Заговор обреченных

Богдан Сушинский, 2015

Основой сюжета романа известного мастера приключенческого жанра Богдана Сушинского стал реальный исторический факт: покушение на Гитлера 20 июля 1944 года. Бомбу с часовым механизмом пронес в ставку фюрера «Волчье логово» полковник граф Клаус фон Штауффенберг. Он входил в группу заговорщиков, которые решили убрать с политической арены не оправдавшего надежд Гитлера, чтобы прекратить бессмысленную кровопролитную бойню, уберечь свою страну и нацию от «красного» нашествия. Путч под названием «Операция «Валькирия» был жестоко подавлен. Но все ли мы знаем об этом, и так ли все было на самом деле?..

2

Ольбрихт встретил Штауффенберга так, словно тот вернулся не из ставки фюрера, которую должен был поднять на воздух, а из офицерской столовой. Заместитель командующего демонстративно не замечал его. Он весь был поглощен изучением каких-то бумаг, листая которые, задумчиво кряхтел, мямлил что-то себе под нос и вновь, теперь уже озадаченно, кряхтел.

«Случилось то, чего ты больше всего опасался, — молвил себе несостоявшийся террорист. — Тебя уже ни о чем не спрашивают и ни в чем не собираются упрекнуть. Тебя всего лишь брезгливо игнорируют. Брезгливо… Если только это все еще способно расстраивать тебя».

Полковник пребывал в том идиотском «не в духе», когда он уже не нуждался ни в каких упреках, поскольку сам способен был извести себя какими угодно обвинениями, каким угодно презрением.

— Я готов доложить о ходе совещания, господин генерал, — Штауффенберг обязан был сказать это, поскольку подобный доклад являлся традиционным и входил в обязанности начальника штаба.

— Думаю, вам лучше предстать с ним перед командующим, — небрежно отмахнулся Ольбрихт, не отрываясь от бумаг. И полковник вспомнил, что это первый случай, когда заместитель командующего отсылал его к Фромму.

— В таком случае изложу в письменном виде.

Ольбрихт никак не отреагировал на его заявление, давая понять, что игра амбиций и нервов продолжается. Обычно Штауффенберг докладывал о ходе совещания, а также замечаниях фюрера и Кейтеля только Ольбрихту, и на этом официальная часть его визита в ставку завершалась, начиналась рутинная штабистская возня. Но сегодня порядок нарушен и, оказавшись меж двумя генералами, полковник чувствовал себя неуютно.

— Я понимаю, господин генерал, что вы вправе презирать меня…

— С какой стати? — резковато перебил его Ольбрихт, не желая объяснений. — Не опущусь дальше констатации факта.

— Но, поверьте, так сложились обстоятельства. Начало совещания неожиданно было перенесено. Место — тоже. У меня совершенно не оставалось времени, чтобы сориентироваться.

— Ах, вот вы о чем, — наконец оторвался заместитель командующего от бумаг. — Очевидно, вы уже поняли, полковник, что мне неудобно возвращаться к разговору на эту тему.

— Но время и место совещания действительно были перенесены. И я не успел приготовить то, с чем должен был войти. Для этого у меня попросту не хватило времени. Механизм подготовки вам известен.

— В таком случае мы вынуждены будем признать, что против нас восстали уже даже не земные, а всевышние, роковые обстоятельства — да, нет? — как вопрошает в таких случаях генерал Фромм.

— Как человек глубоко верующий, — вспомнилась Штауффенбергу часовня посреди — кладбища, — я склонен думать, что это всего лишь временное невезение. — Он откинулся на спинку стула и с минуту сидел так, закрыв глаза и пытаясь возродить в памяти ситуацию, в которой оказался, узнав о том, что фюрер решил начать совещание немедленно.

Удавалось это Штауффенбергу с трудом. Но даже те проблески недавних событий в ставке, которые ему все же удалось возродить, вновь убеждали: подготовить мину к взрыву, причем так, чтобы не вызвать подозрения и не сорвать операцию, он попросту не сумел бы.

— А ведь мы опять подняли некоторые части по тревоге, — все же не смог Ольбрихт удержаться от упреков. — Объявили готовность, — безынтонационно, как бы самому себе, выговаривал он. — Сюда прибыли генералы Бек и Геппнер. Как видите, все очень рассчитывали на вас.

— Но не может же быть, чтобы нам вечно не везло.

— То есть вы намерены попытаться еще раз? — мягко поинтересовался Ольбрихт после небольшой паузы.

— В последний.

Граф фон Штауффенберг взглянул единственным глазом на Ольбрихта… Генерал сидел, подперев кулаками подбородок и уставившись на него.

— И еще… Приношу всем вам, кто ждал от меня этого подвига, свои искренние извинения.

— Да дело, в общем-то, не в нашей обидчивости, как вы сами понимаете, граф…

— В следующий раз я совершу это, даже если понадобится взлететь вместе… с ним, — не решился полковник вслух произнести имя фюрера. — Вы что, не верите мне?

— Честно говоря… — покачал головой Ольбрихт. — Бек и Геппнер считают, что вы уже сломлены. И что вам уже не подняться. Завтра мы соберемся, чтобы вместе искать выход из создавшейся ситуации. Уж не знаю, удобно ли вам будет присутствовать при этом.

— То есть искать человека, сумевшего бы заменить меня?

— Так будет точнее, — согласился генерал. — И ваше отсутствие будет воспринято с пониманием.

— Просил бы не прибегать к этому, господин генерал, — резко поднялся полковник Штауффенберг. — К чему такая поспешность? В конце концов, речь идет о крайне опасной, рискованной операции.

— Именно исходя из этого. Хотя, откровенно говоря, не ожидал, что наше стремление найти иное решение операции способно возмутить вас.

— Потому что речь идет не об «ином решении», а об ином исполнителе. А для меня это вопрос чести.

«Господи, полковник… — умиленно взглянул генерал на однорукого, безглазого офицера, уже одним видом своим вызывающего сожаление. — Неужели вы считаете, что штаб армии резерва кишит храбрецами-самоубийцами, способными по нескольку раз в течение месяца являться в зал заседаний ставки фюрера с миной в портфеле? Как же непростительно высоко вы оцениваете патриотический дух своих единомышленников».

— Я считаю, что мне должна быть предоставлена еще одна возможность, — не унимался тем временем Африканский Циклоп. — Последняя.

Слушая его, Ольбрихт сосредоточенно смотрит куда-то в сторону, как школьный учитель, решающий для себя, стоит ли и дальше томить ученика муками раскаяния или же прекратить нотации и поверить ему на слово?

— Каждый раз, когда вы в очередной раз отправляетесь туда… Рискуете не только вы, фон Штауффенберг. Рискуем все мы. Каждый раз нервы натянуты до предела. Каждый раз готовятся и поднимаются по тревоге воинские части. Десятки, сотни офицеров меняют свои планы, подстраиваются под обстоятельства и с надеждой ожидают вестей «оттуда». Поэтому вы тоже должны понять нас, полковник. Тем более, что эта акция — ваше добровольное решение.

— Я все понимаю. Но мой последний шанс. Никто не имеет права отнимать его у меня. Только бы вы позаботились о том, чтобы я в ближайшее же время вновь сумел попасть в «Бергхоф».

— Теперь уже в «Вольфшанце». Фюрер переезжает. Там контроль жестче.

— В любом случае.

Ольбрихт пытался что-то добавить, но в это время ожил телефон и генерал внимательно взглянул на террориста, словно заподозрил, что и звонок тоже может быть связан с его просьбой.

— Так прибыл ваш «африканец», генерал — да, нет? — услышал он довольно резкий, скрежещущий бас Фромма.

— Так точно. Он здесь, — взглянул Ольбрихт на полковника, давая понять, что речь о нем.

— Есть что-то важное для нас?

— В общих, так сказать, чертах, господин командующий, — только сейчас пожалел Ольбрихт, что не удосужился расспросить полковника о событиях в «Бергхофе».

— Ко мне его.

Ольбрихт положил трубку и вновь взглянул на фон Штауффенберга.

— К командующему, господин полковник. — А когда тот уже направился к двери, бросил ему вслед: — И запомните: никто не сможет запретить вам использовать свой последний шанс. Это право свято, как право исповеди.

— Жаль тратить заряд, — воспринял фон Штауффенберг его слова как шутливое, хотя и страшное напутствие.