Заговор обреченных

Богдан Сушинский, 2015

Основой сюжета романа известного мастера приключенческого жанра Богдана Сушинского стал реальный исторический факт: покушение на Гитлера 20 июля 1944 года. Бомбу с часовым механизмом пронес в ставку фюрера «Волчье логово» полковник граф Клаус фон Штауффенберг. Он входил в группу заговорщиков, которые решили убрать с политической арены не оправдавшего надежд Гитлера, чтобы прекратить бессмысленную кровопролитную бойню, уберечь свою страну и нацию от «красного» нашествия. Путч под названием «Операция «Валькирия» был жестоко подавлен. Но все ли мы знаем об этом, и так ли все было на самом деле?..

15

— Вы уверены, что сигнал «Валькирия» поступает в части, училища и вообще туда, куда ему следует поступать?

— Он поступает, — пожал плечами Ольбрихт. — И, насколько мне известно, куда следует.

— А Фромм?

— Что Фромм?

— Генерал Фромм, что… все это время сидит сложа руки и ничего не предпринимает? — прицеливается в него единственным глазом полковник Штауффенберг. — Это он называет генералам и полковникам условный сигнал? Распоряжения уходят от его имени?

Ольбрихт задумался. Он понимал, о чем ведет речь Штауффенберг, куда клонит. В суете телефонных звонков, которые обрушились на них в связи с настойчивыми запросами заговорщиков, находящихся в разных концах Берлина, Германии и даже за ее пределами, они как-то совершенно упустили из вида командующего армией резерва. Да и командующий тоже умудрялся присутствовать, не присутствуя.

— Нам придется еще раз переговорить с Фроммом, — решается Ольбрихт, обращаясь к Беку.

— И как можно скорее, — согласился тот.

— Если он подключится более активно, мы победим.

— Ему нужен труп фюрера, без этого он пальцем не пошевелит.

— А что Париж? — настороженно взглянул Бек в сторону Штауффенберга. Говорить о трупе ему не хотелось.

— Да, Париж… Я лично переговорил с полковником из штаба Штюльпнагеля. Там уже обо всем знают. Но в гибели фюрера сомневаются еще сильнее, чем здесь, в Берлине.

— Чем дальше от Берлина, тем сомнения сильнее. Странная закономерность, — говорит Ольбрихт.

— Но я дал им понять, что пора действовать, а не высматривать покойников.

— И что же?

— А то, что я прямо сказал им: все то время, которое они могли потерять, они уже потеряли, и настало время действовать, независимо от того, что произошло в «Волчьем логове».

Генералы переглянулись: убедительно.

— Штюльпнагель — человек решительный, — неуверенно проговорил Ольбрихт. Если бы только его решительность поскорее преобразовывалась в столь же решительные приказы.

— Мы получили бы в свое распоряжение Францию со всеми находящимися там войсками, — поддержал его Бек.

— Почти со всеми.

— И тогда штаб генерала Штюльпнагеля мог бы действовать самостоятельно, даже в том случае, если бы в Германии попытка переворота завершилась полным провалом.

— Не поговорить ли нам еще и с самим Штюльпнагелем, господин Бек?

— Это должен сделать я?

Ольбрихт замялся и взглянул на полковника-террориста. Только он знает подробности, только ему Штюльпнагель поверит.

— В его штабе служит мой кузен, — пришел ему на помощь граф фон Штауффенберг. — Я уже беседовал с ним. Он не предаст и не подведет.

— То есть он уведомит нас в том случае, если Штюльпнагель откажется от решительных действий, — расшифровал сказанное им Ольбрихт. — Значит, пока что нам с генералом Беком действительно пора заняться Фроммом.

— Не удастся окончательно привлечь его на свою сторону — придется изолировать, — у краев шершавых губ Штауффенберга появилась суровая складка. — Мы должны действовать более уверенно, а не ждать, что там в конечном итоге сообщат из ставки Гитлера.

— Вот мы и пойдем, чтобы действовать «уверенно», — вызывающе взглянул на него Ольбрихт и, по привычке одернув китель, первым направился к кабинету командующего.

Пока они проходили через те несколько смежных комнат, что соединяли кабинеты Ольбрихта и Фромма, на пути их возник начальник штаба Ольбрихта полковник Мерц фон Квиринхейм. Этот невысокого роста, крутоплечий здоровяк с холеным аристократическим лицом был крайне возбужден.

— Я только что осмотрел охрану, господин генерал, — обращается он к Ольбрихту. — Обещанная командованием танкового училища рота охраны нашего здания так и не прибыла. Курсантов пехотного училища тоже не видно.

— Так кто же нас охраняет? — почти испуганно спрашивает Бек, поглядывая то на Квиринхейма, то на Ольбрихта.

— По существу никто, — заявляет Квиринхейм.

— Что вы хотите этим сказать? — еще пуще бледнеет Бек.

— А то, что, по моим наблюдениям, посты не только не усилены, но и ослаблены. Часовые настороженно перешептываются. А ведь у нас почти нет солдат. Кроме тех, что стоят на постах у входа и въездных ворот, и которые, собственно, пока ни о чем не знают. Им может скомандовать любой унтер-офицер.

— Особенно если он эсэсовец, — мстительно, прямо в лицо Ольбрихту, смеется Штауффенберг. Его вновь одолевает мысль, которая зародилась во время разговора со своим кузеном Хофакером из парижского штаба Штюльпнагеля. Когда тот в ходе разговора неожиданно спросил: «Так кто же возглавляет нас теперь?», Штауффенберг так же неожиданно, не только для спрашивающего, но и для самого себя, отрубил: «А никто».

«Не может такого быть». — «Не должно». — «Не смогли распределить роли?» — осторожно поинтересовался Хофакер, стараясь не раскрывать сути вопроса и круг лиц, о которых идет речь. — «По-моему, они вообще не определились. Но это между нами. У нас теперь нет выбора. Нужно действовать. Со своим командующим ты должен говорить значительно решительнее, чем со мной». — «Само собой, Клаус. Но что дальше?» — «Возможно, мне придется самому определить свою собственную роль во всем том бедламе, что творится здесь сейчас». — «На это я и пытался намекать тебе».

Тот мстительный смех, которым Штауффенберг встретил сейчас признание полковника Квиринхейма, был отголоском раздумий, возникших после разговора с Парижем. Если бы не эти генералы с их идиотскими терзаниями и стенаниями по поводу присяги фюреру, которую они, видите ли, не могут нарушить до тех пор, пока он жив…

Но что мог поделать Штауффенберг? Перестрелять их и взять командование на себя? А кто его воспримет всерьез, мало кому известного полковника, лишь недавно обосновавшегося в штабе Фромма на непонятно каких ролях? Или, может, каждому собеседнику объяснять: «То есть что значит, кто я такой? Я — тот, кто убил фюрера!.. Или пытался убить», — с грустью добавил Штауффенберг.

— Еще раз свяжитесь с пехотным училищем в Деберице, — потребовал Ольбрихт от Квиринхейма. — Генерал фон Хитцфельд специально готовил училище к этому дню. Там даже была проведена учебная тревога. На тот случай, если вдруг придется участвовать в восстановлении порядка в Берлине.

— Уже звонил. Генерала нет.

— Но есть полковник Мюллер, его заместитель.

— Полковника тоже нет. Там просто не с кем говорить.

— Это измена, — упавшим голосом констатирует Бек. — Ольбрихт, когда мы решались на эту операцию, все выглядело по-иному. Вы меня разочаровываете, генерал Ольбрихт.

— Наконец-то я слышу голос президента Германии, — сухо отрубил Ольбрихт, как бы спрашивая этим: «А что сделали, на что решились, чем помогли вы, господин Бек?»

— Все значительно проще, — объясняет Штауффенберг. — Они попросту не информированы, что переворот состоится именно сегодня. Если бы мы решились хотя бы нескольким особо доверенным офицерам, имеющим в своем распоряжении солдат или курсантов, сообщить о дне — их не пришлось бы разыскивать сейчас по всему Берлину.

— Полковник фон Квиринхейм, — цедит сквозь стиснутые зубы Ольбрихт. — Связывайтесь с кем угодно. Телефоны вам известны. Если мы не в состоянии взять в свои руки Берлин, позаботьтесь хотя бы о надежном прикрытии здания. В противном случае взвода эсэсовцев вполне хватит, чтобы перестрелять всех нас в течение десяти минут.

— До сих пор не пойму, почему эсэсовцы все еще не добрались до нас, — пожимает плечами фон Квиринхейм. — По логике событий, они уже давно должны находиться здесь. Особенно те, из гестапо.

— Непростительная нерасторопность, — соглашается Бек.