Мой мир заботится обо мне

Борис Кадиш, 2022

Во вступлении принято знакомить читателя с автором. Мне кажется, в данном случае это совершенно бессмысленно, поскольку сама книга познакомит с автором гораздо лучше всяческих выступлений. Книга приглашает вас во вселенную человека, умеющего жить не просто так, а увлеченно, присутствуя в каждом моменте своей жизни. Это качество позволяет автору не знать, что такое будни. Автор не указывает, что хорошо, а что плохо, – просто описывает ситуации из своей жизни. А жизни, как известно, не надо заботиться о правдоподобности вымысла. Эта книга – результат везения. Каждой истории нужен автор, и этим историям повезло с автором, который умеет не только их прожить, но и описать. Автору же повезло во времени и пространстве – он живет в эпоху перемен, которая очень богата событиями и, значит, историями. Он много путешествует и умеет увидеть в новых местах то, что не замечают даже местные жители.

IV. Студенчество

Проехав все моря и континенты,

Пускай этнограф в книгу занесет,

Что есть такая нация — студенты,

Веселый и особенный народ!

Эдуард Асадов

Колхоз

После окончания школы я подал документы в Рижский политехнический институт (РПИ) на факультет автоматики и вычислительной техники (ФАВТ). Хотя я всю жизнь хотел быть военным моряком и где-то в глубине души мечтал о Нахимовском училище (наверное, под влиянием Севастополя, папиной формы, книг и главного сокровища детства — папиного морского офицерского кортика), но мама провела со мной долгую и проникновенную беседу, в результате которой я решил стать инженером. В РПИ в тот год проводился эксперимент: если у абитуриента средний балл аттестата зрелости более 4,5 и нет троек, то при поступлении необходимо сдать только два экзамена — письменную и устную математику. Документы я подал на специальность «Прикладная математика». На письменном экзамене случилась неприятность: в условии задачи была допущена неточность или двусмысленность: дана пирамида бла-бла-бла, её грань бла-бла-бла, в неё вписан круг… Я вписал круг в пирамиду, всё решил, а оказалось, что надо было вписать его в грань, а не в пирамиду… Я получил четвёрку. Устный экзамен сдал на пятёрку. В итоге на специальность 0647 — «Прикладная математика» — я не попадал, и мне было предложено выбрать любую другую специальность на факультете: автоматизированные системы управления (АСУ), электронно-вычислительные машины (ЭВМ) или автоматика и телемеханика (АиТ).

Я выбрал АСУ. Теперь я думаю, что непоступление на прикладную математику и выбор АСУ — это было очередное проявление заботы Моего Мира обо мне.

* * *

С самого начала сентября все поступившие отправлялись на месяц в колхозы — помогать поднимать сельское хозяйство. Только пара человек из каждой группы оставались в Риге и работали на кафедре, подготавливая помещения к учебному году. Одним из таких оставшихся в Риге был Ромка, с которым мы когда-то вместе ходили в детский сад.

Группы ЭВМ и наша были вместе отправлены в совхоз в городке или селении Умурга, в шести километрах от районного центра Лимбажи. Там мы написали песню на мотив «Веселей, ребята, выпало нам строить путь таёжный, а короче — БАМ»:

Только поступили мы в институт,

В первый же месяц нас в Умургу везут,

Веселей ребята — выпало нам

Собирать картошку по глухим углам.

Наши группы были примерно одинаковые по количеству (человек по двадцать пять), но разительно отличались по гендерному составу: если в группе ЭВМ девчонок и мальчишек было примерно поровну, то в нашей было всего семь или восемь ребят, а остальные — наши красавицы. Со мной на АСУ поступили две девушки из моего класса: Нелька Курмэ и Наташка Коваленок. В группе ЭВМ оказался Сашка Чернышов — он пришёл в мой класс тринадцатой школы в год, когда я оттуда ушёл, и ещё мы вместе занимались боксом в «Трудовых резервах».

Всей этой толпой молодых и активных руководил сотрудник кафедры или АСУ, или ЭВМ Дима Гозман. Отношения у нас, новоиспеченных студентов, с ним не сложились.

В первые дни в колхозе меня поразил Борька Оксман — еврейский мальчик из Кишинёва. Он взял с собой скрипку и коротал вечера или игрой на ней, или решением алгебраических задач. И это на фоне всеобщего разгула толпы молодых людей, впервые вырвавшихся из-под опеки родителей и с энтузиазмом и визгом пустившихся во все тяжкие.

В доме культуры в огромном зале поставили кровати — здесь жили мальчики. Отделённая от нашего помещения тонкой фанерной перегородкой маленькая каморка была убежищем руководителя Димы. Ну и досталось же ему от нас! Считалось особым шиком ночью, после двух, бросить со всей силы что-нибудь тяжёлое в эту фанерную перегородку. Одуревший от грохота Дима влетал в наш зал и видел полную ночную идиллию: два десятка парней старательно сопели, закрыв глаза, и найти виновного в дикой выходке не представлялось возможным.

Девчонки жили в домах через улицу от нас.

Первые дни в колхозе. Еще незнакомые люди. Четвертая слева — Ира, одинокий в центре — я

Первый раз — целый месяц без взрослых… Мы все как с цепи сорвались. В сельпо (магазинчике) покупали «Киршу винс» — вишнёвое вино, практически все начали курить. В первый же вечер, покурив вдоволь, я лежал в парке на скамейке лицом вниз, вытянув губы трубочкой в щель между досками сиденья, и прощался с жизнью — это была первая и навсегда запомнившаяся реакция моего организма на дерзкую попытку его приручить к никотину. К сожалению, попытка оказалась удачной, и с тех самых пор я заядлый курильщик.

Именно там, в колхозе, родился «женсовет». Шестеро ребят, одурев от свободы, решили, что надо придумать что-то из ряда вон выходящее, совершенно не вписывающееся в обыденную жизнь, этакую демонстрацию собственной независимости и всемогущества. Определили, что теперь они будут девчатами (в хорошем смысле: напоминаю, что это был 1975 год и никому в голову не мог прийти весь сегодняшний ЛГБТ-шный шабаш). Сказано — сделано: Сашка Чернышов теперь стал Анжелой, Вовка Лебедев — Офелией, Валерка Лебедев — Джулией, Витька Ясинкевич — Дороти, Володька Иващенко — Джиной и я — Жаклин. Запрещалось о себе говорить в мужском роде, за фразу «Я пошёл…» сказавший получал пендель от всех остальных «девчонок». Примерно через неделю практически никто из нас не ошибался. И потом, вернувшись в Ригу, я ещё несколько недель вгонял папу в ступор, говоря «Я пошла» или «Я уже поела». Кстати, моя подпись с тех самых пор и на всю жизнь — это ничто иное, как написанное по-русски имя Жаклин.

В нашем жилище мы быстро ввели свои подчеркнуто абсурдные порядки. Так, в частности, каждый вошедший в наше помещение — зал с двадцатью кроватями — должен был громко и чётко произнести: «Слава КПСС!», на что все присутствующие обязаны были хором зычно ответить: «Homo Sapiens!»

Обязательной формой одежды для всех членов «женсовета» была специально купленная косынка, повязанная на голове. Мы были неотразимы!

Нашей работой была сортировка картошки — стоя на комбайне, прицепленном к трактору, движущемся по полю. Довольно скучное дело. Иногда, наскочив на особенно крупный камень, комбайн ломался, и пока его чинили, у нас были короткие минуты отдыха. Понятно, что такая работа нас не очень радовала, поэтому я и Джина (Вовка) предложили сделать дополнительную функцию, а именно — обследование поля перед идущим трактором на предмет нахождения и удаления крупных камней с целью минимизации поломок комбайна. Колхозное руководство с радостью согласилось. С тех пор я и Джина начинали рабочий день походом перед трактором, а затем, выйдя из прямой видимости, мы просто ложились в траву и болтали или читали. Иногда, когда угрызения совести достигали нестерпимых высот, мы вставали и делали несколько проходов или вместе, или по одному. Напоминаю, всё это с косынками на головах.

Как-то раз бдительный колхозник с противоположного края поля заметил нас, валяющих дурака под солнцем, на травке, в самый разгар рабочего дня. Вечером Дима Гозман выстроил весь отряд перед клубом и стал толкать проникновенную речь о сложной международной обстановке, о необходимости добросовестно выполнять возложенные на нас обязанности и ещё какую-то муть, а потом сказал, что ему поступил сигнал о двух девушках, которые прятались в траве и отдыхали — в то время, когда весь отряд напряжённо работал на благо Родины. Он потребовал от девчонок, чтобы виновные признались и вышли из строя. Те в недоумении не шевельнулись, так как никто из них не был виноват, а два хмыря из «женсовета» — Жаклин и Джина — и не подумали признаваться.

Гозман на самом деле был странный тип: однажды он решил провести комсомольское собрание с целью написать коллективное письмо Леониду Ильичу Брежневу — тогдашнему генеральному секретарю ЦК КПСС. Это как собраться и написать письмо руководителю планеты или, по крайней мере, её половины. Дима Гозман решил, что Леониду Ильичу очень важно знать, как напряжённо мы здесь, в Латвийском колхозе, работаем и как поддерживаем генеральную линию партии. Он надиктовал проникновенное письмо и спросил у ухмыляющихся студентов, что бы мы хотели добавить. Тут вперёд вышел Володя Сивцевич и предложил в конце письма написать: «Слава КПСС!» И жутко покраснел. В ответ все мужики машинально рявкнули: «Homo Sapiens!» Дима Гозман почему-то озверел, стал кричать, и в итоге мы так и не отправили письмо Брежневу.

Ещё мы с Джиной практиковали походы в Лимбажи в бар, чтобы выпить по бокалу шампанского. Всю дорогу пели «Там вдали за рекой загорались огни…» Шесть километров туда, по бокалу шампанского и столько же обратно. Идиоты!

Заключительный аккорд мы с Джиной исполнили в последний день нашей работы: утром нашли камень приличных размеров, принесли его на поле и прикопали в меже. Когда комбайн на него наехал, он сразу сломался, и в этот последний день в колхозе уже больше не работали. Мы с Джиной потом даже сфотографировались с этим камнем — по пояс голые, в позе рабочего и колхозницы Мухиной (эмблема Мосфильма), только вместо серпа и молота мы держали камень — победитель «злобного» комбайна.

Учёба

Вернулись в Ригу. Начались лекции. В группе ЭВМ деканат назначил старостой Сашку Чернышова, а у нас как-то не сложилось: нету старосты группы и нету. Сашка мне и говорит, становись, мол, старостой, это удобно, будем «старостить» вместе. Вот мы ждём очередного преподавателя, и тут я выхожу к доске и ору: «Народ! Я буду у вас старостой. Кто против?» Никто против не был — так я стал старостой группы и был им до самого окончания института. А Сашку на следующий год попёрли из старост…

Должность старосты группы подразумевает присутствие на каждой лекции, общение с преподавателями, подачу журнала на подпись, отмечание отсутствующих и так далее. Конечно, меня это не устраивало, и я ввёл должность заместителя старосты, на которую самолично назначил Вовку Сивцевича — высокого блондинистого юношу из нашей группы, который очень трогательно краснел и прекрасно играл на гитаре. Это именно он предложил закончить письмо Л. И. Брежневу словами «Слава КПСС!» Даже если я присутствовал на лекции, журнал преподавателю носил Вовка, так что мне потом было легко прогуливать: никто из преподавателей не обращал внимания, что журнал в конце занятия приносил не я.

Хочу поделиться ещё одной моей находкой. Если студент отсутствовал, то в обязанности старосты входило поставить «Н» напротив его фамилии, чтобы деканат мог потом посчитать количество пропущенных часов. С какого-то порогового числа пропущенных часов начинались репрессии — недопуск к зачёту, вызов в деканат и прочие радости. Проблема заключалась в том, что в журнал нельзя было вносить исправления. А если ты поставил кому-то «Н», то это прогулянные два академических часа. Потом можно было попытаться получить медицинскую справку или ещё что-то, чтобы легализовать пропуски. Я придумал, или мне кто-то подсказал другое обозначение — напротив фамилии отсутствующего студента я ставил большую букву «О», и преподаватель не мог меня упрекнуть, что отсутствующий студент не отмечен в журнале. Однако после лекции из «О» (отсутствующий) я легко делал «Оп» (опоздавший), то есть в прогулы записывался только один академический час, а не два, или «Ос» (освобождённый), что означало наличие официального освобождения, например, справки от врача. Таким образом, посещаемость в нашей группе, хотя бы по документам, была на высоте.

* * *

Лето после первого курса института. Сашка в Севастополе, а родители тоже уехали куда-то отдыхать. Я уже взрослый, ведь целый год отучился в институте. Видимо, чтобы поощрить молодого студента, родители вняли его нытью и оставили денег на джинсы (идиотская мечта каждого молодого человека в СССР). Буквально на следующий день после отъезда родителей у меня в квартире начался какой-то постоянный, непрерывный, круглосуточный праздник. Люди менялись, как узоры в калейдоскопе…

Например, просыпаюсь утром, иду в ванную и вдруг вижу, как из Сашкиной комнаты выходит какой-то незнакомый мне парень.

— Привет.

— Привет.

— Ты кто? — спрашиваю я в семь утра у человека, находящегося в моей квартире, которого я никогда в жизни раньше не видел.

— Я Артур, меня Володя привёл.

Отлично, хоть Володю я ещё помню — это какой-то приятель Юрки Карабажака из Рижского Краснознаменного института инженеров гражданской авиации (РКИИГА).

В таком режиме прошли несколько дней: днём — практика на кафедре, вечером и ночью — непрерывное празднование молодости и независимости от родителей с толпой известных и неизвестных приятелей. В итоге денег не осталось вообще. Питался я кофе с сахаром дома, чем-нибудь перекусывал в институте — и, собственно, всё. Через пару дней такой жизни я, наверное, как-то изменился внешне, потому что Наташа Коваленок — моя сначала одноклассница по физико-математическому классу, а потом и одногруппница — подошла, выяснила ситуацию, узнала, что родители возвращаются только через неделю, вечером приехала ко мне домой с продуктами и наготовила кучу еды, нажарила котлет, нарезала салатов, сварила картошки… И хотя всего, что она приготовила мне и моим дружественным известным и неизвестным ртам, хватило буквально на пару дней, мне кажется, что именно этот гуманитарный визит Наташи спас меня тогда от голодной смерти или как минимум от каких-то необратимых изменений в организме.

Надо отметить, что даже в те дни фактического голодания я не притронулся к деньгам, отложенным на джинсы, и за день до приезда родителей купил себе настоящие американские Lee.

* * *

Во время нашей учёбы в институте — в конце семидесятых — особой популярностью в среде понимающих пользовались учреждения общепита, называемые пельменными. Их было очень много в городе, но по каким-то непонятным критериям были выбраны несколько, считавшихся лучшими. Причём выбор блюд во всех пельменных был стандартным и очень небогатым.

В нашем институте «главными специалистами» по пельменным были я и Ромка. Мы пользовались в этом статусе такой популярностью, что довольно часто ребята из разных групп нашего факультета скидывались нам на обед в пельменной, чтобы просто посмотреть на процесс поглощения нами пельменей. А выглядело это так. Мы брали по двойной порции, по полстакана сметаны и по стакану кефира. На каждом столе в пельменных стояли горчица, молотый красный и чёрный перец, графинчик уксуса. Мы собирали все эти приправы с двух-трёх столов и начинали готовить себе еду. Сначала порция покрывалась слоем горчицы, затем в тарелку выливался графинчик уксуса, сверху выкладывалась купленная сметана и завершал блюдо сплошной покров из красного перца. Как правило, посетители пельменной, не говоря о зрителях, пришедших вместе с нами, забывали о своих порциях и начинали заинтересованно наблюдать за нами. Когда мы ели, у некоторых особо впечатлительных текли слёзы. Я до сих пор убеждён, что без такого набора приправ — уксус, горчица и красный перец — эти пельмени были непригодны к употреблению, а с нашим набором съесть можно было что угодно и было бы вкусно. И я, и Ромка действительно получали удовольствие от такой еды. По завершении трапезы мы обычно проводили по тридцать-сорок минут, покуривая где-нибудь на скамейке.

* * *

Где-то в начале второго курса у нас в группе выкристаллизовалась внутренняя команда, в каком-то смысле даже «орден», в состав которого вошли семь девчонок-красавиц: безудержная спорщица и весёлая выдумщица Ольга; высокая, утончённая Света; спокойная, рассудительная Надя — одноклассница моей Ирочки; огненно-рыжая, невысокая Таня; мои одноклассницы Нелля и Наташка; моя будущая жена Ира. И «три богатыря»: Ромка, Борька Оксман и я.

Надо отметить, что эта команда в чуть усеченном виде осталась дружна и через пять, и через десять, и даже через сорок лет после окончания института. Ольга, Света, Надя и Ира каждый год первого марта встречаются и отмечают приход весны, хотя жизнь их разбросала: Света живёт в Питере, Ольга в Москве, а Ира с Надей теперь в Риге, а было время — Ира в Лос-Анжелесе, а Надя в Торонто. Про нас с Ромкой всё станет понятно из этого повествования… И очень трудно сейчас, через сорок лет, сказать, есть ли у нас кто-то ближе, чем эта студенческая команда…

* * *

Пришло время познакомить с моей Ирой. Ира родилась на Колыме в посёлке Мяунджа. Её отец Петер Плаценис, латышский крестьянский парнишка 1929 года рождения, отказался жениться на девчонке с соседнего хутора, и она написала на него донос. Как результат — арест, 58-я статья, Колыма. В то же время офицер-дорожник из Херсона — Михаил Очаковский, участник войны — в ожидании гонений на евреев сам попросил назначение на Колыму в автодорожную часть. Это из серии «дальше тундры не пошлют». Когда в 1955 году Петер вышел из лагеря, он познакомился с дочкой Михаила Очаковского Викторией, и они поженились. В 1958 году у них родилась дочь Ирена — это моя Ирочка. До девяти лет Ирочка с родителями жила на Колыме, а в 1967 году вся Ирина семья переехала в Лиепаю — на родину Петера. В Лиепае Ира закончила физмат-школу, где сидела за одной партой с Надей. После окончания школы они вместе приехали в Ригу и поступили в РПИ на АСУ, где мы и встретились.

* * *

С благодарностью хочу написать об Ольгиных родителях. Она выросла на Камчатке, в семье знаменитого, даже легендарного подводника, капитана первого ранга Вячеслава Юрьевича Камышана и преподавателя политической экономии, окончившей МГУ, Нинель Павловны. Вячеслав Юрьевич окончил Военно-морскую ордена Ленина академию в Ленинграде и в 1961 году получил назначение на Камчатку. Ольга была младшей дочкой в семье. Старшая дочь Марина — психолог, также окончившая МГУ. В 1973 году Вячеслав Юрьевич получил новое назначение, и вся семья Камышан переехала в Ригу. Нинель Павловна преподавала нам политэкономию.

Эта замечательная семья в значительной мере стала родной для каждого из нас, а потом и наших детей. Очень многие важные для нас события праздновались в их квартире. Сначала мы, студенты, отмечали в этом гостеприимном и родном нам доме наши текущие праздники — окончание сессии или сдачу «Научного коммунизма». А через годы уже наши дети делали в этой квартире концерты или показывали кукольные спектакли. Мы могли обсуждать с Ольгиными родителями самые разные вопросы, как с очень близкими людьми. Да они и были очень близкими, родными. Навсегда запомнилось трепетное, даже в чём-то сакральное отношение Вячеслава Юрьевича к Дружбе — именно так, с большой буквы. Этот его неизменный тост: «За друзей!», а ещё его пожелание нам: «Любите друг друга такими, какие вы есть…» А как он пел Визборовскую — «Если я заболею, к врачам обращаться не стану»…

Сегодня можно с уверенностью сказать, что нам крупно повезло с Ольгиными родителями и они сыграли значительную роль в нашем становлении. Близкие отношения с ними у каждого из нас сохранились на всю жизнь…

* * *

Куратором нашей группы была Ирина Горобец — преподаватель математики. Я практически не посещал её лекции, так как программу первого курса мы прошли ещё в школе.

Закончился первый семестр, сессия, экзамен по математике. И вот я что-то отвечаю, всё просто. Она мне говорит:

— Хотя ты и пропускал мои занятия, но предмет знаешь. Давай зачётку, поставлю тебе хорошо…

— Почему хорошо, — спрашиваю, — я претендую на отлично.

Она, обалдев от моей наглости, говорит:

— Ты не ходил на многие лекции, и я не могу поставить тебе отлично.

Тут я начал бухтеть:

— На экзамене идёт проверка знаний, а не посещаемости. Прошу дать мне дополнительные задачи.

После, наверное, третьей решённой дополнительной задачи она мне ставит отлично, и с тех пор года два я получал у неё отлично автоматом. Это меня и подвело. Я совсем забросил этот предмет, а багаж, наработанный в школе, закончился где-то в середине второго курса. И вот на третьем курсе я не получаю экзамен автоматом и вытаскиваю вопрос о Гильбертовом пространстве — оказывается, мы и это уже изучили… Я понимаю, что экзамен мне не сдать, прошу назначить пересдачу, после чего несколько дней и ночей живу в математике, навёрстываю всё, что упустил, и в итоге иду и получаю привычную оценку отлично. С тех пор я математику не пропускал.

* * *

Был ещё у нас удивительный предмет — теория автоматического управления (ТАУ), а может, это был не предмет удивительный, а преподаватель — Димо Стефанович Кристинков. Замечательный, общительный, весёлый мужчина болгарских кровей. Как-то в самом начале семестра, когда ТАУ только появился в нашей программе, он проводил первый семинар. Написал какой-то дикий интеграл на доске и предложил отчаянным его взять. Я — отчаянный, вышел к доске, долго пыхтел, но безуспешно, однако Димо Стефанович отметил, что я выступал на семинаре.

По программе мы должны были сдавать и зачёт, и экзамен по этому дивному предмету. В конце семестра я поднимаю руку и говорю:

— Димо Стефанович, я как староста волнуюсь и за студентов своей группы, и за преподавателей. И поэтому хочу предложить вариант, который поможет уменьшить вашу нагрузку и психологическое напряжение студентов, а именно предлагаю всем, кто выступал на семинарах, поставить зачёт автоматом как наиболее активной части группы.

Димо Стефанович внимательно выслушал меня, а потом согласился — по-моему, с радостью. Через неделю я поднял руку и выступил опять, с предложением поставить экзамен автоматом тем, кто освобожден от зачёта, объяснив, что это было бы логично, так как зачёт автоматом сам по себе предполагает достойное знание предмета. И он опять со мной согласился. Так я и изучал ТАУ: на первом семинаре каждого семестра я выходил к доске, иногда удачно, иногда не очень, но в итоге имел экзамен автоматом. Дошло до того, что, окончив курс ТАУ, я понял, что ни разу не открывал и даже в глаза не видел учебника по этому предмету. И всё бы было хорошо, но на четвёртом курсе я женился на Ирине, и в этот раз Димо Стефанович мне не поставил экзамен автоматом. На мой вопрос он мне ответил, что теперь я обязан присутствовать, чтобы помочь Ирине…. Это было нечто: Ира давно сдала и вышла, а я всё сидел как баран над листочками и что-то там решал. Мой ответ был жалким и постыдным… Димо Стефанович посмотрел мне в глаза и, еле сдерживая смех, сказал, что может мне поставить максимум пять с минусом, хотя мы оба понимали, что мой ответ не тянет и на двойку…

* * *

Физика. Валтерс — замечательный, прекрасно знающий предмет и уважающий студентов преподаватель. Он славился тем, что у него невозможно было списать. Но мне удалось. На экзамене мне попался вопрос, в котором была огромная эмпирическая формула, которую нельзя вывести — её надо помнить, а это просто невозможно. Я, сидя за столом, роняю ручку, нагибаюсь за ней и там, под столом, со всей дури бью себя кулаком в нос. Я с восьмого класса занимаюсь боксом и боли особенно не чувствую. Из носа хлынула кровь — чего я и добивался. Вылезаю из-под парты весь в крови и тихо, вежливо спрашиваю:

— Можно выйти?

— Конечно! — почти кричит преподаватель.

И вот я за дверью в коридоре, сердобольные девчонки мне протягивают носовые платки, а я судорожно хватаюсь за учебник, нахожу нужную формулу и, утеревшись, возвращаюсь в аудиторию и записываю на лист стоящую перед глазами формулу.

* * *

На первом курсе был предмет начертательная геометрия. Я бы ничего о нём и не говорил, если бы не забавный случай. Была у нас в группе симпатичная девочка Майя. А в начертательной геометрии бывают задачки, когда необходимо показать чертежи объекта в трёх проекциях. И я до сих пор помню консультацию по начерталке, на которой Майя просит преподавателя объяснить ей про три проекции отрезка прямой. Преподаватель долго, терпеливо и понятно, с примерами объясняет, как от отрезка прямой на одну из плоскостей получается такая проекция в виде отрезка или точки (если он перпендикулярен данной плоскости), на другую — вторая проекция, а на третью — третья. После долгого и подробного объяснения преподаватель спрашивает у Майи, поняла ли она.

— Поняла, — отвечает Майя и тут же спрашивает: — Но почему у нас отрезок был один, а теперь уже три?

Ну и для закрепления. Идёт экзамен по ТММ — теория машин и механизмов, этакий упрощённый вариант сопромата. Там есть такой тип крепления — «ласточкин хвост», это когда на одной детали есть паз в виде трапеции, а на другой — шип такой же формы. Если вставить шип в паз, то вынуть простым выдёргиванием не получится. Мы сидим в аудитории и ждём своей очереди на сдачу экзамена. Ко мне подходит Майя и просит, чтобы я ей объяснил принцип работы этого крепления. Я объяснил, нарисовал, спросил, понятно ли.

— Да, спасибо, — ответила она.

Подошла наша очередь сдавать экзамен. Зашли, вытянули билеты. Сидим, готовимся. Майя начинает отвечать. Когда она закончила, преподаватель говорит:

— Что-то я не могу определиться, что ставить тебе, Майя, — удовлетворительно или хорошо. Давай сделаем так: пусть кто-то из аудитории задаст тебе вопрос по предмету, и если ты ответишь, то получаешь хорошо.

Конечно же, я сразу поднимаю руку и прошу объяснить принцип крепления «ласточкин хвост» — мы же только десять минут назад с ней это обсуждали. Майя отвечает, что она не знает, как выглядит это крепление… и вроде бы даже обиделась на меня.

* * *

Политэкономия социализма. Феерический предмет, в котором, по-моему, никто ничего не понимает, но идёт игра в серьёзность и важность данного предмета. А вот преподаватель — отличная женщина по фамилии Рыжова. Курит в перерывах вместе с нами, рассказывает анекдоты и смеётся над нашими, в общем — своя. По этому удивительному предмету организовали олимпиаду, и я, непонятно с какого перепуга, решил в ней участвовать. Списал все три вопроса из трёх у соседей: первый вопрос списал у очкарика справа от меня, второй у соседки слева, а третий, по-моему, и сам знал, но удостоверился, что прав, прочитав ответ соседки сзади. Сдали работы, и выяснилось, что мне опять повезло: я удачно списал ответы, оказавшиеся правильными, и в итоге попал в пятёрку лучших знатоков политэкономии социализма. Рыжова в связи с этим поставила мне экзамен автоматом. И вот в конце декабря у нас в группе экзамен по политэкономии социализма. Экзамен проходит в основном здании РПИ на Ленина, 1, это на площади Латышских стрелков. Прямо посередине площади стоит громадный (тринадцать метров в высоту) гранитный памятник — на высоченном постаменте плечом к плечу, спина к спине стоят три гигантских гранитных стрелка. Сидим в коридоре, ждём, когда Ира пойдёт сдавать. Вдруг в нашу аудиторию заходит проректор института и минут через пять выходит оттуда довольный. Вслед за ним в коридоре появляется наш преподаватель Рыжова и, увидев меня, говорит:

— Кадиш, как хорошо, что ты здесь. У тебя же автомат, тебе сдавать не надо, поэтому пойди возьми ведро с водой и швабру и иди помой памятник стрелкам. Дело в том, что завтра на площади какое-то важное мероприятие, а памятник весь расписан всякими «Маня + Саня» и ещё хуже. Приходил проректор и попросил помыть…

Я отвечаю, что всё понимаю и рад бы помочь, но не могу…

— Почему?

— Я здесь, чтобы за Иру волноваться, ей сейчас экзамен вам сдавать.

— Я буду за неё волноваться, иди спокойно, — гово-

рит она.

— Нет, вы так не сможете, я же на отлично волнуюсь! — говорю я, глядя ей в глаза.

— Всё поняла. Иди!

На улице холод, снег… Идиот с «дымящимся» ведром и шваброй вымыл памятник стрелкам, а Ира получила отлично.

Памятник Латышским стрелкам

* * *

Был у нас уникальный предмет — теория информатики, и преподавал её потрясающий тип с нашей кафедры автоматизированных систем управления (АСУ), назовём его Тупенков. Он был кандидатом каких-то наук, но удивительно тупым и без малейших просветов. Практические занятия проводились на весь поток, то есть на четыре группы ФАВТа: Прикладная математика, ЭВМ, АСУ и Автоматика и телемеханика. Контрольные проводились следующим образом. В огромную аудиторию — чаще всего в амфитеатр на Энергетическом факультете — по сигналу запускались студенты всех четырёх групп. На столах заранее были разложены «лицом вниз» листы с задачами. Все заходили и стояли каждый перед своим столом. Садились и открывали задачи только по общей команде. Если сел или перевернул листок самовольно — изгонялся из аудитории и считалось, что задачи, написанные на листке, ты не решил и теперь твой долг увеличивался вдвое, то есть если на листке было три задачи, а ты его открыл без команды, то теперь должен решить шесть. Если по итогам контрольной решил две из трёх, то твой долг становился — две задачи. Так продолжалось целый семестр. Конечно, мы не принимали во внимание этого идиота и его метод, но в декабре перед самым зачётом вдруг выяснилось, что у меня и у Джины огромный долг — больше двухсот задач у каждого. Понятно, что в такой ситуации сдать зачёт проблематично… Мы выяснили, когда у Тупенкова поздняя консультация. Пришли вдвоём к самому её завершению. Вечер, на улице зима, темно. Здание факультета уже практически пустое. На верхнем этаже в аудитории передние ряды столов были подготовлены для студентов, а на остальных были поставлены стулья ножками вверх (наверное, для облегчения работы приходящей поздно вечером уборщицы). Дождавшись, когда последний из студентов ушёл и Тупенков начал собирать свои вещи, мы вошли в аудиторию, молча подошли каждый к перевёрнутому стулу, отломали от него по деревянной ножке. Тупенков очень удивился, а мы направились к нему, постукивая деревянной ножкой по ладони левой руки и пристально глядя ему в глаза. Он на самом деле испугался и срывающимся голосом закричал:

— Зачем вы здесь?!

Мы спокойно ответили, что пришли сдавать зачёт досрочно, и положили на стол перед ним наши зачётки. Он с облегчением выдохнул и так же молча поставил нам зачёты.

* * *

Была ещё потрясающая дисциплина, называвшаяся дискретная математика. Под этим названием были сгруппированы математическая логика, теория множеств, теория графов и что-то ещё. Как позже покажет жизнь, этот предмет был мне наиболее необходим, но, как известно, отношение к дисциплине во многом зависит от преподавателя. В этом смысле дискретной математике не повезло. Читал её нам молодой, высокий самовлюблённый нарцисс по фамилии Вовси. Он презрительно относился к людям (а может, только к студентам), его боялись и не любили. И, соответственно, не любили и дискретную математику. Как её сдавать, мы не представляли, и когда я, как староста группы, формировал график экзаменов, то отвёл на подготовку к дискретной математике только три дня — это минимальный допустимый срок. Сначала все набросились на меня, мол, очень мало времени, не успеем подготовиться, но в итоге стало понятно, что даже если бы было выделено тридцать дней — мало что изменилось бы.

Сам экзамен — тоже отдельная песня. Мы сдавали в какой-то аудитории, в которую не закрывалась дверь, и для того, чтобы её закрыть, надо было вставить между створками тряпку и сильно потянуть дверь на себя — тогда она держалась. На всём этаже стояла нереальная тишина. Так же тихо и в аудитории, где мы сидим и готовимся к ответам. Тут, предварительно постучав, заходит Вовка Сивцевич, наш заместитель старосты, вставляет тряпку в дверь, чтобы её закрыть, и рывком дёргает ручку на себя, при этом от волнения и нервного напряжения из него вырывается дикий крик. Он, как обычно, становится пунцовым и садится на свободное место. В момент крика многие из присутствующих рефлекторно прикрыли головы руками — это иллюстрация атмосферы экзамена. Выходит сдавать Ромка. Вовси берёт зачётку, читает его отчество и говорит, что его тестя зовут так же, как Ромкиного отца. И предлагает тройку за такое совпадение. Ромка тут же с радостью соглашается и исчезает из аудитории, унося вожделенный «уд.» в зачётке. Моя очередь. Подхожу, сажусь, кладу на стол исписанные листы. Вовси смотрит на меня, я — в пол. Он говорит: «Кажется, вам до фонаря мой предмет?» Я медленно киваю. Вовси спрашивает: «И я?» — такой же молчаливый кивок. Он без звука ставит «уд.» и отдаёт мне зачётку.

Но, похоже, и ему на этих экзаменах было несладко. Вышла отвечать какая-то наша девушка и отдала ему исписанные листы. Он схватил ручку и стал судорожно зачёркивать её писанину, разрывая бумагу и приговаривая: «Всё неправильно, всё неправильно!»

* * *

На факультете автоматики и вычислительной техники важной частью нашего обучения были языки программирования. «Сильный» преподаватель был по PL/1 — пожилой дядечка приходил на лекцию с длиннющим свитком, исписанным конструкциями языка программирования, и специальным устройством, на верхней горизонтальной планке которого он закреплял рулон, а вторую часть свитка надевал на нижнюю горизонтальную планку с ручкой. Выглядело это как Тора в синагоге. Затем он поворачивался к аудитории спиной и, что-то бормоча себе под нос так тихо, что даже на первом ряду было не разобрать, что он там говорит, медленно вращал ручку нижней планки, приводя в движение свою сложную конструкцию и предполагая, что мы успеваем записать или хотя бы прочитать то, что там на свитке написано достаточно мелким шрифтом.

Правда, на следующий семестр пришла настоящая профи — профессор Зайцева, которая очень неплохо научила нас всех PL/1.

* * *

Ещё запомнился предмет охрана труда. Он вроде понятный и несложный, но как-то так получилось, что преподаватель по фамилии Цыганов почему-то невзлюбил меня и Ромку. По этому предмету надо было сдать зачёт. Скоро сессия, а у нас с Ромкой уже по две или три неудачных попытки его сдать. Ну не читали мы ничего по этому предмету. А время поджимает. Надо сдавать. Готовимся, чтобы завтра уж наверняка закончить с ним.

В то время мне очень нравился анекдот про японца, я должен его рассказать.

Стоит на автобусной остановке негр. А невдалеке мужик пристально на него смотрит. Подходит и, извиняясь, спрашивает:

— Простите, вы японец?

Негр отвечает:

— Нет, я негр.

— Извините, — говорит мужик и отходит.

Через какое-то время всё повторяется, и так несколько раз. Наконец, мужик решительным шагом практически подбегает к негру и с надрывом, сжав кулаки и глядя на него налившимися кровью глазами, снова спрашивает:

— ТЫ ЯПОНЕЦ?!

— Да, я японец, — испуганно и обречённо отвечает тот.

— Страшно на негра похож! — говорит мужик.

Вроде бы ерунда, но тогда мне очень нравился этот анекдот, и я не уставал ржать над ним.

Я вытянул билет, который хорошо знал. Подготовился, сел рядом с преподавателем за стол и собрался блестяще ответить и забыть и Цыганова, и его предмет навсегда. Но прямо впритык к преподавательскому столу за партой сидел Ромка и готовился к зачёту. Только я собрался начать свой ответ, он тихо, но внятно спросил у меня: «Ты японец?» Как я ржал! Взахлёб!

Цыганов меня, конечно, выгнал, и мне пришлось сдавать зачёт ещё раз.

* * *

Английский язык нам преподавал какой-то странный дядечка, обиженный на весь мир и, очевидно, не любивший ни студентов, ни свой предмет. В ответ от нас, конечно же, получал соответствующее отношение.

Как-то на одном из первых занятий он вызвал Сашку Бондарева из группы ЭВМ и стал с ним о чём-то беседовать на английском. Через несколько минут преподаватель при всех говорит ему:

— Ну у вас и акцент. Это в какой же глуши надо родиться, чтобы так коверкать английский язык! Где вы родились? — задаёт он вопрос Саше. При полной аудитории этот, с позволения сказать, «преподаватель» вот так примитивно пытается унизить студента. На что улыбающийся Сашка отвечает:

— Я родился в Лондоне — столице Великобритании.

У нашего «дорогого» преподавателя аж лицо перекосило в какой-то жуткой гримасе и он, срываясь на крик, переходящий в ультразвук, выдал:

— Прекратите надо мной издеваться, в каком Лондоне! Что за чушь!

Так получилось, что у Сашки с собой был паспорт, он его достал и вслух громко прочитал:

— Место рождения: город Лондон, Великобритания, — и передал документ преподавателю.

В аудитории установилась напряжённая тишина. «Англичанин», прочитав эту надпись в паспорте, поднял растерянный взгляд на аудиторию и встретился с десятками торжествующих глаз нелюбимых им студентов. И только после занятия мы узнали, что Сашка действительно родился в Лондоне, в семье дипломатического работника, и в раннем детстве вместе с родителями вернулся в Союз.

* * *

Как-то осенью мы с ребятами немного опоздали на занятие по английскому языку. Каково же было наше приятное удивление, когда, войдя в аудиторию, мы вместо нелюбимого монстра увидели молоденькую миловидную девушку-преподавателя, которая почему-то замещала его. Она только что сформулировала задание — надо было рассказать историю на тему «Как я провёл лето». Я, конечно же, вызвался отвечать. Накануне кто-то приносил ко мне домой альбом Маккартни «Рэм», на обложке которого была фотография Пола, держащего за рога здоровенного барана. Я знал, что сочинялся альбом на ферме Хай Парк в заброшенном местечке в Шотландии, в шестистах милях от Лондона, где когда-то жил известный писатель Роберт Льюис Стивенсон. Я вышел к доске и начал отвечать. «Остапа несло», я рассказывал, что всё лето провёл на ферме Хай Парк в гостях у моих близких друзей Пола и Линды Маккартни. Мы жили в простом деревенском доме, где даже пола не было, струганные доски были брошены прямо на землю. Мы пасли коров и баранов, а вечером, сидя у костра, Пол играл на гитаре, и мы вместе с ним пели старые добрые песни «Битлов» под местный эль. И дальше я плавно переходил к песням и точно пересказывал их содержание, так как с детства практически наизусть знал слова большинства песен The Beatles. Надо сказать, что во время моего сольного выступления в аудитории установилась необычайная тишина, потому что все присутствующие заинтересовались условиями жизни Маккартни в деревне и сюжетом повествования, который выстраивался прямо здесь, в реальном времени. Девушка-преподаватель не знала, как себя вести: с одной стороны, надо порадоваться за меня — как я интересно провёл лето, с какими замечательными людьми пообщался, как описал на английском языке условия сельской жизни в глухом шотландском уголке и как много и подробно могу рассказать о песнях «Битлов», а с другой стороны, она нас видела первый раз и не знала, это художественный вымысел или всё же маловероятная, но настоящая история. В итоге она поставила мне отлично.

А через какое-то время вернулся наш обиженный дядечка, и мы опять ходили на английский безо всякого желания и удовольствия.

* * *

Но были у нас и замечательные преподаватели, настоящие профессионалы, влюблённые в свой предмет, которым действительно нравилось лепить настоящих специалистов из сырых мягких заготовок. Наверное, просто перечислю некоторых из них. К сожалению, у нас не всегда сразу хватало мозгов, чтобы понять, кто есть кто, но время потом всё разложило по полочкам, и, повзрослев, мы уже точно понимали, кому обязаны знаниями, отношением к жизни, тем, что мы — это мы.

Валтерс. Физик. Глубоко порядочный человек, который был влюблён в физику и очень бережно нам преподавал её.

Усанов — человек-оркестр, заполнявший собой всё пространство. Преподавал нам импульсную технику. Он нам привил интерес и симпатию к столь далёкому от нашей специализации предмету.

Об Ирине Горобец, кураторе нашей группы (в школьной терминологии это классный руководитель), я уже писал.

Пекка — удивительный мужчина, человек со стеклянным глазом, протезами руки и ноги, — преподавал нам теорию вероятности, и я должен сказать, что практически все мы очень неплохо освоили эту дисциплину.

Феоктистов с энергетического факультета преподавал нам длинные линии. Предмет оказался интересным, со своим математическим аппаратом, красивыми задачами и очень обаятельным преподавателем. Правда, один раз он меня персонально «расстроил». Экзамен по его предмету был назначен на 31 декабря, то есть на Новый год. Пришлось готовиться все предновогодние дни. Предмет, конечно, интересный, но весь город украшен, праздник носится в воздухе, люди отдыхают и веселятся, а мы грызём гранит науки. Какой идиот назначил экзамен на 31 декабря, я вам не скажу, хотя составление их расписания на каждую сессию было прямой обязанностью старосты (то есть моей).

И вот мы приходим на экзамен, а он мне и говорит:

— Борис, а ты зачем пришёл? У тебя же автомат, я что, тебе не сообщил?

Нет, блин, не сообщил! Вроде как подарок на Новый год, но я чувствовал себя обманутым — готовился к экзамену практически в праздничные дни, имея автомат.

* * *

После третьего курса мы с Ирой устроились летом в пионерский лагерь «Авиатор» в Юрмале. Ира работала пионервожатой, а я — плавруком, то есть человеком, отвечающим за пионеров во время купания. Пионерский лагерь находился в сосновом лесу прямо на дюне и представлял собой огороженную территорию, на которой располагались несколько довольно крупных деревянных корпусов (самый большой — столовая) и немного совсем маленьких двух — и трёхкомнатных домиков для проживания персонала. Моим соседом по комнате был музыкальный руководитель Александр — длинноволосый парень года на три старше меня, виртуозно игравший на аккордеоне и бывший большим любителем крепких напитков. Так что эта смена в пионерском лагере стала серьёзным испытанием для моей печени.

В обязанности плаврука входило купать ребят в море, отряд за отрядом, и при этом следить, чтобы никто не утонул. Сначала я по неопытности думал, что никаких проблем быть не может: все взрослые, все всё понимают. Но не тут-то было. Первое же купание стоило мне кучи нервов — все расползались в воде так, что их невозможно было охватить взглядом, особо продвинутые уплывали куда-то очень далеко, а когда приходило время выбираться на берег, чтобы дать возможность другим отрядам искупаться, то процесс выползания пионеров очень затягивался. Тогда я установил жёсткие правила, которые действовали со второго дня и до окончания смены. Я первый заходил в море и отправлялся на глубину, где мне по горло, обозначая своей головой заградительный буй, за который заходить или заплывать — запрещалось. После этого я давал команду и отряд начинал купаться. Когда приходило время смены ребят, я громко свистел и быстро шёл к берегу. Кто из купающихся выходил из моря после меня, следующее купание проводил на берегу в качестве наказания Дальше всё то же самое я проделывал с очередным отрядом. Нервничать я перестал, так как процесс купания стал очень регламентированным и без сюрпризов, но через несколько дней такого перманентного нахождения в воде Рижского залива я прилично простудился. Правда и погода на недельку испортилась, так что пока я выздоравливал, в основном пользуясь крепкими «лекарствами» музрука Александра, ребята всё равно не купались.

Один раз в лагерь приехал проведать нас с Ирой Борька Оксман. Как он нас искал — это отдельная история: он почему-то решил, что наш лагерь называется не «Авиатор», а «Истребитель», и искал такой…

По ночам я с пионерами из старшего отряда ходил на охоту за яблоками в соседние сады, вспоминая свой бесценный многолетний опыт присвоения чужого урожая в Севастополе. Мне было чему научить пионеров.

* * *

Когда пришла потребность в «занятиях наукой», я отправился на нашу кафедру и стал выяснять, кто там чем занимается. Меня очень заинтересовали работы Александра Алексеева — молодого сотрудника кафедры, буквально на три-пять лет старше меня. Он занимался обучением компьютеров — можно сказать, что это были зачатки искусственного интеллекта. Особое место в его исследованиях в качестве инструмента занимала дисциплина, называемая нечёткая логика (fuzzy logic). Меня это очень заинтересовало, а позже увлекло, и я стал работать с Александром. Формально он не был моим преподавателем, но, безусловно, внёс свой вклад в моё становление.

Заместителем декана нашего факультета был Юрий Иванович Толуев — замечательный дядька с кафедры АСУ. Насколько мне известно, он был первым, кто привёз в СССР язык моделирования систем массового обслуживания под названием GPSS (general purpose simulation system^[1]) и организовал у нас в РПИ курс «Имитационное моделирование». И это были мы, и всё это благодаря Юрию Ивановичу. Он зажёг во многих из нас интерес к своему предмету.

В конце четвёртого курса, где-то весной 1979 года, надо было определяться с местом практики и написания дипломной работы, да и о будущем распределении пора было начинать думать. К нам в институт приходили представители разных организаций, рассказывали, почему у них лучшие предприятия для молодых специалистов, и всячески заманивали к себе нас — будущих инженеров.

* * *

По совету Светки я пошёл в НИИ Планирования Госплана Латвийской ССР к заведующему сектором Мише Фабриканту.

Мы сразу сблизились и очень быстро договорились, что практику и, скорее всего, диплом я буду делать у него. Миша знал Толуева и знал GPSS, поэтому было решено, что именно имитационное моделирование вычислительной системы и будет моей преддипломной практикой, а впоследствии — темой диплома.

Надо сказать пару слов о НИИ Планирования (НИИП). Новый шестиэтажный дом в самом центре Риги. Режимная организация, на входе — пост милиции. В здании расположен ГВЦ КП (Главный вычислительный центр коллективного пользования) — такая непривычная аббревиатура с ещё более необычной расшифровкой в то время звучала просто магически. На втором и третьем этажах располагались машинные залы. На втором стояли система АСВТ и ЕС ЭВМ. На третьем — вычислительная система Siemens, недавно привезённая из ФРГ. Внутри НИИП был Храм Науки — по крайней мере, так мне казалось.

Я начал писать модель системы Siemens на GPSS, было очень интересно. Потом выяснилось, что в Новосибирском Академгородке в помещениях НГУ будет проводиться конкурс дипломных работ по всему СССР. Я отправил тезисы, и мне предложили участвовать. Так я попал на Всесоюзный конкурс, или олимпиаду дипломных работ, проводимый в Академгородке Новосибирска.

Прилетел туда в самом начале весны 1980 года. Ещё лежал снег. Жили в общежитии университета вместе с местными студентами. Тоже своя специфика. Например, вечером садились за стол, в центре ставилась кастрюля, в которую выливалось четыре-шесть бутылок портвейна Агдам и десять-двенадцать бутылок пива. Всё это тщательно перемешивалось, рядом ставился котелок варёной картошки и нарезанная колбаса. Так и ели. Больше я такого нигде и никогда не видел. Ещё поразили «дрессированные» тараканы. Где-то в середине вечера один из постоянных жителей проникновенно говорил: «Артур, выходи!» — и из-под плинтуса выползал здоровенный таракан. Не могу найти объяснения этому, не думаю, что таракан знал, что его зовут Артур и что это именно его вызывают, но эффект был потрясающий.

В культурную программу входила поездка в сам Новосибирск, где в здании цирка происходил финал КВН города. Это было моё первое очное посещение КВН. И через день был какой-то самодеятельный концерт в Доме учёных в Академгородке. В том самом Доме учёных, где была исполнена песня Юрия Кукина «Город», которая стала гимном Академгородка:

Странные люди заполнили весь этот город,

Мысли у них поперёк и слова поперёк,

И в разговорах они признают только споры,

И никуда не выходит оттуда дорог…

В перерыве между Агдамом с пивом, КВНом и концертом в Доме учёных произошла, собственно, олимпиада. Я со своей имитационной моделью занял второе место, чему действительно был рад: всё же это второе место в олимпиаде дипломов со всего СССР! В последний день, на торжественном заседании поздравлял участников академик Аганбегян. Он всех поблагодарил и сказал, что занявшие призовые места, кроме грамот, получат в подарок книги, многие из которых с подписью автора. Каково же было моё изумление, когда я среди прочих получил книгу И. С. Тургенева «Стихи в прозе», внутри которой было написано: «Победителю Всесоюзной олимпиады…» — вот такая «подпись от автора».

Распределение

В те времена каждый советский студент, окончив учебное заведение, должен был отработать не менее трёх лет там, куда его отправит по распределению государство.

Через пару недель после моего возвращения из Новосибирска у нас на факультете и в частности у нас в группе проходило предварительное распределение. Это сбор, на котором присутствуют студенты, руководство факультета в лице декана, куратор группы и представители организаций, направивших заявки на молодых специалистов год назад с целью заполучить их сразу после окончания института. И тут Мой Мир мне подарил ещё одного героя — это был декан нашего факультета, двухметровый гигант, голубоглазый красавец, блондин с вьющимися волосами — одним словом, воплощённый идеальный ариец. Звали его Гирт Вульф. В жизни мы с ним практически не пересекались. Надо сказать, что уже тогда в институте сосуществовало два мира: русский и латышский, со своими студентами и преподавателями. Изредка эти миры пересекались: студенты — в колхозах или в военных лагерях, а преподаватели иногда читали лекции другому потоку. Так что о Вульфе, кроме того, что он идеал арийца и наш декан, я ничего не знал.

Начальником отдела кадров НИИ Планирования был товарищ Иван Степанович Егоров. Раньше он был начальником какой-то исправительной колонии или ГУЛАГа (так говорили), но об этом я узнал гораздо позже.

Я был вторым по успеваемости, и для меня было кристально ясно, куда я хочу распределиться, — конечно, в НИИ Планирования, где я уже практически закончил диплом, который был очень высоко оценён в Новосибирске, и я собирался продолжать эту интересную работу с целью последующего углубления в науку.

Если не думать о занятиях наукой, то НИИ Планирования был совсем незавидным местом работы — закрытый, охраняемый, практически режимный объект с минимально допустимой зарплатой для молодого специалиста в сто двадцать рублей. Ира, например, распределилась в РНИИРП (Рижский НИИ радиоизотопного приборостроения) — да, объект режимный, но московского подчинения, то есть в перспективе командировки в Москву, да и начальная зарплата сто пятьдесят рублей плюс двадцать процентов, то есть сто восемьдесят рублей в месяц — сумасшедшие деньги по тем временам!

Я обратил внимание, что Егоров подходит к разным парням из нашей группы и рассказывает им о прелестях НИИ Планирования (если такие были), пытаясь привлечь их на работу, и совершенно игнорирует меня. Я даже сам подойти к нему не смог, он как-то неуловимо исчезал.

Итак, началась процедура предварительного распределения. Вызывают студента, он говорит, куда бы хотел пойти работать, после чего слово предоставляется представителю названной им организации и другим желающим «охотникам за головами». После короткого обсуждения фиксируется, куда планирует распределиться студент. Меня вызвали, я вышел и сразу сказал, что я прохожу практику в НИИ Планирования у Михаила Фабриканта, что моя работа, проделанная под его руководством, заняла второе место в СССР и что я собираюсь продолжать эту работу и поэтому хочу распределиться в НИИ Планирования.

Тут с места вскакивает Егоров и почти кричит, что «Абрамович» им не подойдёт! И вот тогда из-за стола медленно и величественно поднимается во весь свой двухметровый рост Вульф и громко, практически рыча, заявляет низкорослому Егорову, не отводя от него своего стеклянного взгляда (точно удав Каа из «Маугли»):

— А вас никто не спрашивал! Сядьте на место! Будет нужно — спросим!

Обалдели все.

В НИИ Планирования никто, кроме меня, не захотел.

На следующий день я встретился с Мишей Фабрикантом и всё ему рассказал. Он загрустил. Объяснил мне, в чём тут дело. Оказывается, за полгода до описываемых событий один из сотрудников НИИ Планирования уезжал в Израиль и, как положено, его исключили из комсомола и на собрании пожурили, мол, он плохой, бросает Родину и тому подобное, — обычная рутинная процедура. Так этот идиот обиделся и, уходя, уничтожил всю базу данных чего-то важного — или классификатора капитального строительства, или населения, не суть. Но администрация при слове «еврей» или мутном пятом пункте сатанела.

Миша честно мне сказал, что не может мне помочь в данной ситуации и знает только одного человека, который, наверное, способен принять меня на работу в НИИ Планирования при таком раскладе. Так я познакомился с Асей Марковной Маргулис, которая работала заведующей сектором в отделе информационного обеспечения и сыграла огромную роль в моём становлении. Она была кандидатом технических наук, плотно работала с Москвой, с ГВЦ Госплана Союза. Была членом редколлегии всесоюзного журнала «Классификаторы и документы» и прочее, и прочее, и прочее. Что и говорить, Ася Марковна была глыба.

Я перешёл к ней в отдел информационного обеспечения, где познакомился с Женькой Шихманом, с которым мы поддерживаем близкие отношения и по сей день — уже более сорока лет. Через какое-то время начальник отдела кадров, мой «любимый» Иван Степанович Егоров ушёл в отпуск. Тогда-то Ася Марковна пошла к заместителю директора НИИ Планирования Роберту Сомсу и сказала, что ей для того, чтобы успеть сдать какой-то союзный проект в срок, необходимо срочно принять меня на работу. Через день я был зачислен в штат, а ещё через пару дней получил пропуск — очень солидное красное удостоверение, которое до сих пор у меня хранится. Всё это — ещё будучи студентом, где-то в начале мая 1980 года. Защита диплома должна быть в самом конце месяца, потом военные лагеря и только в сентябре — нормальный плановый выход на работу.

В конце мая, перед защитой диплома, на окончательном распределении декан Вульф вызвал меня к доске и спросил, куда бы я хотел пойти работать. «В НИИ Планирования», — ответил я. Тогда Вульф дал слово Егорову, тот вскочил и ледяным тоном сказал, что этот молодой человек им не подходит. На что я вынул из кармана служебное удостоверение НИИ Планирования и сказал, что я там уже работаю на полную ставку. Надо было видеть выражение лица Егорова, и теперь совершенно понятно его удивительно «чуткое и нежное» отношение ко мне до самого окончания его трудовой карьеры в НИИП. С другой стороны, это даже хорошо: как щука в пруду, чтобы карась не дремал. Карась в данной ситуации — это я.

Стройотряд

После второго курса, летом 1977 года, мы поехали в стройотряд. Он назывался «Гайсма», что означает «свет». В него собрались ребята из АСУ, Прикладной математики и ЭВМ. Располагался стройотряд в посёлке Лиепа, километрах в шести за городом Цесис. Там находился завод по производству кирпичей и дренажных труб. Командиром был Сашка Копытов, а комиссаром, по-моему, его девчонка — Света Молоток.

Сначала на место отправилась небольшая группа квартирьеров, человек шесть-семь. Нашей задачей было подготовить всё к приезду отряда. В первый же день мы — квартирьеры — напились до полной потери сознания, ну, по крайней мере, я именно так. Потом мне рассказывали, что я ходил по несчастному посёлку с криками, что мы мушкетёры, а я д’Артаньян… Потом выяснилось, что весь этот посёлок — место вольного поселения бывших зеков, и в общем-то нам крупно повезло, что на нас не обратили внимания в тот вечер. Несколько дней квартирьеры обустраивали спальни в школе, собирали и расставляли кровати и так далее. Девчонки спали на втором этаже, ребята — на первом этаже в большом классе, а мы, квартирьеры, в маленькой комнатке в стороне от всех.

Был шанс, что Ира приедет на день раньше всех остальных, и я ходил её встречать на станцию… Шёл дождь, поезд пришёл и ушёл, из него никто не вышел, и я, мокрый и грустный, поплёлся по лужам обратно в школу. И даже написал какой-то отчаянный стих о том, как я её встречал, а она не приехала… А на следующий день, шестого июля, прибыли все наши стройотрядовцы. С тех пор мы с Ирой отмечаем этот день как начало наших отношений. Я встретил её, и мы ушли на какой-то луг, полный полевых цветов, валялись в траве, целовались и любовались бесконечным куполом неба с редкими проплывающими облаками.

Надо сказать, что врачи не хотели пускать Иру в стройотряд из-за риска совсем лишиться зрения, но мы их уговорили, пообещав, что Ира будет избегать нагрузок… И действительно, в первые дни подбирали очень лёгкие задания: например, на обесточенной подстанции надо было вывинтить контакты, промыть их спиртом и затем завинтить обратно — простая работа, не требующая физических усилий.

Но через несколько дней Ира и еще четыре девочки разгрузили грузовик с кирпичом. Как потом выяснилось, там было одиннадцать тонн. Щадящий режим…

Мы с Ромкой очень серьёзно готовились к стройотряду: ходили в строительный техникум на занятия бетонщиков, даже сдали какой-то зачёт и получили удостоверения. У обучения был только один недостаток: мы никогда не видели бетона, все занятия были исключительно теоретическими.

И вот картина в первые дни в стройотряде: Ира чистит спиртом контакты на подстанции, Ромка и я в новых хрустящих комбинезонах и в сапогах сидим рядом с Ирой и болтаем. Нам сказали, что сегодня должны подвезти бетон. Его-то мы и ждём. За окном как из ведра льёт дождь. Вдруг открывается дверь и появляется какой-то мужик с криком:

— Кто здесь бетонщики? На выход!

Мы выходим в дождь, подходим к его грузовику и стоим. Он как-то подозрительно смотрит на нас и спрашивает:

— Чего вы ждёте?

А мы в ответ:

— А где бетон?

Он, изменившись в лице:

— Вы на нём стоите…

Но со временем мы очень многому научились: и валили вековые сосны, освобождая место для строительства кирпичного дома-конторы очистных сооружений, и строили сам этот домик, то есть освоили на вполне приличном уровне укладку кирпича, и бетонировали стоянку для автотранспорта, и много чего ещё.

Лес я валил в основном с Сашкой Чернышовым. Однажды подрубили сосну, и она, падая, порвала линию электропередач. Завод обесточен. Мы продолжаем валить лес. Подрубили очередную сосну, и когда она уже поехала, увидели мужичка, весело шагающего по дороге к нам. Верхушка сосны упала буквально в двух-трёх метрах от него. Он очень побледнел и долго не мог ничего сказать. Чуть позже выяснилось, что это электрик, пришедший решать вопрос с обрывом линии. А тут его так встретили дикие лесорубы…

* * *

Однажды мы с Ромкой решили подзаработать и остались в ночь на халтуру. Вообще, мы планировали после стройотряда на заработанные деньги купить горбатый запорожец, выкрасить его под тигра — жёлтые и чёрные поперечные полосы, — и на нём собирались ездить в институт.

Халтура заключалась в следующем. Мы были назначены учениками к тёткам, работающим в цеху на заводе в ночную смену. Тележки на колёсах наполнялись сырыми глиняными кирпичами или дренажными трубками и отправлялись в печь на обжиг. Через какое-то время они вывозились с уже обожжёнными изделиями, и мы должны были их разгрузить. Жара страшная. Времени на отдых никакого. Честно отпахали всю ночь, а утром надо на завтрак и на работу в стройотряде…

Погоня за длинным рублём принесла нам по три рубля пятьдесят четыре копейки. Вот это была халтура! Больше всех пострадали тётки, у которых мы были учениками: если в обычный день они делали сто — сто пять процентов нормы, то с нашей помощью — чуть меньше восьмидесяти процентов каждая… А мы с Ромкой, никакие, отработали ещё весь день в стройотряде. Ну как отработали: с завтрака до обеда мы спали на газоне около заводской столовой, а после обеда действительно вкалывали.

Сидят: Юра Карабажак, Миша Медведев, Рома Дейч. Лежу — я

* * *

Ещё в стройотряде у нас был удивительный персонаж — МАСТЕР. Именно так его и называли — слово целиком из заглавных букв. Он заканчивал строительный факультет и был главным по строительным работам для всего нашего стройотряда. Как его имя, думаю, не помнит никто, но все, кто был в этом стройотряде, никогда не смогут забыть его самого… Сказать, что он был странным, — ничего о нём не сказать. Это был крепкий парень среднего роста, видимо, у него была дальнозоркость, и он носил очки, делавшие его глаза размером с хороший помидор. При этом МАСТЕР был чрезвычайно сильным: носилки с раствором для укладки кирпичей, которые обычно двое крепких парней покряхтывая подтаскивали к каменщику, МАСТЕР легко нёс на одной руке! Ему снились какие-то шизофренические сны, которые он с удовольствием рассказывал нам утром. Так, ему регулярно снились летающие слоны в фашистских касках и с автоматами, а он во главе партизанского отряда беспощадно с ними боролся. При этом в процессе рассказа он иллюстрировал повествование разными дикими выходками. Например, МАСТЕР, держа в руках глубокую тарелку, наполненную одеколоном, поджёг его. Вспыхнул чуть синий, практически прозрачный огонь. Во время рассказа МАСТЕР резко повернулся, и весь этот горящий одеколон выплеснулся на кровать, а точнее, на меня, лежащего в кровати, около которой только что проходил МАСТЕР. Хорошо, что у меня всё в порядке с реакцией и я успел прикрыться одеялом, а потом мы все вместе гасили загоревшуюся постель.

Или заходит к нам кто-то в процессе пересказа очередного сна, и в этот момент, не меняя интонации, МАСТЕР произносит: «А теперь бросаю нож» — и со всей дури кидает нож в вошедшего человека. Тот успевает выскочить и закрыть дверь, в которую немедленно втыкается с дикой силой брошенный МАСТЕРОМ нож.

Или ещё один незабываемый случай, прекрасно иллюстрирующий наше отношение к МАСТЕРУ. Каждый стройотряд должен был взять в свои ряды одного или двух так называемых «трудновоспитуемых» подростков, то есть школьников, у которых есть или приводы в детскую комнату милиции, или вообще проблемы с законом. Предполагалось, что честный труд в светлой студенческой среде поможет подросткам встать на правильный путь. У нас таким «трудновоспитуемым» был отличный мальчишка по имени Юра, который был соседом нашего командира Сашки Копытова. Юра был совершенно нормальным, адекватным мальчишкой, может, быть чуть большим разгильдяем, чем обычный подросток его возраста, при этом он был совсем неглуп, очень даже неплохо учился. И вот как-то раз перед тем, как идти на обед в заводскую столовую, мы — все, кто работал на строительстве кирпичного домика, человек семь — решили пойти к реке. До обеда оставался примерно час, а все кирпичи на объекте мы уже уложили, и следующие должны были привезти как раз во время обеда. Наш стройотряд находился в национальном парке, где протекает одна из красивейших, а скорее даже самая красивая река Латвии — Гауя. Мы все подошли к ней и уселись на высоком берегу, круто спускавшемся к реке. Крайним слева сидел Дороти (Витька Ясинкевич) — красивый, рослый, сильный парень, а с правой стороны группу замыкал я и рядом со мной «трудновоспитуемый» Юрка. МАСТЕР разделся до плавок и полез в реку. Поплавав, он остановился прямо под нами и в свойственной ему манере начал в первую очередь себе, а затем уже и нам демонстрировать физическое явление, которое он с придыханием называл «турбулентность». Выглядело это так: стоя лицом к центру реки, то есть спиной к нам, так что вода доходила ему чуть ниже талии, он одной рукой оттягивал сзади плавки, а другой начинал бешено вращать, нагнетая себе туда воду. Это продолжалось несколько минут. Тут Юрка, или чтобы пошутить, или чтобы прекратить этот идиотский процесс, взял горсть земли и швырнул ему в спину. МАСТЕР резко обернулся и уставился на нас своими огромными глазами под толстенными стёклами очков, состроив злобную гримасу. Немая сцена, длящаяся несколько секунд, полное беззвучие, ощущение, что даже мухи замерли в полёте. И вдруг в этой тишине Дороти, почти двухметровый гигант не робкого десятка, без единого слова вскакивает и молча бежит в гору, в лес — прочь от реки, от нас, от МАСТЕРА… хотя он ни в чём не виноват в данной ситуации.

* * *

В группе ЭВМ были два отличных парня — Саша Скопенков и Сергей Гостев. Они дружили и, сколько я их помню, всегда держались вместе. Так и в стройотряде они оба работали на бетономешалке. Это очень своеобразное сооружение — практически кирпичный дом, в который встроена настоящая бетономешалка, а внизу у этого дома как бы ворота, в которые может въехать автомобиль или шасси (так почему-то назывались резвые маленькие трактора, у которых кузов был впереди кабины), и в него насыпалось-наливалось необходимое количество бетона.

Однажды в обед Сашка Скопенков говорит:

— Ребята, я понял, что во Вьетнаме дети мучаются без Дворца пионеров, — а надо сказать, что буквально три-четыре года назад во Вьетнаме закончилась война с американцами. — В связи с этим я все деньги, которые Сергей заработает в стройотряде, пожертвую на строительство Дворца в Ханое. Надеюсь, Сергей, у тебя нет возражений?

Похоже, у него они были — он схватил лопату и быстро побежал вслед удаляющемуся Сашке.

* * *

В группе Прикладной математики выделялись:

• Миша Медведев — высокий, светловолосый, немного восторженный интеллигент в очках. В институте на факультете был большим комсомольским боссом — или секретарём, или заместителем секретаря комитета комсомола. В стройотряде после рабочей смены он любил принимать контрастный душ, и когда после горячей воды резко включал холодную, то с криком выскакивал из кабинки, как правило, ударяясь о противоположную кафельную стену, и восторженно-мечтательно мурчал: «КОЛ-ЛОС-САЛ-Л-ЛЬНО!!!» Я был с Мишей в хороших отношениях и до стройотряда. Жизнь потом очень плотно сведёт меня с Мишей — он будет моим другом и партнёром по бизнесу.

• Игорь Дубовицкий — высокий, красивый, очень сильный парень из семьи военного. В первые дни нашего пребывания в Лоде он стал свидетелем, как один сильно выпивший вольнопоселенец набросился на второго такого же с отвёрткой, не с целью винтик закрутить, а чтобы проткнуть его совсем… Ни секунды не раздумывая, Игорь мгновенно обезоружил нападавшего. А на следующий день они оба приходили благодарить Игоря. Много позже, через тридцать пять лет, уже с внучкой, мы встречались с ним в Санкт-Петербурге. Игорь с женой Ириной (его одногруппницей) возили нас в Царское Село. Пару раз мы встречались в Риге, когда они приезжали из Питера к брату Игоря.

• Саша Перецман — крепкий, умный парень, или кандидат в мастера, или мастер спорта по гребле. Когда-то он участвовал с нами в ночной разгрузке вагонов. У Сашки был роман с Эльвирой — девчонкой из их группы. Через полтора года после стройотряда Сашкины родители переехали в США и, конечно, Сашка уехал с ними. А через какое-то время Элька в Риге родила двойню. Саша с Элей не успели зарегистрироваться. Им удалось легально оформить заочный брак в Штатах, и это помогло Эльвире с детьми выехать к мужу. Через семнадцать лет мы с Ирой будем в США и специально поедем в Черри Хилл, где большой компанией проживают многие выпускники группы 647 — Прикладной математики, и с ними Миша Фабрикант. Вечер встречи большой компании с нами проходил в доме Сашки и Эльвиры Перецман.

Корбка здания, построенная нами: Игорь Дубовицкий, Дороти (Виктор Ясинкевич), Юра Карабажак и я

* * *

Этот стройотряд сыграл серьёзную роль в Ромкиной жизни. Там он познакомился с Мишей — местным товарищем, фамилию которого я не помню, но помню, что он был мастером по шахматам и каким-то запредельным гуру преферанса и талантливым шулером. Именно он сделал из Ромки настоящего игрока. Ромка начал пропадать ночами. Потом это пристрастие стоило ему исключения из института и службы в инженерных войсках в Приморском крае, с последующим восстановлением и получением диплома на два года позже нас всех.

* * *

Стройотряд закончился, все разъехались по домам, а пятеро или семеро особо упёртых (я и Ромка в их числе) остались ещё на халтуру. Ночной подработки в горячем цеху нам с Ромкой, видимо, не хватило, и мы, как тот бледнолицый брат, который может два раза наступить на грабли, решили опять попробовать. Чудес не случилось, и наша халтура принесла нам много хороших и весёлых воспоминаний, но никак не денег.

Карате

Я всегда был впечатлительным мальчиком. Когда-то в начале 70-х я посмотрел научно-популярный фильм «Индийские йоги — кто они?», и передо мной как будто открылся новый мир. Я начал делать промывание носа солёной водой, планку на двух стульях — это когда затылок опирается на сиденье одного стула, а пятки — на сиденье другого, больше точек опоры нет, и тело держится горизонтально между ними, как мост. Выглядит это упражнение весьма эффектно и кажется очень сложным, но на самом деле оно довольно простое. Потом я где-то раздобыл плохую ксерокопию книжки про йогов (уже на русском языке) и стал заниматься хатха-йогой самостоятельно. Помню изумление бабушки, когда в очередной мой приезд к ней летом она, зайдя в комнату, обнаружила своего внука стоящим на голове в ширшасане. Вот таким серьёзным и обязательным йогом я был месяцев семь.

Однажды, где-то в конце 1978 года, наш Оперативный комсомольский отряд дружинников (ОКОД) отвели в какой-то клуб в самом центре города, на углу улиц Ленина и Красноармейской (Бривибас и Брунинниеку), где мы посмотрели показательные выступления клуба восточных единоборств «Зиемельблазма». Вот тогда я впервые увидел карате. Красивые, как в балете, движения, резкие удары руками и ногами, высокие прыжки, силовые упражнения с раскалыванием кирпичей и досок, гортанные крики при акцентированных ударах. Особенно поразил один парень с длинными до плеч белыми волосами, который делал ката (бой с тенью) — удивительно красиво, иногда демонстрируя настолько плавный удар ногой, что создавалось полное ощущение замедленной съёмки. А потом он же, после красивых «балетных» ката, расколол ребром ладони кирпич и ногами в прыжке одновременно две доски.

Оказалось, что нам показывали и карате, и кунг-фу, и айкидо… В чём там разница, я тогда не уловил, но точно понял, чем я теперь хочу и буду заниматься. Осталось узнать, где проходят тренировки и как туда записаться.

В это время в Риге стал организовываться филиал Московской школы СЭН-Э. Руководителем был Сергей Травин, а имена инструкторов были на слуху — Шестаков, братья Абилевы, Цакулс и многие другие. Я пришёл на собеседование к одному из инструкторов в какую-то школу в Кенгарагсе, где начинался набор учеников. Мне очень не понравилось высокомерие инструктора, пренебрежительное отношение к кандидатам: будем бежать столько-то километров, после бега — отжиматься много тысяч раз, кто упадёт — свободен, потом — то, потом — сё, и в конце посмотрим, берём ли мы оставшихся в группу. Я ушёл, а где-то через неделю мне сказали, что в школе около Стахановского моста (теперь мост Славу) занимается группа и там есть несколько свободных мест, объявлен донабор. Я поехал туда и с радостью обнаружил, что тренирует эту группу тот длинноволосый блондин, который очаровал меня на показательных выступлениях. Звали его Александр Секст. Очень интересный и увлечённый человек. Я стал ходить к нему на тренировки, и мне это очень нравилось. Каждый воспитанник давал подписку о неприменении изученных приёмов, кроме каких-то исключительных случаев. У Саши я тренировался около трёх лет и до сих пор вспоминаю его с благодарностью. Очень редко я и сейчас, спустя сорок лет, встречаю Сашу в городе. Даже зимой, когда идёт снег, он одет только в красные шорты. Насколько я знаю, Саша преподаёт в школе йоги.

Если самой популярной школой карате в Союзе была СЭН-Э, созданная на основе корейской квон-тхуто, то нам преподавали Сётокан-рю — широко известный во всём мире стиль японского карате, созданный в 30-е годы ХХ века мастером Фунакоши Гитином.

Наши тренировки начинались с того, что мы, сидя на пятках, делали три поклона: основателю, залу и присутствующим. Сэнсей сопровождал каждый поклон фразой, заканчивающейся словом «рэй» (по-японски — «поклон»), и мы все делали поклон, говоря хором «РЭЙ»:

• Сэнсей Фунакоши рэй — учителю Фунакоши поклон;

• Додзё рэй — залу поклон;

• Атагани рэй — присутствующим поклон.

Осенью 1981 года карате в СССР запретили, за преподавание грозил тюремный срок и денежный штраф. Александр решил, что он не будет рисковать, и предложил всем, кто хочет продолжать, несмотря на запреты, перейти в другую группу, которую совсем недавно организовали два приятеля — Слава и Боб. Ходили слухи, что эта парочка только что вернулись из Анголы, где они тренировали местный спецназ.

На первое занятие к ним пришли практически все воспитанники Александра. Мы все, как обычно, пришли в кимоно и босиком. Каково же было наше удивление, когда, войдя в зал, мы увидели бойцов в спортивных костюмах, в чешках, с капами во рту, со щитками на предплечьях и голенях, а когда начинался спарринг — многие надели ещё и раковины для защиты паха. Всем выдали снарядные перчатки — не боксёрские, а маленькие, тренировочные для ударов по снарядам, — и началось! Это было в прямом смысле избиение младенцев. Нас просто били — в отличие от всех школ карате в Риге, здесь был контактный бой. Думаю, что меня спасли мои боксёрские навыки. И тем не менее домой я пришёл с синяком под глазом. На вторую тренировку к Славе и Бобу из Сашиной группы пришло три человека, включая меня, а на следующую — уже только я один. Тут было нечто другое. Всё это называлось Jeet Kune Do, авторство приписывалось Брюсу Ли. Бои были контактными, часто двое, редко — трое на одного. Конечно же, уже на вторую тренировку я взял капу, благо она у меня была, так как я только год назад окончил институт, где до последнего занимался боксом, сделал себе щитки на голени и на предплечья.

Очень мне нравились нунчаки — это хорошее оружие, если уметь им пользоваться, а для этого надо долго тренироваться. Нас специально обучали работе с нунчаками, но, обучаясь, легко себя покалечить и в частности отбить мозги. Поэтому мы — те, кто их имел и хотел сохранить, — начинали в шапках-ушанках (дело было поздней весной, шапки приходилось носить с собой как элементы спортивной формы). Первые учебные нунчаки были сделаны из бамбука — если и попадёшь по себе, то не больно. Учебные по всем размерам совпадали с боевыми, отличие только в весе — бамбуковые очень лёгкие, а в боевые для тяжести залит свинец.

Где-то через полтора года Славик и Боб куда-то пропали, после чего тренировки вёл их главный помощник (в карате — сэнпай) Женя Петухов. Зал мы снимали в конце Чиекуркалнса в 37-й средней школе, куда мне нужно было ехать из Кенгарагса на 32-м автобусе через весь город. Там тренировки проводились три раза в неделю: по понедельникам, средам и пятницам. Но нам этого было мало, и один год мы ещё снимали зал за Двиной по вторникам и четвергам. То есть в тот сумасшедший год мы тренировались по пять раз в неделю.

* * *

В качестве иллюстрации к нашим тренировкам приведу короткую историю про Веню-культуриста.

Я уже не первый год работал в НИИ Планирования. В отделе копировальной техники появился очень накачанный парень по имени Веня — такой шкаф-крепыш, на полторы головы выше меня, в плечах, наверное, в два раза шире, каждый бицепс как моя голова… Он очень гордился тем, что занимался культуризмом. К тому времени карате уже было запрещено, и просто так попасть в группу было практически невозможно. О моих занятиях знали многие, поэтому Веня обратился ко мне с просьбой привести его на тренировку. Я спросил сэнпая Женю, он согласился. И вот я привёл Веню в зал. Всё началось с обычных упражнений на выносливость и силовых, затем была отработка техники ударов руками, ногами, потом серий ударов, и всё это с утяжелителями — к щиколоткам и к запястьям привязывались мешочки с дробью… После чего нам надо было разбиться на пары для спаррингов. Конечно, я встал с Веней, потому что наши «остроклювые» очень рвались поспарринговать с таким рельефным крупным парнем. Я был тих и ласков во время спарринга и практически ни разу не провёл ни одного нормального удара, а потом, когда надо было разбиться на тройки для спарринга «двое на одного», я объяснил примкнувшему к нам бойцу, что Веня новичок и надо быть поаккуратнее. К началу боя тройками он был уже совсем никакой: тяжело дышал, закатывал глаза, и было видно, что человек крайне устал. После щадящего боя втроём тренировка закончилась.

Через недельку я спросил Веню:

— Ты собираешься ещё раз к нам на тренировку?

— Нет, спасибо. Я к вам больше не пойду. То, чем вы занимаетесь, — это вообще не спорт. Когда доходит дело до спаррингов, уже никакого здоровья не остаётся.

— Так это же специально, чтобы мы были усталые и не убили друг друга, — ответил я.

— И откуда только у вас столько сил. Я же видел и понимал, что ты не удары наносишь, а меня практически гладишь, но я уже об атаках даже думать не мог, не то что их проводить…

* * *

Карате в широком смысле, и Сётокан Саши Секста, и потом его крен в кунг-фу, и наконец контактный Jeet Kune Do мне многое дали не только в смысле владения своим телом и нунчаками, но и, главное, воспитали УВЕРЕННОСТЬ. А значит — какое-то другое отношение к жизни и к людям. Занимался я вплоть до защиты диссертации в апреле 1986 года.

Студенческие походы

Звартес

На третьем курсе в начале мая мы пришли на субботние лекции. На улице вовсю бушевала весна, светило и уже ощутимо припекало солнце, на деревьях веселились молодые, яркие, сочные листочки, а мы должны были провести этот сказочный день в пыльных аудиториях, изучая непонятно что и неизвестно зачем… Ромка, я и Ира решили, что правильнее в такой день отправиться куда-нибудь на природу. Ромка предложил поехать на утёс Звартес — их туда водили в поход в школьном возрасте, и он утверждал, что помнит, как добраться. Договорились встретиться через два часа на центральном вокзале, с палаткой, спальниками и в соответствующей одежде. Встретились, сели в электричку, доехали до станции Иерики и потом километров шесть пёрлись через совершенно безлюдный лес. В национальном парке Гауя, на берегу бурной каменистой речки Амата, чуть-чуть не доходя до цели, разбили лагерь — поставили палатку, сложили кострище, бросили вещи — и налегке отправились на утёс. Недолгий подъём, и мы на месте. Потрясающей красоты оранжевая громада из древнего песчаника. Это чудо — геологический памятник, возраст которого определяется в триста миллионов лет. Кем определяется, как определяется — это не к нам, так я потом прочитал во всяких книжках и туристических путеводителях. Очень красивое место.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Система моделирования общего назначения (англ.)