Инквизитор

Борис Конофальский, 2021

Начало шестнадцатого века, средняя Германия. Отставной солдат Ярослав Волков возвращается домой после девятнадцати лет беспрерывных войн. Он мечтает о тихой, мирной жизни, но, проезжая через владения одного феодала, получает предложение, от которого не может отказаться: ему нужно навести порядок в феоде. Сделать это непросто, уж больно влиятельные люди не заинтересованы в порядке. Да и не только люди, как выясняется немного позже. Давно уже в Рютте нечисто, и крестьяне там пропадают гораздо чаще, чем в других владениях. Но солдат волевой и смелый человек, ради награды он готов рисковать.

Глава четвертая

От монотонности дождя клонило в сон. Спать в седле — дело очень опасное, но так хочется, особенно если конь идет шагом. Время от времени солдату приходилось взбадривать себя, вставать в стременах, шпорить коня, пуская его в рысь, и вытирать лицо мокрой перчаткой. Но, чуть проехав, он снова начинал клевать носом. И вот в один такой момент, когда Волков едва не закрыл глаза, его верный конь вдруг взбрыкнул. Коротко всхрапнув, он вытянул голову вперед и прижал уши, шумно задышал и начал пятиться. Таким за все три года владения солдат его не видел.

— Эй, ты чего? — Волков похлопал коня по шее, тот остановился и вдруг лягнул воздух. — Да что с тобой, дьявол тебя бери? — Он снова гладил коня по шее, пытаясь его успокоить. — Давай-ка потихонечку вперед.

Конь буквально затанцевал на месте, но вперед не шел.

— Да какого ж дьявола ты так распалился? Тут на три лиги ни одной кобылы нет, чего ты танцуешь?

Но конь продолжал перебирать ногами, готовый вот-вот встать на дыбы.

— А ну-ка успокойся, доиграешься, — повысил голос солдат. Он с силой натянул поводья, хотя одной рукой это было сделать непросто. — Успокойся, волчья ты сыть.

И тут он услышал плеск воды и хруст кустарника. Он поднял голову, чуть обернулся и увидел, как по болоту шлепает огромными ножищами здоровенный мужик, на котором из одежды были только остатки драных штанов. Длинные редкие космы свисали до плеч. Мужик был крупный, если не сказать — огромный, и одутловатый, словно больной, с неестественно свисающим брюхом, но даже по болоту двигался очень проворно. Большими ладонями он отодвигал редкие орешины и шел прямо к Волкову. Тяжело дышал, но двигался быстро. Солдат с удивлением рассматривал его лицо. Мужик был явно тяжело болен: бесцветные водянистые глаза, распухшие, в пол-лица серые губы и серо-зеленая кожа.

— А ну стой! — крикнул ему солдат. Уж больно недобр был здоровяк.

Но тот продолжал идти. Конь под солдатом просто бесился, но Волков тянул и тянул на себя узду, не давая ему поднять голову. А больной мужик хрипел и шлепал по болоту огромными ножищами все ближе.

— Эй, ты, чумной! Или желтушный. А ну не подходи! Стой, говорю! Меч возьму — располосую.

И тут конь захрапел, заржал сдавленно и жалобно. Страшный мужик неумолимо приближался, буквально пожирая солдата глазами. При этом он стал чавкать, как будто захлебывался слюной, и уже тянул руку, хотя был еще в десяти шагах. Чтобы достать меч, Волкову пришлось бы бросить поводья, а конь только и ждал этого.

— Надо бы освежевать тебя! — крикнул солдат. — Чтобы ты не пугал людей, но сейчас мне некогда.

Он чуть отпустил повод, и… даже шпорить коня не пришлось. Тот рванул так, как никогда в жизни. Солдат чуть не завалился на спину от неожиданности.

Почти всю свою взрослую жизнь Волков провел в седле. Он даже вспомнить не мог, сколько жеребцов, меринов и кобыл у него было. Под ним только четырех убили. И в умении держаться в седле если он и уступал кому-то, то, наверное, только рыцарям-турнирщикам да старым кавалеристам. Это его и спасло. Потому и не вывалился.

Но как бы хорошо ни был кован конь, если он несется изо всех сил по глине и лужам, он поскользнется.

Так и случилось. Пока солдат восстанавливал равновесие, пытаясь взять коня под контроль, тот перебирал ногами, пытаясь устоять, но уже летел боком в большую лужу, образовавшуюся в колее. Все, что успел сделать Волков, это вытащить ноги из стремени и очень удачно спрыгнуть. Скользя по глине, пробежался, пытаясь удержать равновесие. «Лишь бы не на руку. Лишь бы не на руку», — твердил он и почти удержался на ногах, но все-таки упал на бок, безопасно, но изрядно перемазавшись в глине. Конь пролетел мимо него, поднимая фонтан брызг. Скользя, Волков с трудом встал на одно колено, а страшный мужик, шлепая по лужам, все бежал к нему. Он был уродлив и близок.

— Ты сам этого хотел, — сказал Волков и потянул меч.

До уродца был десяток шагов. Солдат встал в стойку, отвел меч вниз и чуть в сторону. Ждал. Огромное пузо колыхалось из стороны в сторону при каждом движении, так и манило ткнуть прямым уколом с выпада, но что-то остановило солдата. Он уже знал, что сделает, но почему-то хотел рассмотреть этого мужика поближе. Поэтому, когда до мужика оставалось всего два шага, а тот просто летел на него, выставив вперед руки, Волков просто сделал шаг в сторону, влево, подприсел и секущим ударом с оттягом врезал уродцу в ногу, чуть выше колена.

Такой удар со всего размаха срежет любую ногу, не защищенную доспехами. Солдат рассчитывал увидеть брызги крови и уродливую отечную ногу в луже, но произошло невероятное: меч глухо звякнул, как будто им пытались разрубить толстую дубовую ветку, и чуть не выскользнул из руки. Солдат даже не понял, что произошло, но его спасло то, что чумной мужик со страшным хрустом полетел в неглубокую придорожную канаву с водой, поросшую хилым орешником. Не дожидаясь, пока он начнет вставать, Волков кинулся к лошади, на ходу пряча меч и надеясь, что та ничего себе не сломала. Он еле успел поймать коня — невредимого и уже готового броситься бежать.

— Да стой ты! Дьявол в тебя, что ли, вселился? — ругал солдат его, пытаясь попасть в стремя. — Получишь у меня плети.

Он влез на коня с большим трудом, в седло еще не уселся, а конь как ошпаренный, полетел прочь. Через двести шагов Волкову удалось его остановить. Оглянулся, но ничего не увидел, никого на дороге не было, зато обнаружил, что у коня разодран правый бок. Видно, повредил стременем, когда упал. Солдат достал из ножен меч и осмотрел лезвие.

— Да что ж такое! — На великолепном клинке он нашел маленькую, в толщину ногтя, зазубрину. — Как же так, — он сильно расстроился, — надо убираться отсюда побыстрее. Что за места такие поганые…

Левой ногой он чуть тронул коня шпорой, а тот, шальной, сорвался и полетел.

— Да не несись ты так, дурень, — зло сказал Волков, придерживая его, — мало ты кувыркался сегодня в лужах, чертов сын.

У харчевни стояла добротная большая телега, покрытая крепкой дерюгой, с впряженными в нее меринами. Там же пара оседланных лошадей с вооруженными людьми, явно не местными, и небольшие возки. Люди внимательно осмотрели Волкова, когда тот подъехал. Навстречу ему выбежал взбудораженный Ёган.

— Купец приехал! — сообщил он. — Не купец, а прямо граф какой-то, я таких даже в городе не видал. А что это с вами? Весь плащ у вас в глине.

— Пошли кого-нибудь за коновалом. Только скажи, что не мне, а коню нужно. А то этот дурак побоится прийти.

— А с конем-то что?

— Поскользнулся.

— Вижу, вон бок подрал. Сейчас отправлю за коновалом кого-нибудь. А вы-то как? Рука-то цела?

— Цела. Помоги плащ снять.

Они вошли в харчевню, где Волков сразу увидел двоих купцов. Вчерашнего купчишку и купца настоящего. Они отличались как день и ночь. Вчерашний походил на богатого крестьянина, настоящий купец был похож на городского вельможу, а вовсе не на графа, как казалось Ёгану.

Черный бархат, тяжелая серебряная цепь, роскошный берет с пером заморской птицы. Пальцы… все пальцы в золотых кольцах и перстнях. Купцы встали. Городской купец был крупный, лет под пятьдесят, борода уже седая. От избытка крови все лицо в мелких сосудах. Не дойдя до него трех шагов, Волков остановился и поклонился. Купец поклонился тоже, хотя берета не снял.

— Меня зовут Яро Фолькоф, я отставной солдат.

— Я Альфонс Рицци. Я глава купеческой гильдии славного города Вильбурга. Доверенное лицо отца нашего, герцога Карла Оттона четвертого курфюрста Ребенрее, — заговорил купец низким голосом с заметным южным акцентом.

— Рицци? Вы из Фризии или из Ламбрии?

— Я из Верго.

— Из Верго! — Солдат даже обрадовался. — Я шесть лет назад со своей ротой стоял в Верго на зимних квартирах. Самые добрые воспоминания об этом городе. В порту там есть харчевня, где собирались сарацинские купцы. Я там научился пить кофе. Они добавляют в кофе сахар. — Солдат внимательно следил за купцом. — Уверен, что вы пробовали. Наверняка были в портовой таверне.

— Пробовал, хотя это было очень давно, и эту черную жижу тогда пили без сахара. С мускатом. А в портовых тавернах я не бываю. И предпочитаю наши вергийские вина.

— У вас хороший вкус.

Они сели за стол, где тут же появился трактирщик.

— Вина или пива? — спросил Волков.

— Пиво. Для вина еще рано.

— Два пива, — сказал солдат.

Трактирщик исчез.

— Как добрались?

— Отвратительно, дороги размыты, сыро. Выехали в ночь, а добрались только что, — отвечал купец, чуть спесиво выпячивая губу. — Надеюсь, я не напрасно сюда ехал?

Волков смотрел на него, улыбаясь. «Ты летел сюда, жирняк, всю ночь из-за торговли на сто талеров — значит, для тебя это хорошая торговля», — подумал солдат и произнес:

— Ну что ж, не будем тянуть. Пойдемте в конюшню, у меня есть хороший конь.

Они пришли к лошадям.

— Ёган, отвяжи гнедого, выведи на свет, — приказал солдат.

— Неплохой конь, — сказал купец Рицци, осматривая жеребца.

— Конь отличный. Я хочу за него тридцать.

— О-о-о, — сказал купец, пристально уставившись на солдата, — да я вижу, вы шутник? Вы пригласили меня, чтобы я посмеялся над вашими шутками?

— Смеяться вы будете не над моими шутками, а надо мной, когда продадите коня потом за сорок.

— За сорок? А почему не за сто сорок?

— Потому что он стоит сорок.

— Он стоит двадцать два талера. Двадцать два. И это если вы еще найдете покупателя. Рыцарство и дворянство обнищало. У людей нет денег.

— Любой интендант-офицер даст за него двадцать пять, и вы это знаете.

— Да, но вы предлагаете мне его за тридцать.

— Но вы же не будете продавать его интендантам. И рыцарям не будете. Вы ведь уже знаете, кому его продадите.

— Уж не герцогу ли? — скривился купец.

— Нет, не герцогу. Вы продадите его какому-нибудь знакомому заводчику, смотрите, — солдат подошел к коню, — посмотрите на его зубы. Четыре года. Все целы. Голова сухая, уши длинные, грудь роскошная, выкормлен правильно, значит, сердце и легкие хорошо сформировались. Голень длинная, смотрите, круп, спина, колени — все идеальное. Такой конь на хорошей рыси целый день будет идти и даже не заметит этого, этот конь лучший, что у меня когда-либо был. В общем, любой заводчик даст за него сорок монет, и вы это знаете. Я бы сам его продал, да нет времени искать заводчика. Хочу уехать побыстрее.

— Дам двадцать пять, — нехотя сказал Рицци, — да и то после того, как мой человек на нем прокатится.

— Обязательно прокатится, — кивнул солдат, — если дадите двадцать девять.

— Не дам я вам двадцать девять, — раздраженно сказал купец. — Наверное, я зря сюда приехал.

«Видимо, не привык, жирдяй, что тебе перечат». — Солдат уже знал, что купчина купит все, как бы ни раздражался.

— Не глупите, заплатите вы двадцать девять талеров. Разве вы упустите одиннадцать монет прибыли? Даже для вас это большие деньги.

— Не дам, — сказал купец.

Волков понял, что купцу главное не уступить, и поэтому уступил сам.

— Двадцать восемь. Ведь вы уже знаете какого-нибудь барона-заводчика, который выложит вам сорок.

— Двадцать шесть. И никто из моих знакомых не даст сорок серебряных за него.

— Двадцать восемь. Даже если отдадите за тридцать пять, то получите кучу серебра.

— Двадцать шесть с половиной дам.

— Хорошо, двадцать семь с половиной.

— Двадцать шесть и семьдесят крейцеров.

— Прекратите, вы сейчас до пфеннигов дойдете. Ладно, последняя цена двадцать семь монет.

— Будь по-вашему, — недовольно произнес Рицци. — Пусть мой человек прокатится на нем.

— Ёган, оседлай коня. Кстати, хорошее ламбрийское седло. Отдам за полтора талера.

— Вы меня за дурака держите?

— За хитреца.

— Здешние мастера делает седла не хуже и просят за них семьдесят крейцеров.

— Да, но знать предпочитает ламбрийскую работу и за нее платит два талера.

— Вот и продайте свое седло знати, а я посмотрю.

— Я продам вам.

— Я не куплю.

— За талер тридцать.

— Нет, я не сумасшедший.

— За талер двадцать.

— Талер.

— И еще двадцать.

— Пятнадцать.

— Вы опять сейчас до пфеннигов дойдете. Берите, даже если вы отдадите это седло перекупщикам за бесценок, вы выиграете сорок крейцеров.

— Ладно, — купец вздохнул, — где вы так научились торговаться?

Волков улыбнулся. Он был доволен. Коня и седло он собирался отдать за двадцать шесть.

— Девятнадцать лет я торговался со всякой маркитанской сволочью. Они готовы были продать все, даже собственных дочерей. И торговались до самых мелких монет. С ними и научился. Пойдемте, выпьем пива.

Не дожидаясь, пока человек купца прокатится на коне, они вернулись в харчевню, и трактирщик сразу подал пива. Стоял, улыбался, ждал следующего заказа. Купец и солдат сделали по глотку. Купец сразу скривился:

— Что это? Ты это в луже зачерпнул или в пруду, мошенник?

— Сам варил, — ответил трактирщик испуганно.

— Лучше б ты в пруду зачерпнул, — заметил солдат. — Неси-ка нам вино.

— И всех моих людей покорми, и доброй едой, а не тем, чем ты кормишь бродяг! — крикнул ему вслед Рицци.

Тем временем Ёган стал носить из комнаты в зал вещи ламбрийцев: латы, оружие, седла, потники, великолепные сбруи. Последним он принес арбалет. Купец сразу схватил его.

— Добрая вещь, — сказал он, рассматривая оружие. — Думаю, стоит пять серебряных монет.

— Он стоит двадцать, но продавать я его не буду, он мне нужен. Ёган, унеси.

— Опять цену набиваете?

— Нет, это мое личное оружие. Меня из него ранили, я знаю его силу. Я его себе оставлю.

— Вас из него ранили в руку?

— Нет, в ногу. По плечу я получил секирой.

— Жаль. Я бы такой арбалет купил бы.

— Я б сам такой купил бы.

После этого трактирщик принес вина, и добрые господа занялись добрым делом: руганью и торговлей. В результате Волков оставил себе еще одну кольчугу. Не сошлись в цене. Кольчуга была отличной, из мелких паяных колец. За бесценок такую солдат отдавать не хотел. Также он оставил себе добрые боевые перчатки, пару крепких стеганок, шлем, горжет, копье удивительной работы для Ёгана, секиру и великолепную алебарду. Все остальное купец купил.

За все Волков получил восемьдесят одну монету. Люди Рицци поволокли вещи в фургон, сам Рицци вроде был доволен, а Волков не мог закрыть кошель от серебра. Он понимал, что с такими деньгами опасно находиться в этой глуши. За эти деньги даже Ёган может зарезать, и солдат сказал:

— Послушайте, Рицци, раз вы родом из Верго, значит, у вас есть своя банка. Вы же не только купец, но еще и меняла?

— Разумеется.

— И деньги и в рост даете?

— Разумеется.

— И векселя пишете?

— Мои векселя ходят отсюда и до Фризии. На любую сумму.

— Под какой процент берете деньги?

— Один процент годовых. Без ущерба при расторжении раньше срока.

— Давайте два, и я дам вам сто монет.

— И не надейтесь. Вы и на полпроцента согласитесь, еще и спасибо скажете.

— С чего бы?

— Да с того, — купец усмехнулся, — у вас кошель не застегивается от денег. Значит, кроме моих, там еще и ваши были. А вы тут один. И какой бы вы ни были искусный воин, вас может любой зарезать. Хоть трактирщик, хоть ваш холоп.

«Вот жирный мерзавец, — подумал Волков. — Все видит».

— Поэтому соглашайтесь на мой один процент, и я напишу вам вексель.

— Ну что ж… Один так один, — произнес солдат. — Пишите бумагу.

— На предъявителя?

— Только именной.

— Фернандо! — крикнул купец одному из своих людей. — Выпиши вексель господину воину.

Довольный упец вскоре уехал в свой Вильбург. Волков сидел в харчевне и следил за Хильдой, которая босая и с подобранной юбкой мыла полы, когда пришел Ёган.

— Коновал сказал, что конь будет здоров через неделю, — произнес слуга. — А что с ним произошло?

— Да напугал его урод какой-то, он поскользнулся и упал, — отвечал солдат, любуясь, как под ветхой кофтой девицы в такт ее движениям колышется тяжелая грудь.

— Урод? Что за урод?

— Да не знаю, то ли холерный, то ли чумной. Хотя не чумной, язв на нем не было. Выскочил из болота, конь дернулся и упал на бок, на стремя.

— Из болота? — удивился Ёган. — Неужто водяной?

— Да почем мне знать? Больной весь, уродливый. То ли желтый, то ли серый. У вас раньше таких видели?

— Слыхом не слыхивал. Даже от стариков.

— Ну и черт с ним, готовься к барону ехать.

— Я готов.

— Кольчугу наденешь и меч возьмешь.

— Ох, господин, меня аж потом прошибает. Неужто я меч привяжу? Прям как благородный.

— Ты молись, дурень, чтобы им пользоваться не пришлось.

— А что, может, придется?

— Всякое может быть. Я уже стольких людей барона побил, что он и осерчать может.

— А что будет, если осерчает?

— Меня убьют, тебя повесят, — абсолютно спокойно ответил Волков.

Ёган молчал, смотрел на него чуть растерянно.

— Что ты глазами хлопаешь? Уже и меч не в радость? — засмеялся солдат.

— Ну…

— Да не бойся ты, Бог милостив.

— В том то и дело, что ко мне не очень-то.

— И что ж теперь? Не пойдешь со мной?

— Да как же не идти? — Ёган вздохнул. — Пойду. Мне теперь деваться некуда. Я теперь с вами до гробовой доски.

— Тогда давай одеваться будем. Сегодня сходим к барону, а завтра поутру, по туману, уедем отсюда. Ты все свои дела сделал?

— Ага. Баба моя в монастырь пойдет, а дети, корова и надел — брату. Так что поутру уедем.

— Вот и славно. Бриться давай.

В харчевне никого не было. Хильда носила горячую воду и делала ироничные замечания.

— Ой, прям как незамужняя готовится к ярмарке, и моются, и моются.

— Не смей меня сравнивать с бабами, — заметил солдат. — Получишь у меня.

— Ой, напугали.

— Не разговаривайте, господин, я вас порежу, — пыхтел Ёган, брея Волкова.

Брил он неловко, но старательно.

— Да не скреби ты так, кожу сдерешь.

— И то верно, — заметила ехидно Хильда. — Кожа-то у твоего господина нежная.

— Уйди отсюда! — рявкнул солдат.

— Так я воду принесла.

— Принесла и убирайся.

— О господи, ну прям, в самом деле, как девки перед праздником. Осталось только ножкой топнуть.

— Уйди, — зорал Ёган, — сейчас дрын возьму!

Брунхильда чуть не бегом кинулась прочь, продолжая дразниться и смеяться.

А Ёган добрил солдата и спросил:

— Мне тоже побриться?

— Щеки и подбородок выбрей. Усы оставь.

— Ага.

— Потом руку мне разбинтуй.

— Так монахи не велели.

— Разбинтуй. Не хочу со стянутой рукой, как калека, в замок идти.

— А что, она может пригодиться?

Солдат чуть подумал и ответил:

— Ну, если дойдет до того, что она мне понадобится, то потом она мне точно не понадобится.

— Чего? — не понял Ёган.

— Ничего, — ответил солдат, — брейся и помоги мне одеться.