Ангелы над городом. Петербургские легенды

Борис Александрович Алмазов, 2023

Городские Петербургские сказки (былички) в авторском пересказе, охватывающие триста лет со дня основания города до недавнего прошлого. Городской фольклор.

Чудской шаман

Давным-давно, лет двести назад, а то и раньше, проживала в нашем городе Санкт-Петербурге семья моряка. Жили они в матросской слободе в казенной избе прямо на берегу Невы. Моряк на военном фрегате боцманом служил, а жена прачкой подрабатывала — боцманское то жалование не велико, а ребятишек в семье то пятеро — все есть хотят. Тогда почти все моряцкие жены на Неве белье стирали да полоскали, почитай всех питерских горожан, обстирывали. Что ж не стирать, когда Нева в трех шагах и вода в ней мягкая, мылкая. Каждое утро и летом и зимой к ней прачки белье грудами на коромыслах несли, на мостках его мыли — полоскали, да валками выколачивали. Ну, и ребятишки тут же. Девчонки матерям помогают, младших братишек сестренок нянчат, присматривают, чтобы карапуз в реку не упал, а мальчики с удочками, да бреднями — рыбу ловят, благо в Неве ее в те поры было много. Улов и семье в приварок, а то и на продажу… Нева-матушка, наша полноводная, и помощница, и поилица, и кормилица… Да вот беда — часты на Неве наводнения.

Как подует с залива ветер, остановит в Неве воду, да и погонит ее обратно в Ладогу, хлынут волны на низкие берега — все снесут, смоют… Пройдет шторм, уляжется непогода, стихнет ветер, а на берегу, где матросская слобода стояла — уж и нет ничего. Только чайки по песку ходят да кричат… Избы по бревнышку буря разметала, да в Балтийское море вынесла. Потому на берегу и строились то наспех абы как — землянки да сараюшки временные — все едино наводнение смоет.

Но хоть построить времянку и недолго, а все ж мужские плотницкие умелые руки нужны, да и время на постройку надобно. А сразу то после потопа куда деваться?! У костра на берегу не перезимуешь.

Так вот и случилось. Налетел западный осенний ветер нагнал волну — матросскую слободу с берега как языком слизало. Слава Богу, успела морячка детей, да икону из потопающей избы выхватить — на высокое место перетащить. Не первый ведь раз такое приключалось — привыкли. Однако, в тот раз совсем худо сделалось. Муж то морячки, боцман, в дальнее плавание ушел может на год, а может и дольше…. Жилье строить — некому.

Вот собрала морячка пожитки свои невеликие — в одном узелке поместились. Остальное все вода унесла. Подхватила пятерых своих ребятишек и пошла к мужнину морскому начальнику.

— Так и так, мол, ваше благородие, явите милость к нашему художеству и нонешнему сиротству. Зима в глаза глядит — вот уже и первый снег выпал! Куда нам деваться?!

А начальник то сам из балтийских моряков, сам в Питере возрос да в чины вышел — ему и объяснять не надо — сам все понимает. Только у него таких как наша морячка — полное Присутствие, прямо так в приемной со стариками да детишкам на узлах с пожитками на полу сидят — ступить некуда. Распихивают их на временное жительство кого в церковь, других в казарму — тут уж не до выбора — кому что достанется, лишь бы в тепле под крышей перезимовать, да детишек сохранить.

Нашей то морячке выпало на старом складе жительство.

— Только, — говорит морской начальник, сам в пол глядит, усы крутит: — сказывают место сие не больно хорошее… Кому предлагаю — все отказываются.

— Печка есть? Вода из подполья не выступает? — морячка спрашивает.

— Да это то все в аккурате. И строение прочное каменное, сухое, и помещение вам будет просторное…

— Ну, так что?

— А вот и то, что ладились мы там лоцманскую школу открыть, да что-то не вышло… Которые новобранцы чуть ума не лишились, а которые разбежались кто куда. Все бы ничего, ан вот не выдерживают…

— Мне выбирать не приходится, — говорит прачка — морячка, — не в сугробе же ночевать… У меня эвон детишков пятеро!

Получила она в Присутствии на месяц харчей: муки да солонины, крупы да капусты, вахтенный матрос на ручной тележке ее все припасы доставил, сгрузил, ключи от нового места жительства передал, а сам скорее бежать — только пятки засверкали.

Морячка дом осмотрела — и правда хороший: крепкий, каменный, комнаты просторные светлые да и не одна, печь широкая не дымит — все в исправности. Правда, из обстановки всего стол да лавка, да, вот еще цветок бальзамин засохший в горшке на подоконнике. Да она и этому рада — радехонька. Она в таковых то покоях и не жила никогда прежде. Печку растопила, каши наварила, тесто на пироги замесила.

Тепло в доме стало, да как то невесело. Ветер завывает. Дождь в окошки стучит, ставни скрипят…. Может оттого и тоска давит. Сидят детишки на печке как совята на ветке — глазами хлопают.

— Слезайте с печи. Идите кашу есть.

— Нет уж, лучше мы тут посидим… Страшно.

— Да это вам с непривычки к высоким потолкам, — говорит морячка, — в нашей то избушке потолок был низок, а здесь вон хоромина какая — дворец!

Взяла в прихожей бадейки да коромысло — пошла за водой.

А уж стемнело. Поздней осенью в Питере смеркается рано.

Вернулась обратно от колодца в дом — а детишки то с печи не слазят, так и сидят как воробьи не ветке, друг к другу прижавшись.

— Что вы кашу не едите — стынет!

Как реванули они в пять голосов…

— Мамынька, бежим отсюдова! Тут кто-й то из под пола стучит!

— Да полно вам… Это, небось, мыши скребутся.

— Так мыши не скребутся! Оне махонькие. А тут как в дверь стукотят, будто разбойники лихие ломятся.

— Да полно вам! Вот отец из плавания вернется — расскажу какие вы трусишки — он вас, небось, не похвалит.

А у самой тоже тоскливо на сердце. Затеплила перед иконой лампадку, забралась к ребятишкам своим на печь — засопели они в десять дырок, а к ней и сон не идет!

Только задремала чуток — стук откуда то! Да сильно так, настойчиво стучат. Подумала морячка, что это ветер ставнями бьет. С печи слезла, кацавейку старенькую, из мужнина бушлата перешитую, на плечи накинула, взяла фонарь, обошла дом вокруг. Все ставни проверила. Не стучат ставни! Воротилась в дом, фонарь гасить не стала, на стол поставила. Только на печь к детишкам своим забралась — опять стук! Да и ведь непонятно откуда слышится!… Глянула она с печи, а посреди комнаты из под пола рука высовывается, длинными костлявыми пальцами по половицам скребет, стучит — точно раздвинуть их пытается.

— Может тут в подполе злодеи какие человека посадили, да замуровали?! — думает морячка. Соскочила с печи, взяла в прихожей топор. Подцепила половицу, из под которой рука высовывалась, подняла. А под половицей ничего нет… Камни да земля плотно утрамбованная. Негде здесь не то что пленнику, а и мыши то поместиться!

Сотворила морячка перед иконой молитву, детишек перекрестила — присела на лавку. Чуть погодя — опять стук, и опять рука половицы скребет.

Подошла ближе — нет ничего. Так то всю ночь с топором в руках, да с молитвой на устах сон своих ребятишек и оберегала.

Рассевело, тусклое питерское солнышко в окошки засветило. Детишки проснулись с печи полезли, к лохани посунулись умываться. А старшая девочка и говорит

— Мамынька, что это с тобой поделалось? У тебя вон виски все седые! — да реветь, а за ней и младшие заголосили.

— Перестаньте! — мать говорит, — Неужто нас Господь и Пресвятая Богородицы в нужде нашей не пожалеют. Крепитесь! Про отца помышляйте! Ему, небось, в океан — море, да в шторм — непогодь еще и не так страшно бывает, а разве он слабеет душою? Он молитву шепчет, про нас думает и дело свое матросское делает неустанно — вот страх то и отступает!

Побежали они всем семейством поскорее в церковь. Батюшка их выслушал, святые дары взял, епитрахиль и все что положено, молебен в доме морячки совершил, святой водой все углы да закоулки освятил.

— Живите, говорит, — спокойно! Никакая нечисть ничего вам худого сотворить не сможет, пока вы Христу веруете. И не сомневаетесь, не сокрушаетесь!

И верно, ночью стука не было и рука из под пола не скреблась. А морячка все едино, полночи уснуть не могла да под рукой, на печи лежа, топор держала. Под утро чуть задремала и видит сон: будто половицы раздвигаются и вылезает из под пола старик. Белый весь, седой будто светится. Одежда на нем белая длинная, руки до колен, борода до полу, нос крючком и глаза зеленым огнем полыхают… И бормочет он какие то, непонятные морячке слова:

Абута мини, абута

Минун колмал сизуб кивине перть,

Миндей йаов пекси,

Абута мини, абута, кайва мини луд,

Вё хиидь корбен меча,

Кайва питкян педейаност,

Абута мини, абута.

И на другую ночь старик снится и на третью… А слова его непонятные сразу морячке на память легли, запомнились. Какую работу она не делает, а все голове стучит:

Абута мини, абута…

Нет от этих слов морячке покоя. Хотела к давешнему батюшке за советом сходить да постеснялась его суетливым своим разговором занимать. Он же ведь один раз уже помог — видение то исчезло, рука из подпола больше не показывается. Что ж его лишний раз утруждать — еще скажет, ты, морячка, умом решилась, опять тебе всякая ересь мерещится… А слова старика непонятные все у нее в ушах стучат:

"Абута мини, абута…."

Совсем она от этого устала. Вот раз, на Неве полоскала, задумалась, да и упустила белье. Поплыли по волнам штаны, да рубахи. Схватилась она, а уж белье то далеко отнесло, не достать. Это ведь убыток какой! Как за потерянное белье хозяевам платить? А она за эти дни и так душой истосковалась, не выдержала она, села на камушек, да и заплакала. А детишки то ее все пятеро вокруг как цыплята к курице жмутся, жалеют мамку то, а как помочь не знают. Да и как тут поможешь?

Делать нечего — отерла она слезы, подняла пустое коромысло, только собралась домой идти, а с реки ее окликают.

Оглянулась — пристают к берегу трое рыбаков на лодке. Смеются, издали ее бельем упущенным трясут.

— Эх, ты говорят, растеряха, морскому царю твои подарки не надобны. Он матросские портки да тельняшки не носит!

Обрадовалась морячка, уж не знает как рыбаков и благодарить.

— Пойдемте, — говорит, ребятушки, я вас хоть обедом поподчую, у меня щи в печи горячие наваристые. Вы хоть маленько согреетесь да обсушитесь. Небось вы на реке до серцов иззябли, ветер то вон какой студеный…

Уж как они не отнекивались, а морячка их домой привела.

Отобедали рыбаки, обсушились. Ребятишки к ним так и льнут — по отцу то соскучились, а от этих троих мужиков как от отца морем да соленым балтийским ветром пахнет.

И рыбаки эти ребятишкам рады — шутят с ними, на колени сажают. Тоже видать, по дому соскучились, по своим детишкам.

А примечает морячка, рыбаки эти по-русски не чисто, а как то смешно, говорят, а меж собою и вовсе на другом наречии — ей непонятном.

Она возьми да и спроси:

— А разумеете ли вы таковые слова:

Абута мини, абута

Минун колмал сизуб кивине перть,…

Рыбаки отвечают:

— Да. Это наше наречие, только очень древнее. Но для нас понятное. Откуда ты эти слова знаешь?

— Откуда рассказывать долго, — говорит морячка, — а вот чтобы они означают по-русски?

— Да это, — рыбаки отвечают, — вот, что:

Помоги мне, помоги!

На моей могиле стоит каменный дом

Совсем меня задавил

Помоги мне, помоги!

Раскопай мои кости

Снеси их в дремучий лес

Закопай у высокой сосны, у большого камня

Помоги мне, помоги.

— А к чему бы эти слова? — морячка спрашивает.

— Это наверно из какой — нибудь сказки нашей старинной. Тут ведь, где нынче Питер город стоит прежде наши племена жили. Здесь и святилища были и погосты. Вот, наверно, на какой то могиле знатного шамана хоромы выстроили, может шведы, а может и русские, а ему и тяжело под фундаментом лежать. Дух его в родные леса, да болота просится… Да тебе то это на что?

— Да вот уж и не знаю… — морячка отвечает. — А выходит, что жалко мне этого шамана.

Попрощалась с рыбаками, пирогов им на дорогу дала. Они поклонились, голубыми глаза поморгали, шапки на свои русые головы натянули да и пошли на Неве веслами махать, к Ладоге двинулись…

Морячка в дом воротилась, а в прихожей в бадейке с водой рыбы хвостами плещут — рыбаки за обед отблагодарили.

Ночью морячка, на печи лежа — никак уснуть не могла. Заутро побежала к моряцкому священнику, тому что дом освещал. Рассказала ему все как есть. Так и так, говорит, а что делать не знаю. Батюшка помолился, в книге почитал, поверх очков на морячку глянул и говорит:

— Давай ко мы с тобою, доченька, над рассказом твоим поразмышляем да всё порядком исследуем. Вот хорошо бы у тебя на душе было, когда на могиле родителей твоих кресты бы порушили да строение возвели?

— Не дай Бог! — морячка крестится.

— Вот то-то и оно… А этому, кой под домом твоим покоя не находит, каково?

— Так ведь шаман он, — морячка говорит — Нехристь.

— А рассуди, когда в Неве робенок станет тонуть, ты гадать будешь — крещен он али нет? Разве только крещенного спасать кинешься?

— Как ведь то робенок…

— А сей еще хуже — покойник. Он и вовсе за себя никак постоять не может. Он ведь просит тебя — как не помочь?

— Батюшка, я боюсь…А вдруг из могилы нечисть какая выскочит, да ко мне и детям моим прилипнет, порчу наведет!

— Эх, маловерная! Да какая к тебе порча прилипнет, когда тебя сам Господь незримо повсегда бережет. А уж коли ты такая робкая — пойдем вместе. Я уж старый — копать не могу, а рядом с тобой молитву творить буду.

Вот взяли они ящик, какой покрепче, половицы подняли, стала морячка камни вынимать да землю раскапывать, а батюшка рядом стоит молитвы читает, да кадилом кадит, и детишки тут же стоят — свечки зажженные держат, молитвам подпевают.

И все как есть под половицами натурально оказалось: и косточки и череп и амулеты какие-то волшебные. Все морячка в чистую холстину завернула, в ящик положила и крышку заколотила.

В тот же день с батюшкой да с детишками на подводе далеко за город в лес уехали. Там у большой сосны под валуном древним, как шаман просил, ящик то и закопали. Затемно домой вернулись. Печь затопили, свечки зажгли сели ужинать, а самая младшая девчонка кричит:

— Смотрите, смотрите!

Глянули, а на подоконнике бальзамин иссохший ожил — весь в цветах стоит!

А по весне отец из кругосветного плавания вернулся. Надумал в кухне подпол для припасов откопать — там где шаман захоронен был, да и вырыл корчагу древнюю, полную золотых монет. Как раз морячке с мужем на безбедную старость, девчонкам на хорошее приданое вышло. А сыновья, когда выросли да новигацкую школу закончили, на свою долю шаманского клада крепкий двухмачтовый парусный кораблик построили. Стали по Неве, по Ладоге плавать в Балтийское море выходить — рыбу ловить да товары возить. А назвали кораблик — ШАМАН.