Испанская история. Романтическая проза

Борис Алексеев

«Испанская история» – повесть о любви, образец романтической прозы, напоминающей произведения Александра Грина.Повесть «Три товарища» – суровая житейская драма, и в то же время – трогательное повествование о настоящей мужской дружбе, в которой есть место личному подвигу и высокой человеческой жертве.В молодости мы безрассудны и восхитительно наивны. Мудрость приходит со временем. Житейские ошибки молодости – не что иное, как предоплата за будущее взросление ума. Об этом и написана эта книга.

Часть 5. Пробуждение

Разбудил меня яркий солнечный луч, брызнувший в расщелину растянутых в небе парусин. Я открыл глаза и увидел над собой вежливую физиономию капитана.

— Господин Огюст, — кэп склонился надо мной, как изъеденный морскими течениями знак вопроса, — как почивали?

— Спасибо, хорошо, — ответил я, немало удивлённый его вниманием.

— Завтрак готов! — гаркнул один из матросов, подбегая ко мне с подносом, полным разнообразной морской всячины. У подноса были загнуты края, чтобы при качке горшочки с кушаниями не падали.

— Спасибо… — ещё раз ответил я, стараясь скрыть удивление перед весьма странным вниманием к моей персоне.

Пока я завтракал, матрос склонялся надо мной в тон покачиваниям яхты, но при любом положении тела поднос держал строго горизонтально.

Окончив завтрак и отпустив матроса, я огляделся. Первое, что мне показалось странным — это отсутствие старика. Я несколько раз внимательно обшарил глазами палубу, но старика действительно не было нигде… На яхте деловито совершалась обыкновенная морская работа.

Я подошёл к капитану.

— А где старик?

— Какой старик, господин Огюст? — ответил кэп вопросом на вопрос.

Я хотел продолжит дознание и вдруг запнулся. В голове мелькнула мысль о том, что роль старика в «этом спектакле на водах», судя по изменившемуся отношению команды, каким-то непонятным образом перешла ко мне. Его же самого нет и быть не может, потому что теперь есть… я.

Мой взгляд больше не искал старика за судовыми выступами и нагромождениями и только внимательно всматривался в лица матросов. И каждый из них, когда наши глаза встречались, склонял голову в знак послушания моей ещё не высказанной воле.

Я присел в углу капитанской рубки на тот самый стул, на котором ещё вчера восседал старик. В голове отчаянно пульсировала кровь. Необходимо было сосредоточиться и обдумать моё новое положение и тактику общения с командой.

«Переубеждать нет никакого смысла. Единственное, что могло бы их убедить, это присутствие старика, но его нет!» Я вспомнил, как старикан смотрел на меня, когда вместе с матросами я покидал капитанскую рубку, исполняя его же приказ о немедленном отбое. Мне тогда показалось, что он глазами умолял меня остаться, словно говорил: «Стой же, я ещё не нагляделся на тебя! Побудь рядом…» Но я вышел, и старик не остановил меня.

— Господин Огюст, фарватер, предложенный вами вчера, слишком сложен даже для такого маневренного судна, как наше. Мы правим на шлейф, где мелководные каменистые пороги могут повредить корпус и создать нам определённые трудности. Прикажете не менять курс?

«Зачем он это сделал? — подумал я, понимая, что решение о порожистом фарватере было принято стариком осознанно. — Этой ночью закончилось его время, он успел передать мне права на собственную жизнь, но, похоже, не успел вложить в своё таинственное послесловие самое главное — желание жить!

— Да, мы меняем курс на обратный. Мы идём в порт, — объявил я как можно более твёрдым голосом.

Предупреждая лишние вопросы и, не дай Бог, возражения, я вышел из капитанской рубки, «вельможно» указав кэпу на штурвал, а рыжему верзиле на румпель.

Начался прилив, движение воды увеличило без того предельную скорость хода. Через три с половиной часа перед нами забрезжил тонкий горизонтальный силуэт берега. Ещё через час мы вошли в гавань Сан-Педро и причалили к пирсу набережной. Как только швартовый канат был наброшен на оголовок кнехта), я поспешил на берег.