тебя то же самое делала корабельная автоматика.

После ручной проверки системы, Отец доложил о готовности к старту. При запланированном выходе в космос полет осуществляется с борта головного корабля. Самим пилотировать посудину не было нужды.

Открылся люк посадочной палубы корабля, и на Отца навалилась чернота, которую можно себе представить лишь в ужасе, когда тебе грезится всякая чушь в то время, когда ты с высокой температурой, укутанный в одеяло, наевшись аспирина, пытаешься забыться сном. Чернота непроглядная, пугающая непроглядная темень, бездонная бесконечная темнота. И, представив себе, что случись падать в этой темноте вниз, ты будешь падать всегда, даже когда умрешь с голода, и после этого ты будешь продолжать падать. А вокруг тебя будет непроглядная вечная чернота и точки звезд. Шлюп медленно отделился от палубы корабля. Вспыхнули на мгновение маршевые двигатели, капсула дрогнула и понеслась в пространстве. Отойдя на приличное расстояние, такое, что корабля не было и видно, вспыхнули тормозные двигатели, прикрепленные к крыльям. Отец, пристегнутый ремнями к креслу шлюпа, подался вперед. Спасательная скорлупка встала в точке прохода. Завизжал счетчик Гейгера: радиация выросла, но не была опасной.

Точка прохода. Отец ничего не почувствовал. Да потому и не почувствовал, что ничего не происходило. Цифры лились потоком, откуда-то теперь изнутри корабля. Они рождались сами по себе в виде электромагнитных возмущений сами по себе, будто в шлюпе находилась невидимая, неосязаемая радиостанция. Само существование спонтанного рождения материальной субстанции отрицалось законом сохранения энергии, который гласит, что энергия никуда не исчезает и не берется из ниоткуда. В ответ на повышение радиации шлемы автоматически захлопнулись — скафандры перешли в аварийный режим. Теперь, чтобы открыть скафандр, необходимо прямое попадание небольшой баллистической ракеты.

–Отец, теперь точка прохода где-то в корабле, ты ее не видал? — Спросил Декс, пытаясь разрядить накалившуюся обстановку.

–Декс, это не та вон, смотри, — Отец указал на борт корабля, в том месте, где на обшивке был нарисован номер шлюпа и какие-то письмена. Цифры и непонятные символы были видны, словно через рябое кухонное стекло, искаженными и кривыми.

Декс заскрипел, будто решил, что его Отец тоже разыгрывает, только взглянув на обшивку корабля, которая стала растворяться и появились звезды, ему стала не до скрипа. Декс схватил джойстик ручного управления шлюпом, приведя его в нужное положение. Вспыхнули маршевые двигатели, шлюп рванулся вперед. Обшивка корпуса вернулась в исходное положение, звезды исчезли, буквы выпрямились. Пройдясь пространственным сканером, астронавты убедились, что это всего лишь пространственное искривление, в котором искривилось и изображение. Приборы корабля не указывали на какую-либо поломку, даже незначительную. Просто испуг. Сердце колотилось. С корабля доносились слова утешения и разочарования. Ничего не изменилось. Инвизы никак не прореагировали на непосредственную близость Отца. Согласно составленному плану, Отцу необходимо было выйти в открытый космос.

–Давай, дуй отсюда, я выпью за тебя водки, так и быть. — Декс лапой указал на корму шлюпа, в котором имелся круглый люк.

Отцу два раза повторять не было нужды. Словно ужаленный, Отец бегом припустился к люку.

Бортовой компьютер отозвал из шлюпа воздух в резервные баллоны. Шлюз открывался вручную. Отодвинув люк в сторону, Отец протиснулся в космос.

–Ух, ты,……. — Только и сумел произнести Отец. Для него пропал и верх и низ.

Отец выплыл в немую черноту, пронизанную мириадами космических лучей и цифр, которые лились в этот момент потоком из точки прохода. Нажатием на груди кнопки, Отец активировал заплечный ранец — двигатель.

–Отец, приготовься, сейчас мы тебя доставим в точку прохода. Ради Бога, не тушуйся, и ничего руками не трогай, а то все провалишь, понял? — Спросил чей-то голос в наушнике.

–Декс, — заорал Отец, — не поверишь, шапка говорящая!

Отец радостно замахал Дексаметазону, выглядывавшему в носовой иллюминатор. Веганская рептилия с достоинством подняла лапу, будто провожая своего компаньона на подвиг.

Заработал заплечный двигатель, заурчали боковые вспомогательные сопла. Отца развернуло вниз ногами и понесло в космос. Жуть охватила Отца. Рядом в пустоте висел спасательный шлюп, который снизу выглядел мертвым, корабль не был виден вообще, а Отца тащило куда-то в пронзительную черноту. За спиной Отец чувствовал мерное дрожание двигателя и тепло, которое вырывалось из дюз. Вдруг вспыхнули вперед боковые наплечные сопла, и, судя по всему, движение прекратилось. Отец висел в черном пространстве.

–Отец, ты в точке прохода. — Сказал Декс.

–Поздравь меня! — Закричал радостный Отец.

Он ожидал чего-то жуткого: переворачивание, круги в глазах, прыжки в пространстве. Но нет, ничего не происходило. На поверхность шлема проецировалось предупреждение о нарастающем уровне радиации, напряженности магнитного поля. Показатели не были критическими, и защита скафандра справлялась. Отец висел.

–Поздравляю, — сообщил Дексаметазон. — Что чувствуешь?

–Есть хочу, женщину и пива ведро с воблой. — Сказал Отец, и про себя добавил, и Рыжую.

–Отец, что-нибудь есть там? Скажи, может, ты что-то чувствуешь? — Спросила говорящая шапка.

–Ничего тут нет, только весело. Свиньи в космосе, вот это да, я сюда Басмача отправлю, баран жадный. Декс, пошли ко мне?

–Отец, ты там не дури, Бога ради. Виси смирно, болтай ногами или языком. Но ни чего не делай. — Сказал Декс.

–Декс, ну, что там Инвизы говорят что-нибудь про меня? — Спросил на всякий случай Отец.

–Они тебя не видят даже, как будто тебя и нет с ними. — Произнес голос с корабля. — Все, возвращаем тебя назад. Компьютер, верни нам Отца.

–Что за черт, чего они меня тогда тревожат. Вы им рассказали, что меня к ним привезли?

–Сказали. Они нам что-то говорят, понять их не поймешь сразу, потом расшифруем, но не про тебя, тут что-то про пространство и как его измерять вроде, но не про тебя, это точно. — Отозвался кто-то с корабля.

–Ну что ж, поехали домой. Жаль, монетку с собой не захватил. — Сказал Отец, по-прежнему размахивая конечностями.

–Зачем, — поинтересовался Декс.

–Чтобы вернуться, обычай Земной, вернее примета такая. Монетку оставишь — вернешься.

–Типа, жаба тебя задушит, и ты из скупости за монеткой назад придешь? — Отец услышал, как динамике раздался скрип.

–Декс, тебе надо будет постараться меня задушить. В моих ручищах слоны визжали, куда уж тебе? — Засмеялся Отец.

–Туше, батюшка, значит, ты меня жабой видишь? — Спросил Декс.

В голосе стояла желчь. Похоже, что Отец немного переборщил.

–Декс, прости, я немного погорячился, это я — жаба. — Успел молвить Отец.

Не успел он это сказать, как вздрогнул от неожиданности. Глаза уже успели адаптироваться к тьме, как вдруг вспыхнул основной двигатель скафандра вместе со вспомогательными. Отца развернуло опять вверх ногами. Еще вспышка за спиной, небольшой толчок и Отец поплыл к шлюпу. Возле люка Отец остановился, последний раз оглянулся назад, на непроглядную темень и точки далеких звезд.

–Он сказал — поехали, — проворчал Отец и скрылся в спасательном шлюпе.

–Декс, слушай, а почему тебя со мной не отпустили в космос, вдруг я чего-нибудь натворил там, я ведь непредсказуемый? — Спросил Отец, откинувшись на мягкое кресло в шлюпе.

–Моя жизнь слишком дорога, чтобы выпускать с тобой в открытый космос. Ты-то ладно, за таких как ты — недорого дают. — Сказал Дексаметазон очень серьезно. От его железного тона чуть не лопнул носовой иллюминатор.

–Ясно, это ты мне за жабу мстишь. А я вот так думаю, а… — Отец нахмурился. — А пошел ты…

–Потому, что меня в этом эксперименте и быть не должно. Это же не шуточки, не аттракцион. Тебя просили — получите. Дексаметазона не просили — извиняйте. — Уже мягче произнес Декс.

Вдали показался корабль. Со стороны он выглядел очень красивым. Стремительная форма, остроконечные антенны и установки придавали ему очень внушительный вид. Он не был большим, поскольку был оснащен конвертером пространства, ему и не обязательно быть огромным. Кораблик выступил из этой пугающей своей необъятностью бездны, и выглядел необыкновенно дорогим и близким, кусочком сердца, рукой друга. Пришвартовавшись к его борту, шлюп устроился на свое место на посадочной палубе. Люк задвинулся, приключение закончилось. Выбравшись из капсулы, Отец заревел, вытягивая затекшие конечности:

–Я — лев, я — царь зверей. — И издал рык.

–Ладно, лев, иди, пообедай в реале. А не то загнешься раньше, чем в книге судеб про тебя писано. — Сказал Декс, на четырех костях выбираясь из шлюпа. — Компьютер, выход.

–Пошли вместе поедим. — Сказал Отец. Ему сейчас не хотелось оставаться одному.

–Ты все равно не сможешь смотреть, как я ем. — Сказал Декс. — Ты такое не ешь. Так что отобедай уж сам. Потом встретимся.

Декс пополз к выходу. Отец последовал за ним. Очутившись в кают-компании, Отец заказал себе у стойки органического синтезатора голубцы с татарским соусом. Скафандр остался на посадочной палубе в недрах выхода. Устроившись в креслице за столиком, Отец принялся поглощать куски вареного мяса, завернутые в капустные листья. По телу побежала теплая волна удовольствия, видно Отец уже давно не ел в реальном пространстве.

Человеку, в общем, немного нужно от жизни. Лишь несколько инстинктов определяют все поведенческие реакции. Первый — инстинкт сохранения вида. Это — главный инстинкт, которым руководствуется вся вселенная: все букашки и целые цивилизации. Посему первый инстинкт — считать основным. Второй — самозащита. Третий — самосохранение. Здесь все вегетативные реакции, как-то еда, сон, физиологические отправления… Отец наелся.

Вегетативная нервная система начала пошаливать. Блуждающий нерв заблудился окончательно. Его нервные импульсы все чаще можно было встретить возле центра удовольствия и сна. Отец даже сформулировал «патогенез» сна. По его глубокому убеждению, когда человек поест, кожа на его животе растягивается, натягивая ее на шее и на лице, посему глаза сами закрываются. Отец для пущего удовольствия выпил еще стаканчик водки у стойки органического синтезатора и пошел к выходу.

Вернувшись к себе в османскую ложу, Отец, облачившись в кафтан и шаровары, полулежа на подушках, простонал:

–Компьютер, дай мне Рыжую по телевиду.

Часть стены напротив превратилась в экран объемного телефона. На экране засветился логотип оператора связи. По низу экрана поползла полоса прогресса, указывая, что связь устанавливается. Экран вспыхнул, на экране появилась Рыжая.

–Привет, — сквозь слезы прошептала она. Губка ее подрагивала. — Я тебя люблю.

В горле у Отца образовался комок. Непонятно, толи это были эмоции, толи слюни, толи еще какая-нибудь слизь или секрет какой-то неизвестной железы, только и говорить и дышать Отцу стало тяжело одновременно. Он любил эту высокую рыжую противную девчонку. Он любил ее больше чем дышать, больше чем весь этот чертов мир вместе с основными инстинктами вместе взятыми. Ему не хватало кислорода без Рыжей, все мысли были заняты лишь ей. Она жила вместе с ним, и, незримо, делала с Отцом все глупости.

–Я люблю тебя, родная моя. Я скучал по тебе. Что делаешь?

–Ничего, лежу, реву без тебя, я ведь по настоящему тебя люблю. Даже кошки со мной лежали и ревели.

–Даже Лиса? — Спросил Отец. Рыжая кивнула.

–Компьютер, сейчас можно нульнуть на Землю или с Земли сюда? — Спросил Отец в пространство.

–Расстояние слишком велико. — Ответил бархатный баритон неосязаемого наблюдателя.

–Ты просто скажи да или нет, оратор. — Вежливо просил Отец.

–Нет. — Следовал ответ.

–А когда можно будет?…… — Выругался Отец в пространство.

–На подлете к солнечной системе. — Был ответ.

Стандартную программу бортового собеседника невозможно вывести из себя. Его ответы всегда будут взвешенными и ровными, не зависимо от тона собеседника. Отец это знал.

–Киса моя родная, скоро я прилечу и обниму тебя, душа моя. Я не могу без тебя. — Потом, подумав, добавил. — Долго.

–Я реву как с Луны нульнула, уже не знаю. Сашка, давай никогда — никогда не будем ссориться.

–Я давно это предлагаю, милая моя. Ты — самое дорогое, что у меня есть. Жалко, что я не могу к тебе придти. — Сказал Отец.

Рыжая протерла глаза и мяукнула. Отец довольный захихикал. Эта игра очень его забавляла. Рыжая очень реалистично мяукала, что приводило Отца в священный экстаз. За этим занятием они могли провести несколько часов жизни. Рыжая мяукала, Отец целовал ее, и оба объяснялись в любви друг — другу.

–Киса, моя, я сейчас где-то очень далеко от солнечной системы. Эти парни из зазеркалья опять заговорили и меня, уже наши бродяги, прямо с Армстронга забрали к себе на корабль. Помнишь, мы их за день до отлета моего видели всех. Это они уже тогда охотились за мной.

–Я знаю. Я уже сходила в базу. Там все и узнала. Ну ничего, лишь бы с тобой ничего не случилось, приедешь, — Рыжая оглянулась по сторонам в поисках вездесущей маман, и шепотом добавила, — я очень тебя хочу, родной мой.

–Киса, я люблю тебя больше жизни. Родная. — По шкуре побежали мурашки.

–Сашка, ты в конверте сейчас? — Спросила Рыжая и тень догадки сверкнула на ее лице. Отец кивнул. — Подожди, сейчас перезвоню. Сделай пока бетаку, как у тебя на лужайке, возле водопада.

Рыжая отключилась. Экран с синим логотипом оператора связи растворился в стене. Отец заказал у компьютера бетаку, чуть поодаль, за балдахином. Вход в бетаку компьютер украсил массивным ламбрекеном с кистями. Отец поднялся и пошел в заветную комнатку, проверить ее убранство, чтобы было все, как любит Рыжая. Она велела рядом с огромной кроватью прибить к стене крючок для халата, в угол поставить рыжий торшер с тусклой желтой лампой под керосинку. И напротив кровати поместить зеркало, чтобы видеть все, что происходит в бетаку, если вид тебе загораживает кто-то.

Отец толкнул в дверь и остолбенел. В махровом халате на широкой кровати с отвернутым уголком одеяла, полулежала полуобнаженная Рыжая. Лишнее говорить, что и зеркало и вешалка и торшер были на месте.

–Иди ко мне, милый, — протянула Рыжая к Отцу руки.

–О, черти, — Отец стал бросать на пол чалму, кафтан и пояс с шаровар. Шаровары сами скользнули к ногам. Отец очутился в объятиях Рыжей.

Влюбленные слились в долгом глубоком поцелуе, то и дело шепча слова, которые, в общем, и шептать то не было особого смысла. Все и так было понятно.

Руки, кожа, прикосновения. Дыхание, взгляды, проникновение. Пробуждение эмоций, которые долго спали. Здравствуйте. Живите долго. Милая. Я тебя люблю. Эстрогены, тестостерон. Два начала, два противопоставления, без которого не может обойтись даже вселенная. Два взгляда на одну и ту же категорию. Две непримиримых зависимости. Душа и кожа. Запах. Кожа пахнет лишь чистотой, дурманящий запах. Она пахнет Рыжей. Рыжая пахнет свободой. Свобода пахнет рыжими волосами и конопушками на веселых морщинках. Твои соски самые упругие. В них столько силы. Пальчики. Дай мне их. Я буду их целовать, пока буду жив. Я буду целовать твои ладони. Такие пряные молодые ладони. Я их люблю. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. Я люблю тебя. Я люблю каждый твой пальчик, их двадцать. Я люблю каждый твой ноготок, их двадцать. Я люблю каждую твою веснушку, их двадцать тысяч. Или меньше. Я люблю каждую твою морщинку в уголках твоих небесных глаз. В них — тайна мироздания. Я люблю каждый твой волосок, даже тот, что упал с тебя. Я люблю твои бровки. Я проведу по ним пальчиком, а ты закрой глаза и почувствуй, как сильно я тебя люблю. Они такие шелковистые. Они такие мягкие. Знаешь, они самые лучшие на свете. Хотя я видел не все брови на свете, но, почему-то я уверен, что твои — самые лучшие. Не открывай глаза, я их поцелую. Затаи дыхание. Я останусь с тобой навеки. Ты чувствуешь мои пальцы? Я весь твой. Если ты хочешь. Реснички. Они такие длинные. Не открывай глаза, ты меня ослепишь. Твои реснички дрожат, как нежные лепестки на вольном ветру. Это потому, что ты не спишь. Это потому, что ты хочешь открыть глаза. Не открывай. Я поцелую твои реснички. Они волнуют мою кожу, словно бабочка мягкими крыльями. Поморгай. Я люблю тебя. Как это прекрасно. Такой высокий лоб. Ты так вкусно пахнешь. Морщинки. У тебя есть морщинки на лбу. Я не знал. У тебя еще морщинки в углах глаз. И на лбу. Я их поцелую. Я их люблю. Я люблю каждую твою морщинку. И не важно где они поселились. Я укушу тебя за ушко. Оно такое милое. Смотри. Ты покрылась гусиной кожей. Это потому что я укусил тебя за ушко? Прости. Я больше не буду. Просто я сильно тебя люблю. Ты хочешь чтобы я еще раз укусил тебя за ушко? Хорошо. Ты такая милая. У тебя возле ушка волосы короткие. Они рыжие и короткие. А другие длинные. Теперь они еще и влажные. Я их поцеловал. У тебя такая красивая шея. Я ее люблю бесконечно. Такой не было даже у твоего жалкого подобия — Нифертити. У тебя гладкая шея, белая с тонкой кожей. Вот здесь бьется твоя жизнь. Я губами прижмусь к тебе и к твоей жизни. Я буду дышать на тебя, и с тобой ничто не случится. Я буду глядеть на тебя и восхищаться твоей бьющейся жилкой. Я ее закрою собой, чтобы твоя жизнь принадлежала только мне. А с той стороны эту жилку закрыл твой непослушный локон. Я их поцелую вместе. Твой локон он такой нежный. Я немного сдвину его в сторону, потерпи пожалуйста. Я люблю тебя всю. Я тебе говорил это? Я всегда буду тебя любить, даже когда потухнут светила. Я это тоже тебе говорил? У тебя такие красивые ключицы. Они такие тонкие и правильные. Тут тоже бьется жизнь. Я коснусь тебя. Я коснулся твоей жизни. Это здорово. Смотри. Ты такая красивая. Ты — само совершенство. У тебя круглые тонкие плечи. Своим дыханием я обогрею их. На коже выступили капельки пота. Они так мило блестят. Вот они уже и исчезли. Смотри их уже нет. Зато появились другие, вот здесь, под ключицей. Здесь у тебя маленькие волоски. Так их не видно. Нужно к тебе прижаться щекой, чтобы в косом свете их увидеть. Никто кроме меня их не видел. Здравствуйте. Я вас люблю. Вот здесь у тебя родинка. Она такая маленькая. Она еле заметная. Я ее тоже поцелую. Родинка и невидимые волосики. Это так трогательно. Смотри. Я дышу, а твои волосы колышутся. Я не могу без тебя жить. У тебя на грудине тоже маленькие волосики. Их много. Я их раньше тоже не видел. А вот здесь у тебя бьется сердце. Сразу за соском. Я прижмусь к твоему сердцу. Самое родное и дорогое сердце. Я тебя люблю. Может и кусочек меня живет в твоем сердце. Ты так говоришь. Я тебе верю. Твой сосок. Он такой коричневый. Он такой упругий. Другого я касаюсь не пальцем, душой. А этот я очерчу языком. Он стал еще тверже. Тот, другой тоже твердый. Я его поцелую. Он такой же как возле сердца. Это прекрасно. Малышу это понравится. У тебя здесь выступили капельки пота. Здесь, на грудине. Нет. Это мое дыхание и поцелуи. У тебя такая красивая грудь. Она такая мягкая и бархатистая. Я ее люблю. Словно маленький холмик на ней — сосок. Две прекрасные груди. Мягкие, прелестные. Желанные. Боль и радость, счастье и разлука. В них все. Здесь за соском у тебя сердце. Будь я малышом, я бы лежал у тебя на левой руке. Хотя нет, просто на левой я бы лежал чуть чаще. Рядом с твоей жизнью, с тобой, душа моя. Я положу руку на твое сердце, пусть ему будет спокойно. Пальчиком проведу вокруг твоих сосков, я прижмусь губами к ним. Я люблю тебя. Кожа. Она матовая и белая. Вот тут у тебя тоже родинка. Она тоже маленькая, как зрачок в полдень. Рядом с пупком родинка. Это замечательно. Она маленькая, я ее люблю. Я буду ее оберегать. Твой пупок. Я его люблю больше жизни. Я не могу себе представить жизни без него. Я его поцелую. Он маленький, мягкий и податливый. Я вижу, ты улыбаешься. Тебе смешно, а мне не до смеха. Ведь я тебя люблю. А это очень серьезно. Это самое важное в моей жизни. Важнее тебя нет ничего. Ты пахнешь так, что у меня не осталось ни одной трезвой мысли. Пьянящий аромат твоей кожи сводит меня с ума. Я ничего не могу с собой поделать. А еще этот мягкий треугольник. Такой родной и теплый. Такой смешной и любимый. Самый дорогой. Я люблю тебя. Теперь ты — моя. Я с тобой навеки. Твои подвздошные гребни такие красивые и прямые. На них будет удобно спать нашему малышу. Я люблю тебя.

Конец ознакомительного фрагмента.