Дорога для двоих

Борис Ипатов, 2017

Что такое «Дорога для двоих»? Это плод работы целой плеяды талантливых авторов. Это девять рассказов – самостоятельных, но при этом тесно переплетённых между собой. Это калейдоскоп голосов, эпох и миров, сменяющих друг друга со взмахом крыльев бабочки. А ещё это Путь, который никто не в силах одолеть в одиночку. Отважишься ли ТЫ ступить на него?..

МЕЖДУ СВЕТОМ (автор — Илья Фахрутдинов)

Жадно пьёт нектар

Бабочка-однодневка.

Осенний вечер.

Мацуо Басё

I

«Я больше не в силах что-либо изменить».

Вагон метро, словно горячий эритроцит, заряженный кофеином, нёсся сквозь подземные артерии города. Кислый запах человеческого пота смешался с ароматом цветочных и фруктовых эссенций и пропитывал каждого в этой душной капсуле. Множество людей, занятых каждый своим, спешили в неизвестных направлениях.

«Торопятся», — подумал я с тянущим чувством зависти. Урвать улетающую жизнь, рассмотреть бесконечного феникса и отпустить, не в силах более сдерживать. У каждого из них есть нечто — запас, но никто не может похвастаться количеством. Всем по чуть-чуть, понемногу.

Продолжая рассматривать попутчиков, я прислонился затылком к холодному стеклу и посмотрел вверх, на люминесцентные линии. Искусственный свет. Всё существование стало искусственным, подпитываемым иллюзорными мечтами и сверхтехнологичными товарами. Всё, чтобы заставить забыть о тонких материях человечности. Мы достигли вершины прогресса, и это медленно нас пожирает.

Перенаселение. Люди, ходящие по головам друг друга.

А ведь всего несколько десятилетий назад онкология свирепствовала на Земле. Но пробил светлый час, когда все новостные сводки кричали большими буквами: «РАК ПОБЕЖДЁН!». Бледные, потерявшие волосы люди потянулись в клиники за волшебной инъекцией. Спустя время те же новостные порталы уже печатали интервью с последним победившим опухоль героем. Каждый верил, что всех ждёт светлое будущее.

При помощи науки человечество справилось с бедностью и войнами, перейдя к модели почти утопического общества. К сожалению, такая модель не живёт долго, но осознание этого пришло слишком поздно…

Я помню, как мы из Швеции отправлялись на заполярные российские станции, чтобы перенять опыт устроения жизни в условиях низких температур. Помню, как пили ледяную водку и парились в суровых северных банях. Как русские кричали: «Какой ты Андерш? Ты же наш! Андрюха ты!», — и после всего этого чокались. Это у них называлось «заложить за воротник». Странные русские. За полгода экспедиции мы сроднились, и когда прощались, скупые мужские слезы замерзали прямо на щеках и жгли.

Скоро выяснилось, что все северные земли освоены и там живут счастливые люди, строят семьи и свой быт. А Китай стал стремиться ввысь: новые разработки в области строительства подтвердили великое звание Поднебесной.

Но карточный домик рано или поздно рушится. Первый тревожный сигнал поступил с теплиц и полей. Плодородных земель становилось всё меньше и меньше, а количество людей росло в геометрической прогрессии. Попытки заменить овощи и фрукты синтетикой провалились. На составление программ взвешенного рациона и полноценного питания были брошены силы лучших диетологов со всего мира.

Справились на первое время…

Вот только цепная реакция уже была запущена: за продовольствием потянулось всё остальное.

— «Сольна-центрум», — объявил искажённый голос сквозь ретрансляторы.

Живая масса людей нескончаемым потоком разливалась по одной из самых красивых станций метрополитена. Я вышел из вагона последним и спокойным шагом направился к эскалаторам. Механическая лестница потянула по красному, выдолбленному в скальной породе туннелю, к поверхности, создавая впечатление, будто поднимаешься по гортани к самому рту. Множество людей уже у выхода в город становились разноцветной рвотой, выплёскивающейся на тёмные улицы, залитые неоном от множества витрин. Моё пальто контрастировало с радугой бессонной жизни, и я решил добираться до своего жилища маленькими параллельными улочками.

Ключ медленно повернулся в замке, и я, войдя в квартиру, освободился от тяжёлых ботинок, что весь день вызывали дискомфорт. Коридор был с гардеробом и полками. Всё на своих местах: несколько пар рабочей, тёплой обуви, в гардеробе — пальто, куртка и пиджак. Я щёлкнул переключателем, и гостиная ожила мягким светом торшера, стоявшего рядом с диваном.

В квартире не было люстр. Только светильники. Встречались и свечи. Яркий свет напоминал о семейном уюте, которого в моей жизни не было уже год, поэтому всё освещение я сменил на дешёвые источники света из IKEA. Подойдя к бару и бросив в тамблер три кубика льда, наполнил его восемнадцатилетним односолодовым виски. Давая напитку остыть и впустить в себя талую воду, решил умыться.

Ледяная вода обожгла испещрённые мелкими морщинами щёки. Я взглянул на себя в зеркало: вымотанный пятидесятилетний мужчина в рубашке с туго завязанным галстуком. «Белый воротничок». Полярные исследования сменились офисом с водой из кулера и воздухом из ионизатора. Измерительные приборы — планшетом и компьютером. Разговоры под холодным звёздным куполом — молчанием на общей кухне.

Взяв бокал и пульт от стереосистемы со стола, нажал на кнопку воспроизведения и сел на диван. Комната наполнилась кристально-чистым звуком джаза — последней радостью в моём беличьем колесе.

Растворяясь в удивительных фортепианных пассажах великого Телониуса Монка, голова пустела, а тело расслаблялось с каждым новым глотком «воды жизни».

II

«Я больше не в силах что-либо изменить».

Мысли пробивались сквозь нескончаемый шум городского метрополитена. До моей конечной точки оставалась ещё пара станций.

Появилась.

Я повернула руку внутренней стороной запястья, чтобы вновь убедиться: появилась сегодня утром. Прошло уже восемь часов, а я всё ещё не верила. Словно крутящаяся монетка на столе, рука поворачивалась по моему велению то тыльной стороной ладони, то внутренней, и каждый раз взору представала татуировка. Подарок современного режима.

Acherontia styx.

Отвратительного, жёлто-чёрного окраса бабочка из семейства бражников, рода «мёртвые головы». Предвестник конца.

Перестав поворачивать кисть, я откинулась на холодное стекло мчащегося вагона. Люминесцентные иглы пронизывали потолок, освещая тех немногих, кто в столь поздний час куда-то направлялся. Я же еду домой. Сегодня утром жизнь потеряла всякий смысл. А был ли он?

До ухода Йоргена я была уверена, что встречу этот нелёгкий момент не одна. Месяц, ровно месяц назад, появился его бражник. Он позвонил, сказал, что хочет уехать в свои родные земли — небольшой портовый городок Лулео, — повидать тех, кто хранит воспоминания о нём. Я не была против, просто не могла противиться его желанию. Лишь сказала: «Береги себя», на что он нехорошо ухмыльнулся. Мне осталась маленькая квартирка в панельном доме, недалеко от станции «Неккрусен». Одна небольшая комната с типичной скромной шведской мебелью и кухня с квадратным столом и двумя стульями. Кому-то это жильё достанется от меня, но я не знаю будущих хозяев — таковы правила.

Лучшие мировые специалисты по международным отношениям пришли к простому решению проблемы перенаселения. Запланированная смерть. Каждому человеку в соответствии с его местом рождения выделялось определённое количество лет. Столичным жителям везло меньше всего: около тридцати. Отдалённым северным городкам — почти шестьдесят, целая жизнь. Исключения — работники медицины, сферы образования, политики и, конечно же, представители поколений, которым ещё не вживляли капсулу при рождении.

Татуировка на руке лишь предупреждала, что у меня остался месяц. По прошествии этого времени необходимо было явиться в государственное учреждение носившее название «Институт Аида», фасад которого украшала латинская фраза «Memento mori», дававшая понять — сбежать не удастся. Тех, кто не приходил, злой рок всё равно настигал, но уже со страшными мучениями.

Институт представлял собой трёхэтажное здание. Цокольный этаж, оборудованный под крематорий, находился под землей. Человек — лишь материал. Жир шёл на изготовление мыла, часть органов на медицинские исследования, а кости превращались в прах. На мою долю жителя северной столицы пришлось, как оказалось, тридцать два года. Йоргену — тридцать семь. Наверное, его душа уже покоится; мы не держали связь после его ухода.

— Станция «Неккрусен», — объявили через громкоговорители.

Мне пора было выходить. Тихий район вдалеке от сердца Стокгольма в сумерках превращался в декорации фильма в жанре нуар. Неподалёку от станции можно было увидеть небольшую группу молодых людей. Продавцы и покупатели. Когда люди поняли, что их время отмерено заранее, решили пробовать в жизни всё. Наркотики не были исключением. Умрёшь ты сейчас или через годы — не имеет значения. У всех были свои планы на последний месяц: кто-то уходил в горы, кто-то ехал в Норвегию, чтобы прыгнуть с Языка Тролля и свести счёты красивейшим способом, кто-то оставался с семьёй.

Я не знала, что мне делать. Семьи нет, путешествовать не хотелось, а идти раньше времени в «Институт» даже невообразимо. А вдруг всё-таки обойдётся? Надежда — самое сильное, что течёт по моим венам.

— Эй, не хочешь порезвиться? — крикнули из тёмного переулка.

Ускорив шаг, в несколько мгновений оказалась перед подъездом. Наскоро повернув ключ и захлопнув за собой дверь, почувствовала себя в безопасности. Татуировка снова попалась на глаза.

«Какой неистребимый инстинкт самосохранения», — ехидно подумала я про себя.

Через два лестничных пролёта стояла уже перед своей квартирой, держа в руках контейнер с фастфудом, который дала мне соседка, попавшаяся навстречу.

— Есть ужин. Отлично. — Кажется, я на грани сумасшествия. Но мне больше не с кем было говорить, кроме как с собой.

Зайдя в квартиру, освободилась от верхней одежды, поставила в микроволновую печь еду и стала переодеваться. Накинув на себя только футболку, открыла бар и изучила ряд разных бутылок. Жребий пал на французское вино, Chateau Cantemerle — красное сухое. Из кухни послышался звук готовности пищи. Взяв бокал, я устроилась напротив окна и наблюдала, как падает снег, освещаемый тускло-жёлтым сиянием уличных фонарей.

III

Мне не грозило появление бражника на запястье. Я из последнего поколения, кого миновала участь отсчёта времени. Спустя год после моего рождения были введены жёсткие меры контроля жизни. Большинство тех, с кем я ездил в экспедиции, уже превратились в посеребрённые сосуды на чьих-то каминах. Друзья, знакомые, коллеги — всех забирал бражник. Помню, как они боялись появления татуировки. Торопились жить: прыгали с парашютом, угощались кокаином, путешествовали в страны «третьего мира», спали со всеми без разбору, играли в рок-группах.

К сожалению, моя вторая половинка была уже из нового — как его называли, «скоростного» поколения. Я знал, что рано или поздно Acherontia styx появится и на её запястье, но гнал эти мысли прочь. Она не говорила, как хочет провести свои последние дни, и мы старались не обсуждать это. А потом в один из дождливых дней, я нашел записку на кухонном столе с единственным словом: «Люблю». Она даже точку не поставила. Знаки препинания могут многое рассказать: ставя точку, мы подразумеваем конец — уверенный и необратимый; используя многоточие, даём адресату надежду. А здесь…

Лишь «Люблю»…

Когда я увидел то послание, — ещё даже не узнал содержания, — внутри меня уже всё опустилось, было страшно развернуть листок бумаги. И тонкие, округлые линии её букв врезались в самое сердце так глубоко, что не было слов кричать. Я опустился на стул и, молча, смотрел в окно, думая, что не в силах что-либо изменить.

С тех пор минуло уже больше года. Каждый день был пуст. Смотря по утрам в зеркало, я задавался лишь одним вопросом: «Зачем?». И, как запрограммированный, отправлялся в мир обречённых. Или счастливцев?

Что меняется в нашей жизни, когда мы знаем, что спустя тридцать дней превратимся в пыль? Мне этого никогда не постичь.

Бытие задаёт только вопросы. И, прожив годы, накопив опыт, мы лишь на миллиметр приближаемся к истине.

Сидя в баре отеля, я искал свою истину на дне янтарной смеси виски и лайма.

— Мистер Ханссон, ещё одну? — спросил бармен, глазами указывая на пустеющий бокал.

— Будь добр, Мио.

— Конечно сэр. — Он по-дружески улыбнулся мне, забирая тамблер.

Коллеги с работы однажды советовали заказать девочку, дабы отвлечься от всех этих мыслей, но я так и не решился. Ведь может статься, что я окажусь последним её клиентом. Поэтому, чтобы поддерживать психику на должном уровне, я иногда выпивал и говорил с барменом. Иногда это спасало.

Не знаю почему, но мысль о самоубийстве я сразу отбросил, думая: вдруг что случится, и всё вновь качнётся ближе к свету.

— Сэр, а каково это? — Бармен вырвал меня из потока размышлений.

— Что? — И, тут же поняв, к чему он клонит, продолжил: — Быть последним на земле «живым»?

— Да, — осёкся Мио, понимая, что задал неуместный вопрос.

— Дерьмово. Ведь все, кого ты встречаешь на пути, наверняка уйдут раньше тебя.

Мио замолчал. Затем закатал манжет рубашки и показал своего бражника.

— Вчера появился, — грустно произнес он. — Посоветуйте что-нибудь, мистер Ханссон. Не знаю, что теперь.

— Если б я знал…

IV

Небо над Стокгольмом с каждым мгновением становилось всё мрачнее. Дождь был неминуем. Тяжёлые октябрьские тучи осязаемо давили на грудь, сумерки сгущались, и то тут, то там зажигались уличные фонари. Прозрачные витрины магазинов пропускали свет, а тёплые окна баров и ресторанов манили к себе.

Я торопилась с работы домой, в свою уютную клетку, закрыться и ждать. Ждать завтрашнего дня, а завтра уже ждать послезавтра, и так, считая часы, идти к другому свету, не зная, что за ним.

Пошёл дождь, и словно что-то рухнуло с моих плеч: тяжесть, боль утрат, ожидание ответов, проклятые рабочие будни. Всё перестало иметь значение с первыми каплями, и я замедлилась. Жизнь внезапно замерла, затихла, оставляя меня в гармонии между вопросами и ответами. Наступил внутренний порядок.

Сатори.

Выдохнув и оглядевшись по сторонам, я увидела мужчину, сидевшего ко мне спиной за барной стойкой одного из отелей. Словно картина Эдварда Хоппера, он выглядел так одиноко. Перебежав через улицу, я вошла в бар. Он посмотрел через плечо прямо на меня. Кольнуло в самое сердце. На миг показалось, что мне нечем дышать. Карие глаза, подчёркнутые тонкими линями морщин. Потухший взгляд, выражающий необъятный жизненный опыт, и в то же время кажется, что десятью этажами выше ему разбили сердце. И вот он здесь. Смазывает шестерёнки души виски.

— Белое вино, пожалуйста.

Я выбрала пустое место через один стул от этого мужчины. На нём был строгий костюм, но верхняя пуговица рубашки была расстегнута, а галстук — развязан. Это придавало ему усталый вид.

Он вновь посмотрел на меня.

— Мисс, добрый вечер. — Выдержав паузу и немного склонив голову в мою сторону, продолжил: — У Мио, этого замечательного бармена, вчера появился бражник. Конечно, это не моё дело, но смотрю, у вас тоже он есть. Не подскажете, что же ему дальше делать, а то я не советчик в этих делах. — Он показал свои запястья.

Пусты.

На взгляд ему было около сорока пяти, и я знала, что у него просто обязана быть татуировка предвестника. Но очевидный факт немного сбил меня с толку.

— Вы — «последний»? — спросила я.

— Да. — Он отвёл взгляд и тяжело вздохнул.

Его реакция меня вдруг взбесила: у него есть самое ценное — время, а он просто сидит в баре.

— Злитесь? — Его слова будто были адресованы не мне, и, не дав парировать, он тут же продолжил: — Между нами нет разницы. Да, мне пятьдесят. У меня есть всё — здоровье, дом, работа. А смысла нет. Жену бражник «унёс» год назад. Дети, спросите вы? Они из такого же поколения. В восемнадцать бросились за мечтой. Сын разбился на мотоцикле на горном серпантине Италии: он сам этого хотел. Лишь позвонил и произнёс: «Мам, пап, я купил мотоцикл, бабочка на руке». Дочь бросилась со здания, которое сама же проектировала. Хотите еще подробностей?

— Извините.

Всё внутри сжалось. Если я до сих пор не принимаю факт о Йоргене, то каково должно быть этому мужчине?

— Вы простите меня, просто… — Он осёкся, ища слова. — Так давит это. Меня Андерш зовут.

— Орли.

— «Мой свет», если не ошибаюсь? — Он улыбнулся, и меня вновь кольнуло.

— Вы правы. — Скрывая свою нервозность, я отпила из бокала.

— А что с вашей жизнью?

— Моего мужа, как и всех, забрала бабочка. — Я повернула кисть и показала свою татуировку. — Моя появилась два дня назад. Теперь у меня есть двадцать девять дней на поиск сокровенного смысла жизни.

— Сожалею.

— Вы ведь сами сказали, мы с вами мало чем отличаемся.

Я улыбнулась. Необъяснимое тепло разливалось по телу. До смешного глупо всё это в тридцать два.

— Ладно, мне пора. — Его слова насторожили меня. — Вас проводить, Орли?

— Я не против.

V

Район станции Некруссен. Букет белых лилий и внутреннее спокойствие. Я позвонил в домофон.

— Входи, — раздался голос Орли.

Мне приходилось несколько раз останавливаться на лестнице: сухой кашель буквально сбивал меня с ног. Недуг начался пару дней назад и одолевал приступами по нескольку раз в день.

— Это ты так кашлял? — спросила она, принимая цветы

— Да, что-то с горлом.

— Проходи на кухню, сейчас что-нибудь придумаем.

Разувшись, я окинул взглядом квартиру. Уютно. Чувствуется, что здесь живёт женщина. Внезапно я ощутил удивительно знакомый запах. Такой аромат бывал в нашем доме, когда простывала дочка, и жена готовила ей простой сахарный сироп.

— Вот, выпей. Только осторожно — горячее.

Орли протянула мне ложку с вязкой жидкостью коньячного цвета.

Да, это было то самое средство от кашля — плавленый сахар.

Потеряв контроль, я заплакал.

Воспоминания нахлынули с неведомой силой. В голове проносились картины прошлой жизни. Я помнил всё. Как встретил Анну, как родились у нас Кирси и Эспен, звонки о бражниках и последнюю записку.

Орли молча обняла меня. Шторм негодования рос во мне, но сил не было никаких. Ей осталось четырнадцать дней, и я не мог ничего с этим поделать.

— Орли, ты мой смысл.

Она нежно обхватила мою голову руками и посмотрела в глаза.

— А ты — мой.

VI

Два дня.

Жизнь обрела смысл в последний месяц. Мы сидим в гостиной, залитой светом ночных фонарей. Тихая музыка сливается со звуком его дыхания. Вся вселенная заключена в это мгновение. Спокойное течение любви. Мне бы так хотелось остановить время, остаться здесь и с ним.

— Ты ведь пойдёшь со мной в «Институт»?

— Хочешь, чтобы я был рядом?

— Очень.

— Хорошо.

Его прикосновения, взгляд, запах, воспоминания о нас — это всё, что я заберу.

Верю в карму.

VII

— Подожди, сейчас вернусь.

Она сидит в кабинете совершенно одна, спиной к двери, так что открывается невероятный вид на закат через окно во всю стену. Исследования показали, что закат это лучшее лекарство от нервозности. Врач только что вышел со словами:

— Немного в горле будет першить, а так больше никаких побочных явлений. Вы остаётесь в сознании до тех пор, пока солнце не скроется за горизонтом. — И занялся подготовкой инъекции.

Найдя стул, спиртовую горелку, две ложки и несколько кубиков сахара, я подошёл к доктору.

— Я с ней, мистер Триггви. — Так звали врача, согласно нашивке на халате.

— В каком смысле?

— Хочу, чтобы вы мне тоже сделали укол.

— Но вы ведь «последний»?

— Да, я «последний», но не хочу быть одиноким. Она — мой свет. Вы мне поможете?

— Она ваш смысл? Это и есть ответ?

— Да.

— Значит всё дело в любви? — спросил он, опустив голову, словно вспоминая о тех, кого потерял.

— Именно. Так вы мне поможете?

— Почему бы и нет. В конце концов, я — лишь мелкий персонал и тоже уже обречён. — Триггви показал своего бражника.

Когда я вошёл в комнату, лицо Орли стало озадаченным.

— Зачем это? — спросила она, бросая взгляд на найденные мной предметы.

— Сахар — чтобы унять боль в горле. Горелка — для сиропа. Ну а стул… — Я лишь пожал плечами и сел рядом с Орли.

В тот момент, когда сахар полностью растаял, зашёл врач.

Орли развернула руку, так чтобы можно было сделать укол в вену. Она смотрела, как жидкость из шприца перетекает в её кровь, и, когда иголка выскользнула из её руки, я дал ей ложку сиропа. Триггви взял новый, полный шприц, и подошёл ко мне.

— Что происходит, Андерш?

— Орли, свет мой, без тебя меня нет. Поэтому…

Оставив фразу на полуслове, я развернул руку. Жидкость побежала по венам. Когда врач вышел, Орли подала мне мою порцию сахара.

Конец ознакомительного фрагмента.