Заговор обреченных

Богдан Сушинский, 2015

Основой сюжета романа известного мастера приключенческого жанра Богдана Сушинского стал реальный исторический факт: покушение на Гитлера 20 июля 1944 года. Бомбу с часовым механизмом пронес в ставку фюрера «Волчье логово» полковник граф Клаус фон Штауффенберг. Он входил в группу заговорщиков, которые решили убрать с политической арены не оправдавшего надежд Гитлера, чтобы прекратить бессмысленную кровопролитную бойню, уберечь свою страну и нацию от «красного» нашествия. Путч под названием «Операция «Валькирия» был жестоко подавлен. Но все ли мы знаем об этом, и так ли все было на самом деле?..

10

Заместитель командующего армией резерва генерал Ольбрихт как можно спокойнее взглянул на часы и, отметив про себя, что после «часа X» прошло уже более пяти минут, приказал находящемуся здесь же, в кабинете, адъютанту срочно соединить его с начальником службы связи Верховного главнокомандования вермахта.

Пока тот пробивался до узла связи «Вольфшанце», Ольбрихт прохаживался мимо сидящих вполоборота к нему генералов, один из которых, генерал-полковник Бек, согласно их плану, должен был принять на себя обязанности президента новой Германии; другой — Геппнер — возглавить армию резерва. Если операция «Валькирия» пройдет успешно, то уже через несколько часов оба эти господина окажутся его, Ольбрихта, начальниками.

Подумав об этом, Ольбрихт снисходительно хмыкнул про себя. В подготовительной суете организаторы забыли определиться лично с ним, Ольбрихтом. Не то чтобы совсем, но как-то слишком уж неясно.

Оно, конечно, не время сейчас делить посты и портфели, как бы не пришлось разбираться с висельничными петлями. И все же… В свои шестьдесят четыре, при тех заслугах, а также усилиях и риске, которые выпали на его долю в этом святом заговоре генералов, он мог бы спокойно претендовать и на любой из этих двух постов. Или пост главнокомандующего сухопутными силами, который почему-то предопределен фельдмаршалу Витцлебену.

— На связи генерал Фельгибель, — слышится из адъютантской голос дежурного офицера.

Ольбрихт метнулся к столу, схватил трубку.

— Здесь генерал Ольбрихт. Что там у вас происходит, генерал? До нас дошли слухи…

— Они правдивы, — голос Фельгибеля сухой, взволнованный, и в какие-то мгновения Ольбрихту кажется, что он дрожит. — Совершено покушение на фюрера. Об этом, очевидно, будет официальное сообщение, — на всякий случай подстраховывается начальник службы связи, чтобы подслушивающие воспринимали его слова как официальный ответ на запрос штаба армии резерва, а не как беседу двух заговорщиков. — Взрыв был очень мощным. Очень…

— А что фюрер?

— Хотите спросить, не погиб ли он? К счастью, он жив и находится в безопасности.

Худощавое лицо Ольбрихта покрывается испариной. Забыв о платочке, он прямо ладонью вытирает глубокие, чуть ли не до темени, залысины, и нервно подергивает плечами.

— Вы уверены, что фюрер в безопасности? Что он жив, и что?..

Бек и Геппнер медленно, словно лунатики, поднимаются со своих мест и почти на носках приближаются к столу, за которым стоит заместитель командующего армии резерва, словно хотят услышать ответы Фельгибеля собственными ушами.

— Я бы, скорее всего, ответил, что да, уверен. Но сейчас здесь слишком много людей, все взвинчены и никто ничего толком не знает. Если позволите, я позвоню вам через несколько минут.

— Мы уже ждали твоего звонка, Фриц, — только сейчас, несколько опрометчиво, напоминает ему Ольбрихт о том, что он сам обязан был связаться с ним и произнести хотя бы ту одну-единственную фразу, которая была ими обусловлена, — «Штиф приведен в движение». Именно она послужила бы сигналом к проведению всей операции «Валькирия». — И будем ждать дальше.

Ольбрихт положил трубку и, сдернув с переносицы невзрачные мутноватые очки в круглой металлической оправе, принялся усердно протирать их, стараясь при этом не встречаться взглядом со своими сообщниками.

— Не кажется ли вам, что если бы фюрер погиб, Фельгибель уже знал бы об этом? — сдавленным голосом говорит Геппнер.

— Но взрыв произошел, Фельгибель подтвердил это, — возражает Бек. Он всегда выглядел несколько решительнее Геппнера.

— Из этого ничего не следует, — упрямствует Геппнер.

Еще осенью сорок первого Геппнеру прочили большое будущее и даже ставили его в один ряд с Гудерианом и Манштейном. Но уже зимой, спасая свою 4-ю танковую армию, где-то там, в русских снегах, он отдал приказ о ее отступлении, не получив на то соизволения фюрера. И был отправлен в отставку без права ношения формы. Поговаривали, что Гитлер даже грозился вообще разжаловать его до рядового и отправить в окопы, но потом поддался на уговоры Кейтеля и смирил свой неправедный гнев. Вот тогда Геппнер сник. Тогда и затаил ненависть к Гитлеру, которая со временем привела его в стан «валькиристов».

— В любом случае нам следует действовать, — еще более жестко утверждает свою решительность Бек, тоже в свое время изгнанный. Свою непонятную многим решительность он доказал, еще будучи в должности начальника штаба вермахта, когда, задолго до этой войны выступил против решения фюрера оккупировать Прагу. За что и получил насмешливо-презрительную кличку «Пражский Миротворец». Однако теперь, когда Гитлер отправлен к праотцам и придется вести трудные переговоры с Англией и Америкой, его «пражское миротворчество» представлялось очень даже кстати.

В томительном ожидании прошло пять минут, десять. Фельгибель не звонил. И чем дольше длилось его молчание, тем больше в сознание Ольбрихта закрадывалось подозрение, что он уже никогда не позвонит сюда: то ли окончательно струсил, то ли уже арестован.

Приказав адъютанту находиться у телефона в ожидании звонка Фельгибеля, Ольбрихт заявил, что идет к Фромму.

— Может, нам пойти всем вместе? — предлагает Бек.

— Я против, — сразу же предупреждает Геппнер. И Бек понимает его. Во время беседы с командующим Геппнер чувствовал бы себя слишком неловко. Ведь Фромм не догадывается, что перед ним человек, который через час должен занять его кабинет.

— Я постараюсь убедить Фромма. Если же нет… — Ольбрихт не договаривает, но оба генерала почему-то переводят взгляды на кобуру его пистолета.

— Если он заупрямится, нам придется действовать самим, — смягчает их решимость Ольбрихт.