…жив?

Братья Швальнеры, 2021

«Цой жив» – далеко не расхожая формулировка, выражающая отношение фанатов к своего кумиру. Фраза эта не лишена реальной подоплеки, которая начинается с целого ряда нестыковок при организации расследования гибели и похорон знаменитого музыканта. Сама его смерть полна загадок, чтобы разгадать которые героине книги – следователю из латвийского Тукумса, что вела дело о ДТП в августе 1990 года – придется встретиться со знакомыми и родственниками Цоя и погрузиться в мельчайшие детали его биографии, начиная с первых шагов на сцене и до обретения им статуса всесоюзной звезды. Какие тайны кроет в себе резонансная авария, как они связаны с личностью певца, и кто же на самом деле лежит в его могиле? Основанная на реальных событиях книга даст ответы на эти вопросы и раскроет величайшую загадку легендарного артиста. Содержит нецензурную брань.

Глава вторая

«…Проходя мимо слабо освещенной телефонной будки, Он вдруг заметил в ней какую-то странность. Рывком оттащив прислонившегося к ней спящего человека, Он открыл скрипящую дверь и увидел: на телефонном диске вместо цифр — буквы и геометрические фигуры. Он достал записную книжку, набрал номер: В, А, квадрат, Г, треугольник и почти сразу услышал радостный, знакомый голос:

-Это ты?

-Это Он?

-Это ты?

-Это Он?»

Цой, «Романс», финальная сцена

А потом была встреча с Ней — чего не сделаешь, чтобы только избежать встречи с охотниками. Он заметил, что во время этих частых, но коротких, чаще всего вынужденных, встреч Она всегда грустит. Наверное, решил Он, Она поняла, что нужна ему только для удовлетворения потребностей и, пардон, чтобы головы не лишиться во время Охоты. Ему стало грустно от осознания того, что Она не такая уж дура, и все понимает.

Но почти сразу Он отогнал от себя эту мысль — с другой стороны, подумал Он, чего она хочет, если никаких особо тесных отношений между ними нет? Хоть бы раз призналась Она сама Ему в любви, сама проявила инициативу. Вон девушка, которую приводил Брат, давно уже объяснилась с ним. Да чего там — Брат у Нее с языка не сходит. Чем плохой пример? Он читал, что были когда-то времена, когда девушек принято было добиваться, но они давно прошли, поросли мхом и превратились в былинные. Надо перестраиваться. Все и вся ждут перемен, но никто не решается революционно провести их в жизнь. А что бывает, когда никто не решается? Тогда перемены сами постепенно входят в быт, вытесняя быт прежний. Но в таком случае процесс становится неподконтрольным… Что же выходит? От таких нерешительных в мелочах людей, как Она, зависит сама жизнь. И влияют они на нее не лучшим образом.

Обо всем этом Он думал, лежа у Нее на коленях. Она проводила руками по его обнаженному телу, будучи не в состоянии, казалось, насытиться Его присутствием, и оттого казалась Ему еще более навязчивой. От навязчивых людей Ему всегда хотелось бежать как можно дальше, но пока бежать было некуда — Охота еще продолжалась, и, сидя в ее маленькой квартирке, они не решались включать свет лишний раз, чтобы не встречаться с тем, с кем не следует. Ничего не оставалось, как предаваться любви.

Хотя, любовью это назвать было нельзя. И страстью тоже — потому что страсть есть некое подобие чувства, а у Него к Ней чувств не было. Скорее, животное совокупление — вот что это было такое. И не приносило уже Ему радости, как раньше, а, скорее, больше изнашивало — впечатление было такое, что Она Им пользуется. Причем, настолько сильное впечатление, что после совокупления Он подходил к зеркалу, осматривал всего себя, даже открывал грудную клетку и смотрел на сердце — не изменилось ли оно, не появилось ли в нем чувств, не стало ли оно по-особенному биться, как бьется у любящих людей? «А откуда мне знать, как оно у любящих, когда мне это чувство неведомо?» — с горечью думал Он и, констатировав статичность сердечной мышцы, возвращался в кровать.

Когда, казалось, Он совсем уже устает от Нее, Охота заканчивалась. Всегда это происходило поразительно вовремя — еще немного, минута буквально, и терпение Его могло лопнуть, Он мог наговорить Ей гадостей, ударить Ее, превратить Ее в миллионы осколков, которые после самому пришлось бы собирать (во время следующей Охоты). Но до этого, к счастью для обоих, не доходило. К несчастью для них же, в эту минуту начиналось Его вранье. Даже хуже вранья — это было молчание. И это молчание было тем опасно, что оно давало Ей повод домысливать, что они не чужие люди, что Он, возможно, питает что-то к ней и придет до следующей Охоты. Он не приходил. А Она все равно так думала. Ну кто же запретит Ей думать?..

«Ладно, пусть думает, а я пойду. Скажусь занятым. Надоело».

Охота кончалась, а день еще нет. Надо было где-то провести его остаток, а домой идти не хотелось — после массового гуляния еще несколько дней витал в душе приятный осадок раскрепощения народных масс, и Его самого, в том числе. Хотелось еще хмеля на губах, еще веселых танцев с песнями, которые никто не понимал, но которые так поднимали всем настроение. «Запретный плод сладок, — думал Он. — Потому эти гуляния так влекут людей, что они редки. В общем-то, официально они не запрещены, но проводят их нечасто, времени ведь нет ни у кого. И потому люди их еще ждут. Страшно себе представить, что будет, когда ждать перестанут. Когда они начнут проводиться чаще. Чем тогда жить? Как созерцать тогда весь окружающий ужас? Ведь тогда придется его менять, а к этому никто не готов…»

Такие мысли пугали Его, Он старался от них убегать, как убегал от Нее после окончания Охоты. И не было лучше места для этих побегов, чем ресторан «Капитан» в центре города.

Незамысловатое название придумал хозяин — неизвестно, был ли он когда-нибудь настоящим капитаном и вообще видел ли море, но звали его почему-то именно так. Да он, собственно, никогда ни про море, ни про волны, ни про корабли и не разговаривал — с чего все в один день вдруг решили, что он и есть Капитан? И не руководил он никем, никого не старался подмять под себя, никому не навязывал своего мнения (да и имел ли его вообще?). И все же был Капитаном. И нельзя было сказать, что в его ресторане царило особенное веселье, а все же там каждый мог высказать свою точку зрения на то или иное событие или человека (а у кого ее не было, мог послушать чужую), и получить от этого то крохотное удовольствие, какое только могла принести жизнь в Стране.

В «Капитане», как обычно после Охоты, собралось много народу. Здесь были те, кто еще недавно развлекал людей своей музыкой и чьи имена не сходили с уст; и те, кто развлекался этой музыкой и только внимал своим кумирам. Казалось, население целого города забилось сюда, оставив охотникам только пустые улицы в назидание, и те ничего не могут сделать — хотя ни для кого не секрет, куда все делись.

Полусумрачное даже днем, низкопотолочное заведение, окутанное клубами дыма, пыли и чего-то, похожего на странный белый порошок, давило и расслабляло собравшихся одновременно. Света было мало. Опять обсуждали музыку, что звучала вчера на городских улицах.

–Мне вчера понравилась твоя песня, — как обычно, никого не приветствуя, походя бросил Капитан, завидев Его за барной стойкой.

–Какая?

–Не помню. Все. Мне вообще нравится твоя музыка, я это вчера понял.

–Спасибо, но мне она представляется вполне обычной, ничем от других не отличающейся.

–А ей и не надо отличаться. Вообще никакая музыка не отличается от другой. Никакие произведения даже самых великих композиторов не отличаются от творений их собратьев по перу, и все нотные станы похожи друг на друга как родные братья. И все же одни произведения, подчас очень талантливые и яркие, меркнут, а другие, на первый взгляд, весьма посредственные, живут и не умирают!

–Не хочешь ли ты сказать, Капитан, что моя музыка бессмертна? — то ли в шутку, то ли всерьез переспросил Он. — И только потому, что она уступает музыке великих?

–Если ты не заметил, я вообще никогда никому ничего не хочу сказать, кроме бессвязного набора букв, в данную конкретную минуту волнующего, в той или иной степени, мою душу. Иногда чем меньше смысла, тем лучше. «Что вижу, то пою». Услышал вчера твою музыку — сказал тебе. Может, завтра я ее забуду, и не такая уж она талантливая, как показалось. А, однако же, сегодня почему-то помню…

–Тебе легко говорить, — грустно протянул Он. — А что, если я не могу остановиться искать смысл?

–Тем хуже для тебя. Выпей лучше.

Капитан протянул Ему кружку чего-то огненно-крепкого и вонючего — такого, что Он и не пил до этой минуты, пожалуй, никогда в жизни. Стоило пригубить из грязного сосуда, как хмель ударил в голову, сразу стало жарко, голова противно закружилась, кости стало ломить. Спать не хотелось, но какая-то слабость сразу обуяла Его — как будто уставший от беготни Охоты и общества нелюбимой организм резко расслабился, скорее даже, ослаб.

–Скажи, Капитан, а разве не потому охотники охотятся на нас, что мы ищем смыслы, а, если не находим, то сами их создаем?

Капитан в ответ расхохотался:

–Дело совершенно не в этом. Во-первых, они не хотят, чтобы мы развлекались, хотят только, чтобы работали. Естественное стремление государственной машины. А во-вторых, если завтра они перестанут нас преследовать, то и интерес к нам пропадет. И тогда люди будут искать интерес к чему-то новому, которое может оказаться для власти куда более разрушительным, чем милые и малопонятные песенки об утопической жизни, которая никогда и не наступит вовсе.

«А все-таки я был прав, подумав утром, что постепенный приход перемен иногда хуже, чем революция, потому что ее хоть кто-то может контролировать, а вот когда начинается хаос… А Капитан лукавил. Все смыслы он понимает!»

В этот момент Он увидел Брата. Тот, как всегда, сидел в компании своей новой девушки, которая была из другой страны, многого не понимала, многое было для нее в диковинку и потому радовало — даже то, что местных жителей раздражало. Слабость из кружки, протянутой Капитаном, уже овладела всем его телом. Идти к Брату было лень, он махнул рукой и позвал его, показав поднятую на вытянутой руке емкость. Брат подсел к нему. Про девушку говорить нет смысла — она всегда глупо улыбалась и следовала за Братом всюду.

–Как тебе наше вчерашнее представление? — еле ворочая языком, спросил Он.

–А Капитан что сказал?

–Ему понравилось.

–Значит, всем понравилось, — махнул рукой Брат. — Тут ведь от обратного — если тебе пришлось прятаться от Охоты, значит, всем все нравится.

Брат шутил, но Он не понимал иногда его шуток. Он хотел слышать от своего родственника какое-то одобрение, участие. Причем участие, которое в избытке проявляла к Нему Она, Ему не нравилось — потому только, что их ничего не связывало. Ну или почти ничего. А с Братом связь была кровная. Его слова были дороги даже для такого черствого человека, как Он. Однако, Брат на похвалы был скуп.

–Я забыл, — почесал лоб Брат, тоже порядком охмелевший от непонятного капитанского пойла, лившегося сегодня рекой, — я уже знакомил тебя со своей Девушкой?

–Да, уже раза три.

Она, как обычно, только смеялась в ответ.

–И как она тебе? В смысле, что скажешь?

–Это тоже спрашивал.

–И все же?

–Хорошая. Только, наверное, неприлично при ней это обсуждать.

–Пустое, — отмахнулся Брат, — она уже почти привыкла к нашим обычаям. Хотя некоторые, что привезла с собой, весьма чужды для нас. Например, никак не отучу ее готовить. Что делать с этим недостатком — ума не приложу. Как на такой жениться-то?

–Отвыкнет еще.

–Надеюсь.

Зазвонил телефон. Капитан пригласил Его к трубке.

–Это ты? — Он узнал Ее голос. Точно так же, как вчера, и даже почти в то же время.

–Он.

–Я думала, у тебя Дело. А ты в «Капитане». Любопытно.

–Что любопытного? — Он как будто немного разозлился. Она пыталась его контролировать, хотя Он не давал Ей повода. Или давал?

–Нет, ничего, — пробормотала Она. — Просто я соскучилась. Может, зайдешь?

–Может.

Он положил трубку и вдруг подумал, что больше не хочет здесь находиться. Здесь не было ничего из жизни, что он искал.

Потом, как и Капитан, ни с кем не попрощавшись, вышел на улицу. Город тонул во мраке, хотя был день. Сырость и вода по щиколотку буквально затапливали местные улицы, делая невозможным даже дыхание. Было холодно и темно, не то, что вчера. Времена года здесь менялись примерно раз в неделю, а также имели обыкновение смешиваться друг с другом — как бывает у людей, больных маниакально-депрессивным психозом. Еще вчера было лето, а сегодня уже нечто между ранней весной и осенью. Почему так и, главное, зачем все это — зачем меняются времена года, зачем завтра ему отправляться на Дело, зачем развлекать в свободное время людей, а потом бегать от охотников, ничего серьезного из себя не представляя, — Он не знал. Никто не знал, и никого это не тяготило. А Его тяготило.

От осознания тяжести в груди сковало ноги. Вышел и чуть не упал на крыльце — то ли алкоголь странный, то ли мысли, куда более странные косили Его. Что-то сегодня определенно Ему мешало. Решив не идти к Ней без повода (Охота кончилась), Он развернулся на дырявых каблуках и зашагал обратно к «Капитану».