Золовка. Повесть

Борис Морозов

После развала Советского Союза старенькая учительница переезжает из Ближнего Зарубежья к брату в Россию. Здесь она видит, что оказалась в незнакомой стране, где все озабочены пагубной страстью к наживе, а деньги – главнее родства. Брат утешает ее: «Потерпи, настанут светозарные времена, люди снова будут радостью друг для друга».

© Борис Морозов, 2020

ISBN 978-5-4498-8592-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Даст Бог, настанут светозарные времена, все люди будутрадостью друг для друга».(из разговора с П. В. Заботиным)

1

Объявления о взлетах-посадках сыпались в зал ожидания одно за другим, а я нетерпеливо смотрел на часы и все больше переполнялся радостью: сестра уже в самолете, значит, скоро мы будем вместе. Вообще-то, забрать ее сюда надо было давно, как только развалился Советский Союз, но тогда она ухаживала за больной старшей сестрой и еще был жив ее парализованный муж. А нынешней весной я получил от нее толстую заказную бандероль с фотографиями нашей многочисленной семьи и припиской: «Мне стукнуло семьдесят. После смерти мужа и сестры осталась, как перст одна, причем, за границей, в чужом Узбекистане. Вдруг представила: если со мной что случится, то соседи будут хватать и тащить из квартиры все ценное, а дорогие нам снимки родителей, братьев и сестер затопчут, как мусор, поэтому высылаю их тебе, самому младшему, ты сохранишь их для детей и внуков».

Если со мной что случится… Понятные слова. Страшные. Ведь каждый человек смертен, а старый, к тому же, — внезапно смертен…

Мои размышления прервал резкий толчок в спину и виноватый густой бас:

— Простите, пожалуйста!

Поправив очки, я оглянулся. Грузный, бородатый пассажир с огромным серым чемоданом на колесиках, улыбнулся мне скованно, и, растерянно глядя вверх, на световые указатели, продолжил бег к стойкам регистрации. Его лицо и глаза я видел не более полминуты, однако уже готовая было вспыхнуть досада почему-то угасла. Опять я удивленно подумал, что некоторые люди с первого взгляда нравятся, располагают к себе, а другие — вызывают неприязнь. Видимо, с этим толстяком мы на одной психической волне. Проводив его дружеским взглядом, я вернулся к мыслям о письме сестры. Не давала покоя страшная фраза: если со мной что случится…

Помнится, рассматривая полученные фотографии, сильно захотелось перевезти сестру к себе, собственно, такое желание возникало всегда, если не мог до нее дозвониться и душа ныла в тревожной беспомощности.

Надо, надо ее забрать!

Однако любимая жена, практичная и решительная, восприняла мое намерение в штыки:

— Денег, которые сестра выручит за свою квартиру, не хватит даже на плохонькую комнатку в коммуналке. Имей в виду, здесь жилье чрезмерно подорожало, а в Узбекистане, подешевело стократно.

Проработав всю жизнь секретарем-машинисткой при городском начальстве, она до сих пор любит броскую одежду, умело подкрашивает свое вянущее «осеннее» лицо, и козыряет вычурными канцелярскими оборотами, а уж вместо «очень», всегда говорит — «чрезмерно».

— Родственники для того и существуют, чтобы помогать друг другу, — пытался я доказать свою правоту, для чего излишне ласково заглядывал в ее дивные синие глаза. Однако гипноз не получался, она с издёвкой цедила сквозь зубы:

— Звучит красиво и даже тянет на афоризм. Сам придумал? Можно, я запишу? А теперь скажи, господин Заботин, как мы, два пенсионера, поможем ей? С каких доходов?

— Слава Богу, мы не бедствуем, я еще продолжаю работать, значит, пару месяцев могу отдавать сестре пенсию, думаю, за это время она оформит гражданство и начнет получать свою пенсию. А насчет квартиры… Не зря говорится: с миру по нитке, голому — рубашка. Сколько-то денег привезёт она, за сколько-то я смогу продать заводские акции, немного возьмем в долг у твоей подруги, торговки Галины Романовны, а остальное добавит Михаил, ведь он бизнесмен, а не какой-то рядовой инженер-механик…

— Ничего лучше не придумал? — резко вздыбилась жена и, чтобы показать в очередной раз какая она любящая да заботливая, а я — черствый эгоист, витающий в облаках, язвительно добавила: — Обездоливать единственного сына, у которого в последнее время торговля на ладан дышит.

Ее умело подкрашенное вянущее «осеннее» лицо исказилось злобой. Сколько помню, у нас постоянно идет битва за сына, точнее — за его любовь; жена всячески потакает ему, оттого всегда в его глазах белая пушистая, а меня старается выставить в невыгодном свете. Да только я всегда начеку, и в тот раз миролюбиво сказал:

— Пора бы Михаилу знать, что при бешеной инфляции самое лучшее вложение денег — это недвижимость. И лучшим примером служит твоя подруга, предприимчивая торговка, которая собирается купить еще одну квартиру. Ведь сестра больная, старая, значит, ох, не хотелось бы это произносить, но купленное ей жилье рано или поздно достанется сыну. Или, давай, поселим её к нам, в маленькую спальню, бывшую комнатку Михаила… Пойми, после такого письма я просто обязан взять сюда сестру. Чего старушке одной куковать на чужбине!

Неожиданная твердая решимость в моем голосе взбесила ее:

— Михаил без тебя разберется, куда вложить деньги. А ты можешь говорить о своей сестре что угодно, только мою подругу не смей презрительно обзывать торговкой! Сколько можно повторять! Да, моя Галина Романовна сидит в палатке на рынке, да, она, в отличие от некоторых, не читает книги Чехова, не фотографирует наличники дремучих деревенских избушек, но уже заработала во много раз больше, чем ты за любимое краеведение и почти сорокалетнюю конструкторскую работу на заводе.

В тот раз мы говорили так зло, будто сына не было рядом. Он сообразил, что наша беседа катится к очередному скандалу, флегматично закурил сигарету и вразвалку вышел из комнаты.

Жизнь пожилых супругов похожа на июльский день. То — красивое бездонное небо, то — облака, и вдруг — ливневый дождь с громом и молниями.

Без Михаила наш диалог стал стремительно обрастать взаимными упреками и неумолимо превращался в темную грозовую тучу, но вдруг зазвонил телефон.

Прежде чем поднять трубку, жена обычно откашливается, затем слащаво произносит стандартную фразу секретарши: «слушаю вас». Так и сейчас. Однако через секунду ее голосок сполз на будничный нормальный тон и стало ясно — это подруга, Галина Романовна. Видимо, разыскала еще одно объявление о продаже квартиры, и вот, спешит посоветоваться. Тогда подумалось: все-таки есть высшая справедливая сила!

Зная привычку подруг щебетать часами напролёт, я облегченно вздохнул. Мысленно поблагодарив счастливый случай, тихонько прикрыл железную дверь своей квартиры и спустился на второй этаж к соседям Смирновым. Не терпелось рассказать им о грустном письме сестры, а, главное, получить одобрение моему смелому родственному порыву. Владимир Иванович и Нина Петровна славные, душевные люди, он полнотелый, добродушный главный архитектор нашего городка, а она — под стать ему дебелая, но веселая, подвижная — заведующая читальным залом центральной библиотеки. Мы давно живем в одном подъезде и дружим семьями. Поскольку Владимир Иванович еще не пришел с работы, я все рассказал Нине Петровне.

Она слушала мои восторженные планы, неугомонно двигаясь по кухне, наконец, подала на стол печенье и, наливая мне зеленый чай в фарфоровую чашку, вдруг спросила:

— Скажи, пожалуйста, а как жена ладит с твоей сестрой?

Вопрос меня огорошил. Я представил кроткую, излишне бережливую сестру, а рядом активную, решительно-категоричную своенравную жену, и растерянно пожал плечами:

— Да они вместе не жили. А мои родители, бывало, говорили: «Свой своему поневоле друг». Разве могут враждовать родные люди?

— Еще как! — смородиновые глаза соседки, увеличенные линзами очков, пугающе округлились. — Подобных случаев пруд пруди, ведь невестка с золовкой такие же антагонисты, как теща с зятем. В народе говорят: золовка — это диагноз. Собственно, зачем далеко ходить: вы, краевед, много изучали жизнь Чехова, поэтому должны были обратить внимание на взаимоотношения его любимой сестры Марии Павловны с женой, Ольгой Леонардовной Книппер. По-моему мнению — это классический образец родственного конфликта.

Я недоуменно глянул на нее, поскольку всегда выискивал документы о пребывании великого писателя в нашем районе, о его встречах и беседах с местными жителями, а тему его семейной жизни почему-то всегда оставлял в стороне.

Но тогда и словам соседки я не придал значения, ведь все мысли были об одном: допустим, сестра приедет, как ее здесь обеспечить жильем? Как? Первое, что пришло на ум, — это объединить ее с Татьяной, дальней родственницей жены, тоже одинокой и мечтающей после развала СССР перебраться в Россию.

«Если продать ваши престижные квартиры вместе с мебелью, то здесь можно купить двухкомнатную. У каждой из вас будет по комнате, а вдвоем не так одиноко. И мы рядом», — написал я одинаковый текст сестре и Татьяне.

Татьяна радостно откликнулась телефонным звонком, поблагодарила за хорошую идею:

— Замечательная мысль, ведь только продав наши две большие квартиры, можно в России купить одну. Я сразу дала объявление в городской газете, жду покупателей, так что подыскивай нам жилье, деньги привезем.

Однако сестра прислала письмо, где категорически отказалась от подобного воссоединения: «Я знаю, что такое коммуналка! Приспосабливаться к кому-то в моем возрасте сложно, да и незачем. Мне много места не надо, но свой уголок — обязательно. Желательно с балкончиком, где можно сушить белье».

Жена прочитала ее письмо и взорвалась:

— Ишь, какая! Принцесса датская! Хоромы ей подавай на блюдечке с голубой каемочкой!

Чтобы удержаться от гневного ответа, я старался не смотреть на жену, мысленно повторяя давно придуманную целительную формулу: «Для счастливой жизни человеку постоянно чего-то не хватает: где здоровья, где удачи, где мудрости, где знания, где терпения. Если многое из перечисленного дается свыше и зависит не от нас, то уж терпение и выдержка — всегда в наших руках».

Я давно заметил, что любая ситуация, какой бы ни была трудной, со временем счастливо устраивается сама собой. Так получилось и в тот раз: вдруг баснословно вздорожали акции нашего завода, у проходной начали роиться богатые дельцы. Правда, директор умолял работников быть патриотами, перетерпеть тяжелое, беззарплатное время и не продавать акции «пришлым столичным бизнесменам», но многие прельстились на большие деньги, оправдываясь поговоркой про журавля в небе и синицу в руках. Мне этот случай был особенно кстати, поскольку в соседнем подъезде нашей пятиэтажки срочно продавалась однокомнатная квартира на втором этаже с балконом. Именно то, что хотела сестра. Денег от продажи акций не хватило, пришлось влезть в долги, скрепя сердце я попросил у Галины Романовны, зато в результате — отдельная квартира, а, главное, по соседству. Радостно сообщил сестре, но она все еще колебалась, никак не могла решиться.

Осмотрительный, пухлощекий Владимир Иванович, вечно готовый всех оправдывать и утешать, сердобольно сказал мне, как всегда стеснительно уводя усталые глаза в сторону:

— Твою сестру понять можно, ведь старым людям трудно менять климат, привычную обстановку, жаль расставаться с соседями и знакомыми…

— Но и жить одной, вдали от родни — хорошего мало, — возразил я.

— Надо войти в ее положение, ведь семьдесят лет, это солидный возраст.

Однако я продолжал в письмах и по телефону уговаривать сестру, а для убедительности рассказывал про знакомых, которые живут рядом со своими пожилыми родственниками и ухаживают за ними. Она отвечала по телефону с грустью:

— Верно, верно, одной жить боязно, да я к этому привыкла. Пугает и печалит болезненная бессильная старость, хочется к кому-то приклониться…

Я настаивал на переезде:

— Один мудрец сказал, что одиночество — коварный враг здоровья, а из всех лекарств самое лучшее — это радость общения. Здесь много родственников и всегда весело. Наша внучка Катюша такая забавная, не даст тебе скучать.

— Так-то оно так, — тяжело вздыхала сестра в телефонную трубку. — Да боюсь срываться с места. Пенсию мне узбеки платят, крыша над головой есть, обстановка и какие-никакие вещи имеются. Ведь уезжать, значит потерять все, а в старости самое страшное — это остаться без своего угла.

Моя агитация шла с переменным успехом: в одном письме она отказывалась, в другом — соглашалась, наконец, дала объявление и сразу отыскалась какая-то молодая пара, якобы супруги, такие вежливые, внимательные, приходили почти каждый день, нахваливали мебель и квартиру. Сестра очень мнительная, интуитивно распознает фальшь, вот и здесь ее насторожила непомерная лесть назойливых супругов-покупателей, оттого некоторое время она откладывала сделку под всяческими предлогами, дескать, надо хорошенько узнать о правилах получения российского гражданства, потом долго выясняла, будут ли ее пенсионные документы действительны в России? Наконец, согласилась продавать при условии обязательной проверки долларов в банке. После этого молодая пара вдруг исчезла и никогда больше не одолевала своими назойливыми визитами.

— Я долго ругала себя за нерешительность и подозрительность, ибо покупателя на квартиру со всем моим шара-бара найти трудно. А возможно, это были жулики? Ведь я в глаза не видела доллары, к тому же прирожденная неудачница!

— Не кори себя, всему виной страх переезда, — утешал я.

Она соглашалась:

— Да, переезд — это масса хлопот! Недавно соседка уезжала в Россию, рассказала, сколько надо бумаг и всяких справок… Кошмар! Все их собрать — никакого здоровья не хватит даже у молодого. К тому же, видя повальный отъезд русскоязычного населения, местные железнодорожники искусственно создали дефицит контейнеров. Например, соседка заказала небольшой, трехтонный, все оплатила, так ей два месяца трепали нервы, дескать, «нет свободных». Бывалые люди советовали дать взятку, а она, трусливая, законопослушная, рассчитывала на справедливость, все ждала, и только после того, как заплатила сверху двадцать пять долларов, контейнер чудесным образом нашелся.

Когда сестра отважилась ехать, практичная жена буркнула:

— Зачем ей контейнер? Пусть возьмет в багаж самое ценное и необходимое, а за лишний вес доплатит в аэропорту. Представляю, какая у нее мебель, небось, в дороге развалится на молекулы.

Сказано с ехидцей, но мысль показалась мне разумной, и я отбил сестре телеграмму: «С контейнером не затевайся, береги здоровье. Мебель и вещи продай, все купим здесь».

Только мы успели собрать нужную сумму и рассчитаться за ее квартиру, как Михаил начал плакаться на торговые неудачи. Желая угодить сыну, жена потребовала, чтобы я расторгнул квартирную сделку и поддержал его бизнес. Действительно, пока документы не оформлены, еще можно было вернуть деньги, но сестра-то уже все продала и сидела, как говорится, на чемоданах. Давать ей отбой было бы жестоко и немилосердно, впрочем, я и не собирался этого делать. Моё упрямство рождало семейные скандалы, бесило жену, которая в присутствии Михаила театрально-трагически заламывала руки и кричала истерично:

— Бездушный эгоист, тебе родного сына не жалко! Помогать надо молодым, а не дряхлой старухе, которой без разницы, где умирать, здесь или в Фергане.

Ее актерство меня всегда раздражает, но в этих сценах я сохранял спокойствие, молчал, возможно, поэтому скандалы часто угасали, не успев разгореться. Худо-бедно я выдержал тот натиск, дома все утряслось, заграничная сестра уже в самолете и скоро мы будем вместе! Это великое счастье, когда родственник, особенно старенький и больной, живет рядом! В любой момент можно зайти, узнать о здоровье, а если что надо, то и помочь.

Со своей стороны и я надеялся извлечь пользу от этого переселения, ведь сестра опытный учитель русского языка и литературы, будет заниматься диктантами с любимой девятилетней внучкой, научит ее любить стихи. Так, глядишь, постепенно отвлечет малышку от торгово-денежных интересов и от коммерческих игрушек, которыми ее пичкают бабушка да отец-бизнесмен. А мне будет с кем смотреть семейные фотографии и кому рассказывать о родственниках.

* * *

…С нетерпеливым вниманием я вслушивался в объявления аэропортовской радиосправки, ведь каждое из них приближало радость встречи, и я, то возбужденно переступал с ноги на ногу, то вглядывался в световое табло с информацией о текущих рейсах, а поскольку издалека буквы и цифры сливались в радужное пятно, я то и дело тормошил сына:

— Михаил, посмотри, что пишут про наш рейс? Вылетел?

Большой флегматичный сын недовольно морщился и резко сворачивал газету, громко шурша листами, а жена тотчас кидалась на его защиту, лишний раз показывая свою безмерную любовь и ничтожность моей просьбы:

— Перестань грузить ребенка глупыми проблемами. Никуда не денется твоя сестра, прилетит.

Михаил благодарно кивал матери и снова утыкался в газету.

Жена продолжала ревниво изучать наряды женщин, не забывая смотреться в стеклянную перегородку помещения, будто в зеркало. Она много внимания уделяет своей внешности, следит за модой, вот и нынче вырядилась в каштановый парик, бежевую курточку, оранжевую футболку, коричневые брюки и, конечно, туфли на высоких каблуках. Собственно, и с нами увязалась не столько встречать золовку, сколько порисоваться перед пассажирами столичного аэропорта, да посмотреть на других. Такой она была и в молодости: любила «тусоваться в высшем обществе», рассчитывая на выгодную партию, но «светские львы», они такие: поматросили и бросили, вот и пришлось ей выйти за меня, простого инженера-конструктора. Наверное, никак не может себе этого простить.

…Прозвучала мелодия радиосправки, и я замер:

— Совершил посадку самолет, прибывший из Астрахани рейсом номер…

— Твоя родная тетя Тамара летит два часа, наверное, уже пролетела Каспий, — торжествующе произнес я. Игриво похлопал сына по плечу, и спросил: — Как ты думаешь?

Жена свирепо зыркнула в мою сторону, готовая броситься на защиту любимого чада, но тот опередил ее раздраженным баритоном:

— Опа-на, достали меня разговоры про тетю, которую я не видел и знать не знаю.

Дурацкое «опа-на» в устах выпускника столичного института меня всегда раздражает и обычно я ругал его, но сейчас промолчал: не хотелось портить радостное настроение.

— Конечно, с тетей Тамарой ты еще не… — добродушно заговорил я, но тут раздалась мелодия «Турецкого рондо» из его мобильного телефона, и я смолк.

Слушая повторы звонка, он какое-то время настороженно смотрел в экран, где высветился незнакомый номер. Наконец, робко включил и ответил с вопросительными нотками в голосе.

Мы с женой следили за его лицом, пытаясь угадать: кто звонит и о чем речь?

— Интересно, откуда у вас мой номер? Опа-на, действительно, с Жорой Кругловым я учился на мехфаке в одной группе. А вы кто ему? Да, знаю, он тоже завязал с наукой, прописался в столице и крутится в бизнесе. Только, я думаю, вы на меня вышли не для того, чтобы передать от него привет. Опа-на, вот это уже деловой разговор, только не пойму: зачем вам понадобился наш Гостиный двор? В нем ничего интересного, если не считать, что это символ нашего городка и значится, как памятник архитектуры какого-то века. О`кей, можно попробовать, как говорится, — чем сможем, тем поможем. Опа-на, а гонорар какой? Годится, — самодовольно улыбнулся он и выключил мобильник.

— Что? Кто это? — спросили мы с женой почти одновременно, ибо каждый спешил первым дать полезный и нужный совет. От этого ревнивого состязания и избытка родительской любви постоянно забывается, что сын давно окончил институт, крутится в бизнесе, десять лет женат, есть дочка, славная Катюша — одним словом, человек самостоятельный и в советах не нуждается.

— Мне сделали коммерческое предложение, — ушел он от ответа и напрасно мы ждали подробностей. Он с детства такой, немногословный.

— А кто? — вкрадчиво спросила жена елейным голоском.

— Какой-то Шустерман, друг моего однокурсника. Из Москвы, — ответил сын так равнодушно, будто столичные бизнесмены каждый день предлагают сотрудничество.

— Шустерман… Судя по фамилии — энергичный, предприимчивый человек, возможно, он поддержит твой бизнес и не придется переиначивать магазин и палатку на продовольственные товары, — ободряюще сказала жена.

Решил не отстать и я:

— Это подтверждает мою теорию фатализма: чему быть, то обязательно произойдет и все проблемы когда-нибудь разрешатся сами собой. Надо только надеяться и ждать.

Сын молчал, улыбаясь своим мыслям, а я расценил это как победный гол в нескончаемом, незримом матче с женой и поспешил вернуться к разговору, прерванному звонком:

— Да, сын, родную тетю Тамару ты не видел, но сегодня познакомишься. Это моя любимая и единственная сестра, нас только двое осталось из всей многочисленной семьи, хочу предупредить, что она крайне мнительная и говорить с ней о деньгах надо осторожно, — тут я строго и многозначительно посмотрел на жену, но она сделала вид, что не поняла моего намёка, продолжая незаметно прихорашиваться перед витринным стеклом, зато Михаил насмешливо ввернул, играя своим густым баритоном:

— Опа-на, мнительная, значит, много мнит о себе?

Заметив, что телефонный разговор поднял его настроение, я ответил в тон ему, так же шутя:

— Много мнит о себе и мнительная — это два разных понятия! Твоя тётя учитель словесности с огромным стажем, скоро прилетит и непременно объяснит тебе разницу. У неё была трудная жизнь, оттого в характере выработалась болезненная привычка все принимать на свой счет, к тому же она вечно думает о других, а не о себе. Мне, студенту она здорово помогала финансово, я ей многим обязан! Вы даже не представляете, какая для меня радость — ее приезд! «Уж так поет душа моя, ноги сами рвутся в пляс», — написал поэт, вот и мне трудно устоять на месте, пожалуй, снова пройдусь по аэровокзалу. Кто со мной? Никто, ну и ладушки, оставайтесь здесь на посту!

— Я схожу на стоянку, проверю свою тачку, — флегматично сказал сын, доставая из кармана сигареты.

— Верно, машина импортная, дорогая, в такой тесноте ее могут стукнуть или оцарапать, — одобрительно подхватила мать. — Я с тобой. Прогуляюсь на просторе, глотну свежего воздуха.

— Встречаемся здесь, через полчаса, — я кивнул на часы под потолком; их видно из любой точки зала.

Оставшись один, я следил, как сын, бережно поддерживая мать, твердо и решительно прокладывал дорогу сквозь человеческую пробку, спрессовавшуюся в стеклянных дверях выхода на привокзальную площадь. Напористый вымахал парень, — самодовольно думал я. — Торопится, значит, переживает за автомобиль, хотя называет его пренебрежительно тачкой, мерсом или мерином. Конечно, если заплатил много тысяч долларов, то поневоле заволнуешься, а, наверное, уже забыл, как долго я убеждал его купить дешевую отечественную машину, цитируя мудрого Остапа Бендера: «Автомобиль — не роскошь, а средство передвижения». Сред-ство пере-дви-же-ния!

— Опа-на, сесть на отечественный вазик-тазик? — брезгливо морщился он и снисходительно пояснял: — Да со мной друзья перестанут здороваться…

— Правильно, воровать — так миллионы, любить — так королеву, а разъезжать — непременно на серебристом «мерседесе», — обязательно встревала жена и одним махом перечеркивала мои усилия внушить сыну житейскую мудрость, которую нам с детства прививали экономные родители: «по одежке протягивай ножки».

* * *

Прислушиваясь к объявлениям радиосправки, я бродил среди гомонящего многолюдья, поражаясь множеству киосков и небольших магазинчиков, которые ласточкиными гнездами облепили все стены аэровокзала. А сколько редких товаров! На любой возраст, вкус и цвет, вот он, настоящий капитализм, пришел и в Россию! Именно этот щедрый вал изобилия породил зависть и желание иметь ранее недоступные вещи, оттого у людей, как говорит сын, снесло крышу: многие захотели по-быстрому разбогатеть, благо, купи-продай — самый доступный способ. После окончания института Михаил тоже пустился в торговлю, а мое недовольство и критику отбивал философскими рассуждениями:

— Опа-на, работать на предприятии, значит, сдать себя, свое время, руки и знания в аренду за фиксированный небольшой оклад. Это вашему поколению такой способ заработка был единственным и наилучшим, но теперь другие времена, всюду повальные сокращения и увольнения, огромные задержки зарплат. Конечно, в свободное время можно где-нибудь подрабатывать, однако в сутках всего двадцать четыре часа, а ведь есть еще любимое занятие, дочурка, жена, да и просто хочется наслаждаться жизнью, которая дается человеку один раз. Работая же от звонка до звонка, я буду целый день в неволе. Знаешь, на эту тему есть хороший анекдот: «Одна сигарета отнимает час жизни, бутылка водки — три часа, а рабочий день — восемь».

Как и вся нынешняя молодежь, Михаил шарахается от государственной службы поскольку там строгий режим дня. Вдобавок, в любом деле большое значение имеет старт: если сразу повезло, то опьяненный и окрыленный человек мчится вперед, никого не слушая. Так и сын: на привозных товарах из Польши, как он хвалился, срубил по легкому бабло, сразу купил квартиру, машину, магазинчик, построил ларек на автобусной остановке, но прошло какое-то время, появились конкуренты, резко сократилась прибыль и он запаниковал:

— Может, мне переключиться на продовольственные товары? Ведь обувь и одежду покупают не часто, а съестное — каждый день. С другой стороны — продукты долго не хранятся, а закупленные промтовары при гиперинфляции сберегают капитал. Вот и думай, как быть?

Полагая, что наступил подходящий момент вернуть его на инженерную стезю, я запальчиво говорил:

— С дипломом инженера-механика, да перепродавать шмотки! Стыд-позор! Во времена моей молодости таких людей называли презрительным словом — спекулянт. Пойми, не всегда страна будет жить торговлей, когда-нибудь возродится промышленность, надо будет работать руками и головой, а ты к тому времени дисквалифицируешься, потеряешь все навыки и знания.

— Опа-на, отец, я вижу, ты совсем отстал от жизни.

— Хватит поучать сына, тоже мне Сократ нашелся! — театрально возмущалась жена, расстреливая меня холодом голубых глаз и часто хлопая подкрашенными длинными ресницами. — Нам не понять молодых. Вспомни, еще Тургенев писал о конфликте отцов и детей. Разве плохо, если человек хочет быть богатым, ездить на иномарке, иметь хороший дом? А может ли столько заработать молодой инженер-механик, если все заводы в нашем городке, да и во всей округе лежат на боку?

Большой, уже полнеющий, сын благодарно улыбался матери и произносил красивым баритоном чужие слова:

— Опа-на, сейчас время такое, — каждый стремится к лучшему и должен активно работать локтями!

Мать одобрительно кивала, а я обиженно смолкал. Отталкивать ближнего локтями, жить лучше за его счет? Это что-то новое, такого в наше время не было. Особенно меня тревожит, что эта новая мораль одобряется государством и усиленно внедряется всеми средствами информации. Из школьной программы убрали «Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке», хотят воспитать нового человека, потребителя, любящего деньги. Вот и Катюшу родители пичкают коммерческими играми, типа: «Кто богаче?», «Кто первый?» и самой новой в этом ряду — с элементами компьютера, — «Монополия».

Вдруг вспомнилось, как совсем маленькой внучке я рассказывал перед сном какую-нибудь сказку, а ей всегда хотелось услышать историю про неожиданно свалившееся богатство: «Ну, рассказывай: жили-были папа, мама и доченька, купили они лотерельный билет и выиграли много долдоров. Теперь сам говори, как будут делить богатство и какую купят машину, какой большой красивый построят на море коттедж?» А если во время перекопки дачной грядки лопата ударялась обо что-нибудь твердое и характерно звенела, внучка, по примеру бабушки, радостно восклицала: «Ура, дедушка нашел клад с драгоценностями! Теперь у нас будет много дорогих вещей, папе и маме можно не ходить на работу, мы будем все время ездить на море!» То есть, охотой к роскоши она заражена с пеленок. Значит, действительно, я отстал от жизни, постарел и чего-то не понимаю. Размышляя над этим, почему-то всегда вспоминаются строки Брюсова:

Каждый миг есть чудо и безумье,

Каждый трепет непонятен мне,

Все запутаны пути раздумья,

Как узнать, что в жизни, что во сне?