Командировка

Борис Цеханович, 2019

Сборник рассказов о том, как армия, офицеры и прапорщики выживали в лихие 90-е. Весёлые зарисовки армейских будней разных времён и другие занятные рассказы. Фото на обложке книги из личного архива автора – Чердынский военкомат, давший путёвку многим пацанам в настоящую мужскую жизнь.Содержит нецензурную брань.

Из серии «Армейские будни»

Комдив

Вид у меня наверно был ещё тот… Немцы, до этого вольготно и спокойно сидящие по всему вагону, увидев ввалившегося к ним с матом и грохотом военного русского, благоразумно пересели в дальний конец вагона и с опаской оттуда глядели на меня — взбудораженного, дымящегося, с дрожащими руками, справедливо ожидая длинной автоматной очереди. Они испугано вздрогнули, когда я с ненавистью посмотрел на них и беспощадно изрёк, сквозь почти сжатые губы — БЛЯДЬЬЬЬЬЬ…!!!!

Да… всё было именно так и хлестанул бы автоматной очередью… Но… но… Война закончилась тридцать один год тому назад. Да… дымился, и руки дрожали и ненависть была. Но вот немцы были не те… покорно ожидающие мести, и я видел, как двое из них быстренько улизнули в другой вагон, явно за подмогой.

И то что дым от моей одежды шёл, был не дым, а пар. Да парил… При плюсовой температуре. Да… такие мы русские… Если что-то делать, то вот так — на износ. Чтоб ты был весь мокрый, хоть выжимай и пар шёл отовсюду. Попробуйте немцы, по доброй воле пробежаться с тяжелеными чемоданами три километра за двадцать минут и не умереть. Вот и руки дрожат… А что ненависть!? Такая хорошая, глубокая и здоровая!? Так это не к ним, а к командиру дивизиона подполковнику Хончи. Саксаулу… Блядь, его возьми…!!!!

Всё-таки, как у немцев всё чётко. Прошло всего одна минута и в вагоне нарисовались контролёры, вернее контролёрши. Две здоровые, дебелые немки в железнодорожной форме, с охеренными жопами в синих форменных штанах, с бюстами, от вида которых все элитные коровы умерли бы от зависти и с невозмутимостью на деревянных кельтских лицах. Но в глубине глаз у них плескался страх. С русскими, особенно когда они в нехорошем состоянии, или в алкогольном кураже даже полиция старалась не связываться. Не знаю, что им там наговорили, но когда увидели молоденького русского… Ну да… мокрого от пота, взбудораженного, но трезвого, сидевшего как на иголках у крайнего окна, но смирного… Облегчённо вздохнули и уверенность вернулась к ним, и они со строгостью в голосе потребовали билет. Поезд уже минут как пять старательно стучал по рельсам и билета у меня не было. Но у немцев не принято за это высаживать. Я тут же купил билет до Дрездена, заплатив при этом штраф в две марки.

Потусовавшись с пару минут в вагоне, контролёрши ушли, а я расслаблено откинулся на спинку и в вагон вернулось спокойствие и умиротворённость. А у меня наконец-то возникло стойкое ощущение, что я в первом своём прапорщиском отпуске и целых два месяца буду балдеть в Союзе.

Думал, что меня отпустят в отпуск где-нибудь в декабре, а он свалился внезапно в сентябре, и мне пришлось ещё три дня протусоваться в полку, пока был готов ехать. Уехал бы сразу — всё было бы спокойно. Но вот пока закупался подарками, пока приоделся, пока то… сё… А тут вчера вызывает меня командир дивизиона подполковник Хончи.

— Цеханович, ты же завтра домой едешь?

— Так точно, товарищ подполковник…, — браво и радостно отрапортовал.

— Слушай, Цеханович, у меня в Бресте сын живёт. Не передашь ли ты ему небольшую передачку? Всё равно ведь целый день в Бресте болтаться будешь…

— Да никаких вопросов, тем более говорите она небольшая

— Небольшая, небольшая, — засуетился командир дивизиона, — ты вечером, чем занимаешься? Я б занёс её…

— Да чего вам, товарищ подполковник, заносить. Я сам зайду.

— Да я занесу, ты не беспокойся…

Я и не беспокоился. Занесёт — так занесёт.

Вечером у меня было всё готово. Всё уложено в два чемодана «Гросс Германия». Там как раз оставалось местечко под небольшую передачку. Сел с ребятами, с кем проживал в комнате, и понеслось у нас обмытие моего первого отпуска. Одна бутылочка, вторая… Я то «придерживал коней». Мне вставать рано утром и на вокзал переться, а ребята «веселились». Время было около десяти вечера, а командира с передачкой всё не было. Ну, и чёрт с ним. Это его проблемы. Но вот когда мы уже практически заканчивали, в пол двенадцатого ночи, и как всегда не хватило и мы уже начали решать где «ЕЁ» достать, в дверь застучали. Сначала зашёл командир дивизиона, а в след за ним «Небольшая передачка», которую еле пёрли четыре бойца. При виде этой передачки, я даже слегка протрезвел и от удивления, смешанного со здоровым изумлением — засвистел руладами.

— Во… Цеханович, принимай…

Я немо открывал рот, наблюдая, как бойцы с красными от натуги лицами осторожно ставят чемодан «Гросс Германия» рядом с моими и туда же опускают нечто большое, обшитое куском серого брезента.

— Вот… — довольно произнёс командир дивизиона и мне только и осталось, как подняться со стула и подойти к «передачке». Чемодан — килограмм на тридцать. И баул… ну… он легче, но блин громоздкий и неудобный для ношения в руках.

— Товарищ подполковник, вы же говорили что небольшая передачка, — жалобно запищал я и кивнул на два свои чемодана, — у меня же вон, своего на две руки.

— Да ты что, Цеханович? Такой здоровый парень, не дотащишь что ли? — И бац на стол бутылку водки, которая тут же всё и решила. Ребята, присмиревшие при виде подполковника, сразу оживились и загомонили: — Да ты что, Боря? Товарищ подполковник, не беспокойтесь — мы ему поможем всё это дотащить до вокзала.

Я тоже был изрядно датый, что и решило всё. Махнул бесшабашно рукой: — А… всё будет нормально, товарищ подполковник. Давайте адрес.

Передача бумажки с адресом, короткий инструктаж и подполковник исчез, пожелав хорошего отдыха. Но, блин, эта последняя бутылка и сыграла херовую роль. Если её не было, начало отпуска было бы более позитивным. А так, в полчетвёртого утра я не сумел разбудить друганов и пришлось оперативно решать задачу с четырьмя единицами багажа, каждый из которых можно было взять только одной рукой. А до вокзала было километра три. Но ещё не прошедший хмель, плюс дурной военный азарт и я, с весёлой злостью, пошёл с тремя чемоданами и баулом, решив попасть на пятичасовой поезд. Причём, делал это следующим способом. Брал в руки два чемодана и скорым шагом двести метров вперёд, потом лёгким галопом возвращался назад, брал чемодан и баул и в том же темпе возвращался к своим чемоданам, но не останавливался, а шёл вперёд ещё двести. Потом возвращался за теми и вперёд. Блядь. Таким челночным методом прошуровал первый километр и из меня вышел весь алкоголь и дурной, военный азарт. Зато злость достигла хоть и не пиковых значений… Но… я просто от неё кипел. Второй километр был тяжелее, но в том же ударном темпе и на мне всё было мокрым. А тут я увидел, что до поезда осталось двадцать минут и не успеваю. Можно было сказать — да и хрен с ним, с пятичасовым. Поеду на следующем, через сорок минут. Но нет же… Я же упёртый…, Телец… да ещё в жопу военный… Как же — назначил себе пятичасовой, значит и должен на этом поезде и уехать….

Я надул щёки, вспомнив последние двадцать минут перед поездом, выпустил воздух и тихо засмеялся. В течение этих двадцати минут был качественный галоп с препятствиями и с тяжестями в руках. Если посчитать этот челночный бег, то получается…, получается… Получается три километра на одном километре. Как я бежал… как я бежал… С чемоданами и баулом в руках… Как красиво и одновременно страшно бежал… Слава богу, для немцев пол пятого утра тоже было очень рано и они не могли в панике разбегаться, видя дико мчавшегося по улице русского, обвешанного чемоданами и баулами.

За полтора часа езды успокоился и уже сам удивлялся своей ненависти к командиру дивизиона.

Да нормальный командир дивизиона. Ну, туркмен… Цивилизованный и образованный. Не то что бойцы-туркмены — сразу видно, что они с пустыни и простые дехкане. И никогда не подымутся выше своего аула. А наш подполковник нормальный артиллерист и как командир дивизиона на высоте и не выбивался из общего ряда командиров дивизиона. Он дослуживал в Германии и через год собирался уходить на пенсию. Как у любого офицера у него были свои «примочки», над которыми подчинённые, как правило, доброжелательно посмеиваются. Так у него было любимое слово — «сэндвич», которое он использовал в разных ипостасях. Но больше любил его есть. Так он запросто мог оборвать офицера, заявив: — Хорошо, я сейчас съем сэндвич и подумаю над этим вопросом… — и доставал. В зависимости от обстоятельств, либо из ящика своего стола, либо из полевой сумки здоровенный бутерброд с колбасой и ел его. Или в лагерях мог пройти на ПХД и попросить повара: — Ну-ка сооруди мне, сынок, сэндвич… — и боец на огромный кусок хлеба выкладывал толстым слоем тушняк. Поэтому, когда мы были в настроении, то доброжелательно говорили: — А вот наш «сэндвич»…

А когда были в гневе или в не хилом возбуждении, вспоминали национальность и к слову «сэндвич» припечатывали: — Саксаул… Ёкарный бабай…

А так — Да… нормальный командир. Но всё-таки… С «небольшой передачкой» он хорошо нагрел меня.

Придя, за время поездки в поезде, в окончательное отпускное настроение, бодро вышел на перрон Дрезденского вокзала. Но здесь меня ждал досадный сюрприз. Мне парни говорили: — Ты на вокзал приедешь, а там зал для советских отдельный и спокойно вещи можно оставлять и погулять по городу до поезда…

А тут зал есть, но, блядь, он закрыт. Да ёп…паный… Что за невезуха… Ну, куда теперь? Зал откроется через два с половиной часа и теперь что ли с тремя чемоданами и баулом ползать по вокзалу? Был бы один, да с двумя своими чемоданами… Куда-нибудь бы пристроил и был свободен.

— Да пошло оно на хрен…, — быстро, по военному, раздражённо, а также безбашенно махнул про себя рукой, бросил посередине прохода свой и командирский багаж и спокойно. Конечно, не совсем спокойно, но побрёл в сторону вокзального ресторана. Я уже знал, что в Германии не воруют. Как немцы говорят — У нас, в Германии, замки появились, когда вы, русские, нас захватили. А месяц назад я сам был свидетелем честности одного немца. Месяца три до того, зашёл я с покупками в один небольшой магазинчик. Купил какую-то там мелочёвку и ушёл. И уже в общаге обнаружил, что где-то «посеял» небольшой, но красивый фотоальбом с видами нашего города. Ну… потерял, так потерял. Что теперь поделать? А месяц назад забрёл я в этот магазинчик и немец, хозяин магазина, кинулся обрадованно ко мне. Что-то радостно лопочет. Пока не стал совать мне альбом. Я уж забыл про это, а он помнил, хранил и ещё извиняется, что целофан на обложке чуть надорван — Ребёнок, мол, чуть подпортил….

Вот я и пошёл. Перекусил жаренной курицей в вокзальном ресторане и не спеша побрёл в сторону дворцового комплекса «Цвингер», где располагалась картинная галерея и где я забыл и про чемоданы и про отпуск тоже, стоя разинув рот перед потрясающей картиной Рафаэля «Сикстинская Мадонна». Сколько раз смотрю на неё и столько раз тону в её глазах. Не знаю, как на других она действует — но я всегда тону, даже не сопротивляясь. Огромных размеров… Где-то три с половиной метра на два… И сюжет банальный Мадонна с младенцем на руках. Но всю эту картину освещают живые глаза Мадонны. Я, когда первый раз увидел — так и замер, простояв напротив картины около часа соляным столбом.

….Я шёл обратно к вокзалу и начинал слегка волноваться. Немцы — немцами, а всё-таки — Вдруг украли? Ладно бы мои вещи, но там же — чужие. Меня ведь потом комдив сожрёт. С потрохами сожрёт, вместо сэндвича. Зашёл через центральный вход в огромный вокзальный холл, медленным шагом прошёл вперёд и свернул налево в широкий коридор, где в его глубине и был небольшой советский зал, около которого бросил чемоданы с баулом.

— Оп-па-на… — чуть ли не весело воскликнул про себя, глядя на пустое место, где я бросил вещи, — а говорят у немцев не воруют… Вот ты ж блин…!!!!

— Так, Боря, и что теперь делать будем? Ведь если я сейчас не найду командирские вещи — с отпуска можно не возвращаться. Ладно, спокойно, главное спокойствие…

Я удивлялся своему спокойствию и также спокойно оглядел коридор и даже не удивился, увидев свои вещи в углу, куда их передвинули, чтобы не мешали проходу.

Дальше, а дальше было всё нормально. Покупка билета, поезд, купе в последнем вагоне, Франкфурт на Одере, где немного повеселился. Поезд остановился у перрона и народ шустро разбежался по своим делам: кто в гаштетт, кто погулять по городу и по магазинам. Благо мы тут стояли около трёх часов. Я ещё когда ездил в отпуск на срочке, знал про это и то что в это время поезд перегоняют к другой платформе. Поэтому вышел на перрон и решил подождать этого момента, чтобы потом уже спокойно выйти и погулять вокруг вокзала. Следом за мной вышли два молодых лейтенанта с соседнего купе, ехавшие в Союз на какие-то сборы. Они покрутились немного, посовещались и направились к подземному переходу. И когда они начали туда спускаться, послышался гудок тепловоза, лязгнули вагоны и наш поезд плавно тронулся вперёд.

Я в это время стоял в тамбуре и видел округлившиеся, неверящие глаза летёх: — Как так…? Почему он поехал? А мы…?

Я засмеялся и это их мгновенно вывело из ступора и лейтенанты помчались на выход из подземного перехода. Выскочили на платформу и сразу же рванули вслед поезду, набиравшему скорость и удаляющийся в сторону Польской границы. Они может и догнали бы последний вагон, но платформа кончилась, они спрыгнули на землю, потеряв драгоценных несколько секунд, за которые поезд прибавил скорости.

Я сначала кричал, останавливающе махал руками, пытаясь донести до них — Что поезд сейчас вернётся… Правда, к другой платформе.

Но потом бросил это бесполезное действие, с интересом глядя на мчавшихся изо всех сил офицеров и смеялся. А также весело прикидывал — Догонят или не догонят? Это продолжалось километра два и весь этот путь пролегал по территории крупного железнодорожного узла, со множеством путей, стрелок, столбиков, фонарей и другой наземной железнодорожной инфраструктуры. Так что лейтенантам можно было этот бег смело зачесть в «Бег по сильно пересечённой местности». Поезд стал снижать скорость, что лейтенанты посчитали — что догоняют. Ещё прибавили ходу, зацепились за поручни и наконец-то заскочили в задний тамбур.

Загнанно дыша, мокрые от пота, вытаращенные глаза, красные лица и счастье в глазах от осознания — УСПЕЛИИИииииии…. ДОГНАЛИИИиииии… Чёрт побери… они сделали ЭТОоооооо…. А меня загибало от смеха, в попытке рассказать, что я сегодня утром был в точно таком же положении, но бежал только с чемоданами и баулом. Пытался и снова заходился от смеха…

Поезд тем временем остановился, гуднул где-то там вдали и пошёл обратно. Смеяться я уже не мог, лишь похрюкивал, глядя на недоумевающие лица летёх. Но с новой силой зашёлся, увидев округлённые в удивлении глаза офицеров, когда вагоны остановились около соседней платформы…

Ночью, в Польше, они снова отличились. Проснулся я от стука в окно. Поезд тихо стоял на какой-то польской, забытой богом, станции. Опустил окно, высунулся и увидел внизу двух поляков, которые ходили вдоль вагона и стучали в окна. Из соседнего окна, точно также торчали головы лейтенантов.

Поляки продавали за немецкие марки порнографические журналы, спичечные коробки с изображёнными на них опять же голыми бабами и разную другую порнографическую дребедень. У меня было десять марок и я высунулся чуть ли не по пояс и купил оригинальную шариковую ручку, где внутри прозрачного корпуса, в жидкости виднелась фигура женщины. Если держать ручку нормально — то она была одета в платье. Если ручку переворачиваешь, то платье соскальзывало с фигуры, обнажая женские прелести. Занятная вещица. В общении с поляками я держался настороженно, зная их гнусную сущность. А неопытные летёхи, оживлённо общаясь с ними, были неосторожны. Тепловоз в голове поезда гугукнул, предупреждая о начале движения, и в этот момент оба продавца одновременно подпрыгнули, сорвав с рук офицеров часы, и побежали от поезда, сопровождаемые возмущёнными воплями и бессильным матом. А часики то у них были шикарные… Ну… Ничего — опыт дело наживное.

В Брест поезд прибыл в половину десятого утра и народ, толкаясь и поторапливая друг друга, активно ринулся на выход. Я не торопился, подождал немного и только тогда вылез со своим багажом из вагона, прикидывая как мне ловчее попасть в багажное отделение и сдать свои чемоданы. Конечно, все носильщики уже были расхватаны и мне предстоял знакомый челночный ход, но уже с короткими пробежками иначе чемоданы упрут только так. На перроне загружали свои тачки последние носильщики. Я подёргался туда — сюда, тяжело вздохнул и попёрся к переходу. Но на половине пути мне несказанно повезло. За проволочной изгородью, разделяющую пополам перрон и отделяющую небольшое здание пригородного вокзала от пассажирского «Брест-пассажирский», по перрону катил свою тележку носильщик с одним чемоданом, а сзади него гордо шефствовал и сам хозяин чемодана.

— Шеф… — заорал я носильщику и запрыгал, махая руками и привлекая внимание, — шеф, давай сюда.

Носильщик повернул лицо, густо покоцанное оспой, и солидно пророкотал: — Не видишь, сынок, я клиента обслуживаю…

Владелец чемодана, явно местного проживания, тоже с осуждением бросил на меня взгляд и попытался сделать замечание. Но я уже был «в атаке»: — Какой на хрен клиент? Это я клиент — плачу десятку за четыре чемодана… И за его чемодан тоже…

Эффект был мгновенный. Тележка мигом остановилась и носильщик тут же снял чемодан и поставил его на пыльный асфальт перрона: — Тут вам немного осталось. Сами донесёте… — и, не оглядываясь на возмущённые вопли мужика, ринулся к проходу, чтобы зарулить ко мне.

Дальше пошло весело. Закинули мои чемоданы, баул и мы сначала подскочили к багажному отделению, куда сдали мои чемоданы, потом к полевому банку, отделение которого размещалось с другого конца вокзала. А через пятнадцать минут я грузился в такси.

Дверь квартиры мне открыла красивая блондинка. Ни фига себе. Она мило улыбнулась и я затащил «небольшую посылку» в квартиру. А тут из комнаты вышел и сын командира, которого я узнал по фотке. Совсем не похож на туркмена и такую русскую молодую жену себе отхватил. Ну что ж… Всё правильно — дети должны жить лучше, чем родители.

Меня усадили за стол, пошли расспросы про отца — Как здоровье? Как у него дела? И мне пришлось всё подробно рассказывать. Подробно, но не всё. Наверно всё и не надо им знать. Например, как он приболел в летних лагерях. И как хитрым своим азиатским умом сумел раскрутить начальника госпиталя, отчего офицеры потом с неделю смеялись…

За несколько дней до заключительных учений на полигоне Либберозен, наш комдив приболел. Где-то просквозило, прохватило и нашего командира качественно загнуло.

— Товарищ подполковник, — обратился он к командиру полка, — разрешите мне. Тут недалеко, в местном госпитале немного подлечиться, так чтоб к учениям я выздоровел…

— Да, конечно… Давайте лечитесь. Только сделаем следующим образом. Я даю вам свой УАЗик, полкового комсомольца капитана Гранкина старшим машины и езжайте. Через четыре дня капитан Гранкин приедет за вами. А так спокойно лечитесь… Вы нам тут нужны здоровым…

…Начальник госпиталя майор Семёнов стоял у окна кабинета, курил и грустно смотрел в окно. Было о чём погрустить. Два года в Германии. Думал здесь выбиться повыше и в место получше, а всё как-то не получается. Жене, в отличие от него, после Забайкалья всё здесь нравиться.

— Дура… Не понимает, что можно и лучше… Вот как вырваться из этого круга? Как…? — И тут он может быть впервые подумал о «паровозе». Если нет «блата» — нужен «паровоз». Только вот где его взять, в этой немецкой глуши…?

И тут он наблюдает подъезжающий новенький УАЗик и останавливается у центрального входа небольшого госпитального здания. Открывается передняя дверца и оттуда выскакивает подтянутый и молодцеватый капитан, с перекинутым через руку, аккуратно сложенным плащом с подполковничьими погонами, почтительно открыл заднюю дверь автомобиля и уважительно помог выбраться оттуда солидному подполковнику.

— Ух ты… Капитан адъютант… Ух ты… вот он мой «паровоз», — непонятно с чего решил начальник госпиталя и уже летел на выход.

— Начальник госпиталя, майор Семёнов. — Браво представился майор, косясь на капитана, вытянувшегося в струнку рядом с чемоданчиком в руках, — разрешите узнать цель прибытия…

— Здравствуйте, здравствуйте, товарищ майор, — закряхтел командир дивизиона, окинув начальника госпиталя внимательным взглядом и мгновенно просчитав всё свое поведение, — вот подлечиться приехал, чтоб через несколько дней перед московской комиссией предстать… Как, товарищ Семёнов, вылечите?

— Вылечим, товарищ подполковник, — жизнерадостно заявил майор и осторожно прозондировал почву, — проходите в приёмное отделение и как вас записать?

— Комдив я… Подполковник Хончи, — у майора сладко ухнуло сердце и пока он вёл комдива в приёмное отделение, перед его глазами проскочил целый ряд ярких картинок. Командир дивизии — раз азиат и командир дивизии, значит у него не просто блат, а в его республике близкие родственники в «самом верху» — вылечиваю, выворачиваюсь перед ним наизнанку, но завоёвываю его доверие, а он в благодарность шепнёт моему начальству и через некое время я в крупном госпитале, на тёплом местечке.

А в это время из самой лучшей палаты, с отчаянным визгом маленьких кроватных колёсиков, под непомерное удивления пациента в простеньком чине — «майор», выкатывали кровать. А саму палату быстро приводили в порядок, что подразумевало — появление там цветного телевизора, новых штор, полированного столика с двумя креслами, работающего холодильника с уже охлаждённой водкой из личных запасов начальства. Самое главное и пикантное — жёстко инструктировалась высокая, стройная и сексапильная медсестра — Как быть одета, как себя вести и в конце инструктажа отчаянное обещание.

— Лена… Лена… не подведи меня и я тебя тоже не забуду…

Уже в палате, оглядев все эти блага, командир дивизиона похвалил начальника и тот аж расшаркался перед пациентом. Но потом спохватился и представил медсестру Лену, смотревшую на него жадным взглядом и просчитывающую в уме — Какие выгоды от этого знакомства она могла тоже поиметь? И здесь всё было более примитивно, хотя и ярко.

До вечера подполковника хорошо промяли, провели ряд эффективных медицинских мероприятий, от которых Хончи стало гораздо легче. А вечером в палате нарисовался начальник госпиталя. Выпили, пошла «задушевная» беседа, в которой майор Семёнов, «разливаясь соловьём», прямо и откровенно высказал свою мечту. Командир дивизиона тоже не молчал и вся беседа прошла с его стороны так, где слова — Комдив, московская комиссия, командующий армией и вообще разные другие «приятные» для майора слова, так и сыпались. Но ни разу старый туркмен не прокололся.

Через четыре дня перед госпиталем нарисовался УАЗик, а капитан Гранкин в палате у командира дивизиона. Забрал собранный чемоданчик и пошёл к машине, а начальник госпиталя остался в палате, чтобы выпить «на посошок». За эти четыре дня он сумел «войти в доверие» и сейчас готовился к откровенному разговору и изложению просьбы.

А в коридоре Гранкина перехватила сексапильная медсестра Лена: — Товарищ капитан…… — глубоким, манящим и грудным контральто заворковала и закрутилась около комсомольца полка.

— Товарищ капитан, а в каком городе стоит ваша дивизия?

Гранкин, облизнулся на полуоткрытые прелести медсестры: — Дивизия стоит в Витенберге, а наш полк в Ошаце.

— Какой полк? — Вскинулась Леночка.

— Артиллерийский, мадам… — шарканул Гранкин ногой, прокручивая разные варианты в голове.

— А вы что! Не адъютант подполковника? — Упавшим голосом произнесла медсестра, понимая недалёким женским умом о накрывшихся мечтах.

— Нет, мадам, — продолжал Гранкин, плотоядно пожирая молодую женщину глазами, — я комсомолец полка, а подполковник Хончи — командир дивизиона…

Леночка разочарованно хлопала пушистыми ресницами, вспоминая, все свои усилия и телодвижения, а потом внутренним взором глянув на лопнувшие мечты, звонко и заразительно рассмеялась. На смех выглянул в коридор начальник госпиталя и на его недоумённый взгляд, медсестра ткнула сначала пальцем в Гранкина, а потом в подполковника Хончи, вышедшего в коридор.

— Он — комсомолец полка, а он командир дивизиона… — и опять засмеялась, закинув красивую головку к потолку.

Вот именно этот момент любил красочно описывать капитан Гранкин, когда появлялся благодарный слушатель. Ярко и образно описывал, как от смеха красиво колыхалась грудь Лены и как кисло вытянулось лицо начальника госпиталя…

Я вышел из квартиры через полчаса, напоенный чаем и остановился на оживлённой улице, вдруг осознав, что впервые за три года был предоставлен сам себе — нет личного состава, который надо «пасти», нет командиров, стоявших над тобой и только и думающих — как бы тебя озадачить. Нет занятий, суточных нарядов. Ничего этого нет — и впереди целых два месяца СВОБОДЫ. С хорошими деньгами, настроением и мечтами. Я бездумно посмотрел направо, потом налево и пошёл прямо, через улицу в сторону Брестской крепости.

Кооператив Домниц

— А тут, герр официр, кладовая для хранения лимонада и минеральной воды, — Пауль вставил в замочную скважину несколько вычурный ключ, два раза звучно и сочно провернул его и открыл дверь. Небольшое помещение было доверху набито ящиками с тускло отсвечивающими в них бутылками с газировкой. — Тут у нас «Vita Cola», лимонад нескольких видов и минеральная вода. Если не хватит, дня за два скажите — восполним. Вот вам ключ.

Пауль передал мне ключ и, повертев его пальцами, я слегка озадаченно спросил, кивнув головой во внутрь помещения: — А для чего это?

— Как для чего? — Удивился Пауль, — пить…

— Так вот вода… Захотел солдат, подошёл к крану с кружкой, набрал и напился. — Дверь кладовки с напитками выходила в небольшую уютную умывальную комнату на десять кранов, красиво облицованную кафельной плиткой. Директор сельскохозяйственного кооператива «Домниц» Пауль Циммерман сам лично показывал небольшое, уютное общежитие, где мы будем жить последующие три месяца. Мы уже осмотрели светлые и просторные комнаты на два человека с цветным телевизором и отдельным туалетом. Зашли в небольшую столовую, показали мне бытовую комнату и ряд других помещений. Всё это я должен был принять у немца и следить, чтобы мои солдаты не дай бог, за три месяца, не разбабахали всю эту немецкую культуру. И умывальная комната с помещением кладовки были последнее, что осматривали.

Я снова показал рукой на ряд белоснежных раковин: — Вон оттуда и будем пить…

И как бы подтверждая мои слова, в умывальник зашёл рядовой Анпилов и, приложив руку к головному убору, спросил: — Разрешите напиться, товарищ прапорщик.

Я кивнул головой и обстоятельный по характеру солдат, под нашими любопытными взглядами, неторопливо открыл кран с водой. Пропустив воду и убедившись, что она холодная, Боря Анпилов наклонился к латунному крану, обхватил глубоко его губами и стал с утробным глыканьем шумно пить воду, заставив меня коротко хохотнуть, а Пауля удивлённо улыбнуться.

— Не… герр официр, у нас не принято пить воду из-под крана. Пусть солдаты пьют лимонад.

— Ладно, с этим разберусь. Господин Пауль, я сейчас поставлю задачу солдатам, чтобы они въезжали в комнаты, а мы пройдём на место работы и вы там поставите остальные задачи.

Через сорок минут, оглядев весь производственный комплекс, я полностью владел всей информацией. Очень облегчало понимание и то, что директор кооператива неплохо говорил на русском языке. Обговорив первоначально первые вопросы, договорились, что через час встречаемся на ужине в столовой и там, если возникнут ещё вопросы и пожелания — то обсудим и их.

В этом году, в 1980 ом, в Союзе произошёл большой неурожай картофеля и СССР сразу же закупил один миллион тонн картофеля в ГДР. Заплатили им золотом, как нам рассказывали, и немцы пообещали в быстром темпе перекинуть означенный объём в Союз. Но, когда они приступили к практическому исполнению, оказалось что это им не под силу. Вернее, они этот миллион перекинут, но уже тогда, когда он уже совсем не будет нужен. Вот немцы и обратились за помощью в Группу Советских войск в Германии, где в течение нескольких дней был разработан план и пути его выполнения.

Несколько десятков групп советских военнослужащих, численностью тридцать-сорок человек, расселяются по немецким сельскохозяйственным кооперативам, где затаривают днём картофель в мешки. Вечером за готовым грузом приезжает колонна немецких грузовиков с командой погрузки, грузятся и везут картофель на ж\д станцию, где он, картофель, перегружается в товарняки, которые гонят в морской порт. А оттуда морским транспортом «русский хлеб № 2» доставляют в Союз. Примерно такая схема, рассчитанная на три месяца работы. Одной из групп и был мой взвод в двадцать человек.

Обустроились мы хорошо, даже можно было сказать — прекрасно. А обильный и вкусный ужин предполагал жизнь в довольстве и сытости. Солдатам накрывали столы в общем зале, а мне в банкетном, небольшом и приятном помещении. На столе, помимо еды на двоих, красовалась бутылка качественной немецкой водки «Золотое зерно» на 0.7 литра.

Только сел за стол, как в зал зашёл Пауль, который и был вторым. На правах хозяина он открыл водку и разлил её по миниатюрным рюмочкам, среди русских называемые — «дупелёчками», всего по 25 грамм.

— Прозит… — мы чокнулись и выпили водку. Пауль слегка поморщился, а я весело ухмыльнулся про себя. Мы, русские, в том числе и я, посещая гаштетты, заказывали сразу по сто грамм водки и пиво. Тут же залпом выпивали, запивали пивом и требовали повторить. А немцы, вот с этими «дупелёчками» сидели часами, играя в карты, выпивая при этом всего пару рюмашек и бокал пива. Поэтому то мне и было смешно. Но зная уже хорошо немцев, прекрасно представлял — если я сейчас не выпью эти 0.7 литра, завтра на столе будет стоять 0.5 литра. Не справлюсь, послезавтра 0.25 литра и так далее.

Закусив, я вновь выслушал председателя кооператива и его соображения. Главное, чего он боялся — это не выполнение плана. Он всё твердил и заострял моё внимание на плане в 60 тонн в день…

Слава богу, его вызвали из-за стола на несколько минут, а за это время я щедро отлил грамм двести в тут же стоявшую кадку с пальмой и сам ещё в себя влил сто грамм водки. Вернувшись, Пауль удивлённо поднял брови, видя в бутылке чуть больше половины, а молодой русский прапорщик был лишь слегка захмелевший.

Выпили ещё и через пять минут Пауль опять вышел, а я ещё грамм 150 плесканул в несчастную пальму и 100 грамм в себя. Так что вечер и совместный ужин закончился хорошо. И мне только и оставалось проверить бойцов, лежащих в комнатах и с удовольствием переключавших каналы ГДРовского и бундес телевидения.

Первый день работы принёс разочарование. План мы не выполнили. И я поимел ряд неприятных упрёков от Циммермана. Я и сам был удивлён нашим провалом. Всё было просто и весь процесс механизирован. По полю идёт картофелекопалка и весь урожай ссыпает в кузов автомобиля или прицеп трактора. Те в свою очередь приезжают уже к комплексу, где и мы работаем на конечном результате. Сваливают собранный урожай в бункер, откуда тот механическим способом поступает на вибрирующие решётки, где с картошки отбивается налипшая земля, а потом на сортировку, тут картошка разделяется по размерам и рассыпается на несколько транспортёрных лент, которые проходят через следующий цех. Вот здесь уже сидят двадцать немок и вручную отбирают бракованные клубни и посторонний мусор, и уже очищенный картофель попадает в бункера развесочных машин. Три штуки, высотой в три метра, каждые тридцать секунд высыпающие в подставленный мешок, который стоит на специальной тележке с резиновыми колёсами, ровно 50 килограмм. Нам остаётся только специальным приспособлением, одним движением затянуть проволокой горловину мешка. После чего отвезти на тележке мешок в огромное складское помещении, где его нужно поставить стоймя на пол. В визуальном виде, ежедневный план в 60 тонн — это слой мешков с картошкой по всей поверхности пола склада. А мы сумели накрыть только половину пола. Мне было неудобно, слушать упрёки председателя кооператива и оставалось лишь пообещать, что завтра мы обязательно выполним план.

Единственным положительным моментом была только водка, которую мне выставили на стол в обед. Но я уже был готов к этому щекотливому моменту. Циммерман выпил со мной первую рюмку и ушёл, а я тут же перелил водку в никелированную фляжку, оставив себе сто грамм. И когда Пауль в конце обеда зашёл, он только покрутил головой: водка была выпита вся, но русский прапорщик был в работоспособном состоянии.

Вечером построил взвод и предложил следующую альтернативу: — …Выполняем план, хотя бы и в 2 часа дня — на этом работу заканчиваем. Можете спать, можете телевизор смотреть, я вас теребить не буду.

Воодушевлённые такой перспективой, бойцы на следующий день сделали план в 16 часов и я, исполняя своё слово, отпустил их в общагу. Циммерман был удовлетворён. Часа два солдаты полежали в кроватях и за час до ужина расползлись по деревне. Бойцов своих я знал досконально — кто и на что каждый способен, поэтому каких-либо эксцессов с их стороны не ожидал. Ну… полазят по деревне, ну… может быть, чуть-чуть и выпьют… втихушку. Не более…

Но мне всё равно не нравилась эта праздность. Опыт подсказывал — через некоторое время такого безделья, в голову даже самого хорошего бойца придут фривольные мысли и он начнёт искать приключения, а у солдата в данном случае должна быть только одна мысль. Вернее две — что пожрать и как поспать. Насчёт пожрать, немцы обеспечили отсутствие данной мысли. А значит — поспать…

Вечером собрал уже комсомольское собрание. Помимо того, что я был командиром взвода в батарее, ещё был выбран и секретарём комсомольской организации.

И произнёс зажигательную речь, главный смысл которой сводился к следующему: — Парни, от своих слов насчёт плана и отдыха в случаи выполнения я не отказываюсь. Но представьте, через три дня вы изучите эту деревню до последнего камушка и до последней щепки, а также знать всех молодых и сисястых девок. Выспитесь. А потом, что будете делать? Поэтому предлагаю следующее. А давайте удивим немцев тем, как умеют работать русские и как нужно работать… Покажем им «кузькину мать»…, — и так далее и тому подобное, а в ответ был единый азартный рёв.

— Покажеммммм…… Даёшь Днепро ГЭСссссс…

На следующий день мы сделали полтора плана и, довольный процессом, председатель кооператива укатил в командировку, вернувшись через трое суток, под конец рабочего дня.

… — Ну, как тут у вас, герр официр, дела идут? — Спросил Циммерман, вылезая из машины.

— Нормально, план выполняем.

Успокоенный бодрым ответом, председатель не спеша вытащил из кармана сигареты, со вкусом закурил и мы вошли в складское помещение. От увиденного внутри рот немца непроизвольно открылся и сигарета, рассыпая обильный сноп искр, упала на бетонный пол, а Циммерман немо стал тыкать пальцем в мешки с картофелем, сразу забыв не только русский язык, но и родной немецкий.

Я непонимающе посмотрел на шесть слоёв мешков с картофелем, куда солдаты уже с трудом закидывали наполненные мешки.

— Не понял, господин Циммерман…?

— Это что такое? — Заполошно закричал немец, наконец-то вспомнив русский язык.

— Как что? — Я тупо смотрел на председателя и никак не мог врубиться, — Чего тот так разволновался? А тот чуть ли не бегом забежал в склад и возмущённо захлопал руками по мешкам.

— Вы меня обманываете… Говорите, что всё хорошо, а вы уже несколько дней не отправляете картофель… — дальше он вообще перешёл на немецкий язык, но теперь-то я его прекрасно понял. Он боялся доклада в центральный штаб и не знал, как объяснить задержку отгрузки картофеля.

— Господин Циммерман… господин Циммерман… — я никак не мог вклиниться в жалобные причитания и вопли, но когда тот на мгновение замолк, переводя дух и набирая новую порцию воздуха, сумел вставить свои слова и забеспокоился, так как он вообще перестал дышать и выкатил в изумлении глаза.

— Господин Циммерман, так я каждую ночь отправляю картошку, как и положено. А это результаты сегодняшней работы. Вот и накладные. И ещё вчера отзвонился, чтобы ещё больше машин сегодня ночью прислали.

Пауль Циммерман наконец-то выпустил из себя воздух и нормально задышал, но перебирая накладные, всё никак не мог поверить, что дела оказывается идут гораздо лучше, чем он даже мог желать. Успокоился он только, когда посовещался со своим замом, который подтвердил мои слова и подлинность накладных и теперь извиняющее крутился вокруг меня, настойчиво предлагая пройти в банкетный зал. Благо до ужина оставалось около часа.

Выпили мы там уже по-настоящему, по-русски, но в этом больше упражнялся я. Хотя и Паулю досталось прилично и у нас даже хватило сил сходить и посмотреть, какая здоровенная колонна машин пришла грузить нашу картошку. Утром мне пришлось слегка полечиться, благо водки за эти дни заготовил до фига и больше. А Пауль на моё предложение выпить и поправить здоровье, аж руки в протестующем крике вытянул вперёд.

— Пауль, да ты что? Зато через двадцать минут будешь такой же весёлый и нормальный как я…

— Nein… nein… nein… — испуганно забормотал Циммерман и убежал от греха подальше, а я пошёл подгонять бойцов, потому что вчера, по пьяни, старшему немецкой колонны заказал машин на 8 дневных норм. Даже сам включился в процесс и бегал с тележками и картошкой как угорелый, но к вечеру восемь дневных планов было сделано.

День шёл за днём. Настороженность и натянутость, какие были в начале со стороны немцев пропали, и теперь они относились к нам очень хорошо, а я на дружеской почве сошёлся с председателем и мы теперь друг друга звали по именам. Несколько раз был в гостях у него дома и как-то, при очередном гостевании, я начал учить Пауля пить водку залпом. Если сто грамм он ещё, хоть и давясь выпивал, то больше уже нет. А я с досады взял и выпил 250ти граммовый стакан водки. Так Пауля чуть не вырвало только от одного такого процесса, а его жена едва не упала в обморок и всё потом суетилась около меня, ожидая что буду сейчас умирать от такого количества алкоголя.

Как это не странно, но Пауль ещё очень сблизился с моим солдатом Борей Анпиловым. Солдат был положительный и добросовестный. В один из пиковых дней сломался трактор «Беларусь» на разгрузке картофеля. Прибежали мастера с ремонтной бригады, бились над проблемой около часа, но не могли понять в чём дело. А Боря со стороны посмотрел на это и не только подсказал причину поломки, но и тут же её исправил, чем немало удивил уже опытных и дородных ремонтников. Всё это увидел и председатель кооператива. С моего разрешения он его забрал в ремонтную мастерскую и там он и остался до конца нашей работы ремонтировать технику. Пару раз, опять же с моего разрешения и великой просьбы Пауля, Боря садился за руль колёсного трактора и с удовольствием возил картошку с полей к нам, на сортировочный пункт. Анпилов был призван в армию с деревни, окончил восьмилетку и до армии работал в колхозе трактористом. Поэтому он так хорошо и разбирался в технике.

И мы тоже пахали на своём участке как черти — азартно и весело, удивляя немцев, непривычных к таким штурмам и к такому темпу. Немцы привыкли работать спокойно, размеренно и качественно. Были дисциплинированы и соблюдали все писанные и неписанные правила немецкой натуры. Один раз наблюдал, как немцы ставили столбы освещения. Вот они собрались и стали его подымать. А в одиннадцать часов у них полдник на тридцать минут. А тут раз и 11:00. Работы то осталось на пять минут… Русские поднатужились и уложились бы в три минуты, но столб закончили ставить. Нет. Немцы опустили столб на землю, перекусили и после полдника вновь стали подымать столб.

Есть у них нормы. И если в норме написано для немецкого мужика 6 тонн нагрузки на день. Эти 6 тонн можно перенести за половину дня. Нет… Положено за день… и немец растянет эту работу на день.

И эту нашу работу немцы просчитали на три месяца, а мы сделали за двадцать четыре дня. Чем очень гордились.

За несколько дней до окончания работ и убытие в полк, ко мне подошёл озабоченный Циммерман.

— Борис, за такую ударную работу, какую вы показали нам, на правлении мы решили поощрить тебя и твоих солдат. Сколько денег выделить на тебя для премирования и сколько на каждого солдата? Анпилова я хочу поощрить отдельно…

— Ну…, — предложение было довольно неожиданное и о таком варианте даже не задумывался, поэтому задумчиво тянул и тянул, — нуууууууу……

Восприняв моё неопределённое мычание, как посыл к конкретике, Пауль сделал предложение: — Тебе, Борис, две тысячи марок. Как? А вот с солдатами мы не знаем…

— Нуууууу…, — тональность моего мычания сразу же повысилась, а мысли лихорадочно заскакали.

— Чёрт побери… Две тысячи… Конечно отлично. Это ж практически «Волга». Ну, ладно не «Волга». Хотя… можно и «Волгу»…

Мигом и сразу вспомнился прошедший отпуск и заместитель моей матери высокий и представительный армянин. Он пришёл в один из вечеров к нам в гости, выставил на стол армянский коньяк, а когда выпили, он значительно постучал пальцем по столу и сказал: — Борис, когда ты пригонишь в следующий отпуск из Германии ГАЗ-24, я приду к тебе и выложу на этот стол пятнадцать тысяч рублей и молча заберу ключи от машины…

— Мммммм…, завлекательно. Но ведь если узнают в полку… Это ж будет задница. Меня ж будут полоскать на каждом совещании, а могут и под жопу дать.

Я ни как не мог решиться, а Пауль посчитав, что мало предлагают, назвал следующую цифру, ввергнув меня в ещё большее волнение: — Мало..? Так давай пять тысяч марок…

— Ууууу, ёб… тв…… ПЯТЬ ТЫСЯЧ МАРОК — это ж моё денежное содержание за семь месяцев… Блядь, ведь в полку потом скажут — Не по чину прапорщик взял… И заставят ещё отдавать. Это в лучшем случаи… Блин, но ведь хочется… Как много можно чего будет купить на эти, надо сказать, честно заработанные деньги… Жену одеть как конфетку, самому одеться, подарков накупить близким. Эту сраную «Волгу» взять и заплатить за перегон…

Конец ознакомительного фрагмента.