Спокойных дней не будет. Книга IV. Пока смерть не разлучит

Виктория Ближевская

Соня и Илья предаются безраздельному счастью, которое теперь никто у них не отнимет. Однако, вскоре Соне предстоит узнать, есть ли любовь после смерти и есть ли смысл в жизни без любви. Все мосты сожжены, друзья и близкие отвернулись. Только давний враг, который любит и ненавидит ее, становится ее защитником и неотступной тенью. Он один способен смириться с ее безумной любовью к Илье и попытаться вернуть ее из тьмы к свету. Но счастье – хрупкая штука. И спокойных дней у них не будет никогда.

Дизайнер обложки Екатерина Глейзер

© Виктория Ближевская, 2017

© Екатерина Глейзер, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4483-8202-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

В жизни он не делал ничего глупее. Не крал чужих невест из-под венца, как не знающий удержу джигит, не сбегал с ними за тридевять земель и уж точно никогда не обольщался мыслью, что можно вот так безоглядно начать жить для себя. Каждый шаг в этой романтической «истории с похищением» был непозволительным ребячеством, которое он не мог оправдать ни двадцать, ни даже сорок лет назад. Что, черт возьми, такое эта переоцененная любовь, которая блокирует трезвый ум и потворствует плоти в совершении безумств?

Рука непроизвольно потянулась к карману, где много часов без дела лежал выключенный телефон. Ясно, что добровольная информационная блокада не решала никаких проблем. Бегство из реальности в придуманный Соней мир очень скоро станет достоянием если не общественности, то уж семьи наверняка.

В неверном свете луны между фруктовыми деревьями замаячили знакомые очертания белой виллы, и Соня вздрогнула в беспокойном сне и уронила голову Илье на плечо.

Много лет назад на этой вилле он почти потерял ее. Злился, сходил с ума, пока не убедился, что ничего так не желает, как обладать этой женщиной. И тогда приложил все силы, чтобы заполучить ее обратно. Но теперь он не был до конца уверен, что пришло время выйти в отставку и удалиться от дел в угоду ее капризу. Чем он будет занимать себя день за днем без привычной гонки в переговорах, телефонных звонках, совещаниях? Стареть за стаканом виски с газетой и котом на коленях? Следить за набегающими на берег волнами из кресла-качалки? Строчить бессмысленные мемуары и душными ночами запускать заново сердце, растворяясь в ее объятиях?

Машина с мягким шуршанием подкатила к лестнице и замерла. Илья вдохнул запах духов, исходящий от Сониных волос, и позвал ее по имени. Соня подняла отрешенное лицо и улыбнулась, встретившись с ним глазами. Ее умение просыпаться с улыбкой наполняло каждое его утро теплом и надеждой.

Горничная-итальянка, за годы работы на вилле так и не освоившая ни слова по-русски и коверкающая десяток английских фраз, подала ужин в столовую. Илья скользил рассеянным взглядом по углам зала и без аппетита жевал кусок чуть теплого рулета из баранины.

— Илюша, ты ведь не жалеешь о том, что случилось? — Соня словно проникала в самую суть его сомнений. — Ты уверен в нашем будущем? — уточнила она дрогнувшим голосом, обеспокоенная повисшей тишиной.

Придумывать отговорки у него не было сил. Как не хотелось и вступать в обсуждение, которое могло закончиться штатными слезами или скандалом.

— Я не знаю, чем все закончится. — Он нахмурился неутешительным мыслям. — И не вижу впереди…

— Я понимаю, как тебе трудно. — Повзрослевшая Соня не стала придираться к словам, искать в них тайный смысл, и он взглянул на нее с настороженной благодарностью. — Ты привык планировать жизнь по минутам, но если вдруг у нас не получится… Если ты не сможешь жить, как хотелось бы мне… Это ведь мои мечты, а не твои.

— Очень много слов, — проворчал он, недоумевая.

— Я не стану удерживать тебя.

— Я не понимаю, Софья. От чего удерживать?

— Мы переедем в Европу, в любой город, который ты выберешь, — зачастила она срывающимся голосом. — Ты вернешься в бизнес, а я просто буду рядом. Я только одного прошу — быть рядом. Но если ты решишь, что все было ошибкой…

Он отодвинулся от стола, и она бросилась к нему на колени, как обиженный ребенок, обвила руками, уткнулась носом в шею. Илья с нежностью погрузил пальцы в ее непослушные волосы.

— Я не отпущу тебя и никому не отдам, — строго заключил он и наклонил ее голову к своему плечу.

Соня крепче прижалась к нему, и по прерывистому дыханию Илья догадался, что она собралась расплакаться в сотый раз за день.

— И я не совершаю ошибок! — Он усмехнулся, стараясь подбодрить потерявшуюся в сомнениях женщину, разжал обнимающие руки и промокнул салфеткой первую слезинку, скатившуюся по ее щеке. — Пойдем наверх, сегодня был трудный день.

— Трудный, — всхлипнув, подтвердила его девочка, и грустно улыбнулась. — Но когда с тобой было легко?

Утро «в южной эмиграции», как определил их новую жизнь Илья, должно было стать невесомым и беспечным, как морской бриз, — и почему-то не стало. Он с трудом всплыл на поверхность из тревожного сна и поморщился от щемящей боли в груди, поискал удобное положение на подушке и прислушался к раскачавшемуся, как маятник, сердцу. Таблетки были на тумбочке, только протяни руку. Но Соня уютно прижалась к нему и изредка постанывала во сне. За окном в облаках солнце играло в прятки, и мягкие тени поглаживали ее висок.

Он знал, что таким теперь будет каждое пробуждение — с ней вдвоем, вдали от суеты. Он сможет смотреть на ее умиротворенное лицо, заниматься с ней любовью в их спальне на далеком острове, и так пройдут годы и годы, пока смерть не разлучит их. Мысли о смерти, тем более неуместные сейчас, когда жизнь только началась, не позволили ему пойти дальше в привычных фантазиях. Вместо прикорнувшей к нему взрослой женщины он видел девичий профиль, который сводил его с ума от нежности, когда ей было шестнадцать.

В его фантазиях она осталась юной девушкой, вернувшейся с выпускного. Маленькой девочкой, которую он любил в память о матери и о годах, что были отняты ее безвременной смертью. В память о не простившем отце, о своей трудной молодости, об одержимости работой. Обо всем, к чему он стремился и что добровольно оставил ради любимой женщины.

В постоянной гонке двух десятилетий он почти не брал выходных, не находил времени остановиться и оглянуться назад. Соня стала его мостиком в давно разрушенную жизнь, где сам он был молод, и Роза еще не изменяла ему, и трое их детей были симпатичными малышами и уютно звали его папой. Он знал, почему любил Соню больше всех, но не мог вспомнить день, когда отцовская любовь переросла в болезненную страсть, в желание обладать и держать при себе. И только сейчас, в комнате с полузашторенными окнами, на подушке, где покоилась ее голова в ореоле растрепанных волос, он снова нашел маленькую девочку, о которой надо было заботиться.

— Соня?

Она приоткрыла глаза, опушенные длинными ресницами и полные прерванных снов, и у него опять заныло успокоившееся сердце.

— Почему ты не спишь, Илюша? — Она подалась к нему разгоряченным телом, тронула губами щетину на его щеке, но ответа не дождалась. — А мне снилась какая-то бессмыслица. Школа или санаторий. И я жду у окна, что за мной приедут родители. За всеми приезжают, а я одна… Я жду, но никто не идет, и мне хочется плакать.

— Я с тобой.

Он погладил ее по плечу, стараясь минимизировать движения, и ничего не подозревающая Соня расслабилась и приподнялась на локте, чтобы поцеловать.

— Я услышала, как ты зовешь меня и не заплакала.

Превозмогая боль, он перевернулся на бок, чтобы видеть ее счастливое беззаботное лицо. С минуту они просто смотрели друг другу в глаза.

— Почему я не могу поверить, что ты со мной, Соня? — шепотом спросил Илья. — Что я нужен тебе настоящий, а не придуманный?

— Я не знаю… — Она растерялась и заморгала, как ребенок за секунду до слез. — Как я могу доказать тебе свою любовь?

— Дело не в доказательствах, Соня. Я хочу разобраться.

— Не в чем разбираться, родной! — Она справилась с грустью и озарила комнату улыбкой, и он в стотысячный раз подивился ее способности с легкостью переходить из одного состояния в другое. — Я счастлива, и если ты хочешь…

— Ты помнишь нас двадцать лет назад?

— Вот ты о чем… — Вкрадчивые нотки в ее голосе осыпались на подушку увядшими лепестками. — Я помню, что ты любил меня больше собственных детей. И у меня в целом свете не было никого дороже тебя. Я бы и сейчас отдала все, чтобы вернуть те безоблачные годы. Ты понимаешь? — Он кивнул, проглотив подступивший к горлу ком, и Соня пальцем опасливо потрогала колючую щетину на его подбородке. — Но то, что ты мужчина, а я женщина, всегда было выше нас. Эта связь… — Она запнулась, когда он нахмурился, и поправилась: — Наша близость — это все, что мне нужно. Двое, которые однажды встретились, приносят в отношения каждый свое прошлое, а у нас оно всегда было общим. В нем мы не были любовниками, но любили друг друга, просто по-другому. И теперь, когда все изменилось, иногда мне так не хватает моего папочки…

Илья прижал ее к груди, чтобы скрыть предательские слезы, и впервые за годы это объятие не вызвало в нем желания. Лишь потребность защитить, согреть, спрятать от всех.

«Девочка моя, маленькая моя…» — мысленно твердил он слова, которые на много лет были отодвинуты собственническим «хочу тебя», но вслух сказал только:

— Разве кто-то, кроме нас, сможет такое понять.

— Пусть, пусть! — в запале выкрикнула Соня. — Нам ни до кого нет дела.

Он и хотел бы разделить ее уверенность, но опыт подсказывал, что это только часть правды. Они оглядывались на других всегда, стремились завоевать чью-то любовь и признание, владеть умами и сердцами. Но сейчас в объятиях ребенка, не женщины, он хотел верить, что внешний мир никогда не вмешается и не разлучит их.

— Столько лет прошло, а я так и не понял, был ли у нас другой путь.

— Не было, потому что я не смогла бы отказаться от тебя!

«Мне бы твою уверенность», — со вздохом подумал Илья и разомкнул руки. Они остались лежать рядом, едва касаясь друг друга, и Соня вспоминала, сколько натворила за эти годы, переходя от одного мужчины к другому и желая быть только с ним одним, а Илья, уставший копаться в себе, решил, что пора принять душ, позавтракать и позвонить в Москву. Пусть Роза никогда не была идеальной женой, но и он не стремился стать образцовым мужем. Они прожили долгую и, в конечном счете, достойную жизнь. Меняться уже было поздно, но, не будь Сони, они бы так и состарились вместе, ругаясь, изменяя друг другу, накапливая обиды и прощая по мере сил. А теперь Розе придется смириться с фактом, что он променял ее на женщину, которую полюбил.

Спустя несколько минут дышать стало легче, и, словно почувствовав в нем перемену, Соня нашла его руку и вложила пальцы в горячую ладонь.

— Пойдем в ванну?

— Невероятно, Сонька, — усмехнулся он. — Ты читаешь мои мысли?

— Велика заслуга читать такие примитивные мысли!

— Выпороть бы тебя за непочтение к старшим.

— Ты безнадежно опоздал с воспитанием, Daddy¹.

— Не будь так уверена, негодница.

Она задиристо рассмеялась и выскользнула из-под одеяла, не дав ему шанса осуществить шутливую угрозу.

— Я сейчас налью ванну, не спеши пока вставать.

Щетка для волос застревала в пружинящих локонах, и Соня дергала и тянула ее вниз, недовольно наклоняя голову. В детстве она заплетала косы на ночь, а по утрам ныла, как ей тяжело день за днем носить эту копну, и просила постричь ее, как стриглись все девочки в школе. Но он не позволял Розе пойти на поводу у капризной девчонки. Когда же она повзрослела, роскошная темная грива, отливающая на солнце красным золотом, волновала его не меньше, чем ее узкие лодыжки или округлившаяся грудь. Заметившая, как часто он наблюдает за ней, Соня быстро научилась пользоваться волосами, как оружием соблазнения, подолгу расчесывала длинные пряди и заглядывала ему прямо в глаза, когда он заходил в комнату пожелать ей спокойной ночи. Вот и сейчас она поймала его взгляд в зеркале, и ее движения стали тягучими, как расплавленный шоколад, а на губах появилась понимающая улыбка.

— Тебе всегда нравилось смотреть, Илюша.

— Ты и со стрижкой была ничего, — нарочно возразил он, чтобы подразнить ее.

— Хочешь, я вернусь в постель?

Она скрутила волосы в хитрый узел, воткнула в него большую заколку и обернулась.

— Отправляйся в ванную, — сердито буркнул он, скрывая за строгостью довольную улыбку. — Пока ты хоть что-то соберешься сделать, вечность закончится.

— Вечность не может закончиться, она длится и длится.

— Пока она будет длиться, а ты болтать, я сдохну с голоду.

— Какой же ты дикарь!

Соня придала лицу выражение оскорбленной невинности, пожала плечами и прошествовала в ванную, оставив его в размышлениях о предстоящем разговоре с женой. Вскоре он погрузился в воду, раскинув руки по бортикам джакузи, а она уютно примостилась рядом. Настолько близко, чтобы можно было дотронуться до нее в любой момент и, однако же, на том деликатном расстоянии, которое позволяет оставить неприкосновенным личное пространство.

Тысячи пузырьков вскипали вокруг, солнечный луч неторопливо ощупывал причудливый рисунок плитки, и не хотелось ни говорить, ни двигаться.

— Как скоро, по-твоему, я стану старой и непривлекательной?

Он лениво повернул голову, и она всмотрелась в его глаза, как в зеркало, пытаясь разглядеть свое отражение в радужке.

Женщина. Существо загадочное и легкомысленное. Истина, космос, законы мироздания не занимают ее ум. Все ее тревоги — о преходящей и зыбкой красоте, за которую, может, и стоит побороться в косметическом салоне, но уж точно не стоило умирать, подобно данайцам у стен Трои.

— Никогда! — отрезал он, с неохотой выходя из блаженного оцепенения.

— Ты лжец! — Она осталась довольна этим обманом и переместилась ближе под водой. — Так не бывает.

— Правда в том, что я не увижу твоей старости. А теперь помолчи и не мешай мне отдыхать.

— Сначала ответь.

За что бог послал ему это упрямое создание, которое болтает без умолку, когда надо слушать тишину, без зазрения совести наслаждается своим нарциссизмом и втягивает его в пустые споры?

— Не могу, — теряя терпение, повторил Илья. — Для меня ты всегда будешь красивой.

— Теперь ты льстишь, а я просила правду! — Соня перевернулась в воде, подняв со дна мириады сияющих пузырьков, поправила заколку, подобрав высвободившиеся пряди и сменила тему. — Я часто мечтала о нас, но никогда не думала, что будет так.

— Как?

Он с усилием поднял тяжелые веки, не желая никаких разговоров и мечтая посидеть в безмолвии и умиротворении.

— Вот так, — прошептала она и коснулась нежнейшим поцелуем его плеча, тронула губами мочку уха, провела осторожным пальцем по твердому подбородку и вздохнула так, что у него перехватило дыхание.

— Соня, мы же договорились!

«Чертовка! Эдак она не даст мне соскучиться. А таблетка только начала действовать, и, вроде, отпускает…» Ему ничего не оставалось, как смотреть на нее, пока она гладила мокрыми пальцами виски и что-то шептала одними губами, но он не мог разобрать ни слова. Он знал ее такой давно, но сейчас словно видел заново, рассматривая каждую черточку, никуда не торопясь и ни о чем не волнуясь. В конце концов, она все-таки заставила его ответить на поцелуй, и он едва не поддался искушению.

— Ты такой… — восхищенно заворковала вполголоса влюбленная женщина, сверкая потемневшими глазами. — Такой великолепный.

Он не раз слышал от женщин эти слова, и почти верил, когда это говорила Соня. И все же он был достаточно умен, чтобы не обольщаться на этот счет. Потерявшие упругость мышцы, стареющая кожа, второй подбородок, глубокие складки возле рта, поперечные морщины на лбу и редеющие волосы давно не обманывали его в зеркалах. Она видит все еще могущественного, но неотступно дряхлеющего льва, которому жизнь позволила выбрать, каким жить, но не спросила, когда он хочет умереть. А он хотел уйти до немощи, до сожаления в глазах, знавших его непобедимым, до брезгливой жалости на ее выразительном лице.

— Тут становится жарко, — сухо заметил он, стряхивая наваждение ее неотступного взгляда. — Чертово солнце печет даже утром.

— Я сейчас.

Она поднялась во весь рост, окатив его шипящей волной.

— Никакого стыда в тебе, Сонька.

Женщина обернулась с лицом новорожденной нимфы, слегка встряхнулась, как молодой пес, и спустилась по ступенькам на пол, оставляя на полу лужицы воды.

Едва она вышла, он придирчиво ощупал свое лицо. Так и есть, он серьезно сдал за последние несколько лет. Сегодня ему уже далеко не сорок три, а ей не семнадцать. Хотя она и сумела сохранить тело девушки, которую он вожделел тогда. И пока он сам отдавал дань времени и умиранию плоти, день за днем почти без боя теряя себя в зеркале, она расцветала, набираясь сил, как юное деревце под животворящими лучами. Впрочем, его руки оставались могучими во всех смыслах, и он мог бы без особого труда свернуть шею этому фигляру из красного джипа, не знающему, что пожелав чужое, он подписал себе приговор. А вот пальцы по утрам стали неподатливыми, и приходилось долго разминать их, возвращая к подвижности, и потускневшее обручальное кольцо было уже не снять, и эти предательские пятнышки на коже… Он перевернул руки ладонями вверх. Линия жизни была длинной, безапелляционной и почти упиралась в широкое запястье. Значит, жить ему долго. Жить, обнимать ее, замечать, как увядает ее красота, и как она плачет, с обидой и болью глядя в беспристрастные зеркала.

Соня вернулась с двумя стаканами в руках и прервала его пасмурные размышления. Он следил, прищурившись, как она вступает в воду, как скрываются в кипящих пузырьках тонкие лодыжки, изящные колени…

— Перестань пялиться на меня, как на наложницу.

— Хочу и пялюсь, — в тон ей грубовато ответил Илья, принимая высокий стакан дымчатого стекла. — Это цикута?

— Пока только лимонад. Мария готовит мне его по вечерам, потому что утром я страшно хочу пить.

Илья сделал большой глоток, сморщился и поискал глазами, куда бы пристроить эту гадость.

— Жуткая кислятина!

Соня опорожнила залпом свой стакан, отобрала у него недопитый лимонад и поставила на бортик.

— Если мучает жажда, то лучше всего пить кислое.

— Ты еще будешь учить меня пить! — повысив голос, Илья обхватил ее за талию и привлек к себе.

— Почему бы и нет? У меня тоже есть чему поучиться!

Она рассмеялась, заиграла золотистыми переливами голоса и стремительно поцеловала, и на этот раз вкус лайма вовсе не показался ему отвратительным.

— На чем мы остановились? — с придыханием спросила она и облизнула губы.

— На том, что я великолепен…

В его голосе послышалась неприкрытая ирония, и Соня неодобрительно покачала головой, отгоняя его желчные мысли.

— Ты не просто великолепен… И я готова доказать тебе это прямо сейчас.

Она тряхнула выбившимися черными прядями и в ее глазах заплясали коварные чертики. А он подумал, что если таблетка уже подействовала, то стоит только потянуть ее на себя… Но при мысли, что можно взять ее прямо здесь, как Венеру в пенном прибое, сердце предательски засбоило, и он вытолкнул ее руку на поверхность и строго покачал головой, отказавшись от своего желания.

— Я не хочу, Соня.

Она вопросительно приподняла бровь, подозревая, что он лжет, но объяснений не последовало.

— Со мной что-то не так?

— С тобой всегда все так. Просто не сейчас и не здесь.

— Как скажешь.

Соня на удивление легко смирилась и принялась рассматривать свою руку с обручальным кольцом, покачивающуюся на поверхности воды. Минуты шли одна за другой, и он, наконец, позволил себе расслабиться и даже попытался задремать, пока она снова не нарушила тишину.

— О чем ты думаешь, милый?

— Ни о чем конкретном, — процедил он сквозь зубы, еще надеясь, что можно не открывать глаза и плыть по невидимому течению, не выдергивая из потока времени мысли и ощущения.

Она вздохнула, обиженная отговоркой и не желающая понять, что он почти не погрешил против истины, наслаждаясь водой, спокойствием и ее присутствием. Но даже с закрытыми глазами Илья почти физически ощущал, что она неотступно следит за ним и вот-вот заговорит.

— Если бы ты родился два-три тысячелетия назад, когда не было заводов и банков, что бы ты делал?

— Ну ты даешь! — Он распахнул глаза и увидел застывший вопрос меж ее приподнятых бровей. — Что тебе в голову лезет?

— Хотел бы ты родиться в Древней Греции, например? — не сдавалась упрямица.

— Если бы пришел архангел и спросил: а что, уважаемый, не хотите ли прогуляться по Древней Греции?

— Илья!

— Хорошо, я отвечу. А ты отстанешь от меня со своим психоанализом? — Она кивнула, но он не поверил в такую покладистость. — Нет, я бы не хотел родиться в Греции, в Африке или хрен его знает где еще. Но если бы пришлось, то ушел бы на войну. Они же там воевали вроде?

— О, ты бы выиграл любую войну!

— Или пал в бою смертью храбрых.

Она, вскинув глаза к раскрытому за его спиной окну, пропустила издевку мимо ушей.

— И покрыл бы себя неувядаемой славой!

— Врагам я бы легко не дался, это точно, — со знанием дела подтвердил он. — Ну, теперь твоя душенька довольна?

Она задержала на нем полный обожания взгляд и ничего не ответила, увлеченная выдуманным воином, облаченным в короткую тунику или латы, со щитом, на коне или в колеснице. Черт ее знает, какой образ втемяшился в ее прекрасную, полную фантазиями и всякой книжной ересью голову. Злиться на нее было нелепо, как и желать тишины и покоя, когда она находилась рядом со своими выдумками о неведомых мирах и иных измерениях.

— Теперь ясно, почему ты все время был в окружении этих…

— Кого? — на этот раз не сдержал улыбку он, без труда догадавшись, куда она клонит.

— Этих женщин, ты знаешь… — Она окончательно вернулась из античности, из толпы боевых подруг, радостными возгласами встречающих героев сражений и войн, капризно сморщилась и поджала губы. — Ты всю жизнь в окружении баб, сколько я тебя помню.

— Когда это ты видела? Ну, может, пару раз.

— Я много чего повидала, о многом слышала и еще о большем догадывалась.

— Да ты ревнуешь, дурочка? — Ему было лестна обида в ее голосе, и он потянулся обнять женщину, но Соня в раздражении дернула плечом, словно отгоняла навязчивую муху. — Сейчас-то какой в этом смысл? Из бабского сословия здесь только твоя итальянка, которая ни на каком языке не разумеет, кроме своего тарабарского.

— Как будто это тебе когда-то мешало. Только попробуй посмотреть в ее сторону!

— Раньше не мешало, — согласился Илья, и лукавые морщинки разбежались к вискам. — И что ты сделаешь, если посмотрю?

— Я столкну ее со скалы, а тебя прикую к кровати!

— Точно ты меня, а не я тебя? Ты ничего не перепутала, Сонька?

— Или ты меня… — Она внезапно растаяла, и ее зрачки заволокло опасным туманом. — Теперь никаких женщин, кроме меня! Ни женщин, ни детей!

— А дети-то мои тебе чем помешали?

Он нежился в обманчивом океане любви и ревности и смеялся в голос, погружая пальцы в ее волосы и почти убедив себя, что готов остаться с ней одной.

— Я больше не потерплю никаких конкурентов. Ты теперь только мой!

— С каких пор ты стала такой собственницей?

Он легонько ударил ладонью по воде, подняв фонтан брызг, и Соня подалась в сторону, едва не потеряв заколку, перехватила падающие в воду пряди, снова заколола их, пока он любовался закинутыми за голову руками и подвижной линией груди. Под его откровенным взглядом она сменила гнев на милость и тоже рассмеялась. Тонкая золотая цепочка вздрогнула и заиграла гранями на ее ключицах. И тогда он решил, что пришло время для откровенности.

— Ты и не знаешь всех-то.

— Что ты сказал?

Вмиг из состояния блаженной расслабленности она перешла к сосредоточенности хищника перед прыжком.

— Ты не знаешь обо всех детях, — спокойно повторил он, тоже перестав смеяться, хотя глаза все еще улыбались. — Да и я, наверное, тоже.

— Что за шутки, Илья! Ты никогда не говорил…

— Повода не было, — хмыкнул он и притянул ее к себе за плечо. — Можешь спросить сейчас, если интересно.

Она колебалась, то ли решая, стоит ли спрашивать вообще, то ли определяясь, какой вопрос задать. Он мысленно подготовился ко всему.

— Сколько их? — выдохнула Соня и затаила дыхание.

— Трое, — без колебаний ответил Илья, но через пару секунд уточнил. — А может, четверо. Скорее всего.

— Это ты придумал сейчас, чтобы подразнить меня?

— Зачем? — удивился он. — Три дочери, помимо Марины. Мое отцовство подтверждено генетическими тестами.

— И Роза в курсе?

— Нет. Только ты.

— Но это же черт знает что такое! — Соня потерла наморщенный лоб и зажмурилась, как будто хотела отогнать наваждение. — У тебя три дочери. И мальчик?

— Теста нет, но его мать еще до родов получила от меня солидное содержание и отправилась осваивать то ли Новую Зеландию, то ли Австралию. С мужем, — пояснил Илья, глядя в широко распахнутые глаза сестры. — Оттуда она прислала короткую записку, что родился Михаэль.

— И ты уверен, что ее муж не отец ребенка?

— Муж образовался позже как решение проблемы безотцовщины. Но какое это имеет значение? Пацан растет в благополучной стране с мамой и папой. Он обеспечен до конца жизни. Моя совесть чиста.

— А дочери? У них одна мать?

— С ума ты сошла, фантазерка! — Илья расхохотался, и она почти возненавидела его за этот самодовольный смех. — Ты меня не знаешь, что ли? Двое в Пензе, один на Камчатке, как положено.

— Ты наплодил детей по всему миру, — с обидой начала она, раздувая ноздри, как породистая кобылка. — Ты жил с Розой, клялся, что любишь меня, и позволил этим детям родиться. Зато чуть не проклял меня из-за Беллы. А ведь она могла бы быть твоей дочерью.

— Она не могла, — отрезал он, помрачнев, и хмуро взглянул на свое отражение в зыбкой воде, как будто искал поддержки.

— Это еще почему?

— Я бы не позволил тебе забеременеть.

— А другим за что такая милость?

— До других мне нет дела. — Соня скептически фыркнула, и Илья ухватил ее за запястье, то ли чтобы утешить, то ли чтобы не дать сбежать. — Хотели рожать — рожали. Хотели избавиться — делали аборт. Денег на содержание детей получили все, кто попросил.

— Ты рассуждаешь так, словно они клубные щенки, и надо было выписать им родословные!

— Они всего лишь дети, — отрезал он с неподдельным равнодушием альфа-самца. — Я не планировал появление на свет новых наследников. Их матери сами выбрали, как поступить. Кто-то выбрал свободное плавание, кто-то решил родить. Я сделал все, чтобы избежать скандалов, и после родов обеспечил каждую, чтобы дети ни в чем не нуждались.

— Но если бы я родила от тебя…

Снова этот задумчивый взгляд и попытки перекроить уже давно сотканное полотно их жизни. Он не собирался придумывать себе другую судьбу. В прошлом у нее был муж, и от любовника родилась Белла — дитя адюльтера. Был еще один любовник, чуть не ставший новым мужем, а ей все грезилась школьница в объятиях папочки. Он промолчал, не желая вступать в старый спор. Связь с сестрой — это одно, но рождение детей от этой связи — это было бы уже сверх всякой меры.

— Девочки носят твое имя? — продолжила свой допрос Соня, благоразумно оставив тему совместных детей.

— Нет, условие было жестким: деньги в обмен на имя.

— И сколько им теперь?

— Младшей, кажется, шесть.

Он уклонился от подробностей, но ей и не требовалось знать все о каждом ребенке. Довольно и того, что еще каких-то семь лет назад он спал с женщинами, и они рожали ему детей, а она билась за каждую минуту встречи и всякий раз проигрывала.

— Ты любишь их?

— Это просто чужие дети, — повторил он и провел ладонью по ее спине сверху вниз. — И больше я не желаю говорить о них. Никогда.

— Они не просто дети, они твои. Девочки растут без отца, и это несправедливо так же, как я росла без матери.

— Я трахал их матерей, только и всего, — нехотя напомнил он и снова раскинул руки по бортикам джакузи, отгородившись от Сони глухой стеной непонимания. — Поздно уже устраивать мне выволочку.

Соня закусила губу и сощурилась, словно пыталась представить себе эти картины одну за другой: четыре женщины, четыре постели.

— Ты ужасный человек, Илья Билецкий! — Она негодующе сгребла в горсть облако поднявшихся пузырьков и отшвырнула их от себя. — Тебя не волнуют ни мужчины, ни женщины, ни дети. У тебя есть чувства, но они какие-то странные, однобокие…

— Не стоит, Софья.

Илья всмотрелся в ее отстраненное лицо, опасаясь, что сейчас она случайно или сознательно скажет нечто, что изменит их и без того сложные отношения. Она была не первая, кто совершал ошибку и пытался научить его быть хорошим и нравственным человеком.

— И если бы я не знала, что это всего лишь удачно подогнанная маска, я бы давно ушла. Но ты не такой… Ты просто никому не позволяешь увидеть себя настоящего.

Спасибо, что она не читала ему нотаций. Даже в трудные минуты непонимания она оставалась любящей женщиной, которую он увел у нахального соперника прямо из-под венца. Единственной женщиной, созданной специально для него.

— И ты убеждена, что знаешь меня? — с облегчением спросил он.

— Я знаю тебя, как никто.

— Ты невообразимое создание, Сонька!

Ее все время сносило в какие-то немыслимые выдумки, а он не умел сочинять мир, который никогда не существовал. Он не жил выдумками и сожалениями о несвершенном. Она согласно кивнула, пропуская воду между пальцами и не отрывая глаз от серебристой ряби.

— Сколько раз я еще пожалею, что связался с тобой… — Женщина озадаченно подняла голову, и он ухмыльнулся довольный, что вывел ее из оцепенения. — Что так поздно связался.

И пылко поцеловал подставленные губы, удерживая ее голову в ладонях, как драгоценную чашу. Она словно ждала этого сигнала. Скользнула под водой вдоль его бока сговорчивым гибким телом, обвила руками шею, прижалась грудью, надеясь соблазнить, увести прочь из прошлого. Он сразу разгадал ее коварный замысел и оторвал от себя обнимающие руки, задержал их в своих.

— Остановись.

— Почему ты рассказал это сегодня?

Она перестала ластиться и снова вернула их в непростой разговор.

— Может, я хочу наконец-то побыть собой. Или не быть собой, — в странной задумчивости произнес он, размышляя, не совершил ли ошибку, раскрыв ей подробности, о которых не знал почти никто.

Соня удивилась такому туманному ответу, нахмурила брови, и Илья пальцами разгладил морщинку на ее лбу. В который раз за несколько минут они переходили от отчуждения к откровенности и обратно.

— Ты не поймешь.

— А ты не станешь объяснять?

— Нет.

— Ладно… — Ему послышалось в ее голосе скрытая угроза. — Тогда займись со мной любовью.

Он покачал головой.

— Остынь, Соня! Надо спуститься к завтраку. Провести весь день голодной в постели и в ванной — это слишком эксцентрично даже для тебя.

— Я не голодна, — почти зло сказала она и не стала стирать слезинку, побежавшую по щеке.

— Еще как голодна, — понимающе подмигнул Илья. — Однако ты меня не соблазнишь.

— Ты рассказываешь мне о своих детях, как о чем-то само собой разумеющемся! — Она вдруг ни с того, ни с сего разозлилась и повысила голос. — Или ты дразнишь меня?

— Уж не думаешь ли ты, что силой заставишь меня забыть о других женщинах?

— Можешь не сомневаться!

— Поживем — увидим, — снисходительно хмыкнул он и прислушался к своему сердцу, которое на этот раз не подвело, равномерно отсчитывая удары. — Если сделаешь то, что собиралась несколько минут назад.

Соня вытерла тыльной стороной ладони глаза, знакомым жестом отпустила на свободу волосы и, изобразив во взгляде трагическую покорность судьбе, вздохнула. Он увидел, как черные локоны рассыпались по ее плечам шелковым покрывалом и заколыхались на поверхности воды, и прикрыл тяжелые веки. Разговоров сегодняшним утром было больше, чем нужно. Теперь ему особенно остро хотелось тишины, прохладного шуршания пузырьков и ее близости, слишком желанной, чтобы умереть, не позволив себе всего, и такой же неправдоподобной, как зыбкий мираж в пустыне, когда вот-вот очнешься, а вожделенный колодец занесен песком, и жажда сводит с ума, посылая новые миражи.

Примечания

1

Папочка (англ.)