Образец

Борис Вилиевич Целавин

Образец делу венец, кто не работает, тот не Образец, не в свой Образец не садись, на чужой Образец не садись, на чужой Образец не разевай роток, партия – Образец нашей эпохи, Образцу всё к лицу, свой Образец ближе к телу, каждый Образец, знай свой шесток, Образец всему голова, мал Образец, да дорог, муж и жена один Образец, по одёжке встречают – по Образцу провожают, нечего на Образец пенять, коли рожа крива. Книга содержит нецензурную брань.

РОЯЛЬ

От нас уезжает рояль.

Склонились чёрные лица.

Мы смотрим вслед. Жаль.

Жаль. Но мы должны проститься.

И иго его легко,

И бремя его прекрасно,

Но всё уже далеко,

И в общих чертах не ясно.

Скольких он сердцем согрел?

Кем он был не доволен?

Но мы плакать не умеем,

И не чувствуем боли.

Пусть едкий колючий туман

Его очертанья проглотит.

Нам будет не хватать его,

Но там, куда он ушёл,

Он будет свободен.

И день его будет тих,

И стих его будет ясен,

Прощай, рояль, прости.

Мы отрекаемся, убираем снасти.

Вытираем с пальцев тосол,

Размешиваем в бидоне дрожжи,

И кто ты был, и куда ушёл,

Вспомнить уже не сможем.

Как пожалеть твои клавиши,

Их строгий с чёрным пробор?

Если сможешь — хотя бы пиши,

Сюда, нам за забор…

И солнце десять раз встанет,

Зайдёт ещё десять тысяч,

А рояля нет уже с нами —

Его некому слышать.

Его некуда ставить

В этом нашем квадрате идей.

Мы не были, видимо, православными,

Но мы тоже хотели, чтоб в нас посеяли.

А как проводили рояль.

То и последний аккорд стих.

Тут мы поняли, что мы сыграли,

И, как жестоко он подшутил.

Тут с корнем из нас и выдралось.

Но корень вошёл не глубже эпителия,

И вся наша черствость выявилась.

И вся примитивная бухгалтерия.

— До встречи, — говорим мы,

косясь в сторону туалета.

— До свидания, — трём сухие глаза,

А, ведь, боимся возмездия, знаем это.

И можно бы — назад.

Какой-то ящик на колёсиках громоздкий,

Какое-то нагромождение струн и пружинок,

Мы всё молчим, но в обнажившемся скотстве

Видим, что все одинаково хороши.

Ну, это зимой ничего, ну, там, когда туман бывает,

А летом, когда распарит мозги —

Как мы? Да, как обычно, поругаемся.

А после начнём дохнуть от тоски.

Квадрат этот наш, большой,

И все стороны, как будто хорошие — одинаковые:

Юг, Север…, там, сколько их? Четыре вроде?

Только как ни смотри, кривя душой,

пуская слюни, губы раскатывая,

Всё взгляд не выходит за…

всё тащится обратно

с какой-то гадостью вместе,

И мы называем это жизнью

и они соглашаются, называют — песней.

А он вот укатил…

И колёса его круглые, мелкие,

И мотора в нём никогда не было,

А мы всё бегом по квадрату, как белки,

А он — прямиком в небо…

Под чёрной его оболочкой

(как панцирь жука навозного),

Что-то определенно было такое —

Чего в нас не будет, теперь уже точно.

Это одно, пожалуй, запомню,

Об этом напишу, если,

хоть в чём-нибудь жив останусь:

«Был рояль, а мы оказались недостойны,

И, вот, он ушёл, и вот, лето настало.

Или, вот, — зима, или, вот, — …сколько их там?

Четыре? Кажется, все заполнены стороны?

А он ускользнул, вырвался на волю,

А мы проглядели, когда открывались засовы…»

Ну, утешьтесь, ему без нас там гораздо лучше.

Хотя и нам с ним было бы не уютно,

Но пока есть, кому плюнуть в душу —

Есть душа, и вечность есть, и от этого легче,

как будто.

Вот мы с вами и убедились

На примере простого уехавшего рояля,

Что в жизни много гитик всевозможных:

«И то, что ложно — отчасти истинно,

И то, что истинно — тоже ложно».

А, как знать, остался бы он с нами

Простой громоздкой чёрной деревяшкой,

нелепым ящиком?

Ну, повыдергали бы струны,

ну, клавиши порастаскали —

Вот и вся польза!

Но рояль, уехавший от нас невредимым,

Это уже философия!

Да, что это я, впрочем: «Уехал, уехал».

Вон, кажется, виден во сне ещё краешек.

— Что же это ты, слабак? Уезжаешь?

А нас так и не научил плакать…