Круг

Бернар Миньер, 2012

ОБЛАДАТЕЛЬ ПРЕМИИ ELLE 2013 БЕСТСЕЛЛЕР №1 ВО ФРАНЦИИ Этим романом Миньер окончательно закрепил за собой репутацию автора №1 французского триллера и живого классика жанра. Его книги о Мартене Сервасе изданы во Франции тиражом более 3 миллионов экземпляров и переведены более чем на 20 языков, а компания Netflix сняла по ним сериал. Из затерянной в горах психиатрической клиники, где содержатся опаснейшие психопаты, маньяки и серийные убийцы, сбежал самый опасный из них – Юлиан Гиртман. Полтора года он ничем не давал о себе знать. Но однажды в маленьком элитном городке Марсак на юго-западе Франции неизвестный преступник жестоко и изощренно убивает преподавательницу местного лицея. Все следы указывают на участие в этом кошмаре Гиртмана, во всем просматривается его индивидуальный почерк. Однако майор Сервас, расследующий это убийство, постепенно начинает подозревать, что улики, указывающие на Гиртмана, – лишь фикция, отлично срежиссированный мрачный спектакль, цель которого – запутать его, Мартена Серваса, и навести на ложный след. Но кто же разыгрывает этот спектакль? Сам Гиртман, всегда тяготевший к рискованным играм, – или кто-то искусно копирует маньяка?.. «Миньер – это огромный талант рассказчика и умение вселить в душу читателя страх; не хуже, чем у Стивена Кинга в его лучших романах». Daily Mail «За последние несколько лет Франция дала миру ряд замечательных писателей-детективщиков. Бернар Миньер – один из лучших». Sunday Times

Суббота

10. Воспоминания

Казалось, небо не плачет, а истекает желчью, а может, кто-то наверху решил выжать на землю грязную губку. Дождь все шел и шел, заливая дороги и леса, небо было серо-желтым, как разлагающийся труп, а воздух — тяжелым, липким и влажным. Суббота, 12 июня. Еще не было и восьми утра, когда Сервас выехал в Марсак, на сей раз один.

Он поспал часа два в одной из камер предварительного заключения, ополоснул подмышки и лицо в туалете, вытерся бумажным полотенцем, но завтракать не стал.

Правой рукой сыщик держал руль, левой — термос с теплым кофе и сонно моргал в такт движению дворников. Проявив чудеса ловкости, он зажал в пальцах левой руки сигарету и жадно затягивался, чтобы просветлела голова. Костер памяти разгорался стремительно и жарко, выталкивая на поверхность картины прошлого. Годы молодости, напоенные ароматом местности, по которой он сейчас ехал. Осенью сухие листья кружились над дорогой и приземлялись на обочины; длинные коридоры, мрачные и безмолвные, наполнялись серым светом бесконечно дождливого ноября; потом наступал декабрь с его снежной белизной, в спальнях, за закрытыми дверьми, весело гремел рок, близилось Рождество; весной набухали почки, повсюду, как пение сирен, как потерянный рай, расцветали цветы, маня их на волю в тот самый момент, когда приходилось вкалывать, чтобы в апреле и мае не провалить письменные зачеты. В июне наступала удушающая жара, бледно-голубое небо довлело над землей, свет становился слишком ярким, гудели насекомые.

А еще лица.

Десятки лиц… Юные, честные, лукавые, одухотворенные, пылкие, сосредоточенные, дружелюбные, полные надежд, мечтаний и нетерпеливой жажды жизни.

Марсак: пабы, кинотеатр «Art et Essai», где крутили Бергмана, Тарковского и Годара, улицы и скверы. Он любил те годы. О да, он очень любил тогдашнюю беззаботность, головокружительные мгновения счастья и приступы хандры, острой, как «приход» от ЛСД…

Худшая часть той жизни звалась Марианна…

Сервас думал, что рана не затянется никогда, но двадцать лет спустя это случилось, и теперь он был способен оценивать ее с отстраненным интересом археолога. Во всяком случае, так он считал до вчерашнего вечера.

Мартен миновал длинную платановую аллею и поехал по тряским булыжным мостовым старых улочек. Город выглядел иначе, чем накануне вечером, в темноте. Гладкие лица студентов под глянцевыми капюшонами ветровок K-way^[10], стоящие в ряд велосипеды, витрины магазинов, пабы, фасады, темные от воды навесы над террасами… Все это напрыгнуло на него, словно за двадцать лет ничего не изменилось: прошлое подстерегало Серваса, караулило, надеясь, что он вернется, и тогда оно схватит его за горло и утопит в воспоминаниях.

11. Друзья и враги

Он вышел из машины, посмотрел на пробегавших мимо лицеистов, ведомых преподавателем физкультуры с непроницаемым лицом, и вспомнил одного из своих учителей, который любил унижать учеников, чтобы закалить их. Мартен поднимался по ступеням, глядя на пасущихся на лугу лошадей. Невозмутимы, как вечность.

— Я майор Сервас, — сообщил он секретарше, — мне нужно видеть директора.

Она бросила подозрительный взгляд на его промокшую одежду.

— У вас назначена встреча?

— Я расследую смерть профессора Дьемар.

Сервас заметил, что глаза женщины за стеклами очков подернулись влагой. Она сняла трубку, что-то тихо сказала, потом встала и вышла из-за стола.

— Не беспокойтесь, я знаю дорогу, — сказал он.

Секретарша заколебалась, но в конце концов вернулась на свое место. Вид у нее был опечаленный.

— Мадам Дьемар… — начала она. — Клер… Она была хорошим человеком. Надеюсь, вы накажете того, кто это сделал.

Она сказала «накажете», а не «найдете». Сервас не сомневался: все в Марсаке знают, что Юго задержан на месте преступления. Он простился с секретаршей и направился в кабинет директора. В этой части здания царила тишина, занятия проходили в бетонных корпусах-кубах, выстроенных на лужайках, и в ультрасовременном амфитеатре (когда Сервас учился в Марсаке, его еще не было). Он поднялся по лестнице в круглой башне и остановился отдышаться. Дверь почти сразу распахнулась, и на пороге появился директор. Выражение лица у него было скорбно-серьезным — под стать случаю, но, увидев Серваса, он не сумел скрыть удивления.

— Я вас помню. Вы…

— Отец Марго. И мне поручено расследование убийства.

Лицо директора вытянулось.

— Чудовищная история… Какой удар по репутации нашего заведения: ученик убил преподавателя!

Ну конечно…

— Я не знал, что дело уже закрыто, — произнес Сервас, входя в комнату, — а его детали обнародованы.

— Юго ведь арестовали у мадемуазель Дьемар, верно? Все свидетельствует против него, это очевидно.

Сервас «заморозил» собеседника взглядом.

— Я понимаю, как вам хочется, чтобы дело закрыли как можно быстрее… в интересах лицея.

— Именно так.

— Тогда позвольте нам делать нашу работу. Надеюсь, вы понимаете, что больше я пока ничего сказать не могу.

Директор слегка покраснел и энергично закивал.

— Да-да, конечно, безусловно… Само собой разумеется… Естественно, да-да, естественно.

— Расскажите мне о ней, — попросил Сервас.

Его собеседник изменился в лице.

— Что… что вы хотите знать?

— Она была хорошим преподавателем?

— Да… Ну… Как вам сказать… Мы не всегда сходились во взглядах на… методические приемы… но ученики… ученики… э-э-э… они ее очень любили.

— Какого рода отношения были у Клер Дьемар со студентами?

— Что значит… О чем вы?

— Она была близка с ними? Держала дистанцию? Проявляла строгость? Или дружелюбие? Возможно, близость была излишней — на ваш взгляд? Вы сказали, что ученики очень ее любили.

— Отношения были нормальными.

— Кто-то из учеников или преподавателей мог ей завидовать?

— Я вас не понимаю…

— Клер была красивой женщиной. Коллеги и даже студенты могли проявлять к ней не только деловой интерес. Она никогда вам не жаловалась?

— Нет.

— Никаких предосудительных отношений с учениками?

— Гм-гм. Насколько мне известно, нет.

Сервас уловил разницу между двумя ответами. Он решил вернуться к этой проблеме позже.

— Могу я осмотреть ее кабинет?

Толстяк достал из ящика ключ и, тяжело переваливаясь, пошел к двери.

— Следуйте за мной.

Они спустились на этаж ниже. Прошли по коридору. Мартен не забыл, где располагались кабинеты преподавателей. Ничего не изменилось. Тот же запах воска, те же белые стены, те же скрипучие полы.

— О господи! — произнес директор.

Сервас проследил за его взглядом и увидел под одной из дверей многоцветное нагромождение: букеты цветов, сложенные вчетверо записочки. Написанные от руки и напечатанные на компьютере, свернутые в трубочку и перевязанные ленточкой, несколько свечей. Мужчины переглянулись и на короткое мгновение окунулись в печальную торжественность, но Сервас почти сразу осознал, что новость уже облетела дортуары, нагнулся, взял одну из бумажек и развернул ее. Несколько слов, написанных фиолетовыми чернилами: «Свет погас. Но он продолжит сиять в нас. Спасибо». И все… Мартен, как это ни странно, растрогался и решил больше не заниматься записками: он поручит это кому-нибудь из группы.

— Что вы обо всем этом думаете? Как мне поступить? — Директор был скорее озабочен, чем взволнован.

— Ничего не трогайте, — ответил Сервас.

— Как долго? Не уверен, что это понравится другим преподавателям.

«Больше всего это не нравится тебе, старый сухарь», — подумал сыщик.

— Как долго? На время расследования это… место преступления, — сказал он, бросив выразительный взгляд на собеседника. — Они живы, она мертва — думаю, это вполне уважительная причина.

Старик пожал плечами и открыл дверь.

— Это здесь.

Входить ему явно не хотелось. Сервас прошел первым, перешагнув через букеты и свечи.

— Спасибо.

— Я вам еще нужен?

— Не сейчас. Думаю, я сам найду выход.

— Гм-гм. Когда закончите, не сочтите за труд вернуть мне ключ.

Он в последний раз кивнул и пошел прочь. Сервас смотрел ему вслед.

Надев перчатки, майор закрыл дверь. Белая комната. Полный беспорядок. В центре — письменный стол, на нем кипа бумаг, стаканчики с шариковыми ручками, фломастерами и карандашами, пластиковые папки, разноцветные блоки клейких листочков, лампа и телефон. Позади стола — окно, разделенное на шесть неравных частей: три прямоугольные вытянуты в длину, под ними три короткие. Сервас мог видеть деревья на обоих дворах — для лицеистов и студентов подготовительного отделения — и спортивные площадки под струями ливня. Вдоль всей правой стены стояли белые стеллажи с книгами и альбомами. Слева от окна, в углу, громоздился массивный компьютер старого образца. На стене висели десятки рисунков и репродукций, они были приколоты в произвольном порядке и образовывали подобие пестрой чешуи. Большую часть Сервас узнал.

Он медленно обвел комнату взглядом. Обогнул стол и сел в кресло.

Что пытался найти майор? Для начала он хотел понять ту, что здесь обитала и работала. Даже рабочий кабинет становится отражением личности хозяина. Что видел Сервас? Женщину, любившую окружать себя красотой. Она выбрала кабинет, из которого открывался лучший вид на лес и спортивные площадки. Возможно, хотела напитаться другими формами прекрасного?

«Красота будет потрясением или не будет красотой».

Фраза была написана крупными буквами на стене, между репродукциями и картинами. Сервас знал автора изречения. Андре Бретон. Что нашла в этих словах Клер? Он встал и подошел к стеллажам у противоположной стены. Античная литература (знакомая область!), современные авторы, театр, поэзия, словари — и куча книг по истории искусства. Вазари, Витрувий, Гомбрих, Панофский, Винкельман… Он вдруг вспомнил круг чтения своего отца. Клер интересовали практически те же книги…

Кусочек металла, засевший в области сердца. Не так глубоко, чтобы убить, и достаточно глубоко, чтобы причинять боль… Как долго тень покойного отца может преследовать сына? Взгляд Серваса блуждал по корешкам книг, но смотрел майор не на них, а назад, в глубь прошлого. В молодости ему казалось, что он избавился от наваждения, что со временем воспоминание сотрется и в конце концов перестанет причинять боль. Всеобщее заблуждение. Потом Сервас понял, что тень осталась при нем. Ждет, когда он повернет голову. У тени, в отличие от него самого, впереди была вечность. Она ясно давала понять: «Я тебя никогда не отпущу».

Мартен осознал, что можно стереть воспоминание о женщине, которую любил, о предавшем тебя друге, но не об отце-самоубийце, решившем, что найти его тело должен сын.

Сервас в который уже раз вспомнил боковой вечерний свет, вливавшийся через окно в кабинет, ласкающий обложки книг, как в фильмах Бергмана, танцующие в воздухе пылинки, услышал музыку: Малер. Он увидел мертвого отца — тот сидел в кресле с открытым ртом, из которого на подбородок стекала белая пена. Яд… Отец отравился — как Сенека или Сократ. Именно отец привил ему вкус к этой музыке и этим авторам в то время, когда был строгим преподавателем, которого тем не менее уважали и любили ученики. Отец Серваса пережил смерть жены, а если быть более точным — изнасилование и убийство жены у него на глазах… Он выдержал десять лет медленного погружения в адскую бездну. Наказывая себя за то, что ничем не мог ей помочь: изголодавшиеся волки, ворвавшиеся в дом тем июльским вечером, привязали его к стулу… А потом, в один разнесчастный день, Сервас-старший решил со всем этим покончить. Раз и навсегда. Не убивать себя постепенно с помощью спиртного, а поставить точку на античный манер… с помощью яда… Отец устроил все так, чтобы его нашел не кто-то другой, а сын. Зачем? Сервас так и не нашел внятного ответа на этот вопрос, но через несколько недель бросил учебу и поступил на службу в полицию. Мартен встряхнулся. «Соберись! Что ты здесь ищешь? Соберись, черт тебя подери!» Он начинал понимать личность Клер Дьемар. Эта женщина жила одна, но наверняка не страдала от одиночества. Она принадлежала к интеллектуальной элите, любила красоту и была чуточку богемной оригиналкой. Неудавшаяся художница, тратившая весь свой талант на учеников.

Внезапно внимание Серваса привлекла открытая тетрадь на письменном столе. Он наклонился и прочел:

«Слово «друг» порой лишено смысла, чего не скажешь о слове «враг».

Мартен перелистал страницы и не нашел других записей. Понюхал тетрадь. Новая… Судя по всему, Клер Дьемар только что ее купила. Сервас еще раз прочел фразу о словах и задумался. Что она хотела сказать? И кому? Себе самой или кому-то другому? Сыщик переписал изречение в блокнот.

Его мысли вернулись к мобильному телефону жертвы.

Если Юго виновен, у него не было никаких причин выбрасывать телефон. Все свидетельствовало против него: присутствие на месте преступления, физическое состояние и собственный сотовый в кармане с множеством звонков на номер Клер. Абсурд. Если же Бохановски не убийца, но телефон спрятал, значит, он идиот. С телефоном или без него, «Телеком» через несколько часов выдаст список входящих и исходящих звонков с номера молодой женщины. И что с того? Большинство преступников, благодарение Небу, глупы как пробки. Но, если предположить, что Юго накачали наркотиками и доставили в дом Клер, чтобы превратить в козла отпущения, если в тени притаился ловкий манипулятор, он просто не мог допустить настолько глупую ошибку.

Существует и третий вариант. Парень виновен, а телефон исчез по причинам, не имеющим никакого отношения к преступлению. Очень часто в расследованиях присутствует упрямый фактик, этакая заноза в заднице следователей, а потом выясняется, что он никак не связан со всеми остальными фактами и обстоятельствами.

В комнате было невероятно душно. Сервас распахнул центральную створку, подставил лицо ласке напоенного влагой ветерка и сел за компьютер. Древняя машина стонала и скрипела добрых полминуты, после чего экран наконец засветился. Никакого пароля. Сервас нашел иконку почты и кликнул по ней. На сей раз пароль потребовался. Он заглянул в свои записи и попытался угадать пароль, комбинируя дату рождения с инициалами, но это не сработало. Он напечатал слово «куклы». Тоже ничего. Клер преподавала древние языки и культуры, и следующие полчаса Сервас пробовал имена греческих и римских философов и поэтов, названия произведений, имена богов и мифологических героев и даже такие термины, как «оракул» и «ретра», то есть закон, сформулированный в виде краткого изречения, заучиваемый наизусть. И всякий раз получал отказ: «Неверный логин или пароль».

Мартен готов был отступиться, когда его взгляд снова упал на стену с картинками и изречением. Он напечатал «Андре Бретон», и почта наконец открылась.

Пусто. Белый экран. Ничего.

Сервас проверил «отосланные сообщения» и «корзину». Та же история. Он откинулся на спинку кресла.

Кто-то вычистил почту Клер Дьемар.

Сыщик понял, что был прав: дело не такое простое, каким может показаться на первый взгляд. В нем есть мертвая зона. Слишком много фактов, не укладывающихся в рамки. Он достал мобильник и набрал номер криминалистов. Ему ответили со второго гудка.

— Вы нашли компьютер в доме Клер Дьемар?

— Да. Ноутбук.

Для экспертов стало рутиной разбираться с сообщениями и жесткими дисками жертв преступлений.

— Вы успели в нем покопаться?

— Не успели.

— Можешь взглянуть на почту?

— Конечно. Сейчас кое-что закончу и займусь.

Сервас наклонился над стареньким компьютером и по одному отсоединил все провода. Так же он поступил с телефонным аппаратом, погребенным под кучей бумаг, после чего аккуратно убрал раскрытую тетрадь в целлофановый пакет для вещественных доказательств.

Закончив, сыщик подошел к двери, распахнул ее, вернулся к столу, соорудил пирамиду из компьютера и телефона, положил сверху тетрадь, подхватил снизу и пошел к лестнице. Ноша была тяжелая, он дважды останавливался передохнуть, прежде чем добрался до низа. Потом Сервас довольно долго плелся по длинному коридору в холл.

Толкнув двери ягодицами, майор оказался на крыльце, поставил вещи на ступеньку, достал из кармана электронный ключ зажигания, открыл машину, побежал к своему джипу «Чероки», косясь на капли дождя на пакете с тетрадью, положил все на заднее сиденье, выпрямился и закурил.

Воротник куртки и спина рубашки промокли насквозь, но погруженный в свои мысли Сервас не замечал этого. Он глубоко затянулся сигаретой, ощутив, как сладостная отрава прочищает легкие и мозг. Дождь освежал лицо тонкой водяной пленкой. Музыка… он снова ее слышал. «Kindertotenlieder»… Как это возможно?

Сервас огляделся — как будто ожидал увидеть того человека — и зацепился взглядом за неясный силуэт.

Там и вправду кто-то был.

Человек в дождевой накидке бутылочно-зеленого цвета с накинутым на голову капюшоном. Сыщик разглядел нижнюю часть молодого лица.

Ученик.

Юноша наблюдал за полицейским, стоя на маленьком холмике под деревьями метрах в десяти от него. Руки он держал в карманах и едва заметно улыбался. «Он улыбается мне, как знакомому», — подумал Сервас.

— Эй вы, там! — крикнул он.

Молодой человек отвернулся и спокойно и неспешно направился к аудиториям. Мартену пришлось бежать следом.

— Эй, подождите!

Студент обернулся. Блондин с золотистой бородкой, в толстовке с капюшоном, ростом чуть выше Серваса. Большие светлые глаза. Вопросительный взгляд. Крупный рот. Сервас вдруг подумал: «Интересно, Марго знает Юго?»

— Простите, вы это мне?

— Да. Добрый день. Не знаете, где я могу найти профессора ван Акера? У него есть занятия в субботу утром?

— Аудитория номер четыре, вон в том корпусе… Но лучше дождитесь окончания лекции; он не любит, когда его прерывают.

— Да неужели? — съязвил Сервас.

— Вы — отец Марго. Не так ли? — Собеседник сыщика широко улыбнулся.

Сервас не смог скрыть удивления. В кармане завибрировал сотовый, но майор решил не отвечать.

— С кем имею честь?

Молодой человек вытащил руку из-под накидки и протянул полицейскому:

— Давид. Я на подготовительном курсе. Очень рад познакомиться.

«Он в одном классе с Юго», — сообразил Сервас и пожал протянутую ладонь. Рукопожатие вышло крепким и искренним.

— Итак, вы знаете Марго…

— Кто же не знает Марго? В Марсаке все ее знают.

Эту же фразу произнес и Юго…

— И вам известно, что я — ее отец.

Золотистые глаза Давида встретились с глазами сыщика.

— Я был здесь, когда вы приезжали вместе в первый раз.

— Понятно…

— Она должна быть в аудитории, если вы ее ищете.

— Клер Дьемар преподавала у вас?

Ответ прозвучал с секундной задержкой:

— Да. Почему вы спрашиваете?

Сервас достал полицейский жетон:

— Я расследую ее убийство.

— Вот же черт! Так вы легавый?

В его тоне не было враждебности, скорее изумление. Сервас не смог удержаться от улыбки.

— Можно сказать и так.

— Мы все потрясены. Она была чудесная училка, всем нравилась. Но…

Молодой человек опустил голову и уставился на носки своих кроссовок. Когда он снова взглянул на Серваса, тот увидел в его глазах знакомый блеск. Так часто смотрят родственники обвиняемых — нервно, непонимающе, недоверчиво. Отказываясь принять немыслимое.

— Не верю, что Юго мог такое сотворить. Нет. Это не он.

— Вы хорошо его знаете?

— Он один из моих лучших друзей. — Глаза юноши подернулись влагой. Он был готов разрыдаться.

— Вчера вечером вы были в пабе вместе?

Давид посмотрел в глаза Сервасу:

— Да.

— Помните, в котором часу он ушел?

На сей раз Давид взглянул уклончиво и ответил не сразу.

— Точно не помню, но ему было нехорошо. Он чувствовал себя… странно.

— Юго так сказал? Странно?

— Да. Он был не в своей тарелке.

Сервас насторожился.

— Больше он ничего не говорил?

— Нет. Сказал, что, пожалуй, пойдет, и мы удивились… ведь матч… должен был вот-вот начаться. — Давид сбился, понимая, что сказанное им может утопить друга, однако Серваса занимало другое: Юго соврал, чтобы отправиться к Клер Дьемар, или действительно заболел?

— Что потом?

— Когда — потом?

— Он ушел и вы его больше не видели?

Давид колебался.

— Нет. Не видел.

— Благодарю вас.

Сервас видел, что Давид боится, как бы его слова не переиначили.

— Это не он! — воскликнул юноша. — Я совершенно уверен. Вы бы согласились, если бы знали его так же хорошо, как я.

Мартен понимающе кивнул.

— Он потрясающе талантлив, — горячился собеседник майора, как будто выдающиеся способности могли чем-то помочь Бохановски. — Любит жизнь во всех ее проявлениях. Он — лидер, свято верит в свою звезду и умеет зажечь других. Юго — естественный и гармоничный, умеет дружить. То, что случилось, никак с ним не соотносится!

Голос Давида задрожал, он вытер слезы, развернулся и пошел прочь, опустив голову.

Сервас проводил его взглядом.

Он понял мысль Давида. В Марсаке всегда, во все времена, существовал такой вот Юго: личность еще более одаренная, блестящая, выдающаяся и уверенная в себе, чем все остальные, привлекающая к себе взгляды окружающих, окруженная свитой обожателей. Когда Сервас учился в Марсаке, такой личностью был Франсис ван Акер.

Он проверил телефон и перезвонил экспертам.

— Пароль был записан, — произнес голос. — Кто угодно мог получить доступ к почте. И очистил ее.

12. Ван Акер

Он подошел к бетонному кубу учебного корпуса, укрылся от дождя под деревом и закурил очередную сигарету. Из открытых окон доносился голос. Все тот же. Не изменившийся за пятнадцать лет. Стоило его услышать, и становилось понятно — он принадлежит человеку умному, опасному и надменному.

— Все, что я прочел, не более чем испражнения банды подростков, неспособных выйти за рамки своего крошечного эмоционального мирка. Педантство, сентиментализм, мастурбация и угри. Черт возьми! Вы мните себя бандитами? Проснитесь!

Сервас щелкнул зажигалкой и затянулся, пережидая напыщенный монолог Франсиса ван Акера.

— На следующей неделе мы начнем параллельно изучать три книги: «Мадам Бовари», «Анну Каренину» и «Эффи Брист». Три романа, опубликованные между тысяча восемьсот пятьдесят седьмым и тысяча восемьсот девяносто четвертым и ставшие эталоном романной формы. Возможно ли, что один из вас каким-то чудесным образом читал все три? Такая редкая птица существует? Нет? Кто скажет, что общего между этими книгами?

Пауза.

— Это три истории о женщинах, нарушающих супружескую верность.

Мартен вздрогнул: реплику подала Марго.

— Совершенно верно, мадемуазель Сервас. Итак, в этом классе есть как минимум один человек, прочитавший что-то еще, кроме «Спайдермена». Истории трех женщин, изменяющих мужьям, написанные мужчинами. Три разные мастерские манеры изложения одного и того же сюжета. Три великих произведения. Это доказывает, что фраза Хемингуэя — писать следует лишь о том, что знаешь, — полная чушь. Как и многие другие ма́ксимы старика Эрнеста. Очень хорошо. У некоторых из вас наверняка есть планы на уик-энд, да и год закончился, но я хочу, чтобы вы прочли эти книги до конца следующей недели. И не забудьте о сочинениях, я жду их к понедельнику.

Заскрипели отодвигаемые стулья, и Сервас спрятался за углом здания. Он не хотел сейчас встречаться с Марго, они увидятся позже. Он смотрел, как она уходит, разговаривая с двумя девушками. Сервас вышел из своего укрытия, когда ван Акер спустился по лестнице и раскрыл зонт.

— Здравствуй, Франсис.

От неожиданности ван Акер едва не выронил зонт.

— Мартен… Думаю, после того, что случилось, мне следовало быть готовым к твоему визиту.

Взгляд его голубых глаз остался все таким же проницательным. Мясистый нос, тонкие, но чувственные губы, тщательно подстриженная бородка. Франсис ван Акер почти не изменился. Он все так же сиял изнутри. Седина едва тронула бороду и падающую на лоб прядь волос.

— Что принято говорить в подобных случаях? — с иронией поинтересовался он. — «Сколько лет, сколько зим»?

— Fugit irreparabile tempus^[11], — ответил Сервас.

Ван Акер просиял улыбкой.

— Ты всегда был лучшим по латыни. Не представляешь, как меня это злило.

— Таково твое слабое место, Франсис. Ты всегда хотел быть первым во всем.

Ван Акер проигнорировал выпад Серваса, его лицо стало непроницаемым, но он почти сразу взял себя в руки и улыбнулся — с вызовом.

— Ты ни разу сюда не возвращался. Почему?

— Ты знаешь ответ…

Ван Акер не отвел взгляд. Несмотря на влажную погоду, на Франсисе был все тот же темно-синий бархатный пиджак, в котором привык его видеть Сервас. Он никогда ничего другого не носил. В студенческие времена в их компании бытовала шутка: у ван Акера полно одинаковых синих пиджаков и белых рубашек знаменитой американской марки.

— Ну что ж. Причина известна нам обоим, Эдмон Дантес, — сказал ван Акер.

У Серваса мгновенно пересохло в горле.

— Я, подобно графу де Морсеру, увел твою Мерседес. Но не женился на ней.

На долю секунды гнев обжег внутренности Серваса, как горячий уголек, но зола прожитых лет не дала пламени разгореться.

— Я слышал, Клер погибла ужасной смертью.

— Что говорят об этом в Марсаке?

— Ты знаешь, каков этот город, здесь ничего не утаишь. Жандармы были скорее… разговорчивы, чем сдержанны. Беспроводной телеграф тоже сделал свое дело. По слухам, ее связали и утопили в собственной ванне. Это правда?

— Без комментариев.

— Господь милосердный! Она была роскошная женщина. Блестящая. Независимая. Упорная. Страстная. Ее педагогические методы нравились не всем, но я находил их… интересными.

Мартен кивнул. Они шли вдоль бетонных зданий с грязными окнами.

— Какая жестокая смерть… Только сумасшедший мог убить человека подобным образом.

— Или очень сильно разгневанный человек, — поправил Сервас.

— Ira furor brevis est. «Гнев — короткое помешательство».

Теперь они шли вдоль пустых теннисных кортов. Намокшие сетки повисли, как канаты на ринге под весом невидимого боксера.

— Как дела у Марго? — спросил Мартен.

Ван Акер улыбнулся.

— Яблоко никогда не падает далеко от яблони. У Марго огромный потенциал, она неплохо справляется. И будет справляться еще лучше, как только поймет, что вечный антиконформизм — иной вид конформизма.

Настал черед Серваса улыбнуться.

— Значит, дело поручили тебе, — сказал Франсис. — Я так и не смог понять, почему ты пошел в полицейские. — Он поднял руку, упреждая возражения собеседника. — Я знаю, это связано со смертью твоего отца, а если копнуть глубже — с тем, что случилось с твоей матерью, но, черт возьми, тебя ждала другая судьба. Ты мог стать писателем, Мартен. Не жалким бумагомаракой, а настоящим писателем. У тебя был дар — и крылья. Помнишь текст Сэлинджера, который мы все время цитировали, один из лучших о писательстве и братстве?

— «Симор: введение», — ответил Сервас, пытаясь сдержать волнение.

— «Во всяком случае, в те светлые минуты, когда я смогу заставить себя сесть и по возможности успокоиться, главным героем моего повествования, — начал его собеседник медленным речитативом, шагая в том же ритме, — станет мой покойный старший брат, Симор Гласс, который (тут я предпочитаю ограничиться очень кратким псевдонекрологом) в тысяча девятьсот сорок восьмом году покончил с собой на тридцать втором году жизни, отдыхая с женой во Флориде…»^[12]

— «…безусловно, — продолжил с секундной задержкой Сервас, — он был для нас всем — и нашим синим полосатым носорогом, и двояковыпуклым зажигательным стеклом — словом, всем, что нас окружало. Он был и нашим гениальным советчиком, нашей портативной совестью, нашим штурманом, нашим единственным и непревзойденным поэтом, а так как молчаливостью он никогда не отличался, и более того, целых семь лет, с самого детства, участвовал в радиопрограмме «Умный ребенок», которая транслировалась по всей Америке, и о чем только он в ней не распространялся. Потому-то он прослыл среди нас мистиком, и оригиналом, и эксцентриком…»

Внезапно Сервас осознал, что легко вспомнил каждое слово, хотя много лет не перечитывал текст; каждая фраза огненными буквами отпечаталась в его памяти. Когда-то это была их священная формула, их мантра, их пароль.

Ван Акер остановился.

— Ты был моим старшим братом, моим Симором, — сказал он вдруг с неподдельным волнением в голосе. — В тот день, когда ты пошел работать в полицию, мой брат покончил с собой — так я это ощутил.

Мартен снова почувствовал гнев. Ему хотелось заорать: «Да неужели? Так зачем же ты отнял ее у меня? Ее… одну из многих, кого ты мог получить и получил… И почему потом бросил ее?»

Они дошли до опушки сосновой рощи, откуда в ясную погоду открывался вид на Пиренеи. Но сегодня облака и дождь окутали холмы паром и туманом. Именно сюда они приходили двадцать лет назад — ван Акер, он и… Марианна, пока Марианна не встала между ними, пока ревность, ярость и ненависть не развели, не отравили их. Кто знает, возможно, Франсис до сих пор приходит сюда, хотя вряд ли поступает так в память о добрых старых временах.

— Расскажи мне о Клер.

— Что тебя интересует?

— Ты ее знал?

— Лично или как коллегу?

— Лично.

— Нет. Пожалуй, не знал. Марсак — маленький университетский городок. Напоминает Эльсинор. Все друг друга знают, все за всеми следят, наносят исподтишка удары кинжалом, злословят… все жаждут что-нибудь узнать о соседе, накопать информацию — предпочтительно сочную и пикантную. Люди встречаются на вечеринках, ведут пустые разговоры.

— О ней ходили слухи?

— Ты правда думаешь, что я перескажу тебе все слухи и сплетни во имя нашей старинной дружбы?

— Так их было много?

Внизу, на узкой, змеившейся у подножия холма дороге, зашуршала шинами машина.

— Слухи, выдумки, сплетни… Именно это называют «соседским расследованием»? Клер была не только независимой и соблазнительной женщиной, но и имела собственное мнение о многих вещах. Иногда она вела себя на званых ужинах слишком, как бы это сказать, воинственно.

— Что еще? Ее личную жизнь обсуждали? Тебе что-нибудь известно?

Ван Акер нагнулся, поднял шишку, размахнулся и забросил ее далеко на склон.

— Красивая женщина, холостячка, умная… Ничего странного, что мужчины за ней увивались. Она не была монастырской послушницей…

— Ты спал с ней?

Франсис бросил на майора непроницаемый взгляд.

— Скажи-ка, Мегрэ, все полицейские так топорно работают? Ломятся в отрытую дверь? Неужто ты забыл, чем экзегеза^[13] отличается от герменевтики?^[14] Спешу тебе напомнить, что вестник олимпийцев Гермес — бог-обманщик. Собирание доказательств, поиск скрытого смысла, нисхождение к непостижимым структурам интенциональности: притчи Кафки, поэтика Целана, проблема интерпретации и субъективности у Рикёра… Раньше ты знал в этом толк.

— Ей угрожали? Она с тобой не делилась? Не рассказывала как коллеге или другу о запутанных отношениях с любовником, о разрыве или навязчивом поклоннике?

— Нет, она со мной не делилась. Мы не были настолько близки.

— Она не упоминала о странных звонках или электронных письмах?

— Нет.

— Никаких подозрительных записей о ней в лицее или вокруг него?

— Насколько мне известно, нет.

— Каким учеником был Юго?

Тень улыбки пробежала по лицу ван Акера.

— Семнадцать лет, дополнительный курс, первый в классе. Понимаешь, о чем я? А еще — красавчик, все или почти все девушки влюблены в него. Юго — такой парень, каким хотят быть все парни в его возрасте.

Он замолчал и поднял глаза на Серваса.

— Тебе бы следовало повидаться с Марианной…

Мир вокруг них качнулся, а может, просто ветер гулял в соснах.

— Собираюсь это сделать в рамках расследования, — холодно отрезал Сервас.

— Я не о том.

Они вслушивались в стрекот дождя по хвое, смотрели вдаль на холмы, окрашенные всей палитрой серого цвета.

— Ты всегда был очень далек от атараксии^[15], Мартен. Твое обостренное чувство справедливости, твой гнев, твой проклятый идеализм… Встреться с ней. Но не береди старые раны.

Помолчав, он спросил:

— Ты ведь все еще ненавидишь меня, да?

Сервас не знал, что ответить. Ненавидит ли он своего бывшего лучшего друга? Возможно ли ненавидеть человека столько лет? О да, очень даже возможно. Он так крепко сжал кулаки в карманах, что ногти почти впились в ладони. Повернулся и пошел прочь, давя ногами шишки. Франсис ван Акер не шелохнулся.

Марго направлялась к нему через толпу заполонивших коридор лицеистов. Она выглядела усталой. Сервас понял это по ссутуленным плечам и по тому, как она держала книги, прижимая стопку к груди. И все-таки девушка улыбнулась отцу в знак приветствия.

— Итак, дело ведешь ты?

Мартен закрыл папку с делом Юго — там были только бесполезные сведения: какими видами спорта занимался, какие книги брал в библиотеке, — попытался улыбнуться в ответ и обнял дочь. Мимо них, толкаясь и перекликаясь, шли соученики Марго. «Дети, они всего лишь дети, — подумал майор. — Дети с другой планеты под названием Молодость, такой же далекой и загадочной, как Марс». Он не любил думать об этой планете тоскливыми одинокими вечерами, потому что она напоминала ему, какое это проклятие — зрелый возраст.

— Ты и меня будешь допрашивать?

— Не сейчас. Конечно, если тебе не в чем признаться.

Сервас покосился на дочь и понял, что Марго расслабилась. Девушка взглянула на часы.

— У меня мало времени, через пять минут начинается семинар по истории. Ты возвращаешься или пробудешь здесь весь день?

— Пока не знаю. Если останусь до вечера, может, поужинаем вместе?

Она скорчила гримаску.

— Давай. Но по-быстрому — мне нужно написать сочинение к понедельнику, так что придется попотеть.

— Да, я слышал. Утром ты неплохо выступила.

— О чем ты?

— На занятиях у ван Акера…

— Но как…

— Я стоял под окном.

Она опустила глаза.

— Он… что-нибудь говорил обо мне?

— Франсис? О да! Был щедр на похвалы. Вообще-то, это редкий случай, учитывая его характер. Он сказал — цитирую: «Яблоко от яблони недалеко падает».

Мартен заметил, что Марго покраснела от удовольствия, и подумал, что был таким же в ее возрасте — отчаянно нуждался в признании и одобрении. Как и он, Марго прятала ранимость за бунтарством и показной независимостью.

— Я побежала, — сказала она. — Доброй охоты, Шерлок!

— Подожди! Ты знаешь Юго?

Дочь Серваса обернулась, и он понял, что она насторожилась.

— Знаю, а что?

Он сделал неопределенный жест рукой.

— Да так… Он тоже говорил о тебе.

Марго подошла ближе.

— Думаешь, Юго виновен, папа?

— А ты как считаешь?

— Он — хороший парень, это все, что я знаю.

— «Парень» дал тебе ту же характеристику.

Сервас понял, что она с трудом удерживается от других вопросов.

— Клер Дьемар вела у тебя занятия?

Девушка кивнула.

— Какой она была?

— Умела сделать свой предмет интересным… Студенты ее ценили… Мы не можем поговорить позже? Я действительно опаздываю.

— Ладно, но попробуй коротко описать ее характер.

— Веселая. Экспансивная, восторженная, очень красивая. Немного закрытая, но суперклевая.

Он кивнул, и Марго пошла прочь. Сервас понял, что расстроил ее.

Он пробирался через толчею в холл, попутно разглядывая пробковые доски с короткими объявлениями об обмене всего на все и разных услугах. Все как в его времена, только неизвестно, прячутся ли за деловыми сообщениями те забавные поэтичные записочки, которыми увлекались его соученики.

Сервас достал из кармана жужжащий мобильник и взглянул на экран. Звонила Самира.

— Слушаю тебя.

— Кажется, мы что-то нашли.

— Что именно?

— Ты велел не зацикливаться на мальчишке, так?

У Серваса участился пульс.

— Не тяни.

— Пюжоль вспомнил одно дело, которое вел много лет назад. Нападение и изнасилование молодой женщины у нее дома. Он нашел фамилию через ППД… и вытащил протокол из архивов.

Программа составления процессуальных документов. Допотопное программное обеспечение, из которого все сыщики доставали свои протоколы. Опасно неповоротливая, ее давным-давно следовало бы заменить. Сервас ждал продолжения рассказа, глядя на резвящихся в рассеянном сером свете лошадей, породистых, легких, подобных небесным созданиям.

— Этого типа неоднократно сажали за сексуальную агрессию по отношению к молодым женщинам, а один раз — за изнасилование в доме жертвы. Он орудовал в Тарбе, Монтобане и Альби. Его имя — Элвис Констанден Эльмаз. Судимостей у него без счета: в двадцать пять его дюжину раз брали за торговлю наркотиками, насилие при отягчающих обстоятельствах, кражи… Сейчас ему двадцать семь. Он хищник. От методов, которыми действовал Эльмаз, холодеет спина: он болтался на сайтах знакомств, находил там будущую добычу… — Сервас вспомнил вычищенную почту Клер. — В две тысячи седьмом, в Альби, он встретился с очередной жертвой в общественном месте, угрожая ножом, привел ее к ней домой, привязал к батарее, заклеил рот скотчем, отобрал банковскую карточку и вынудил назвать пароль. Он изнасиловал женщину и пригрозил убить, если она на него заявит. В другой раз, в Тарбе, он поздно вечером напал на женщину в парке, связал и запер в багажнике машины, но почему-то передумал и выбросил ее в кусты. Просто чудо, что он пока никого не убил…

Самира замолчала, видимо, собиралась с мыслями.

–…если исключить… Короче говоря, в этом году он вышел из тюрьмы.

— Угу.

— Но есть одна загвоздка…

Сервас услышал позвякивание ложечки по чашке.

— Похоже, у нашего местного Элвиса надежное алиби на вчерашний вечер. Он подрался в баре.

— По-твоему, это железное алиби?

— Нет, но его перевезли в Рангей на «Скорой». В двадцать два ноль-ноль он был в отделении неотложной помощи. Короче, Эльмаз до сих пор в больнице.

Двадцать два ноль-ноль… В этот момент Клер была уже мертва, а Юго сидел на бортике бассейна. Мог ли Элвис Эльмаз успеть вернуться в Тулузу и затеять ссору, чтобы обеспечить себе алиби? И было ли у него в таком случае время и возможность подсыпать Юго наркотики?

— Его и правда зовут Элвис?

Чэн хихикнула в трубку:

— Ответ — да. Я справлялась, Элвис — распространенное в Албании имя. В любом случае этому мерзавцу скорее подходит «Jailhouse Rock», чем «Don’t Be Cruel»^[16].

— Ну да, ну да, — пробормотал Мартен, неуверенный, что правильно понял каламбур.

— Что дальше, патрон? Мне с ним побеседовать?

— Ничего не делай, я сейчас приеду. Убедись только, что его не выпустят из больницы на волю.

— Не беспокойтесь, я оседлаю засранца, как лобковая вошь. — Иногда подчиненная Серваса злоупотребляла крепкими выражениями.

Интермедия 1. Надежда

Надежда — наркотик.

Надежда — психотропный препарат.

Надежда возбуждает сильнее кофеина, ката^[17], мате, кокаина, эфедрина, эритропоэтина^[18], стимуляторов и амфетаминов.

Надежда ускоряла ее сердечный ритм и частоту дыхания, поднимала кровяное давление, расширяла зрачки. Надежда стимулировала работу надпочечников, обостряла слух и обоняние. Надежда скручивала ее внутренности. Накачанный надеждой мозг регистрировал все с небывалой остротой и четкостью.

Спальня…

Чужая, не ее. На одно крошечное мгновение она подумала, что проснулась у себя, что бесконечные месяцы в подвале — всего лишь ночной кошмар. Что наступившее утро вернуло ее в прежнюю жизнь, в чудесную, обыденную повседневность… но это была чужая комната.

Эту незнакомую комнату она видела впервые.

Утро. Она осторожно повернула голову и увидела, как свет разгорающегося дня проникает в щель между шторами. Будильник на ночном столике показывал время — 6.30 утра. У противоположной стены стоял зеркальный гардероб, и она могла видеть свои ступни, ноги и лицо — лицо маленькой, перепуганной, прячущейся в темноте зверушки.

Рядом с ней кто-то спал…

Надежда вернулась. Он уснул и забыл спустить ее в подвал прежде, чем перестанет действовать введенный наркотик! Она не поверила своим глазам. Ошибка, он наконец-то совершил ошибку — первую и единственную за много месяцев неволи. Это шанс! Она почувствовала, что у нее вот-вот разорвется сердце, что ее хватит инфаркт.

Надежда — исступленная, безумная надежда — воспламенила ее мозг. Кровь стучала в ушах, но она все-таки повернула голову в его сторону.

Он спал крепким сном. Она отстраненно и спокойно смотрела на лежащее рядом крупное обнаженное тело и не чувствовала ни ненависти, ни влечения. Она давно миновала эту стадию. Ни коротко стриженные, вытравленные перекисью волосы, ни темная бородка, ни покрытые татуировками руки, напоминающие вторую — чешуйчатую — кожу, больше не притягивали ее. Она вздрогнула, заметив на лобковых волосках следы высохшей спермы, но это не шло ни в какое сравнение с теми рвотными позывами, которые терзали ее в самом начале. Эта стадия тоже миновала.

Надежда удесятеряла силы. Ей вдруг страстно захотелось вырваться из этого ада. Стать свободной. Как много противоречивых эмоций… Она увидела дневной свет впервые со дня похищения. И плевать, что через окно и сквозь шторы. Она впервые проснулась в кровати, а не на земляном полу темного подвала. Первая спальня за месяцы, а то и годы плена…

Этого не может быть. Что-то случилось.

Но ей нельзя отвлекаться. В комнате становилось все светлее. Он может проснуться в любой момент. Больше у нее такой возможности не будет. Страх вернулся, как удар под дых.

Решение было. Убить его. Сейчас, немедленно, прямо здесь. Разбить голову лампой. Но она знала, что, если промахнется, он ее тут же скрутит, потому что он силен, а она слаба. Два других решения: найти оружие — нож, отвертку, что-нибудь еще, но тяжелое или острое.

Или бежать.

Последнее было предпочтительней. Она слишком ослабла, у нее бы не хватило сил противостоять ему. Но куда бежать? Что находится за стенами дома? В тот единственный раз, когда он перевозил ее, она слышала, как поют птицы и дерет горло петух, ощущала запахи деревни. Дом на отшибе…

С бьющимся в горле сердцем, уверенная, что он сейчас проснется и откроет глаза, она откинула простыню, выскользнула из кровати и сделала шаг к окну.

У нее остановилось сердце.

Этого не может быть…

За окном была залитая солнцем лужайка, дальше стеной стоял лес. Дом находился в самом его сердце, как в волшебных сказках ее детства. Она видела высокую траву в колокольчиках и маках, порхающих в воздухе желтых бабочек и даже слышала через стекло гомон птиц, приветствующих новый день. Все эти месяцы она жила в аду, под землей, а самая простая — и прекраснейшая — жизнь была совсем рядом.

Она взглянула на дверь — притягательный магнит, за которым ее ждала свобода, посмотрела в сторону кровати и почувствовала, что пульс зашкаливает. Он по-прежнему спал. Она сделала шаг, второй, третий, обогнула кровать и своего палача. Ручка двери повернулась совершенно бесшумно. Она не поверила своим глазам, но дверь открылась. Коридор. Узкий. Безмолвный. Много дверей справа и слева, но она пошла прямо, попала в столовую и мгновенно узнала большой деревянный стол, темный, как озеро, буфет, стереосистему, большой камин, подсвечники… Вспомнила блюда с едой и мерцающие свечи, в ушах зазвучала музыка. Ее затошнило. Это больше не повторится, никогда… Ставни на окнах были закрыты, но солнце проникало сквозь щели.

Вестибюль и входная дверь были справа, в темной зоне. Она сделала еще два шага и вдруг почувствовала, что введенный ей наркотик выветрился не до конца. Казалось, она движется в воде и загустевший воздух оказывает сопротивление. Ее движения были замедленными и неловкими. Потом она остановилась, сообразив, что не может выйти в таком виде. Голой. Оглянулась, и ее замутило. Все что угодно, только бы не возвращаться в ту комнату. Плед на диванчике… Она схватила его, набросила на плечи и подошла к входной двери из грубого дерева, такой же старой, как сам дом. Подняла язычок задвижки, толкнула створку.

Солнечный свет ослепил глаза, птичий гвалт ударил по ушам, как кимвалы, мухи, яростно жужжа, атаковали ее. Ароматы травы и деревьев щекотали ноздри, жаркий воздух ласкал кожу. На мгновение закружилась голова, перехватило дыхание, она заморгала. Как слепой крот. Жара, свет, жизнь подействовали одуряюще. Она почувствовала себя опьяневшей от свободы козочкой господина Сегена. Но страх тут же вернулся. У нее было ничтожно мало времени.

Справа от дома стояла пристройка, что-то вроде старинного открытого амбара — наполовину обвалившегося, так что обнажился остов. На земле грудой валялась старая хозяйственная техника, инструменты, дрова, а рядом находилась машина…

Она подошла, ступая босыми ногами по нагретой земле. Дверца со стороны водителя открылась со скрипом, и она испугалась, что шум разбудит его. Внутри пахло пылью, кожей и машинным маслом. Она попыталась нащупать дрожащей рукой ключ, но в зажигании его не оказалось. Она пошарила в бардачке и под сиденьем. Пустые хлопоты. Она вышла из машины. Бежать… не медля ни секунды… Она огляделась. Проезжая дорога: нет, не туда. Вот узкая тропинка в просвете леса. Да. Она побежала в этом направлении и сразу почувствовала, как мало осталось сил — сидя в подвале, она похудела килограммов на десять-пятнадцать, — как плохо слушаются ноги. Но надежда вселяла в организм новую энергию, как и теплое марево, полная жизни природа и ласкающий свет.

В подлеске было свежо, но так же шумно, как на открытом пространстве. Она бежала по тропинке, обдирая ступни об острые камни, корни и колючки, но это было неважно. Она преодолела маленький деревянный мостик над весело журчащим ручьем, и тонкие доски задрожали, пружиня под ее босыми ступнями.

Она вдруг поняла: что-то не так…

На земле, посреди тропинки. Чуть поодаль…

Темный предмет. Она замедлила бег, подошла. Старый кассетник с ручкой, чтобы можно было носить с собой… Музыка. Она мгновенно узнала ее и вздрогнула от ужаса. Она слышала эту мелодию сотни раз… Она икнула. Всхлипнула. Это несправедливо. Чудовищно жестоко. Все, что угодно, только не это…

Она застыла, с трудом удерживая дрожь в ногах. У нее не было сил двигаться вперед, но и вернуться она не могла. Справа по широкой и очень глубокой канаве стекал вниз ручей.

Она рванулась влево, преодолела насыпь и побежала вдоль тропы, среди папоротников.

Она задыхалась, оглядывалась, но никого не видела. В подлеске все так же пели птицы, а мрачная музыка из кассетника подталкивала ее в спину — как эхо, как вездесущая угроза.

Ей казалось, что кассетник остался далеко позади, и вдруг она наткнулась на табличку, приколоченную к стволу дерева в том месте, где тропинка раздваивалась в форме буквы «Т». Стрелка на табличке указывала на две открывающиеся перед ней возможности. Над стрелкой два слова: «СВОБОДА» — с одной стороны и «СМЕРТЬ» — с другой.

Она снова всхлипнула, и ее вырвало на густые папоротники.

Она выпрямилась, вытерла рот уголком пледа, вонявшего затхлостью, пылью, смертью и безумием. Ей хотелось плакать, рухнуть на землю и не шевелиться, но нужно было что-то делать.

Она понимала, что это ловушка. Одна из его извращенных игр. Смерть или свобода… Что произойдет, если она выберет свободу? Какого рода свободу он ей предложит? Уж конечно, не возврат к прежней жизни. Или освободит, убив? А если она выберет «смерть»? Что это, метафора? Но чего? Смерть ее страданий, конец крестного пути? Она выбрала направление «на смерть», рассудив, что в его больном рассудке самое соблазнительное на вид предложение — наверняка худшее.

Она пробежала еще сотню метров и вдруг заметила нечто длинное и темное, висящее на ветке в метре над дорогой.

Она замедлила бег, потом перешла на шаг и остановилась, поняв, что перед ней. К горлу подступила рвота, сердце колотилось, как обезумевший от ужаса кролик. Кто-то повесил на дереве кота, так туго затянув бечевку на шее животного, что голова грозила вот-вот отвалиться. Кончик розового языка торчал из пасти между белой шерсткой, маленькое тельце совсем одеревенело.

Ее желудок был пуст, но она почувствовала позыв к рвоте и горький вкус желчи во рту. Ледяной ужас сковал позвоночник.

Она застонала. Надежда таяла, как пламя догорающей свечи. В глубине души она знала, что эти леса и этот подвал станут последним, что она увидит в жизни. Что выхода нет. Не сегодня и никогда. Но ей так хотелось верить в чудо — еще хоть несколько минут.

Неужели по этому проклятому лесу никто не гуляет? Она вдруг задумалась, где находится: во Франции или где-то еще? Она знала — есть страны, где за много дней пути иногда не встретишь ни одной живой души.

Она не знала, куда идти. Но уж точно не в том направлении, что выбрал для нее этот псих.

Она пробиралась через кусты и деревья, спотыкалась о корни и неровности почвы, босые ступни кровоточили. Вскоре она добралась до очередного ручья, заваленного упавшими во время последней грозы березами и лещиной, и с превеликим трудом перебралась через них; острые, как кинжалы, ветки ранили ноги.

Еще одна тропинка с другой стороны. Она выдохлась, но все-таки решила пойти по ней, все еще надеясь встретить хоть кого-нибудь.

Я не хочу умирать.

Она бежала, спотыкалась, падала, поднималась и бежала дальше.

Она бежала, чтобы спастись, ее грудь горела, сердце готово было разорваться, ноги отяжелели. Лес вокруг становился все плотнее, воздух совсем раскалился. Ароматы леса смешивались с запахом ее собственного кислого пота, заливавшего глаза. Где-то совсем близко плескался ручей, других звуков не было, а в спину дышала тишина.

Я не хочу умирать…

Эта мысль занимала все свободное пространство ее рассудка. Вместе со страхом. Гнусным, нечеловеческим.

Я не хочу… я не хочу… я не хочу…

Умереть…

Она чувствовала, что по щекам текут слезы, сердце колотится в груди, на шее отчаянно бьется жилка. Она бы убила мать с отцом, лишь бы избавиться от этого кошмара.

Внезапно у нее екнуло сердце. Там, внизу, кто-то был…

Она закричала:

— Эй! Подождите! Подождите! На помощь! Помогите мне!

Фигура не двигалась, но она ясно видела ее через завесу слез. Женщина. В купальном халате на пуговицах. Совершенно лысая. Она собрала последние силы, чтобы добраться до нее. Незнакомка не двигалась.

Она была все ближе и уже все понимала. Кровь стыла в жилах.

Это не женщина…

Целлулоидный манекен. Прислоненный к стволу дерева. Застывший в искусственной позе — как в витрине магазина. Она узнала халат — свой халат, он был на ней в тот вечер, когда… Кто-то обрызгал его красной краской.

Ей показалось, что силы закончились, словно кто-то высосал их. Она была уверена, что он наполнил проклятый лес кучей других, таких же зловещих, ловушек. Она была крысой в лабиринте, его вещью, его игрушкой. Он рядом. Совсем близко… Ноги у нее подкосились, и она потеряла сознание.

13. Элвис

Он оставил машину на внутренней стоянке и пошел к расположенной в центре бетонной башне с лифтами. Университетская клиника Рангей напоминала крепость на вершине холма на юге Тулузы. Чтобы попасть туда со стоянки, устроенной на среднем уровне, нужно было доехать на лифте до длинного перехода, висящего над деревьями, там, откуда открывался потрясающий вид на университетские корпуса и предместье. Сервас пересек пустырь и подошел к зданию, фасад которого украшала затейливая металлическая ячея. Как это часто бывает, внешние украшательства идут в ущерб внутренней инфраструктуре. В больнице работали две тысячи восемьсот врачей и десять тысяч вспомогательного персонала, здесь лечились сто восемьдесят тысяч пациентов в год (численность населения небольшого города!), но Сервас успел заметить, что клиника остро нуждается во многих других службах.

Майор быстро прошел мимо единственного кафетерия, где толпились врачи, посетители и пациенты в халатах, и по длинным коридорам добрался до внутренних лифтов. Творения современных художников — дары благотворительности — не могли оживить унылых стен: искусство не всесильно. Сервас заметил дверь часовни с табличкой, на которой были указаны часы работы священника. Сыщик задумался, как бог находит себе место в больничной вселенной, где человеческое существо низведено до системы труб, пищеварения и дыхания, где его собирают и разбирают, как мотор, а иногда дают «окончательный расчет», не забыв позаимствовать несколько «запчастей» для ремонта других моторов.

Самира ждала его у лифтов. Ему хотелось закурить, но он заметил запрещающую табличку.

— Авария, — произнес Мартен в кабине.

— Что вы сказали? — переспросила Чэн. Ее кобура на бедре привлекала всеобщее внимание.

— Роман Балларда. Мешанина из хирургии, механики, массового потребления и вожделения.

Самира недоумевающе взглянула на майора, тот пожал плечами, но тут двери лифта открылись, и до их ушей донесся истошный крик:

— Банда кретинов! Не имеете права держать меня тут против воли! Зовите этого придурочного врача, чего ждете?

— Наш Элвис? — спросил Сервас.

— Очень может быть.

Они повернули направо, потом налево. Какая-то медсестра остановила их, и Самира достала удостоверение.

— Здравствуйте, нам нужен Элвис Констанден Эльмаз.

Лицо женщины окаменело, и она указала на дверь с матовым стеклом, перед которой лежал на каталке старик с трубочками в носу.

— Больному требуется отдых, — сурово произнесла она.

— Само собой, — съязвила Самира.

Медсестра наградила их презрительным взглядом и удалилась.

— Черт, только легавых мне тут не хватало! — воскликнул Элвис, когда они вошли.

В палате было жарко и влажно, вентилятор в углу вращался рывками и положения не спасал. Голый по пояс Элвис Констанден Эльмаз сидел в изголовье кровати и смотрел телевизор без звука.

— One for the money, two for the show^[19], — промурлыкала Чэн, покачивая бедрами и пританцовывая. — Привет, Элвис.

Элвис нахмурился: в этот день Самира была в футболке с надписью «LEFT 4 DEAD», на шее красовалось штук шесть ожерелий и связок бус.

— Что за цирк? Это кто еще такая? — поинтересовался он у Серваса. — Значит, вот как теперь выглядят полицейские? Куда катится мир!

— Вы — Элвис Эльмаз?

— Нет, Аль Пачино. Чего вам? Вы явно не из-за моей жалобы явились.

— Ты угадал.

— Конечно, нет. С первого взгляда видно, что вы из KFC.

KFC, Kentucky Fried Chicken, популярная сеть ресторанов быстрого питания, специализирующаяся на жареных цыплятах. Преступники называют так уголовную полицию. Элвис Констанден Эльмаз был маленьким, коренастым, с круглой, наголо бритой головой, опоясывающей квадратные челюсти бородкой и сережкой с крошечным цирконом в ухе. А может, и с бриллиантом. Одна повязка была наложена на его мускулистый торс — от низа живота до диафрагмы, другая — на правое предплечье.

— Что с вами случилось? — спросил Сервас.

— А то вы не знаете! Дал маху. Три удара ножом в брюхо и один в руку. Эти ублюдки чудом меня не завалили. «Жизненно важные органы не затронуты, вы везунчик, мсье Эльмаз» — так сказал этот придурок-доктор. Он хочет продержать меня тут еще два дня, говорит, я много дергаюсь и рана может открыться. Ладно, врач он, не я. Но я ноги отлежал, а жратва здесь хуже, чем в тюряге.

— Эти ублюдки? — переспросила Самира.

— Их было трое. Сербы. Вы, может, не знаете, но эти подонки-сербы и мы, албанцы, никогда не могли ужиться. Все они — шваль и жулье.

Самира кивнула. Ту же «песню» она слышала в интерпретации другой стороны. Кстати, у нее в жилах текло немного боснийской крови, а еще — капелька итальянской: ее семья немало постранствовала по миру…

— Так что же случилось?

— Мы схлестнулись в кафе и продолжили на улице. Я был здорово поддатый, правду сказать.

Эльмаз по очереди оглядел полицейских.

— Я не знал, что два дружка этой сволочи сидят внутри. Они неожиданно накинулись на меня, как психованные, а потом разбежались, точно крысы. Я лежал на тротуаре и истекал кровью, думал, на этот раз — все, кранты. Но, видно, у таких злыдней, как я, тоже есть ангел-хранитель, как думаешь, красотка? Не дашь сигаретку? Убить готов за затяжку.

Самира с трудом удерживалась от желания наклониться и вонзить палец Эльмазу между ребрами, прямо через бинты.

— Ты что, табличек не видел? — зло бросила она. — «Не курить!» Что стало причиной ваших разногласий?

— Разногласий… Красиво излагаешь, подруга! Я же сказал: они — сербы, я — албанец.

— И всё?

Он ответил не сразу.

— Нет.

— Что еще?

— Баба, конечно, черт подери. Куколка, что вертелась вокруг меня.

— Из их компании?

— Точно.

— Красивая?

Лицо Элвиса Констандена Эльмаза просияло, как новогодняя елка.

— Не то слово! Настоящая секс-бомба! Не знаю, что она делала с теми неудачниками. Я на нее пялился, что правда, то правда, она заметила, подошла поболтать. Может, хотела их позлить или была не в настроении… Тут-то все и закрутилось. Разногласия, как вы это назвали.

— Значит, «Скорая» доставила вас сюда вчера вечером, ночью вам сделали операцию, а потом перевели в эту палату?

Темные глаза Элвиса блеснули.

— А почему это так важно? Вам ведь плевать на мою историю… Вы хотите знать продолжение. Что-то случилось.

— Господин Эльмаз, вас выпустили из тюрьмы четыре месяца назад, верно?

— В точку.

— Вы были осуждены за кражи с применением насилия, похищение, незаконное удержание, сексуальные деликты и изнасилование…

— Ну и что? Я свое отсидел.

— Вы всегда нападали на молодых красивых брюнеток.

Взгляд Элвиса потемнел.

— К чему вы клоните? Это было давно. — Он моргнул. — Что произошло вчера вечером? Напали на какую-нибудь красотку?

Взгляд майора упал на стоящий у кровати столик на колесах, где лежала газета. Он прочел заголовок и изменился в лице:

УБИЙСТВО МОЛОДОЙ ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦЫ В МАРСАКЕ

Расследование поручено полицейскому, раскрывшему преступление в Сен-Мартене.

Черт, черт, черт! Он схватил газету и, не слушая вопросов Самиры и ответов Эльмаза, начал листать ее.

Статья обнаружилась на третьей странице и была короткой. «Майор Сервас из угрозыска Тулузы, тот самый, что зимой 2008–2009 года вел дело об убийствах в Сен-Мартене, самое крупное за последние годы в провинции Юг-Пиренеи, будет расследовать убийство преподавательницы Марсакского лицея, где учатся дети местной элиты». Автор статьи уточнял, что молодую женщину нашли в ее собственном доме, «связанной и утопленной в ванне». Хорошо еще, что пресс-служба догадалась умолчать о фонарике в горле жертвы, чтобы обезопасить себя от психов, которые в ближайшие часы начнут бомбардировать полицию звонками с признаниями. Зато отдали на съедение его, назвав имя. Гениально. Сервас почувствовал нарастающий гнев. Он бы с удовольствием «по-свойски» поговорил с идиотом, допустившим утечку. Возможно, это сделал сам Кастен?

— В котором часу произошла стычка? — продолжила допрос Чэн.

— В двадцать один тридцать — двадцать два ноль-ноль…

— Свидетели?

Элвис хрипло хохотнул и закашлялся.

— Десятки!

— А чем ты занимался до того?

— Вы что, оглохли? Я жрал и кадрил девку! Говорю же, меня многие видели! Да, я совершал ошибки — в прошлом, но треклятые бабы, на которых я нападал, сами виноваты: какого черта они поперлись ночью на улицу, а? В Албании женщины по ночам сидят дома. Приличные женщины…

Самира Чэн ткнула пальцем в бок албанцу, выбрав место наугад. Ткнула и сильно нажала. Через повязку. Элвис скривился от боли. Сервас собрался вмешаться, но его подчиненная убрала руку.

— Молись, чтобы твое алиби оказалось надежным, — произнесла она нехорошим, холодно-скрипучим голосом. — У тебя проблема, Элвис. Может, у тебя встает через раз? Или ты скрытый гомик? Ну да, конечно… Любил мыться в душе на зоне?

Албанец изменился в лице, его глаза превратились в два тусклых нефтяных озерца. В палате было жарко, но Мартену вдруг показалось, что по спине пробежала струйка ледяной воды, у него участился пульс. Сыщик нервно сглотнул. Он уже видел подобный взгляд. Очень давно. Десять лет назад… Живший в нем маленький мальчик просто не мог этого забыть. Перед мысленным взором Серваса возникли лица двух мужчин, появившихся во дворе их дома тем роковым июльским вечером. Они были похожи на Элвиса — волки, нелюди с пустыми глазами… Он подумал о матери, услышал ее крики и мольбы, увидел привязанного к стулу отца и себя, маленького Мартена. Он спрятался в шкафу под лестницей, все слышал, обо всем догадывался. Придя работать в полицию, Сервас не раз пересекался с подобными… существами. Он вдруг ощутил непреодолимую потребность глотнуть свежего воздуха, убежать из этой палаты, вырваться из больницы. Он кинулся в туалет, боясь не удержать рвоту.

— Это не он.

Сервас кивнул, соглашаясь.

Они шли по коридорам в сторону холла. Сыщику ужасно хотелось курить, но развешанные повсюду таблички призывали его к порядку.

— Знаю, — ответил он. — Его алиби похоже на правду, кроме того, он вряд ли мог разобраться с почтой Клер Дьемар в лицее и не имел причин следить за Юго и пичкать его наркотиками.

— Такие, как он, не должны ходить по улицам, — сказала Самира, когда они миновали кафетерий.

— Ни один закон не позволяет сажать человека в тюрьму только за то, что он «опасен», — возразил Сервас.

— Рано или поздно Элвис сорвется.

— Он отсидел свой срок.

Самира покачала головой.

— Единственная действенная терапия для таких типов — отреза́ть им яйца, — объявила она.

Сервас искоса взглянул на свою подчиненную: она не шутила. Он испытал облегчение при виде стеклянных дверей холла, сунул руку в карман, но тут заметил последнюю табличку и снова почувствовал себя подростком на беговой дорожке: дышать нечем, сил на финишные двадцать метров не осталось.

Двери наконец открылись, и они «выпали» в жаркий влажный воздух. Сервас напрягся. Обделенные никотином легкие требовали своей порции яда, но дело было не только в этом… А в чем еще? Его подсознание включилось, когда они прошли мимо первой таблички, запрещающей курение в больнице, но он никак не мог разобрать, что говорит его внутренний голос.

— Если это не он, мы возвращаемся к исходной точке, — заметила Самира.

— То есть?

— Юго…

Сыщик ухитрился посмотреть на часы и одновременно достать сигарету.

— Едем в Амбушюр. Надави на экспертов. Я хочу узнать результат до вечера. Если убил Юго, почему он опустошил компьютер Клер, а не свой собственный телефон?

Самира в ответ только руками развела, глядя вслед шефу, удаляющемуся в сторону мостика-перехода.

К шлагбауму, завывая сиреной, подъехала «Скорая», и Серваса внезапно осенило. Он понял, почему не может выбросить из головы проклятые таблички с перечеркнутой красной чертой сигаретой.

Шагая по переходу над деревьями, Мартен достал телефон, нашел номер Марго, нажал на кнопку вызова и услышал варварскую мелодию — мешанину звуков электрогитары и горловой отрыжки. Сервас досадливо поморщился: хорошо, что Марго отключает сотовый на занятиях, но сейчас это стало помехой его расследованию. Он набрал одним пальцем эсэмэс:

«Юго курит? Перезвони мне. Это важно».

Не успел он закончить, как телефон завибрировал.

— Марго? — спросил он, идя к лифту.

— Нет, это Надия, — ответил женский голос.

Надия Беррада возглавляла отдел технической экспертизы. Мартен вызвал лифт.

— Компьютеры «запели», — объявила она.

— И?

— Сообщения действительно стерли, но мы восстановили входящие и исходящие. Последние датированы днем смерти. Ничего необычного. Электронные письма коллегам, личные послания, сообщения о педагогических совещаниях и семинарах, реклама.

— Есть что-нибудь Юго Бохановски или от него?

— Нет. Ни одного… Зато некий «Тома́ девятьсот девяносто девять» регулярно ей писал. И его сообщения носят… как бы это сказать… интимный характер.

— Насколько интимный?

— Достаточно интимный. — Надия сделала паузу и прочла: — «Жизнь станет волнующей и интересной, потому что мы любим друг друга», «Огромная. Тотальная. Невероятная. Всепоглощающая тоска по тебе», «Я — замок, ты — ключ, я твой навеки, я — твой бельчонок, отныне и навсегда»…

— Кто это писал, она или он?

— Оба. На семьдесят пять процентов — она. Он чуть менее откровенен, но она его зацепила… Да, эта баба была горячей штучкой!

По тону Надии Сервас понял, что найденные сообщения заставили ее задуматься. Он подумал о них с Марианной… Тогда не было ни электронной почты, ни текстовых сообщений, но они написали друг другу сотни подобных писем. Восторженных, лиричных, наивных, пылких, забавных. Писали, хотя виделись каждый день. В них горел такой же живой огонь. Сервас чувствовал — он что-то нащупал. Эта баба была горячей штучкой… Надия нашла точные слова. Он поднял глаза на мокнущие под дождем верхушки деревьев, растущих под переходом.

— Скажи Венсану, пусть срочно установит личность этого «Тома девятьсот девяносто девять».

— Уже. Ждем ответа.

— Молодец. Сообщи, как только получишь. И вот еще что, Надия: можешь взглянуть на список вещественных доказательств?

— Что ты хочешь знать?

— Была ли среди предметов, найденных в кармане у мальчишки, пачка сигарет?

Сервас ждал ответа и не вошел в лифт, опасаясь, что металлические стенки заглушат сигнал. Надия вернулась на линию минуты через четыре.

— Ни пачки, ни сигареты, ни косячка, — сказала она. — Ничего такого. Это тебе поможет?

— Возможно. Спасибо.

Сервас представил себе, как Надия роется в куче улик, и ему в голову пришла мысль о тетради на письменном столе Клер и о написанной там фразе:

«Слово «друг» порой лишено смысла, чего не скажешь о слове «враг».

Он почувствовал, как по позвоночнику пробежала дрожь. Клер Дьемар записала эту фразу в новенькую тетрадь незадолго до смерти и оставила открытой на столе. Зачем? Чувствовала неотвратимую угрозу? Возможно, она нажила врага? Связана эта запись с расследованием или нет? Смутная идея начала обретать четкие контуры. Мартен снова достал телефон.

— Ты за компьютером? — спросил он, когда Эсперандье ответил.

— Да, а что?

— Можешь поискать для меня фразу в «Гугле»?

— Фразу в «Гугле»?..

— Не умничай.

— Цитату?

— Вроде того.

— Подожди… Готово, диктуй.

Сервас повторил фразу.

— Это что, вопрос из телевикторины? — пошутил Венсан. — Ага… Скажи-ка, разве не ты учился на филологическом?

— Не зли меня.

— Виктор Гюго.

— Что?

— Цитата. Из Виктора Гюго. Объяснишь, что к чему?

— Позже.

Он закрыл мобильник. Виктор Гюго… Неужели это совпадение? В оставленной на видном месте тетради Клер Дьемар сделана одна-единственная запись. О враге… О Юго? Сервас не забывал, что речь идет о Марсаке — университетском городке, как подчеркнул Франсис. Он сравнил Марсак с шекспировским Эльсинором, тем местом, где умели хранить тайну и соблюдать молчание и знали толк в злословии, где удар кинжалом в спину наносили с невероятным изяществом и утонченностью — и где любое прямое обвинение считалось самой непростительной бестактностью. Он помнил, что имеет дело с эрудитами, людьми, обожающими загадки и аллюзии. Скрытые смыслы, тонкую изворотливость — даже в подобных, драматических, обстоятельствах. Фраза появилась в тетради не случайно.

Возможно ли, что Клер назвала — не назвала, намекнула! — имя своего врага и даже будущего убийцы?

14

Вернувшись в контору, Сервас направился в кабинет Эсперандье.

— Как мальчишка?

Подчиненный майора снял наушники — он наслаждался песней «Make it Wit Chu» группы «Queen of the Stone Age» — и пожал плечами.

— В порядке. Активности не проявляет. Спросил, нет ли чего почитать. Я предложил ему одну из моих манг^[20]. Он отказался. Кстати, срок действия ордера временного задержания истекает через шесть часов.

— Я знаю. Позвони прокурору. Попроси продлить.

— Основание?

На сей раз плечами пожал Сервас:

— Понятия не имею. Что-нибудь придумаешь. Пошарь в своем мешке с хитростями.

Придя к себе, Мартен несколько минут проверял ящики стола, пока не нашел то, что искал. Номер телефона. Парижский. Сыщик размышлял, глядя на цифры: он давно не звонил по этому номеру и надеялся, что звонить больше не придется, что вся эта история осталась для него в прошлом.

Он взглянул на часы. Набрал номер. Представился, услышав мужской голос.

— Давненько мы не беседовали, — съязвил его собеседник. — Чему обязан такой честью, майор?

Сервас сообщил о том, что случилось накануне, припася диск Малера «на закуску». Он готов был услышать: «И вы побеспокоили меня из-за такой ерунды?» — но реакция оказалась совсем иной.

— Почему вы не позвонили сразу?

— Из-за обычного диска, пусть и найденного на месте преступления? Он наверняка не имеет никакого отношения к делу.

— Место преступления, где вроде бы случайно обнаруживают сына одной из ваших старинных знакомых, потом — и это совершенно логично — в дело вступает тулузская полиция, а жертва — молодая тридцатилетняя женщина, соответствующая профилю других жертв. Венчает дело музыкальный отрывок, звучавший в тот вечер, когда Юлиан убил свою жену. Не смешите меня!

Сервас записал: «Юлиан». Гоняясь за швейцарцем, преследователи сроднились с ним. Сыщик почти не дышал. Собеседник прав. Его мысли пошли в том же направлении, когда накануне вечером он обнаружил диск, но потом отвлекся. Под таким углом зрения элементы дела вызывают беспокойство. Сервас подумал, что парижский коллега хорош — за три секунды ухватил суть.

— Всё как всегда, — вздохнул источник сыщика. — Нас информируют, когда есть время, когда собственное «я» отошло на второй план или когда все следы остыли…

— А у вас есть что-нибудь новое?

— Вам бы хотелось услышать утвердительный ответ, верно? Жаль вас разочаровывать, майор, но мы тонем в информации, она заливает нас мутным потоком, как ливень. Сообщения по большей части настолько нелепы, что мы даже не принимаем их в расчет; на проверку же тех немногих, что заслуживают внимания, уходит пропасть времени и сил. Его видели тут и там. В Париже, Гонконге, Тимбукту… Один свидетель уверен, что он работает маркером в казино Мар-дель-Плата, где каждый вечер играет в бильярд. Другой видел его в аэропорту Барселоны или Дюссельдорфа. Женщина подозревает, что ее любовник — это Гиртман…

По бесконечно усталому голосу собеседника Сервас понял, что тот пребывает в унынии, но тон внезапно изменился, как будто его осенило.

— Речь идет о Тулузе?

— Да, а что?

Ответа не последовало. Мартен услышал, что человек разговаривает с кем-то еще, прикрыв ладонью трубку, так что слов разобрать сыщик не мог. Через несколько секунд их беседа продолжилась:

— Недавно кое-что случилось, майор. Мы выложили его портрет в Интернет, использовали особую программу, чтобы изменить лицо и сделать с десяток разных версий: с бородой и усами, с длинными волосами, короткими волосами, с темными и светлыми волосами, с разными носами и так далее, и тому подобное. Вы понимаете, о чем я. Буду краток: мы получили сотни ответов и изучаем все по очереди. Кропотливая работа… — В голосе снова прозвучала усталость. — Один оказался интересней других: некий тип, владелец заправки на автостраде, утверждает, что он заливал у него и покупал газеты. Был на мотоцикле, с крашеными волосами, бородкой и в темных очках, но хозяин заправки категоричен: рост и телосложение соответствуют описанию, как и легкий акцент — возможно, швейцарский. В кои-то веки нам повезло — мы просмотрели записи с камер видеонаблюдения магазина. Заправщик прав: это может быть и он, я сказал — может…

Кровь застучала в висках Серваса.

— Где находится АЗС? Когда это произошло?

— Две недели назад. А вот это вам понравится, майор: заправочная станция находится рядом с Буа-де-Дур, на А20, к северу от Монтобана.

— Мотоцикл попал на пленку? Номер известен?

— Не знаю, случайность это или умысел, но он поставил мотоцикл вне поля обзора. Мы обнаружили его след на одном из пунктов уплаты дорожной пошлины — южнее, на дороге Париж — Тулуза. Изображение не очень четкое… Что касается номера: у нас есть первые цифры, но мы работаем… Понимаете, почему эта история так важна? Если на мотоцикле приезжал Гиртман, значит, он сейчас в вашем секторе.

Ошеломленный Сервас смотрел на результат поиска. Он напечатал слова «ЮЛИАН ГИРТМАН» в Google и получил результат: 1130000 ответов.

Сервас откинулся на спинку кресла и задумался.

После побега швейцарца он выискивал любую информацию о нем, проглядывал газеты, сообщения, бюллетени, сделал десятки звонков, терзал вопросами группу, занимающуюся поисками беглеца, но шли месяцы, сменялись времена года — весна, лето, осень, зима, снова весна… — и он отступился. Перевернул страницу. Это больше не его забота. Занавес. Exit. Finito. Он попытался прогнать мысли о Гиртмане.

Сервас перебрал в уме высветившиеся на экране сведения. Он знал, что свобода слова для интернетчиков одна из священных коров — пусть каждый сам фильтрует, отбирает и проявляет критический подход к информации, — но не мог проверить обнаруженные в Сети данные. У швейцарца были тысячи фанатов и десятки прославляющих его сайтов. Некоторые статьи оказались вполне нейтральными: фотографии Гиртмана, сделанные на процессе и в других местах (явно краденые): до процесса, в обществе очаровательной супруги — той самой женщины, которую он казнил в подвале на электрическом стуле, как и ее любовника, предварительно заставив их раздеться и облив шампанским. Гиртмана сравнивали с другими европейскими серийными убийцами, в том числе с испанцем Хосе Антонио Родригесом Вегой, который изнасиловал и убил как минимум шестнадцать пожилых женщин в возрасте от шестидесяти одного до девяноста трех лет за период с августа 1987-го по апрель 1988-го, и с Иоахимом Кроллом, немецким серийным убийцей и людоедом по прозвищу Рурский Каннибал. На фотографиях у Гиртмана волевое, тонко очерченное, чуточку суровое лицо с правильными чертами и напряженным взглядом, и он совершенно не похож на бледного усталого человека, которого Сервас увидел в Институте Варнье, когда пришел к нему в камеру.

Мартену было легко связать с этим лицом голос — глубокий, приятный, хорошо поставленный. Голос актера, трибуна… Голос человека, привыкшего иметь власть и выступать в суде.

Мог он связать с Гиртманом и размытые лица сорока женщин, молодых и не очень, исчезнувших за двадцать пять лет. Никто никогда не найдет и следа несчастных, хотя их имена и некоторые другие детали фигурируют в блокнотах бывшего прокурора. Сообщество родителей жертв требовало любой ценой заставить Гиртмана говорить. Как? Введя пентотал натрия? С помощью гипноза? Или пыток? Эмоциональные завсегдатаи Сети обсуждали все варианты, предлагая в том числе послать Гиртмана в Гуантанамо или закопать на солнцепеке, обмазать голову медом и отдать на съедение рыжим муравьям.

Мартен знал, что Гиртман не заговорит. И в тюрьме, и на свободе он имел над этими семьями такую власть, какая не снилась ни одному грозному богу. Он был их вечным мучителем. Их кошмаром. И эта роль ему нравилась. Швейцарец, как и все законченные психопаты-извращенцы, отличался полным отсутствием угрызений совести и чувства вины. Он мог бы сломаться под пыткой электричеством, утоплением или если бы с ним делали то, что японцы делали с китайцами в 1937-м, но шансов на то, что этот человек заговорит в камере или в палате психиатрической клиники (конечно, если его поймают, в чем Сервас сильно сомневался), не было ни малейших.

ARE YOU READY?^[21]

Сервас вздрогнул от неожиданности.

Эта фраза высветилась на экране.

На короткое мгновение он решил, что Гиртман каким-то образом подключился к его компьютеру.

Потом он понял, что случайно вошел на один из многочисленных сайтов, фигурирующих в списке. Фраза исчезла, и на экране появилось изображение плотной толпы и концертной сцены в ярком свете прожекторов. К микрофону подошел певец — он был в темных очках, несмотря на ночное время, — и обратился к толпе, которая начала скандировать имя убийцы. Сервас не поверил своим ушам, сердце едва не выскочило из груди.

Три следующих сайта содержали только информационные ссылки, два других были посвящены серийным убийцам. На четырнадцати форумах, куда Сервас решил не заходить, посетители то и дело упоминали имя швейцарца. А вот следующий заголовок немедленно привлек внимание сыщика:

В Пиренеях снимают «Долину Повешенных».

Он еще раз нажал на ввод и заметил, что у него дрожит рука. Дочитав, Сервас оттолкнулся в кресле от стола. Закрыл глаза. Сделал глубокий вдох.

Из прочитанного он уяснил одно: фильм начнут снимать будущей зимой. Сценарий написан на основе его расследования в Пиренеях и — главное — бегства швейцарца из Института Варнье. Имена, конечно, изменены, но посыл более чем прозрачен. Двум известнейшим артистам предложены роли серийного убийцы и комиссара (sic^[22]). Серваса затошнило. Вот оно, современное общество массового потребления: все на продажу, нездоровое любопытство… Как тут не вспомнить фразу Дебора: «Вся жизнь обществ, в которых господствуют современные условия производства, проявляется как необъятное нагромождение спектаклей»^[23]. Провидческое высказывание, сделанное сорок лет назад…

Он чувствовал не только гнев — его пугала вся эта суета. Никто не знает, где сейчас швейцарец. Что он замышляет? Сервас подумал, что Юлиан Алоиз Гиртман может быть в Канберре, на Камчатке, в Пунта-Аренас или в киберкафе на углу соседней улицы. Сыщик вспомнил бегство Ивана Колонны^[24]. СМИ, полиция, антитеррористические подразделения искали его в Южной Америке, в Австралии, повсюду — а корсиканец прятался в овчарне, в тридцати километрах от места преступления, за которое его разыскивали.

Неужели Гиртман в Тулузе?

Больше миллиона жителей вместе с пригородами. Пестрое население. Клубок судеб, личных драм, неосознанных коллективных побуждений. Улицы, площади, автострады, объездные дороги, транспортные развязки, железнодорожные ветки. Десятки национальностей — французы, англичане, немцы, испанцы, итальянцы, алжирцы, ливанцы, турки, курды, китайцы, бразильцы, афганцы, малийцы, кенийцы, тунисцы, руандийцы, армяне…

Где спрятать дерево? В лесу…

Он нашел ее номер в справочнике. В красном списке^[25] она не фигурировала, но имени тоже не было, только инициал — М. Бохановски. Сервас не сразу решился набрать номер. Она ответила на второй звонок.

— Слушаю…

— Это Мартен. — Он сделал секундную паузу. — Мы можем увидеться? Я должен задать тебе несколько вопросов… о Юго.

В трубке повисло молчание.

— Я хочу, чтобы ты сказал мне правду — немедленно, сейчас: думаешь, это он? Полагаешь, мой сын виновен? — Голос дрожал, напряженный и ломкий, как шелковистая нить паутины.

— Не по телефону, — ответил Сервас. — Скажу только, что все сильнее сомневаюсь в его виновности. Я знаю, что тебе невыносимо трудно, но мы должны поговорить. Я могу быть в Марсаке часа через полтора. Согласна или отложим до завтра?

Он понял, что она размышляет, решил не торопить ее, потом сказал:

— Марианна?

— Прости, задумалась… Почему бы тебе не остаться на ужин? Я успею что-нибудь приготовить.

— Буду с тобой откровенен, Марианна. Я веду расследование и не уверен, что…

— Да ладно тебе, Мартен, ты не обязан оповещать о нашей встрече всех и каждого. Ты сможешь задать все интересующие тебя вопросы. После двух бокалов вина я становлюсь куда разговорчивей.

Неудачная попытка разрядить обстановку…

— Знаю, — буркнул Сервас и сразу пожалел о своих словах: он не собирался ворошить прошлое и еще меньше хотел, чтобы она решила, будто он руководствуется какими-то иными, кроме профессиональных, соображениями, особенно сейчас.

Сервас поблагодарил Марианну, нажал на кнопку и взглянул на высветившийся адрес: Домен дю Лак, 5. Он не забыл географию местности. Марианна жила на западе Марсака, на северном берегу маленького озера, где стояли самые роскошные виллы. Они носили гордые имена «Бельведер», «Ле Мюи», «Антигона» и были окружены просторными лужайками, плавно спускающимися к понтону с пришвартованными швертботами и небольшими моторными лодками. Летом дети богачей учились кататься на водных лыжах и ходить под парусом. Их родители работали в Тулузе и занимали ответственные посты в авиационной электронной промышленности и местном университете. Забавное совпадение: остальные обитатели Марсака окрестили этот райский уголок «Маленькой Швейцарией».

В кармане Серваса зажужжал мобильник. Марго.

— Что это за история с курением? — спросила она. — Почему ты об этом спрашиваешь?

— Нет времени объяснять. Так он курит или нет?

— Нет. Я никогда не видела его с сигаретой.

— Спасибо. Я тебе перезвоню.

У него было несколько часов в запасе. Нужно хоть немного поспать. Нет, не получится. Все мысли заняты Гиртманом.

15. Северный берег

В двадцать часов три минуты он приехал на берег озера, где на сваях, на зеленой воде, стоял ресторан — кафе — концертный зал «Ле Зик». Восточный берег. Сервас обогнул его и поехал на северную сторону. Марсакское озеро имело форму косточки или собачьего печенья и простиралось на семь километров в длину в направлении с востока на запад. Бо́льшую его часть обрамлял густой лес. Урбанизировали только восточную зону. Впрочем, «урбанизировали» — громко сказано: каждая вилла имела идеальные пропорции, внушительные размеры и стояла на участке площадью от трех до пяти тысяч квадратных метров. Нужный ему дом был последним на северном берегу и стоял прямо перед лесом и центральной частью — там, где озеро сужалось, чтобы потом снова расшириться. Дому было лет сто, не меньше: островерхие крыши с коньком, балконы, каминные трубы, увитые диким виноградом стены. «Такой дом слишком велик для матери и сына, его непросто содержать», — подумал Сервас, двигаясь по посыпанной гравием аллее, обсаженной высокими елями. Он поднялся по ступеням крыльца, услышал, что Марианна зовет его, и прошел через комнаты на террасу.

Капли дождя создавали рябь на поверхности озера. Голубые зимородки стремительно пролетали над водой, ныряли и тут же появлялись снова с добычей в клюве и в ожерелье из капелек воды. Слева, над другими владениями, виднелись крыши Марсака и колокольня в завитках тумана. Напротив, на другом берегу, стояла темная стена леса и то, что местные жители помпезно именовали Горой: скалистый массив, возвышающийся на несколько десятков метров над поверхностью воды.

Марианна накрывала на стол. Он на мгновение затаился в тени, чтобы понаблюдать за ней. Марианна надела платье цвета хаки на пуговицах в стиле милитари с двумя кармашками на груди и тонким кожаным плетеным ремешком. Сервас заметил и голые загорелые ноги, и отсутствие украшений. Марианна едва тронула губы помадой и расстегнула верхнюю пуговицу. Из-за жары.

— Чертова погода, — пожаловалась она. — Но мы не поддадимся, правда?

Ее голос прозвучал глухо, как пустая жестянка, а в тоне не было убежденности. Когда она поцеловала его в щеку, он неосознанно вдохнул ее аромат.

— Вот, держи.

Марианна взяла у него из рук бутылку и поставила на стол, едва взглянув на этикетку.

— Штопор там, — сказала она, заметив, что он застыл в растерянности.

Женщина исчезла в доме, а Сервас спросил себя, не совершил ли ошибку, согласившись прийти на ужин. Он знал, что ему здесь не место, что коротышка-адвокат с цепким взглядом не преминет этим воспользоваться, если Юго признают виновным. Кроме того, расследование занимало все его мысли, так что переключиться на разговор о посторонних предметах будет непросто. Он должен был бы допросить Марианну по всей форме, соблюдая процедуру, но не устоял перед искушением. После всех этих лет… Интересно, Марианна осознавала, что делает, когда приглашала его? Сервас, сам не зная почему, инстинктивно насторожился.

— Почему?

— Почему что?

— Почему ты ни разу не приехал?

— Не знаю.

— За двадцать лет ты не прислал ни открытки, ни электронного письма, ни эсэмэс и не позвонил.

— Двадцать лет назад эсэмэс не было.

— Неправильный ответ, господин полицейский.

— Сожалею.

— Этот ответ еще хуже.

— Это не ответ.

— Конечно, ответ.

— Не знаю… это… было давно…

— Ложь во спасение все равно ложь.

Они помолчали.

— Не спрашивай, — наконец сказал он.

— Почему? Я тебе писала. Много раз. Ты не отвечал.

Марианна смотрела на Серваса мерцающими, изменчиво-зелеными глазами. Как когда-то.

— Дело в нас с Франсисом?

Он снова промолчал.

— Отвечай.

Сервас взглянул ей в глаза, но не проронил ни слова.

— Я права… Черт бы тебя побрал, Мартен!.. Ты молчал столько лет из-за нас с Франсисом?

— Может быть.

— Ты не уверен?

— Конечно, уверен. Какое это теперь имеет значение?

— Ты хотел нас наказать.

— Нет — перевернуть страницу. Забыть. И мне это удалось.

— Неужели? Как звали ту студенточку, с которой ты познакомился после меня?

— Александра. Я на ней женился. А потом развелся.

Странно бывает вот так вдруг осознать, что описание собственной жизни укладывается в несколько фраз. Странно и депрессивно.

— А сейчас у тебя кто-то есть?

— Нет.

Еще одна пауза.

— Теперь понятно, почему ты ведешь себя как неотесанный грубиян, — попыталась пошутить Марианна. — Ты похож на старого холостяка, Мартен Сервас.

Она произнесла это делано-легкомысленным тоном, и Сервас был благодарен ей за попытку разрядить обстановку. Вечерний сумрак убаюкивал их, вино расслабляло.

— Мне страшно, Мартен, — вдруг призналась она. — Я в ужасе, умираю от страха… Поговори со мной о моем мальчике. Вы выдвинете против него обвинение?

Голос Марианны сорвался. Сервас видел страх в ее глазах и муку на лице. Он понял, что она с самого начала хотела говорить только об этом. Все остальное ее не волновало. Он попытался найти верный тон.

— Если он предстанет перед судьей сегодня, это более чем вероятно.

— Но ты сказал мне по телефону, что у тебя есть сомнения. — В голосе женщины прозвучала отчаянная мольба.

— Об этом пока рано говорить, но мне нужно кое-что прояснить, — ответил Сервас. — А пока… я не хочу подавать тебе ложную надежду.

— Спрашивай.

— Юго курит?

— Бросил несколько месяцев назад. Почему ты спрашиваешь?

— Ты знала Клер Дьемар.

Это был не вопрос — утверждение.

— Мы дружили. Нет, не так — приятельствовали. Она жила в Марсаке одна, я тоже. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Клер рассказывала тебе о своей личной жизни?

— Нет.

— Но ты что-нибудь знала?

— Да. Конечно. Я, в отличие от тебя, не уезжала из Марсака. Я знаю всех, и все знают меня.

— Что именно тебе известно?

— Слухи… О ее личной жизни.

— Какого рода?

Сервас видел, что Марианна колеблется. Когда-то она терпеть не могла сплетни. Но сейчас на кону была судьба ее сына.

— Болтали, что Клер коллекционирует мужчин. Использует их и выбрасывает, как одноразовые салфетки, и ее это забавляет. Что она разбила несколько сердец.

Сервас посмотрел на Марианну. Подумал о сообщениях в компьютере. В них была искренняя любовь — страстная, всепоглощающая, безграничная. Они не укладывались в нарисованный Марианной портрет Клер.

— При всех обстоятельствах она умела хранить тайну. А имен я не знаю.

«А ты, — хотелось спросить Сервасу, — как у тебя с этим делом?»

— Имя Тома тебе что-нибудь говорит?

Она затянулась сигаретой. Покачала головой:

— Нет. Ничего.

— Ты уверена?

Она выдохнула дым.

— Абсолютно.

— Клер Дьемар любила классическую музыку?

— Я не понимаю…

Сервас повторил свой вопрос.

— Понятия не имею. Это важно?

— Ты не замечала ничего необычного в последнее время? — Сервас внезапно сменил тему. — Никто не бродил вокруг дома? Не следил за тобой на улице? Что-то — неважно что, — оставившее у тебя смутное ощущение дискомфорта?

Марианна ответила недоуменным взглядом.

— Мы говорим о Клер или обо мне?

— О тебе.

— Тогда нет. А должна была?

— Не знаю… Но если это случится, сразу сообщи мне.

Она помолчала, но взгляд не отвела.

— А ты… — начал он, — расскажи, как жила все эти годы.

— Ты спрашиваешь как легавый?

Он покачал головой:

— Нет.

— Что ты хочешь знать?

— Все… Двадцать минувших лет, Юго, как ты жила с тех пор, как…

Взгляд Марианны затуманился, померк в затухающем свете дня. Она задумалась, перебирая в уме воспоминания. Потом начала рассказывать. Произнесла несколько тщательно взвешенных фраз. Ничего мелодраматичного. Хотя драма имела место. Скрытая, глубинная. Она вышла замуж за Матье Бохановски, одного из членов их детской банды. «Боха…» — изумился Сервас. Тупица и увалень Боха. Боха — верный и чуточку надоедливый друг, бравировавший нескрываемым презрением к девчонкам, набитый всяческой романтической чушью. Боха — и Марианна, кто бы мог подумать… Против всех ожиданий, Боха оказался добрым, нежным и внимательным. «По-настоящему добрым, Мартен, — подчеркнула Марианна. — Он не притворялся». А еще у него было чувство юмора.

Сервас закурил, ожидая продолжения. Она была счастлива с мужем. Действительно счастлива. Добрый. Невероятно энергичный и простой Матье оказался способен свернуть горы. С его помощью она почти забыла о шрамах, оставленных на душе дуэтом Сервас — ван Акер. «Я любила вас. Вас обоих. Одному богу известно, как сильно я вас любила. Но вы были неприступны, Мартен: ты нес на плечах груз воспоминаний о матери и ненависти к отцу, гнев переполнял твою душу — он никуда не ушел и сегодня, — а Франсиса волновало только его эго». С Матье она обрела покой. Он давал, ничего не требуя взамен. Оказывался рядом всякий раз, когда она в нем нуждалась. Сервас слушал, как Марианна разматывает клубок прожитых лет, — конечно, что-то опуская, о чем-то умалчивая, приукрашивая, но разве не этим занимаемся все мы? В юности ни один из них — и Марианна первая — и сантима не поставил бы на будущее Матье. А он оказался на редкость талантливым в человеческих отношениях и проявил практическую сметку, чего не делал во времена, когда Франсис и Мартен тратили время на разговоры о книгах, музыке, кино и философии. Боха выучился на экономиста, открыл сеть магазинов по продаже компьютеров и довольно скоро и неожиданно для всех разбогател.

Потом родился Юго. Боха — посредственность, увалень, «шестерка» в их банде — получил все, чего может желать мужчина: деньги, признание, первую местную красавицу, семью и сына.

Счастье было слишком полным — так, во всяком случае, считала Марианна, и в памяти Серваса всплыло слово hybris — чрезмерность, которую древние греки считали самым страшным грехом. Вина грешника в том, что он хочет получить больше отпущенного ему свыше, за что и навлекает на себя гнев богов. Матье Бохановски погиб, разбился на машине, возвращаясь поздно вечером домой после открытия энного по счету магазина. По городу поползли слухи. Говорили, что уровень алкоголя в крови Матье зашкаливал, что в машине нашли следы кокаина, что он ехал не один, а с хорошенькой секретаршей, которая отделалась несколькими ушибами.

— Наветы, ложь, зависть, — свистящим шепотом произнесла Марианна.

Она сидела в кресле, как птица на ветке, обняв колени руками. Сервас не мог отвести взгляд от этих красивых загорелых ног с синей веной на сгибе.

— Кто-то пустил слух, что Матье разорился, но это неправда. Он вкладывал деньги в страхование жизни и ценные бумаги, но я пошла работать, чтобы не продавать дом. Я декорирую дома для тех, кто лишен вкуса, создаю интернет-сайты для промышленных предприятий и органов местного самоуправления… Не такая уж творческая работа, но все-таки… — Она замолчала, но Сервас понял, что она хотела сказать: «…но это все-таки лучше, чем быть полицейским». — Юго было одиннадцать, когда мы остались вдвоем, я воспитывала его и, по-моему, неплохо справилась, — заключила она, загасив очередную сигарету. — Юго невиновен, Мартен… Если ты не поможешь, в тюрьму отправится не просто мой сын, но человек, который не брал греха на душу.

Сервас понял намек. Она никогда его не простит.

— Это зависит не только от меня, — ответил он. — Решать будет судья.

— Но на основании твоих выводов.

— Вернемся к Клер. В Марсаке наверняка были люди, осуждавшие ее образ жизни…

Марианна кивнула:

— Конечно. Пересудов хватало. Обо мне тоже сплетничали после смерти Матье — особенно если я принимала у себя женатых мужчин.

— А ты их принимала?

— Все было совершенно невинно. У меня есть несколько друзей, думаю, Франсис тебе сказал. Они помогли мне справиться с горем. Раньше ты не вел себя как легавый…

Она загасила сигарету в пепельнице.

— Профессиональная испорченность, — пожал плечами Сервас.

Женщина встала.

— Тебе бы следовало хоть иногда переключаться.

Тон был резким, как удар хлыста, но она смягчила остроту ситуации, коснувшись рукой его плеча. Небо нахмурилось, и Марианна зажгла свет на террасе. Заклокотали-заквакали лягушки, вокруг лампы кружились бабочки и мошки, над поверхностью озера расползались языки тумана.

Марианна вернулась с новой бутылкой вина. Сервас не ощущал никакой неловкости, но не мог не думать о том, куда все это заведет их. Он вдруг понял, что неосознанно отслеживает каждое движение Марианны, завороженный ее способом существования в пространстве. Она открыла бутылку и наполнила его бокал. Они больше не нуждались в словах, но Марианна то и дело поглядывала на него из-под белокурой пряди. Сервас почувствовал, что им овладевает забытое чувство: он хотел эту женщину. Желание было неистовым, жгучим и не имело ничего общего с их прежней историей. Он хотел именно эту женщину, сегодняшнюю, сорокалетнюю Марианну.

Он вернулся домой в 1.10 утра, принял обжигающий душ, чтобы смыть усталость и расслабиться, сел в кресло в гостиной и поставил Четвертую симфонию Малера. Ему нужно было систематизировать и осмыслить полученные за сутки сведения. Сервас иногда спрашивал себя, почему так любит музыку Малера. Причина, скорее всего, в том, что его симфонии — это целые миры, где можно затеряться; в них есть жестокость, насилие, крики, страдания, хаос, бури и мрачные предвестья, с которыми человек сталкивается в реальном мире. Слушать Малера — все равно что следовать по дороге из тьмы к свету и обратно, переходить от безграничной радости к бурям и штормам, раскачивающим утлое суденышко человеческой жизни и жаждущим потопить его. Величайшие дирижеры стремились покорить этот Эверест симфонического искусства, и Сервас собирал исполнительские версии, как другие коллекционируют марки или ракушки: Бернстайн, Фишер-Дискау, Райнер, Кондрашин, Клемперер, Инбал…

Музыка не мешала ему размышлять. Напротив. Ему обязательно нужно было поспать часов пять-шесть, не больше, чтобы восстановить силы, — но мозг даст себе отдых только после того, как Сервас приведет в систему весь массив имеющейся информации и собственных ощущений и определит направление расследования на следующий день.

Завтра воскресенье, но выбора у него нет: нужно собрать группу — срок временного задержания Юго заканчивается через несколько часов. Сервас не сомневался, что судья по предварительному заключению примет во внимание обстоятельства дела и потребует ареста. Марианна будет в отчаянии. А мальчик расстанется в тюрьме с невинностью: несколько дней в крысятнике — и прежнее восприятие мира исчезнет навсегда. Цейтнот будоражил кровь. Мартен взял блокнот с записями и начал резюмировать факты:

1) Юго обнаружен сидящим на краю бассейна Клер Дьемар, убитой в собственной ванне.

2) Заявляет, что его накачали наркотиками и что он пришел в себя в гостиной жертвы.

3) Никаких следов присутствия другого человека.

4) Его друг Давид говорит, что он ушел из «Дублинцев» до начала матча Уругвай — Франция, значит, вполне успевал добраться до дома Клер и убить ее. Сказал также, что Юго плохо себя чувствовал: предлог или правда?

5) Действительно находился под действием наркотика в тот момент, когда появились жандармы. 2 вероятности: его накачали/он принял сам.

6) Окурки. За Клер следили. Юго или кто-то другой? По словам Марго и Марианны, Юго не курит.

7) Любимая музыка Гиртмана в плеере.

8) Кто стер сообщения на почте Клер? Зачем это было делать Юго, если свой телефон он оставил в кармане? Кто забрал телефон жертвы?

9) Фраза «Слово «друг» порой лишено смысла, чего не скажешь о слове «враг» указывает на Юго? Важна ли она?

10) Кто такой «Тома 999»?

Сервас подчеркнул два последних вопроса. Постучал карандашом по зубам и перечитал написанное. Эксперты скоро дадут ответ на вопрос № 10, и расследование продвинется. Он медленно перебрал факты, один за другим, и составил хронологию: Юго ушел из пивной незадолго до начала матча между Уругваем и Францией; примерно через полтора часа сосед увидел его сидящим на бортике бассейна Клер Дьемар, вскоре после этого его обнаружили жандармы, у него был блуждающий взгляд, судя по всему, он находился под воздействием какого-то наркотика и алкоголя, а молодая преподавательница лежала мертвой на дне ванны. Парнишка утверждал, что потерял сознание и очнулся в гостиной жертвы.

Майор откинулся назад и задумался. Существовало явное противоречие между спонтанным и случайным характером преступления и тщательно организованной мизансценой. Сыщик вспомнил опутанную веревкой Клер Дьемар в ванне, фонарик у нее в глотке — и ясно осознал: тот, кто это сотворил, не новичок. И явный психопат. То, как все было организовано, напоминает ритуал. А ритуал почти всегда указывает на психопатический склад серийного преступника… «Будущего или состоявшегося?» — спросил себя Сервас. Эта мысль уже приходила ему в голову, когда он увидел труп, но Мартен отмахнулся от нее, ведь серийные убийцы — редкость. Реальная жизнь — это не кино и не триллер, поэтому сотрудники криминальной полиции думают о них в последнюю очередь. Большинство полицейских никогда в глаза не видели серийного убийцу. Гиртман? Нет, невозможно. Тем не менее вопрос № 7 тревожил его сильнее всего. Сервас никак не мог поверить, что швейцарец замешан в деле, это было бы слишком невероятно и означало бы, что Гиртман отлично осведомлен о его жизни и его прошлом. В памяти всплыли слова, сказанные утром парижским собеседником о мотоциклисте на автобане… Ему и в это трудно было поверить. Возможно, члены группы, занимающейся поимкой швейцарца и фактически гоняющейся за призраком, начали выдавать желаемое за действительное?

Сервас обошел кухонную стойку, достал из холодильника бутылку пива и открыл балконную дверь. Подошел ближе и посмотрел вниз, на улицу, как будто швейцарец мог стоять где-то там, под дождем, подкарауливая его. Мартен вздрогнул. Улица была пустынна, но сыщик знал, что города по ночам спят вполглаза. В подтверждение его мыслей по улице проехала полицейская машина — тра-ла, тра-ла, тра-ла, — пробираясь между стоящими нос к носу автомобилями. Голос сирены затих, растворившись в неумолкаемом городском гуле.

Сервас вернулся в комнату и включил компьютер, чтобы, как всегда делал перед сном, проверить почту. Реклама предлагала ему поездку на поезде по минимальной в Европе цене, дешевые приморские гостиницы, виллы в Испании, встречи для холостяков…

Неожиданно он наткнулся взглядом на сообщение, озаглавленное «Приветствия». У Серваса кровь застыла в жилах. Мейл был от некоего Теодора Адорно.

Сыщик взялся за мышь и открыл письмо:

От: [e-mail]

Кому: [e-mail]

Дата: 12 июня

Тема: Приветствия

Вы помните I часть Симфонии № 4 Малера, майор? Bedächtig… Nicht eilen… Recht gemächlich… Отрывок, что звучал, когда вы вошли в мою «комнату» в тот памятный декабрьский день? Я давно собирался написать вам. Удивлены? Вы, без сомнения, поверите, если я скажу, что был очень занят в последнее время. Свободу, как и здоровье, начинаешь ценить, только если был долго лишен ее.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

10

Ветровка из ветронепроницаемого, водоотталкивающего нейлона, которая легко трансформируется в компактную сумочку.

11

Бежит безвозвратное время (лат.). Вергилий, Георгики, III, 284–285.

12

Здесь и далее: пер. с англ. Р. Райт-Ковалевой.

13

Экзегеза — объяснение, толкование малопонятного текста, основ эзотерических учений.

14

Герменевтика — в широком смысле искусство истолкования и понимания.

15

Атараксия — спокойствие духа.

16

«Тюремный рок» (Jailhouse Rock) и «Не будь жестокой» (Don’t Be Cruel) — две знаменитые песни, ставшие хитами в исполнении Элвиса Пресли.

17

Кат — растение, листья которого содержат психоактивные компоненты.

18

Эритропоэтин (EPO) — один из гормонов почек, в некоторых видах спорта применяемый как допинг.

19

Начальные слова из песни «Синие замшевые туфли» в исполнении Элвиса Пресли.

20

Манга — разновидность японских комиксов.

21

Вы готовы? (англ.)

22

Sic — латинское слово, обозначающее «так», «таким образом», «именно так».

23

Перевод с французского Болеслава Немана.

24

Корсиканский сепаратист, осужденный пожизненно за убийство префекта Корсики в 1998 году.

25

Некоторые абоненты во Франции предпочитают не публиковать свои данные в телефонной книге. За это взимается дополнительная плата, и имя абонента заносится в так называемый «красный список».