…жив?

Братья Швальнеры, 2021

«Цой жив» – далеко не расхожая формулировка, выражающая отношение фанатов к своего кумиру. Фраза эта не лишена реальной подоплеки, которая начинается с целого ряда нестыковок при организации расследования гибели и похорон знаменитого музыканта. Сама его смерть полна загадок, чтобы разгадать которые героине книги – следователю из латвийского Тукумса, что вела дело о ДТП в августе 1990 года – придется встретиться со знакомыми и родственниками Цоя и погрузиться в мельчайшие детали его биографии, начиная с первых шагов на сцене и до обретения им статуса всесоюзной звезды. Какие тайны кроет в себе резонансная авария, как они связаны с личностью певца, и кто же на самом деле лежит в его могиле? Основанная на реальных событиях книга даст ответы на эти вопросы и раскроет величайшую загадку легендарного артиста. Содержит нецензурную брань.

Глава четвертая

Я, лишь начнётся новый день,

Хожу, отбрасываю тень с лицом нахала.

Наступит вечер, я опять отправлюсь спать,

Чтоб завтра встать, и все сначала.

Цой, «Бездельник-2»

31 марта 1981 года, Ленинград

Холодная, слякотная и сырая ленинградская весна упорно не желала вступать во владение «северной столицей», хотя календарно имела на это все права. В общем, ничего удивительного — как писал больше ста лет назад другой знаменитый петербуржец, «зима недаром злится, прошла ее пора; весна в окно стучится и гонит со двора». Спастись в такую погоду можно только музыкой, хорошей компанией и рекой спиртного, которого, как на грех, не достать.

Тропилло «повезло» родиться именно в эту пору. Неизвестно, правда, какая погода стояла в этот день 30 лет тому назад, но, по всей видимости, зима куда более суровая, сталинская. Только так можно объяснить всплеск рождаемости послевоенного периода — люди, как тогда, так и сейчас, спасаются от погодных и социальных заморозков только теплом своих тел. Сегодня им предстояло примерно то же самое — пить, любить друг друга и петь о наболевшем, мечтая о том, что после хрущевской оттепели настанет брежневская.

Пели у него дома в этот его персональный праздник много — издержки профессии в виде сплошных плюсов. Правда, как толком называется его профессия, Андрей не знал. Нет, он слышал по «Голосу Америки» модное на Западе и совершенно непонятное слово «продюсер», но что оно значило, затруднялся ответить. В Союзе его коллег принято было именовать «импресарио», но и это слово не вполне ему подходило — лично он сам никаких концертов не организовывал и никаких популярных артистов не представлял. Нет, он мог договориться о каком-нибудь квартирнике или полуподпольном сборнике, даже получить гонорар для передачи преследуемым рокерам, его друзьям, а также держал дома небольшую студию, на которой, в общем-то, были записаны первые их альбомы, но разве можно это сравнить с почетной, оплачиваемой и престижной профессией директора артиста?! Например, директора Зыкиной или Пугачевой?! Конечно, нет. Ни по деньгам, ни по уважению, ни по значимости… Да и тридцатник ему исполнился в этом году, а горизонт был пуст — и когда он сопоставлял все эти факты в своей голове, становилось страшно. Гнал этот страх от себя он как мог — алкоголем, куревом или распеванием все тех же, сочиненных на коленке, но пронзительно новых песен. И, когда пел их и слушал, понимал: цель в этом броуновском движении все же есть. Привнести новое, дать народу свободу слушать и петь то, что он хочет, и, самое главное, о чем он хочет. И пусть на достижение ее уйдут годы, а все же это революция, причастность к которой даже в мелочи — уже счастье.

Тем более кое-какие успехи в этом деле новый, 1981, год принес. Буквально две недели назад официально открылся Ленинградский рок-клуб. Ну, правда, не совсем еще рок-клуб — скорее пока «Ленинградский клуб любителей музыки» (начальство ДДТ, на базе которого он был создан, решило пока не гнать коней и назвать клуб чуть нежнее, чем хотели его участники, дабы не нервировать лишний раз партийное руководство). Но он-таки открылся! Несмотря на властное сопротивление, на врожденную неприязнь власть предержащих к року вообще и советскому року в частности, на запреты концертов, на гонения в адрес музыкантов… Противник, можно сказать, наполовину сдался, так как мысленно приготовился к поражению.

Конечно, до масштабов «Битлз» было еще далеко. Но точно уже можно было сказать, что музыкальные коллективы — члены клуба — будут приглашаться на крупные концерты и телепередачи, и, наконец, рок займет свое достойное место в общей панораме советской культуры. И не без участия Тропилло. Такой подарок ко дню рождения, подумать только!..

Сегодня у Андрея в гостях был весь цвет рока — Гребенщиков с «Аквариумом», Троицкий, Науменко, Шклярский с «Пикником», «Свин» Панов. И было еще двое ребят — их с собой привел Борис. Названия у них пока не было, были только смешные рубашки с выработкой и рюшками, прозвище «Неоромантики» и нелепый, но бойкий репертуар. Да настолько бойкий, что гости Тропилло не из числа прослойки деятелей культуры, но уже очень избалованные роком и западными радиоголосами, которых вообще трудно было чем-то впечатлить, после первой же песни под названием «Мои друзья», пустились в пляс.

Пришёл домой и, как всегда, опять один.

Мой дом пустой, но зазвонит вдруг телефон,

И будут в дверь стучать и с улицы кричать,

Что хватит спать. И пьяный голос скажет:"Дай пожрать."

Мои друзья всегда идут по жизни маршем,

И остановки только у пивных ларьков.

Мой дом был пуст, теперь народу там полно,

В который раз мои друзья там пьют вино.

И кто-то занял туалет уже давно, разбив окно,

А мне уже, признаться, всё равно.

Мои друзья всегда идут по жизни маршем,

И остановки только у пивных ларьков.

А я смеюсь, хоть мне и не всегда смешно,

И очень злюсь, когда мне говорят,

Что жить вот так, как я сейчас, нельзя.

Но почему? Ведь я живу. На это не ответить никому.

(Цой, «Мои друзья»)

Потом были еще «Бездельник», «Восьмиклассница» и еще пара песен из репертуара «Зоопарка» Майка Науменко. А еще влюбленный взгляд самого Майка, пойманный Гребенщиковым в середине вечера. Так он еще ни на кого не смотрел, даже на Макара. Да чего там — даже на свою жену, которой посвятил свою знаменитую «Сладкую N». Что это могло значить? Эффект тотального опьянения или новый феномен, новое слово в рок-музыке? Хотя откуда им взяться-то, этим феномену и новому слову? Неужто от двух невзрачных, мелких, тонких, влюбленно взирающих друг на друга пацанов, пытающихся произвести впечатление на присутствующих здесь «мастодонтов рока»?! Странно все это…

Через два часа после их появления, пока все присутствующие внимали идиотским рассказам новичков о том, по какой причине у их коллектива нет названия и умилялись на пустом месте, Троицкий и Гребень отошли на кухню покурить.

–Мдэ, ну и музыка… — кашляя от густого дыма, затянувшего кухоньку, говорил критик Троицкий. — Никакого сравнения с твоей… но я должен сказать, что именно они-то и сотрут вскоре тебя в порошок.

–С чего ты решил? Сам же говоришь, все весьма безвкусно?.. — вылупил глаза БГ.

–Да, но сейчас именно такой формат нужен молодежи, — захлебнув горький табак сладким портвейном, отвечал Артем. — Конечно, по уровню им до тебя как до Китая пешком, но жизнь показывает, что широким массам, как правило, не до элитарной культуры. Они хотят слушать про те проблемы, которые их заботят, проблемы массовые, социальные — тунеядство, пьянство, разврат. И ребята им это дают… Ну и что, что никакого рока там нет? Зато есть повседневность, быт, и новый, отличный от прежней культуры, взгляд на них. Что такое рок? Мечты о свободе, так? А проглотит наш народ эту свободу, ежели мы привыкли кушать под ее соусом то, что никак под это слово не подходит? Думаю, подавится. Мечты-то несбыточные, а ими нас и так за 60 лет перекормили. Другое дело — вот эти вот неоромантики. Они не о высоком, как вы, рокеры. Они о приземленном. Причем в таких же приземленных красках.

–Погоди, но ведь суть рока именно в этом и состоит… — пожал плечами Боб. — Полная, ничем не ограниченная свобода, стремление к дзен…

–Да, но уж очень эти сентенции высоки и непонятны, когда в вашем исполнении, — разжевал Троицкий. — Макар все призывает какой-то костер зажечь до небес, дом построить с собаками и скамейкой, ты «Город золотой» ищешь. Где это? Что это? Нет, я не спорю, это все хорошо, но уж очень эфемерно и призрачно. Когда наступит эта ваша свобода и что надо сделать народу, чтобы ее построить? Никто точно не знает. А у этих неоромантиков все просто. Высокого идеала нет, а, в то же время, те низменные, что они пропагандируют, в ушах публики звучат погромче любого рока!

–И наш народ это все проглотит?

–А ему только того и надо! С мелочей все начинается. В них, если помнишь, и дьявол всегда скрывался. Нам мелочи надо. Продукты в магазинах, бухло в большом количестве, никаких моральных цепей — если тебе 20 лет, и организм ничего, кроме естественных надобностей, не испытывает и ни о чем не думает.

Гребень отхлебнул портвейна и уныло пробормотал:

–И что же, перековаться теперь? Идеалы рока — на свалку, «культуру в массы, деньги — в кассы»?

–Ну зачем так?! — парировал его великоразумный собеседник. — Все познается в сравнении. Такими, как эти малолетки, народ быстро наедается и вот тогда его начинает тянуть на что-то высокое, самокритичное, элитарное. Ну это как с пьянкой — утром просыпаешься и давай винить себя во всех смертных грехах. Бывало такое? Так и с их публикой будет. Они ее под тебя разогреют — если конечно ты дождешься своего выхода. И тогда твой враг станет твоим другом…

–Ну он еще не враг…

–Я фигурально.

–«Знать, только жить в эту пору прекрасную…» — философски процедил Боб.

–Совета просишь? — прочитал между строк Троицкий. — Пожалуйста. «Не можешь победить — возглавь». Ты, в общем-то, действия ведешь в верном направлении. Ты же их привел? Где вы познакомились?

–В электричке. Только я что-то не пойму, куда ты клонишь…

–По сути, ты для них сейчас — первый и единственный проводник в мире большого рока, который зарождается в нашем с тобой городе и на наших с тобой глазах. Они в этом деле еще неискушенные, молодые. Вот ты и направь, куда следует — конечно, не сразу в пропасть, а так, чтобы они и народ для твоего гордого появления в эпоху грядущих перемен подготовили, и особо сильно не взлетали. Вот сюда их привел. Молодец, правильно. Теперь, когда Дюша завтра проспится, тащи их на запись дебютного альбома. Надо, надо! Обязательно пусть запишутся, почувствуют дух свободы, но так, чтобы не забывали, кто им это все дал. И да — название им придумай. А то без названия совсем нехорошо как-то получается.

–А ты бы какое предложил? — поинтересовался Гребень.

–Ну подумай головой, Борь. Если хочешь придать им необходимый вектор развития популярности, но не хочешь, чтобы слишком воспарили, придумай что-нибудь абсурдистское (как эти ниферы, неоромантики любят) и советское одновременно (чтобы наша аудитория их не вполне своими чувствовала, не становясь тем самым их аудиторией). Вот у тебя как? «Аквариум». Тут понятно. Живем как рыбы за стеклом, бесправные и молчаливые. У Майка еще круче — «Зоопарк». Про «Автоматических удовлетворителей» я вообще молчу. А ты предложи им нечто невообразимое. Например, ты какую последнюю книжку из советской литературы читал? — пустился в тонкие рассуждения на высоком уровне Троицкий.

–Да черт его знает… так сразу и не вспомнишь… «Гиперболоид инженера Гарина» вроде…

–Вот! «Гарин и гиперболоиды». Как? На стыке советского и идиотского, что, в принципе, давно одно и то же…

Гребенщиков улыбнулся.

–Интересно рассуждаешь. Есть что-то в этом непонятное и глубокое.

–В духе времени, — пренебрежительно отмахнулся от комплимента его собеседник. — Как и наш клуб… Все-таки, это круто, что мы его создали, а?

–Я, честно признаться, до последнего не верил, — смущенно улыбнулся Борис, все еще сомневаясь в приходе своего счастья. — Столько испытаний, свыше посланных, столько препятствий и тут… такой подарок Андрюхе на день рождения!

–Да и нам тоже.

Боб улыбнулся и хотел было еще что-то сказать, как вдруг на пороге кухни появился сложенный вдвое от смеха хозяин вечеринки и, сквозь приступы гомерического хохота, забормотал:

–Там… в зале… эти твои… романтики… такую романтику вытворяют… пойдемте скорее!

Когда Гребень и Троицкий ввалились в зал, то увидели картину маслом. Половина народу — в основном, парни — катались по полу от смеха. Половина — в основном, девушки — с замиранием сердец смотрели на стоящих в центре комнаты «неоромантиков», которые, оставшись в чем мать родила, занимались не чем иным, как… самоудовлетворением. Натурально, во всей красе, лыбились, глядя друг на друга и совершали возвратно-поступательные движения руками в области обнаженного паха. Гребень чуть в осадок не выпал: лица напряженные, пот градом, сами ржут, мышцы и желваки играют по молодым телам… Боб и сказать ничего не успел, как минуту спустя выстрелы семени полетели в присутствующих дам, которые, визжа и хохоча, стали разбегаться во все стороны. Он понял: если сейчас же не утащить своих протеже, то вскоре их кавалеры придут в себя и накостыляют и парням, и тем, кто их привел. Сообразив это, он что-то проорал своим приятелям, те опрометью похватали с пола разбросанную по всей комнате одежду и, вместе со своим наставником, скрылись…

А потом все трое — Витя Цой, Леша Рыбин и Боб — шли домой к шефу «Аквариума» по морозным ночным питерским улицам и говорили обо всем, что волновало встревоженные умы еще не потерянного, но уже растерянного поколения.

–И что это за выходка была? — первым делом осведомился Боб, не до конца пришедший в себя после увиденного.

–Да, понимаешь, — отвечал Витя, — зашла речь про то, что молодые, по сути, парни, музыканты, превратились в таких снобов, что не уделяют должного внимания и любви своим половинам. Образование ли с ними злую шутку играет или еще что, а только в этой вашей тусовке вы уж и забыли, что рядом с вами такие дамы прекрасные! Ну мы и решили показать девочкам, чего они достойны!

–Дрочить в их честь?! Ну вы даете! — захохотал Боб.

–Зря смеешься, между прочим, — парировал Рыба. — Во все времена именно сексуальное возбуждение было лучшим комплиментом для любой женщины! А, поскольку наше творчество предполагает пропаганду вольного секса, то проиллюстрировать его лучше, чем своим примером, мы просто не могли, сам понимаешь!

–Гениально! — с иронией оценил выходку юнцов Гребень, мысленно отметив, что даже его недюжинной смелости не хватило бы на то, чтобы повести себя подобно герою его песни «Старик Козлодоев», пусть и в сравнительно нежном возрасте. А вот им хватает, и это, к сожалению, выгодно отличает их от него в глазах массового потребителя…

–Кстати, а куда мы идем? — вдруг спохватился порядочно пьяный Рыба, отвлекая Боба от размышлений на тему «Каждому-свое».

–Идем ко мне, — ответил он. — Надо обсудить кое-какие ваши дальнейшие перспективы, как я их вижу. Или есть какие-то планы другие?

–Да нет, — пожал плечами Витя. — Только давай зайдем сначала к Марьянке. Она у родителей, приболела, не смогла сегодня с нами пойти. Вот хочу узнать, как там она, может с собой пригласить? Можно?

–Можно, а кто это?

–Жена моя.

–Оба! — удивился Боб. Он никак не ожидал от этих эротоманов таких фортелей как брак. — Такой молодой и уже женат?!

–Мы поженились, когда мне 18 было. В прошлом году то есть. Она постарше — ей 23.

–А зачем? — не понял старший товарищ. — Такая сильная любовь?

–Марьянка? — вскинул брови Цой. — Да это мое все. Если бы не она, мы бы с Рыбой так и тусили по хатам, не имя даже собственного репертуара…

–А что ж пели-то?

–Твои песни.

–Да ты что?! Серьезно?

–Серьезней некуда, — закивал головой Цой, начиная перечислять достоинства своей второй половины. Борис подумал, что это вполне соответствует его возрасту и стал слушать, снисходительно улыбаясь.

–С ее приходом и вдохновение пришло, и чувство стиля… — тараторил Витя. — Да, чего греха таить, она ведь нам даже костюмы из своего театра утащила. Рубашки, пиджаки, все. Она ведь в театре была заместителем главного костюмера! Так что наш сценический образ — тоже во многом ее рук дело, ее заслуга. И группа наша, можно сказать, и ее детище тоже… Да, вот мы и пришли. Я на минуту…

А еще час спустя в маленькой квартире Боба, полученной при помощи блата отца его супруги, Людмилы, помимо хозяев сидели уже и Цой, и Рыба, и Марьяна — высокая, не по размеру своего мужа, статная женщина с властным выражением лица и такими же повадками, явно претендовавшая если не на лидерство в молодом музыкальном коллективе, то на должность серого кардинала уж точно. Немного выпив и оттеснив своего юного супруга к видаку, крутившему принадлежащие Бобу кассеты с западными музыкальными клипами и отрывками из фильмов Брюса Ли, она включилась в разговор с Борисом практически на равных, хотя и видела его впервые.

–… «Гарин и гиперболоиды», говоришь? Интересная мысль. Только суть не вполне ясна, — чесала подбородок Марьяна, посылая вопросительные взгляды Борису, который и сам ничего не понимал в предложенной Троицким абракадабре.

–А сути никакой, — просто отмахивался он. — Первое, что в голову пришло — вот самое лучшее название, как практика показывает. На то они и неоромантики, чтобы проповедовать простоту и легкость окружающего мира во всех его проявлениях. В принципе, это и логично — нас 60 лет учат скрытые смыслы да подвохи везде искать, а пора это прекратить. Пора разоружиться перед миром, внутренне и внешне и открыться ему. А простота — главный залог этих действий… У них ведь и в песнях все так же просто — просто безделье, просто секс, просто отношения, просто любовь, просто завод. Значит, и название должно быть такое же.

–Тогда и название альбома должно быть таким же непритязательным, верно?

–Ну да.

–Тогда «45». Как тебе?

–Почему «45»? — не сразу понял Борис.

–Ну обычная длина магнитофонной ленты — 45 минут. Вот и название. «Что вижу, то пою», правильно я поняла?

Хозяин расхохотался.

–Сообразительная.

–Да я-то что? Витька да… Мне кажется, он вообще пока не признанный гений. Несмотря на кажущуюся простоту — ну ты-то понял — там такая глубина в его песнях, такой смысл, что и после нашей смерти, вероятно, не все его до конца поймут.

Борис с Люсей переглянулись, умиляясь тому, как хвалят друг друга влюбленные и, в то же время, сожалея о том, что такая пылкость в начале отношений имеет свойство столь же быстро их охлаждать. Сами через это прошли — и потому улыбались снисходительно, словно до срока сожалея о том, что вскоре этой любви суждено будет остыть.

–А ты молодец, что придумал их записать. Самое время сейчас…

–Да, — кивнул Боб, — запись можем начать сразу, как только Тропилло отойдет после праздничных мероприятий. Только вот репертуар надо подобрать и предварительно глянуть, послушать. Можно это сделать?

–Думаю, можно, — как заправский импресарио отвечала Марьяна, — только вот не знаю, где это можно сделать…

–Да хоть где. Хоть у меня, хоть у Леши Вишни, хоть у Тропилло. Последнее, кстати, намного лучше будет — он сразу поймет, что, в какой последовательности, что звуком выделить, что вообще исключить. Да, вообще какую дорожку на какую накладывать! Все-таки звукорежиссер со стажем.

Марьяна слушала его, кивала головой и поглядывала то на хозяев, то на мужа, то на Рыбина. Причем, на последнего с какой-то злобной ревностью. Вообще, Борис заметил, что между ней и Рыбой существовала какая-то неприязнь. Так, например, стоило Виктору заговорить о ней, как его коллега демонстративно отворачивался, шел пить или смотреть видео, его всего как будто передергивало. Напротив, она, едва заслышав какой-нибудь мало-мальски стоящий комплимент в адрес Рыбина, спешила натянуть одеяло на Цоя и заявить, что Рыба — всего лишь его «друг», своего рода приложение к талантливому музыканту и поэту.

«И что в нем такого, что они задницы рвут перед ним? Кто он вообще? Даже передо мной так никто не гарцует», — ревниво думал Борис, в очередной раз получая подтверждение своей правоты хотя бы в том, что и сам он проявлял интерес к, на первый взгляд, ничего не значащему музыканту-любителю с образованием резчика по дереву и стойким мировоззрением тунеядца и прожигателя жизни. И не просто проявлял интерес, а стремился «пригреть» его в лучах собственной славы — мало ли одного этого факта, чтобы зазнаться юному лидеру группы без названия?!

Тем временем Рыба сидел в позе лотоса перед видеодвойкой рядом с Цоем и нежно обнимал его со спины. Они пили, Цой внимал мудреным экзерсисам восточных единоборств в исполнении Брюса Ли, которого прежде не видел, но в которого влюбился с первого взгляда, а Рыба краем уха еще и слушал разговор Бориса и Марьяны. Не желая отдавать бразды правления будущей революционной группой (пока еще живущей только в пьяных мечтах товарищей по оружию) в ее руки, он вдруг встал и огорошил всех.

–Интересно, — заявил он, — а как вы записываться собираетесь, если мы — не члены клуба? Кто альбом тиражировать будет, кто распространять? Кто нам вообще это разрешит? Или дома будем переписывать у Тропилло с ленты на ленту, пока его технику не переломаем? А цензура? Про нее забыли?

Борис хлопнул себя по лбу:

–Точно! Ты прав. Ну, с цензурой, допустим, проблем не будет — если в клуб вступить, то цензурировать песни будет Миша Боярский, с ним договоримся. Но вот если не вступить,.. то ни о каком альбоме и речи быть не может. Не дадут шагу ступить, ты прав…

Боб лихорадочно начал соображать — по плану Троицкого он должен был сделать все, чтобы их первый альбом вышел. Пусть провалится потом, но выйти он должен и до публики дойти в лучшем виде!

Минуту все оцепенело ждали и взирали на него…

–Слушайте! — наконец, на свой страх и риск, рубанул с плеча Боб. — Думаю, что единственный способ не просто записаться, а еще и опубликоваться — вступить в клуб…

–Слава Богу, дошло, — цинично бросил Рыба, дав повод Марьяне цыкнуть на него.

–…и я за вас поручусь, — продолжал Боб. — В конце концов, я там не чужой человек, кое-какое отношение имею. Конечно, надо будет выступить и показаться в лучшем виде перед худсоветом, но, думаю, с этим вы справитесь. Марьяна с образами поможет, мы какой-никакой репертуар сообща подберем. Какие у вас самые лучшие песни, парни?

–У нас все лучшие, — улыбнулся Рыба, — да вот только не знаю, согласятся ли остальные участники, услышав их?

–Ну а я-то на что? — не унимался Боб. — Будем уламывать… и уломаем!

«Преданная дружба» малознакомого Гребня, только-только выучившего имена и фамилии своих коллег по цеху растрогала Марьяну, которая решилась впервые за вечер (она была простужена и почти не пила) поднять тост.

–Давайте выпьем за Боба! Он правда классный! Думаю, ребята, вас с ним ждет большое будущее!

–Или его с нами, — пошутил Рыба, опрокинув стакан портвейна. Говоря это, он явно не рассчитал последствия — обиделся на шутку не ироничный Боб, а обиделась на нее Марьяна. Она сочла, что Рыба испортил ее тост сомнениями в искренности сказанного и закатила скандал.

–Леша, какой же ты мудак! — орала она. — Ну почему ты вечно все портишь? Ты как пятое колесо в телеге, честное слово! Не представляю, на кой ты сдался Вите… Я, конечно, все могу принять, любое его решение. Но вот понять…

Рыба поддержал ее и принял эстафету.

–А ты?! Ты кто здесь такая? Каков твой функционал, и кто тебя им наделил, что ты так нос задрала? Сидишь тут, командуешь на равных, даже с позиции начальника какого-то! А в действительности как дело обстоит? Не скажешь?!

«Он ей слово — она двадцать. Он ей снова — она драться». Боб и Люся хохотали, видя, как сражается она за честь группы, свою собственную и Цоя. Между приступами гомерического хохота, подогреваемого все новыми порциями непонятно, откуда появлявшегося портвейна (казавшегося в тот вечер бесконечным) Боб задумывался только о том, что в действительности представляет из себя парень с корейскими чертами лицами по имени Витя, что сидит сейчас у него в гостях и задает тон вечеру. Что за сила в нем, что адепты готовы глотки друг другу перегрызть за одно только право находиться в его тени?! А, может, никакой силы нет, и все это — следствие алкогольных возлияний?..

И только Цою было наплевать на мысли и дела окружающих — он сидел в углу и смотрел на «видике» отрывки из фильмов с участием Брюса Ли.

Досье («начало» Цоя). Виктор Цой родился в 1962 году. Детство музыканта прошло в Ленинграде в окрестностях Московского парка Победы: он родился в роддоме на Кузнецовской улице (располагается внутри парка; сейчас это кардиоцентр), семья до 1990-х годов жила в примечательном «генеральском доме» на углу Московского проспекта и улицы Бассейной (сейчас это памятник архитектуры). Некоторое время Виктор учился в близлежащей школе на улице Фрунзе, где работала учителем физкультуры его мама. В 1973 г. родители Цоя развелись, а через год зачем-то повторно вступили в брак.

С 1974 по 1977 год Цой посещал среднюю художественную школу, где возникла группа «Палата № 6» во главе с Максимом Пашковым. После исключения за неуспеваемость из художественного училища имени В. Серова поступил в СГПТУ-61 на специальность резчика по дереву: Цой профессионально вырезал из дерева фигурки нэцкэ. В молодости был поклонником Михаила Боярского и Владимира Высоцкого.

В конце 1970-х — начале 1980-х началось тесное общение между Алексеем Рыбиным из хард-роковой группы «Пилигримы» и Виктором Цоем, игравшим на бас-гитаре в группе «Палата № 6»; оба они познакомились в гостях у Андрея Панова (Свина), на квартире которого часто собирались компании, а также репетировала его собственная панк-группа «Автоматические удовлетворители».

Виктор Цой и Алексей Рыбин в составе «Автоматических удовлетворителей» ездили в Москву и играли панк-рок-металл на подпольных концертах Артемия Троицкого. Во время аналогичного выступления в Ленинграде по случаю юбилея Андрея Тропилло произошло сближение Цоя с Борисом Гребенщиковым. Тогда же Виктор Цой, Алексей Рыбин и Олег Валинский (ныне — заместитель генерального директора АО РЖД) основали группу «Гарин и Гиперболоиды», которая уже осенью была принята в члены Ленинградского рок-клуба.

Андрей Тропилло, звукорежиссер, вспоминает свой 30-летний юбилей так: «…На мой день рождения пришел коллектив „АУ“, в котором на бас-гитаре играл Виктор Цой. Тогда они, правда, назывались еще не „АУ“, а группа „Х…й“. Вот именно так. Никакого „АУ“ еще не было. Это потом оно появилось… На ударных у них был сегодняшний директор Октябрьской железной дороги. Присутствовало очень много разных людей, Гребенщиков, Майк, Троицкий, и всякие иные.

Когда я пришел туда, мне мой приятель Разумов говорит: „Ты знаешь, что они делали?“ И рассказывает мне, что вот Свин, Цой, Швед и еще пара человек сели в круг и дрочили. А гости-то были не только мои, но и товарища-бармена, и они были шокированы просто. Не знаю уж, дрочили ли они по-настоящему. Просто посреди зала, чем ввели народ просто в состояние ступора. И гости стали меня стыдить, типа, ты что делаешь… Там недалеко находится гостиница „Индиго“… Такая жирная… Так вот именно там потом и состоялся второй день концерта, на котором, кстати, Цой играл на ударных инструментах. Это был единственный раз, когда я видел его за ударными. Но это было. И пел он песню „И в окне моем не горит свет…“ Гребенщиков спел в таком некоем стиле китч, с завываниями песню „Москва златоглавая“. И после нее Троицкий сказал Гребенщикову, что вот-вот, мол, эта шпана сотрет тебя с лица земли».

Именно на этом концерте Цой, сыгравший «Моих друзей», неожиданно получает признание от Артемия Троицкого. Песня так подействовала на него, что Артем потом везде о ней рассказывал, в том числе и Борису Гребенщикову, предрекая: «Вот та молодая шпана, что сотрет вас с лица земли». Цой же, по словам Алексея Рыбина, взбодрился после похвалы Артема и начал работать над новыми песнями…

Как уже было сказано, осенью 1981 года музыканты вступили в Ленинградский рок-клуб и ближе познакомились с влиятельным представителем рок-андерграунда Борисом Гребенщиковым, которому настолько понравилось творчество молодой группы, что он предложил им совместно поработать на студии. В начале 1982 года название коллектива сменилось на «Кино». Смысл названия заключался в нём самом — оно краткое, ёмкое, а также «синтетическое», то есть искусственное. Когда придумывали название, главными условиями были наличие не более двух слогов, распространённость и лёгкое произношение. Эти условия появились из-за того, что первое название «Гарин и гиперболоиды» было слишком длинным.

Дебютный альбом записывался на студии, собранной Андреем Тропилло из списанного оборудования различных организаций. Так как группа «Кино» на тот момент состояла всего из двух человек, Гребенщиков попросил помочь своих коллег по «Аквариуму»: Всеволода Гаккеля (виолончель), Андрея Романова (флейта) и Михаила Файнштейна-Васильева (бас-гитара). Получившийся магнитоальбом содержал 13 песен, а назван был по запланированной общей продолжительности в минутах — «45». В среде музыкальных критиков альбом остался почти незамеченным, но поспособствовал популярности группы, в том числе за пределами Ленинграда. Цой впоследствии отмечал, что запись вышла довольно-таки сырой, и выпускать её не следовало.

Андрей Панов, тот самый «Свин», лидер группы «Автоматические удовлетворители», вспоминал: «А потом нас пригласили на тридцатилетие Тропилло. „АУ“ все пришло, и с нами, естественно, Витя, поскольку мы все время вместе болтались. И как сейчас мне кажется, была тогда у Гробощенкова мысля „АУ“, ну, что ли, пригреть — все-таки новые люди, молва такая… А поскольку я вел себя там отвратительно, о чем очень жалею, и на всю катушку дурака валял, то он, видимо, поостерегся. Мы там поиграли, а потом Витя спел какие-то свои темы. У него к этому времени накопилось вещей пять. И Гробощенков, очевидно, понял: вот кого надо брать. И правильно, кстати, понял. И с тех пор Витя приходил ко мне все меньше и меньше, говорил, что все время у БГ находится. И потом, когда уже у него был первый концерт в рок-клубе, я к нему даже после не подошел, потому что Вите это уже было не надо и, я думаю, даже претило его понятию. Я это без обиды говорю. Просто он прошел этот период — и идиотства, и информационной накачки. У него уже был другой круг знакомых. Я сам прекрасно понимал обстановку, что я, в принципе, уже не нужен, там трамплин гораздо выше. Но это было потом. А вообще, пока Витя не стал большим человеком, он был, в общем-то, очень смешной парень».

Действительно, «раскрутка», как сейчас говорят, молодой группы была заслугой Бориса Гребенщикова. Однако, отношения между музыкантами складывались не всегда ровно. Многие считали, что «мастодонт» рока завидует молодому коллеге, который однажды сказал про своего наставника, что, дескать, умри он в подходящее время (то есть сейчас) — станет легендой. В этом БГ усмотрел некоторое оскорбление в свой адрес. Видимо, поэтому после смерти Цоя стал обвинять его и музыкантов группы во всех смертных грехах…

В одной из программ «История российского шоу-бизнеса» на СТС он заявил: «В конце 80-х-начале 90-х в России, бывало, приходили люди в малиновых пиджаках с пистолетом и говорили: «Играй вот такую песню». Это было и с группой «Кино» в конце 80-х. Юрий Айзеншпис лично сдавал их в аренду бандитам. Он вышел из тюрьмы, это были его люди. Группе «Кино» могли позвонить в четыре часа утра и сказать: «Ну-ка быстро поднимайтесь! Тут браткам нужно, чтобы вы сыграли». Было неприятно, как рассказывают. А им деваться было некуда. Сотрудничество с Айзеншписом — это была смерть группы».

Однако, в СССР не было людей в малиновых пиджаках — они появились уже после гибели Цоя, а Айзеншпис в то время был смекалистым валютчиком, который оброс бандитскими контактами значительно позже, когда в шоу-бизнес потекли настоящие деньги. А во времена «Кино» он жил с мамой в маленькой квартирке на «Речном вокзале», а его «бандитскими друзьями» были попавшие в лапы закона торговцы антиквариатом.

Музыканты «Кино» Юрий Каспарян и Георгий Гурьянов, подруга Виктора Цоя Наталия Разлогова, и режиссер «Иглы» Рашид Нугманов резко осудили Гребенщикова за ложь. И Борису Борисовичу пришлось оправдываться: «Приношу свои извинения; эта история была рассказана мне кем-то лет пятнадцать тому назад и — как выясняется теперь — нисколько не соответствует истине. Очень сожалею, что она попала в СМИ. Все. Вопрос должен быть закрыт».

Конец ознакомительного фрагмента.