Золовка. Повесть

Борис Морозов

После развала Советского Союза старенькая учительница переезжает из Ближнего Зарубежья к брату в Россию. Здесь она видит, что оказалась в незнакомой стране, где все озабочены пагубной страстью к наживе, а деньги – главнее родства. Брат утешает ее: «Потерпи, настанут светозарные времена, люди снова будут радостью друг для друга».

2

В зале ожидания полно пассажиров, каждый тащит за выдвижную ручку чемодан или сумку и колесиками. Лавируя в этой сутолоке, я наметанным глазом фотографа подмечал интересные кадры возможных снимков, равнодушно глазел на промышленные товары в витринах и прилавках, но пройти мимо журнальных и книжных развалов не мог. Столько там редкого, интересного, а какие красочные обложки — просто глаза разбегаются! Однако среди толчеи, шума-гама, да на бегу, разве можно что-то выбрать для души? Эх, жаль, подобных книжных развалов нет в нашем провинциальном районном городке!

Случайно взгляд остановился на скромном коричневом томике — «Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Воспоминания, статьи, переписка». Название вселило радостное предчувствие найти о Чехове сведения, которые я так долго и безуспешно искал. Удивительно, почему замечательная Нина Петровна ни разу не посоветовала эту книгу? Возможно, считала, что у меня и так достаточно литературы: воспоминания современников, и целых двенадцать томов писем Антона Павловича? Но, скорее всего — не хотела отвлекать меня, зная, что я готовлюсь к предстоящему областному фотоконкурсу оконных резных наличников «Моя малая Родина».

И вот, пожалуйста, в аэропорту судьба натолкнула меня на мемуары жены Чехова. Как будто в подтверждение придуманной мною поговорки: «Все, что должно случиться — случается, и все, что тебе нужно, — обязательно окажется на пути. Только будь внимательным».

Отдав сонливо-равнодушной продавщице деньги, я ту же, около прилавка, начал жадно листать. Меня толкали возбужденно-озабоченные пассажиры, иные даже возмущались, а я утёсом стоял среди этого суетливого водоворота, только время от времени поправлял сползающие очки. Одна строка особенно зацепила, и я перечитал ее дважды: «Ведь я всегда буду стоять между тобой и ею. И чудится, что она никогда не привыкнет ко мне, как к твоей жене».

«Ага, это Ольга Книппер жалуется на сестру Чехова, — сообразил я, вдруг вспомнив слова Нины Петровны о конфликтах невесток с золовками, но тут же утешил себя: — Правда, сейчас-то, как любит повторять сын, время другое, значит, никакой вражды между родственниками быть не может».

* * *

…Вслед за мелодичными переливами позывных справочной службы гулко прозвучало долгожданное:

— Совершил посадку самолет, прибывший из Ферганы рейсом номер…

Я поспешил в зал прилета, еле отыскал жену с сыном и стал вглядываться в прилетевших, выискивая среди них сестру. Люди шли по коридору единым потоком, однако турникеты рассекали их на несколько тонких ручейков. Наконец, в одном из них я увидел медленно хромающую сестру и сердце сжалось от радости и сострадания. Боже, какая она маленькая, худенькая, а лицо печальное, серое, изнуренное долгим перелетом! В первый момент даже не верилось, что это моя красавица-сестра, всегда бодрая и улыбающаяся учительница русского и литературы. Да, десять лет разлуки согнули ее и страшно состарили. Собственно, ничего удивительного, ведь на ее глазах развалилась могучая держава Советский Союз, и она в одночасье оказалась за границей, а тут еще похоронила мужа, потом — старшую сестру.

Мы обнялись, троекратно поцеловались и мои руки ощутили дрожь ее острых лопаток.

— Какой ты стал седой и худющий! Бедненький братик! — сквозь рыдания проговорила сестра, отодвигаясь, чтобы рассмотреть меня.

— Мои года, мое богатство, — неловко отшутился я, чтобы не сказать, что она осталась прежней, больше думает о других, а не о себе. В горле запершило, подступили слезы, и я украдкой промокнул глаза платочком. Мысли теснились, торопились, мешали друг другу, я молчал, растерянно глядя, как жена, потом сын сдержанно поздоровались с родственницей, задали дежурный вопрос как прошел полет и отчужденно уставились на табло выдачи багажа.

Наконец, в зале двинулась по кругу транспортерная лента и пассажиры стали выхватывать с нее свои вещи, сверяясь с багажной биркой. Сестра издалека увидела свой старый дерматиновый чемодан, перебинтованный белой простыней, и засуетилась радостно.

— Хотела забрать все свое имущество, натолкала столько, что крышка не закрывалась, пришлось вот так связать, впрочем, простыня здесь пригодится, — виновато, шепотом, оправдывалась она передо мной.

С медленно ползущей ленты я снял пухлый горе-чемодан, Михаил — два тяжелых тканевых узла, а фруктовницу — решетчатый ящик с виноградом и помидорами, — взяли жена с сестрой. Таким табором стали пробираться к выходу, беспрестанно наталкиваясь на пассажиров, на сумки, чемоданы.

— Ну, какая необходимость тащить сюда виноград, а тем более — помидоры? — тяжело дыша, раздраженная обилием людей, ворчала жена. — Здесь всего этого полно, ваши же узбеки продают на каждом углу.

— Господь с тобой, как же без гостинца? Изюм без косточек или помидоры «бычье сердце» тут, думаю, не купишь. Да и с пустыми руками ехать как-то не по-людски.

— Хорошенькое — «с пустыми», — буркнул сын. — Два неимоверной тяжести тюка, в которых, не иначе, как свинец.

— Ошибся, дорогой племянник — свинца там нет и в помине. Просто в одежду с постелью я завернула Евангелие, кое-что из посуды и самые необходимые кухонные предметы, среди которых мой любимый казанчик для плова, вот, получу первую пенсию, куплю на базаре свежего мяса и сделаю вам ош-пош, узбекский плов, пальчики оближете, — она притворилась, что не заметила недовольство Михаила. — Много чего не продалось, а бросить все нажитое с трудом — рука не поднялась. Благо, сообразила кое-что раздать соседям, а иначе авиакомпания вытрясла бы из меня все деньги, вырученные за квартиру. Вы отсоветовали брать контейнер, а самолет очень дорогое удовольствие: каждый килограмм груза — на вес золота.

Нахмурив сердито брови, длинноногий Михаил шел очень быстро, мы едва поспевали за ним, так что пока добрались до серебристого мерина я даже вспотел. С трудом втиснули тюки в багажник, а чемодан стоймя приткнули на заднее сиденье, куда уместились и мы с сестрой. Облегченно вздохнув, она широко перекрестилась правой рукой:

— Здравствуй, Россия! Через четверть века я опять дома! Слава Богу!

Атеистка жена заметила крестное движение, удивленно выгнула крашеные брови, и насмешливо спросила:

— Неужели там учителя стали верующими?

— В детстве мама нас крестила, стало быть, я всю жизнь была христианкой в школьные и студенческие годы, и потом, работая с учениками, правда, о душе задумалась недавно. Каюсь, грешница, в храм ходила редко, он в нашем городе один, далеко от дома, да и времени с моими больными особо не было, но Евангелие читаю постоянно. Если б все жили по его законам, всюду бы воцарилась любовь и прекратилась людская вражда!

— Ну, дорогая, это из области фантастики, — ядовито сказала жена, подчеркивая давнее скептическое отношение к религии.

Сестра хотела что-то возразить, однако глаза наткнулись на пышный парик невестки, на бежевую курточку с ярко-оранжевой футболкой, поэтому лишь беззвучно шевельнула морщинистыми губами.

Жена любит сидеть на переднем сиденье и сейчас, безотрывно глядя на бегущую под колеса ленту шоссе, блаженствовала. Михаил обгонял машины, будто нарочно дразнил водителей красотой и мощью шестисотого мерина. Поначалу в салоне тарабанила исступленная синкопическая музыка, но я через зеркало заднего вида сделал знак: «потише» и сын выключил вовсе. Догадался, что после долгой разлуки брату и сестре хочется поговорить.

В наступившей тишине некоторое время ехали молча, наслаждаясь скоростью и мягким покачиванием машины.

— Опа-на, теперь-то ты оценил моего мерина? — через плечо горделиво бросил мне сын. — Мотор совсем не слышно, а в скорости даст фору любому вазику-тазику.

Хотелось сказать, что игрушка-то хорошая, зато и стоит немало, но промолчал, да и сын больше не оборачивался. А тут сестра начала рассказывать своим надтреснутым голосом, как у всех старых учителей, о недавно пережитом:

— Раньше я не думала о Боге, поэтому Он и наказывал меня, как чеховского Епиходова. Может, помнишь, братик, в пьесе «Вишневый сад» есть конторщик с прозвищем «двадцать два несчастья». Эта кличка идеально подходит ко мне: сам посуди — продала я весной кровати и решила купить доллары, поскольку весь май они росли с неимоверной быстротой, так что в конце месяца один доллар стоил уже тысяча четыреста сумов. Купила я сорок долларов, а валюта через неделю вдруг подешевела. Затем — еще, и еще. В результате я лишилась огромной суммы. Вообще за свою жизнь я теряла, кажется, больше чем кто-либо: золотые часы с цепочкой, золотой перстень с александритом, наручные часы, деньги… А перед отъездом наторговала девять тысяч сумов, пока ехала домой с базара у меня в автобусе вытащили их вместе с кошельком. Уж я плакала, плакала, даже сердце схватило, думала, конец мне.

Немного помолчав, она продолжала:

— Квартиру вместе с гостиным гарнитуром удалось продать всего за две с половиной тысячи, были еще давние сбережения, да наторговала по мелочам. Итого везу четыре тысячи двести долларов, это все, что я нажила за семьдесят лет. Негусто! Кстати, за сколько вы купили мне квартиру?

— Именно за столько и купили, — улыбнулся я.

Жена повернула к нам подкрашенное возмущенное лицо, но я приложил палец ко рту. Сестра заметила этот жест и сказала:

— Ой, врёшь! Скажи правду.

— Ты человек мнительный, поэтому о деньгах никто с тобой говорить не будет. А ты не спрашивай, вселяйся и живи спокойно. Правда, там еще нужен ремонт, но это дело времени.

Сестра укоризненно посмотрела на меня и продолжила свой рассказ:

— Итак, за всю жизнь я нажила четыре тысячи двести долларов. Слава Богу, хоть обошлось без потерь, ведь у нас в последнее время идет настоящая охота на одиноких людей, продавших квартиру. Мой сосед, уважаемый, внешне добропорядочный, позвал в гости друга, отобрал три тысячи долларов и убил. Когда в гараже нашли труп, засыпанный известкой, соседи были в шоке! Следом — новое происшествие: убили знакомую учительницу, тоже одинокую и тоже за доллары. Жуть! Средь бела дня стали вскрывать квартиры и грабят. После развала Советского Союза люди вконец свихнулись от жадности, все им мало. И ведь сказано в Писании, что сребролюбие приносит много страданий, однако мало кто читает мудрые советы и следует им. Сейчас стыдно в этом признаться, но перед отъездом я никого к себе не звала и никому не открывала дверь. Боялась. Ведь береженого, как говорится, Бог бережет.

— Ладно, хватит о плохом, оно осталось в прошлом, забудь все, как жуткий сон, — утешил я сестру. — Полюбуйся на дивные краски наших лесов и полей! Все так и просится на холст. В Фергане деревья, наверное, давно пожелтели от жары, тут же — глянь: в глубоком синем небе белопенные облака образуют очертания сказочных фигур, а на земле изумрудная, сочная зелень, только некоторые деревья осень слегка тронула цветастой кистью и теперь, видишь, осины с кленами стоят в огненных подпалинах. Совсем, как у Бунина:

Лес, точно терем расписной,

Лиловый, золотой, багряный…

Что там дальше, учительница литературы?

— Смотрю, ты по-прежнему любитель стихов, это похвально. «Веселой, пестрою стеной Стоит над светлою поляной», — подсказала она и, глядя на пробегающие за окном деревья, нехотя согласилась: — Конечно, красота здесь неописуемая!

Помолчала и снова заговорила о наболевшем:

— До сих пор не верится, что я решилась оттуда уехать. Возможно, зря, может, следовало там ждать смерти да упокоиться рядом с родителями, с мужем, братом и сестрами? Добрые люди советовали сначала съездить сюда на разведку, но я подумала: чего кататься, тратить деньги? Ехать, так уж насовсем. Чему быть, того не миновать, хотя и соседи, и знакомые отговаривали, ох, пожалеешь, да поздно будет.

Опустив голову, она так опечаленно задумалась, что захотелось отвлечь ее от грустных мыслей.

— Не пожалеешь, — заверил я и обратился к жене: — Успокой мою сестру!

Та безвольно покачивала склоненной головой и не оглянулась. Сделала вид, что спит, или впрямь дорога укачала-убаюкала?

* * *

Домой приехали затемно. Машина остановилась у подъезда и сразу в нескольких освещенных окнах шевельнулись шторы, значит, любопытные соседи завистливо разглядывали дорогую импортную машину и приезжую старушку, гадая, что же в тюках и чемодане?

На радостях мы собрали стол, пригласили славных Смирновых; шумная, веселая Нина Петровна прямо с порога запела свою любимую:

Качнется купол неба —

большой и звездноснежный,

Как здорово, что все мы здесь

сегодня собрались!

Галина Романовна, сухощавая рыночная торговка, заявилась будто невзначай, но я-то думаю, подгадала специально, торопясь получить деньги, которые давала нам на квартиру сестры.

А сестра освежилась под душем и, вешая полотенце, сказала восхищенно:

— О, у вас горячая вода! Каждый день есть или включают по графику? Да, жируете вы, россияне, а мы давно забыли о таком.

— У вас и без того чрезмерная жара, вам горячая вода не нужна, — откликнулась жена, упирая на слово чрезмерная.

Сестра укоризненно глянула на нее и погрустнела, вспомнив солнечный, благодатный край, где прожила всю жизнь. На худом морщинистом лице вдруг проступили следы самолетного недомогания, тяготы сборов и тревога за будущее.

Гости рассматривали приезжую с интересом, будто настоящую иностранку, расспрашивали про жизнь в «ближнем зарубежье»: как узбеки относятся к русским, дорогие ли продукты, какая пенсия у педагогов?

— Иностранцами нас сделали обманом: объявили, что пенсии будут платить только по узбекским, зеленым паспортам, вот и пришлось сдать красный советский паспорт. Уж я-то держала его до последнего.

— Интересно, а куда подевался ансамбль «Ялла»? После распада Советского Союза его совсем не слышно, — мягким баритоном спросил Владимир Иванович, чтобы хоть как-то подбодрить гостью. — М-да, парни красиво пели. Благодаря их песне, я на всю жизнь запомнил, что уч кудук — на русский переводится — три колодца.

— Про ансамбль ничего не могу сказать, там сейчас людям не до концертов, — ответила сестра громко, будто в классе. — Как говорится, не до жиру, быть бы живу. По телевизору все передачи на узбекском языке, только вечером на два часа включают Первый канал России. Местные вдруг заговорили на своем языке, всюду поменяли вывески и вообще, теперь, не зная узбекского, не устроишься на работу. Квартиры сильно подешевели, а продукты вздорожали, например, лепешка — сто рублей, проезд в автобусе — восемьдесят.

— Ничего себе цены! — удивилась Галина Романовна голосом шершавым, как у всех одиноких, много курящих пожилых торговок, вынужденных подолгу разговаривать на холоде. — Представляю, сколько стоят женские сапоги! Я вижу, есть смысл съездить к вам, поторговать.

— Кто их там купит? — буркнул я, не скрывая неприязнь к торговке. — В тех краях спрос только на сандалии-босоножки.

— Зима-то там все же бывает? — смутилась Галина Романовна и хрипло кашлянула.

— Всего два месяца, и то без снега, — упрекнул я ее за плохое знание географии.

Сестра поспешила загасить нашу перебранку:

— Я забыла сказать, что местные деньги называются сумы, у нас их по привычке зовут рублями, хотя один сум, примерно, в сорок раз дешевле российского рубля.

— Сколько же стоит лепешка на наши деньги? Сразу и не сообразишь. И как вы не запутаетесь в этих сумах. Такие деньги не есть якши, — дурачась, произнесла Нина Петровна, поправляя массивные очки, и вдруг запела:

Всюду деньги, деньги, деньги,

Всюду деньги без конца,

А без денег жизнь плохая,

Не годится никуда.

Сестра из вежливости улыбнулась и продолжила:

— Да, всюду деньги. Теперь у нас квартиры, мебель и автомобили продаются только за доллары. Охотников на валюту много: базар просто кишит менялами, всем нужны доллары или российские рубли. Уехать оттуда, пока тебя не обдерут как липку — невозможно, ибо уже более десяти лет «братья наши меньшие» делают из этого доходный бизнес. Выписаться — взятка, любая справка — взятка, а уж если заказал контейнер, то без долларов не надейся получить. Билеты на самолет в Россию — только у спекулянтов, естественно, за двойную-тройную цену. Все это очень сказывается на здоровье. Не случайно Андрей Обаренов, наш учитель рисования, поехал к сыну в Курск и через неделю там скончался. Наша завуч Иванкина умерла на вокзале в Ташкенте. Вот, сказала: уехали Смирновы, Обареновы, Иванкины, собирается Анна Викторовна и сразу вспомнился дневник Тани Савичевой, девочки блокадного Ленинграда, которая каждый день писала одну фразу: «умер дядя», «умерла тетя», «умерла мама», а в конце — «умерли все». Порой и меня подмывало выйти на центральную площадь Ленина и громко крикнуть: «уехали все!» И задать вопросы русских классиков: «кто виноват?» и «что делать?» Сейчас там остались или слабенькие «охристи на клюшках» вроде меня, либо алкаши, которым все равно, где пьянствовать.

Катюша, круглощекая дочка Михаила, слушала новую бабушку Тамару и, подражая взрослым, сочувственно кивала головкой, встряхивая длинными светлыми волосами. Переполненный радостным возбуждением, я обнял внучку и весело проговорил:

— Теперь ты богаче всех подружек: у тебя три бабушки.

Испекут три бабушки

Вкусные оладушки.

Будет много радости

У нашей внучки-лапушки.

— Смотри, не перепутай их, — язвительно ввернула жена.

— Не перепутаю. Баба Вера живет в Москве, тебя буду звать просто бабушка, а новую бабушку — Бабтома, — простодушно ответила резвая Катюша.

Минуту спустя, она, смакуя вкусный изюм без косточек, уговаривала Бабтому поиграть в монопольку, но та не соглашалась, мол, впервые слышит о такой игре.

— Бабтома, я быстро научу, — с жаром заверяла малышка и, не моргая, смотрела на новую бабушку широко распахнутыми серыми, как у моей жены, глазами. — Это легко, надо только бросать кубики, потом фишкой делать по карте несколько шагов, а выигрыш записывать в электронную память, она появляется на табло.

Я объяснил Катюше, что бабушка с дороги устала, все проголодались, время ужинать, и монопольку лучше отложить до завтра.

— А завтра какое число? — вдруг спросила Катюша.

— Да зачем тебе? — удивилась Бабтома. — Завтра воскресенье, в школу не идти, можешь спать вволю.

— Я хочу знать число, чтобы скорее пришел Новый год, а за ним семнадцатое сентября. Ох, скорее бы!

— А что будет в этот день? — повернулась ко мне сестра.

Сдерживая смех, я пожал плечами:

— Не знаю.

— Дедушка, ну какой ты забывалкин! Ведь семнадцатого сентября у меня юбилей, мне будет десять лет! Ох, скорее бы!

Сестра покатилась со смеху:

— Ну и внучка у тебя! Потешная!

— Об этом я тебе и писал. С Катюшей не заскучаешь. А сейчас, давайте, ужинать.

Гости шумно рассаживались, и никто не заметил, как сестра за столом бегло перекрестилась.

Михаил, будто случайно, сел рядом с Владимиром Ивановичем и авторитетно заговорил о вчерашней статье в местной газете:

— Опять журналисты прессуют местную власть за вид Гостиного двора. Пишут, что эти развалины уже второе десятилетие «украшают» центр городка. Опа-на, а как смотрит на это главный архитектор городской администрации? Планируете восстанавливать руины или будете продавать?

— М-да, объект громадный и ремонт влетит нищему городу в копеечку, — ответил Владимир Иванович, поправляя свой любимый серый галстук. — На последнем заседании городская Дума постановила продать этот объект. Если учесть бюджет города, то думцы поступили правильно, тут их можно понять.

— Опа-на, и сколько же эти развалины будут стоить, если не секрет?

— Для нас это дело новое и незнакомое, м-да, поэтому, видимо, воспользуемся опытом столицы и других крупных городов, то есть, проведем аукцион: кто предложит денег больше, тот и победит. Все же я настоял, чтобы покупатель сохранил первоначальный облик этого памятника архитектуры и депутаты поддержали меня единогласно.

— Как вы считаете, какую сумму надо положить в конверт, чтобы оказаться победителем?

— Не знаю. Да неужто задумал купить? — Владимир Иванович насмешливо взглянул на высокого Михаила снизу верх. Тот набычился, грубо ответил:

— Это коммерческая тайна. Так сколько?

— Все будет зависеть от количества покупателей, м-да, вернее — от их кошелька.

— Но кто-то из администрации будет знать максимальную сумму? Кто именно?

— Ох, молодежь-молодежь, какие вы стали корыстные, все разговоры только о презренном металле.

Михаил увидел, что испугал собеседника излишней заинтересованностью, стал незаметно отступать:

— Опа-на, теперь мы стали жить по-американски: время — деньги.

— М-да, а зачем вам много денег?

— Чтобы наслаждаться жизнью, — с готовностью откликнулся Михаил и стал излагать свой взгляд на современное общество: — Заводы и фабрики закрываются, люди вынуждены подстраиваться к новым условиям, не ждать пятое и двадцатое число, дни зарплаты и аванса.

— И что прикажешь делать народу? Всем торговать?

— Опа-на, почему бы и нет, если человека уволили, а другого источника дохода нет? Впрочем, в наше время и кроме торговли есть тысяча способов заработать. Например, недавно я получил по Интернету рекламку. Какой-то неизвестный предлагает раскрыть небывалый секрет денежных махинаций и перечень коммерческих банков, в которых следует открыть три-четыре «специальных» счета, которые принесут миллионы. Все просто, ведь американцы привыкли жить по принципу «тратить сейчас, платить потом». За эту секретную инструкцию автор просит тысячу баксов. Предложение соблазнительное, мы с друзьями думаем написать этому хакеру.

— Если человек может выкачать из чужого банка миллионы долларов, зачем ему жалкая одна тысяча, стоит ли так мелочиться? — усмехнулся Владимир Иванович.

Михаил сконфузился и замолк. Действительно, как он сам до этого не додумался?

В комнате стало шумно и душно, я направился к веранде — глотнуть свежего воздуха. Дверь была открытой, там слышались женские голоса и я остановился в нерешительности.

— Ну, подруга, поздравляю, теперь у тебя новая родственница, золовка, — хрипел знакомый прокуренный голос. — Обрати внимание, слово-то какое колючее, злое, не зря в народе говорят: золовка зловка, золовка колотовка. И внешностью твоя родственница похожа на это неприятное слово: маленькая, тощая, сморщенная. Прими мои соболезнования.

— Прорвемся, — самоуверенно ответила жена. — Ведь ей купили отдельную квартиру. Правда, там еще нужен ремонт, но это дело времени. Да, деньги за нее золовка нам еще не отдала, в аэропорту было некогда, а тут, видишь, застолье, тоже не до того, поэтому приезжай завтра, как договаривались, мы вернем тебе долг. Спасибо тебе за доброе дело.

— О'кей, до завтра время терпит. Кстати, про доброе дело на рынке услышала хорошую поговорку: «Не делай людям добра, не получишь зла». Но это я сказала не в обиду вам, просто понравилась фраза.

— Чрезвычайно мудрый афоризм, — ответила жена. — Все, Галя, бросай сигарету, вот блюдце вместо пепельницы, пойдем в зал, а то неудобно.

Чтобы остаться незамеченным, я на цыпочках быстро вернулся к гостям и услышал окончание рассказа сестры:

–…там даже днем вскрывают квартиры и грабят. Люди совсем тронулись умом от жадности. Все им денег мало!

Упрек она произнесла слишком страстно, видимо, поэтому гости начали отодвигаться от нее, затевая между собой веселые беседы. А мне стало обидно, что виновница торжества оказалась одна-одинешенька, будто вытолкнутая из праздника. Захотелось подбодрить ее, привлечь к ней внимание, поэтому я попросил гостей наполнить бокалы и сказал:

— Желаю тебе, сестра, быстрее прижиться на российской земле, и скорее угостить нас твоим замечательно узбекским пловом. А все родные, все наши знакомые пусть полюбят тебя так же, как люблю я!

— Чрезмерно гуманный тост, — ядовито шепнула жена. — Долго сочинял?

К счастью, никто ее не услышал. Все шумно переговаривались, дружно чокались.

3

Но следить за выполнением этого пожелания было некогда. Как иностранка, прибывшая из зарубежья, сестра обязана в течение трех суток зарегистрироваться по месту жительства, а поскольку она законопослушная и беспокойная, то назавтра поднялась ни свет ни заря — стала теребить меня: как найти паспортно-визовую службу?

Вид у нее утомленный, болезненный. Я потрогал губами ее лоб.

— Эй, да у тебя температура, тебе б полежать денечек-другой, оклематься.

— Действительно, как-то нехорошо себя чувствую, но это, видимо, с дороги. Пожалуйста, попроси у жены жаропонижающую таблетку, я выпью и пойду. Уж закончу все паспортные формальности, тогда долечусь. Мне болеть нельзя, я гражданка другого государства.

Я обратился к жене за консультацией и лекарством.

— Вот-вот, подруга это и предсказывала: старушка не успела приехать, а уже требует за собой уход. Только зря она рассчитывает на мою помощь, у меня и без нее проблем чрезвычайно много. Сам лечи.

— Тихо, — я прижал палец к губам. — А то услышит. Она очень мнительная.

— Пусть слышит, — нарочно прибавила голос раздраженная жена. — Лекарства в шкафу, в коробке. Сам бери какое надо.

А какое надо? Там их множество. Всю коробку принес сестре, она выбрала нужную таблетку, сбили температуру и поехали в паспортно-визовую службу, где с горем пополам оформили разрешение на трехмесячное проживание. Входя в кабинет к чиновникам, сестра как-то уменьшалась ростом, вжимала голову в плечи, при этом раболепно-угодливо улыбалась, неприятно морщиня дряблую пергаментную кожу лица, изнуренного тяготами переезда. Зрелище жалкое, а я нервничал, злился:

— Что с тобой? Чиновники не съедят тебя.

— Кто их ведает? Сейчас я чувствую себя беззащитной и бесправной, как никогда. А вдруг отыщут какой-нибудь предлог и не разрешат проживание в России? Значит, тогда я должна вернуться? Но куда? Ведь там уже нет квартиры, нет родственников и вообще — ничего.

— Ты приехала на свою Родину, к родному брату. На твоей стороне закон.

— Чиновникам сложно что-либо доказать. На этот счет есть мудрая пословица: «Законы святы, да законники супостаты».

Убедить ее не удалось, она вела себя так же приниженно, когда начали собирать документы на российское гражданство.

Первым кругом ада было получение медицинских справок, иные из которых явно анекдотические, например, — анализ на венерические болезни и ВИЧ-инфекцию. Это семидесятилетней-то старушке! А в кабинете флюорографии, проверив легкие, выдали шаблонное заключение: «Заботина Тамара Васильевна не стоит на учете в туберкулезном кабинете». Цирк! Подумали бы, как, живя в Узбекистане, человек мог состоять здесь на учете?

Только сестра безропотно и серьезно выполняла все требования чиновников, да еще и меня успокаивала:

— Придется терпеть. Наша жизнь в полоску, быстрее бы прошла эта черная полоса, да наступила светлая.

В конце недели, после оплаты всех медосмотров и анализов, ей выдали справку, что она здорова, следовательно, проживание в России разрешается. Среди этой круговерти некогда было испугаться, что у нее отыщут какой-нибудь недуг и выдворят из России. А куда? Назад, где уже ни квартиры, ни вещей?

Справки с положительным заключением врачей приложили к привезенным сестрой документам и понесли в паспортно-визовую службу. Но там ее бумаги забраковали, поскольку текст русский, а заверен узбекскими печатями, то есть, нужна их расшифровка. Узбекского переводчика в нашем городке нет, пришлось ехать в областной центр, а это добрых сто километров в один конец.

Женщина азиатской наружности с золотыми сережками и толсто крашенными сурьмой бровями долго разглядывала в сильную лупу расплывчатые фиолетовые кружочки, выискивая в них буквы и слова, а когда закончила переводить, сказала утешительно:

— Я тоже оттуда, из Ташкента, поэтому с земляков возьму подешевле. Теперь езжайте в нотариальную контору, там заверят мою подпись.

Конец ознакомительного фрагмента.