В каше

Бегибей, 2020

«В каше» – это социально-фантастический роман с двумя стремительными сюжетами, пересекающимися между собой. Он о нужде, как основе жизни, ничто и бытие, сталкивание лбами адептов духовности и прогресса, экономике, рынке, тайнах океана, воле и неволе, власти и подчинении, мотивации бога быть, и главное – о нашей надежде и нескончаемом поиске ресурсов для её поддержания. В основе романа лежат истории двух молодых людей, которые, как и мы все, находятся в поиске оправданий своей надежде. Они идут в будущее быстрее всех и по стечению обстоятельств вынуждены принимать решения не только за себя, но и за максимально большие группы людей, на уровне, где ни в чём нельзя быть уверенным. В книге описаны локации, которые мне в своё время удалось посетить лично и которые я вижу ежедневно: Петербург, Москва, столичные телестудии, Багдад, тюрьма и прочие. Содержит нецензурную брань.

Часть II. Дарители нужды и цели

1.

С тех пор как Крымский познакомился со «Слугами Рынка» или просто «Слугами», как он про себя их называл, прошёл год. За это время Миша успел примелькаться в телевизоре и стать частым гостем на шоу популярных блогеров.

Позиционировали Крымского как угодно: молодой предприниматель, философ, визионер, острый критик религии.

Последнее изрядно его смущало. Сперва он не увидел в этом ничего предосудительного, но после пары тематических эфиров, где приходилось хулить церковь, почувствовал себя паршиво. Сказывалось осознание ранее брошенной Профессором фразы о том, что стремительный отказ молодёжи от религии продиктован не значительными достижениями науки, а конкретной потребностью рынка во всё позволяющем себе потребителе.

Поначалу за посиделки с блогерами перед камерами приходилось платить. Эти расходы закрывались со счёта некоего акционерного общества «Даритель», в связи с чем самые гордые звёзды Рунета смотрели на Мишу свысока, как на персонажа бездарного, грубо проплаченного. Миша и сам был не в восторге от происходящего и всегда подолгу извинялся за своё присутствие в кадре, ему и без чужих упрёков было крайне неудобно участвовать в создании искусственного интереса вокруг себя.

Отношение к Мише изменилось после его командировки в США, где он провёл около месяца и при финансовой поддержке американских партнёров АО «Даритель» успешно реализовал ряд коллабораций с тамошними звёздами. В Россию Крымский вернулся весьма популярным человеком, Рунет, как обычно, не смог устоять перед авторитетом Запада, что принесло Мише уважение коллег и нескончаемый поток предложений от продюсеров и рекламодателей.

На первых порах Крымскому показалось, что новая жизнь пообещала ему редкий дар — возможность ярко отражаться в текущем моменте. Однако вскоре стало ясно, что в отражении не он, а его модель, совершенно ему неприятная, но интересная зрителю.

Отражение модели чётко ложилось недостающим фрагментом пазла на общую картину текущего момента, и у Миши не было ни единого шанса изменить контуры отведённого ему фрагмента. О том, чтобы вписать в текущий момент себя реального, речи, конечно, даже не шло.

Получалось так, что сам Миша, расходуя в ноль жизненные силы на создание модели, не отражался нигде. Несуществование вызывало в Мише мистический страх, в его глазах картина выглядела примерно так: он, связанный и немой, постепенно растворяется, становится прозрачным, но в то же время есть что-то, принимающее его форму и выдающее себя за него, что нагло разрастается и смеётся ему в лицо.

Он решился рассказать о своих переживаниях Профессору. Тот обыкновенно говорил с ним поощрительными фразами и в целом был добр и внимателен. Старик настоятельно требовал, чтобы недавний аспирант не тушевался и без опаски общался с ним и прочими новыми для него людьми, как с равными, то есть учился держать себя среди сильных. Таким образом Профессор, похоже, старался уверить Крымского, что является ему другом, хотя иногда льстил слишком топорно, чем изрядно его смущал.

Выслушав Мишу, Профессор заметил, что существование самого Миши по элементарным философским понятиям в принципе под большим вопросом. Соответственно, его желание выбирать, чем именно отражаться в текущем моменте, весьма наивно, поскольку текущий момент — явление стихийное, и быть ему полезным можно, только приняв форму недостающего фрагмента пазла, если не он, то кто-то другой это сделает, самостоятельно же придуманные формы бесполезны и в пазл не подойдут. Вдобавок Профессор пристыдил Мишу рабочим классом, включая его родителей, чьи отражающиеся модели, в отличие от доставшейся ему, были куда менее гибкими и приятными.

В конце этого доверительного разговора Миша получил совет провести ревизию мысленного капитала, в первую очередь, забыть о гипотетическом Я и полностью отождествиться с отражением.

Совет был принят, однако даже у отражения остались свои переживания, да и полностью подавить свою природу Крымскому не удалось.

Внешне жизнь Миши, подобно жизням большинства успешных людей, утратила свою дискретность. Он перестал считать дни до отпуска, праздника, выходных; да и разница между днём и ночью стала менее принципиальной. Любое из мгновений новой жизни несло в себе всё то, чего раньше приходилось ждать от дней «особенных», лишь потому «особенных», что так извещал календарь.

Мише нравилось, что успешные люди общались с ним на равных, многие из них даже хотели стать его друзьями. Но в самих этих людях, как ранее в себе самом, Миша разочаровался; ничего, кроме хронической усталости и, как следствие, поверхностности, в них не было.

В отсутствие задач, которые образовательная система ставит перед аспирантом, Миша даже почувствовал ослабление умственных способностей. Но этот нюанс его не огорчил, поскольку в нём он не без оснований распознал признак своего рода эволюции из человека исполнительного, покладистого в персону великосветскую, правящую.

И всё же различия между старой и новой жизнью ощущались им не столь явно и не в тех местах, где он сам ожидал их почувствовать. Случившиеся перемены настигли Мишу нахрапом и не стоили ему вовсе никакого труда, вследствие чего он не имел возможности оценить их по достоинству. Ценность всех приобретений показалась ему надуманной.

Перемалывая остатки припанкованного романтизма, он нередко вспоминал Маришку — свою первую и единственную девушку из общежития, вечно смеющуюся, с милой, но слегка почерневшей от кариеса, щербинкой между двух передних зубов. Он давно уже не держал на неё зла, хоть она и бросила его ради раздутого метаном² старосты этажа. Тот принимал стероиды, но до спортзала не доходил, поэтому просто толстел и покрывался прыщами на спине. Первое ему, безусловно, нравилось, потому что весь студсовет состоял из больших ребят. Набрав массу, он легитимизировал свою власть на этаже и сумел покорить Маришку.

Копаясь в памяти, Миша любил возвращаться в комнату «101», с плакатом Цоя и ковром на стене, пустыми банками на подоконнике и оконной рамой, утеплённой ватой под скотчем. В сцене, проигрываемой раз за разом в его голове, он пытался делать домашнее задание, а Маришка ему мешала сосредоточиться, прыгая перед ним на кровати, одетая в его же футболку и шорты. Теперь ему было с кем её сравнивать, но Маришка оставалась в топе.

Он продолжал сравнивать и всё больше удивляться: пружинистая кровать из общежития, жёсткость которой достигалась засунутым под неё обломком шифоньера, дарила не менее качественный сон, нежели огромное ложе в загородном доме; «Жигулёвское» в парке пьянило точно так же, как Château Lafite 1865 года на набережной в Монте-Карло; стрелки китайской реплики G-Shock крутились с той же скоростью, что и у Patek Philippe, и этот ряд он мог продолжать до бесконечности. Правда, ко всему перечисленному прилагался уже другой, более приятный антураж, но и он не покрывал разницы в цене.

В личных записях Миша называл этот антураж кокаиновым. Профессор однажды заставил его употребить этот наркотик, а после долго и вдумчиво с ним беседовал. Тогда Миша отметил для себя, что кокаин провоцирует неоправданное довольство собой; дорогие вещи, по его мнению, действовали схожим образом, но гораздо слабее.

В целом с наркотиками у Миши получилась неприятная история, он не сразу понял, что Профессор заинтересован в его умеренной наркомании. Некоторые вещества поднимали выработку дофамина в восемь, а то и более раз. В естественных условиях никакое грандиозное событие не могло спровоцировать даже приблизительно равный всплеск счастья, будь то рождение ребёнка или присвоение Нобелевской премии.

В назревающей проблеме Миша винил в первую очередь себя. Сперва он принимал вещества по принуждению, но в дальнейшем делал это самостоятельно, из интереса. До физической зависимости дело не дошло, Крымский обладал незаурядной силой воли и смог завязать, но память о том, что в мире существует столь огромное злое наслаждение, которого он, вероятно, не встретит больше в обычной жизни, накладывала тяжёлый отпечаток на его существование. Мысль о возможном кайфе еще долго преследовала Крымского, но он жил и работал ей вопреки, другого выбора у него не было.

Возвращаясь к сравнению прошлого и настоящего, Миша не знал никого, кто бы мог разделить его наивные переживания. Новые друзья Крымского шли к успеху годами, не жалея ни сил, ни здоровья. И если бы он теперь решился сказать им, что достижения их безусловно непростых жизней переоценены, то совершенно точно не сыскал бы понимания. Красивая жизнь стоила им слишком большого труда, чтобы позволять себе подобные вольнодумства.

Можно было поискать единомышленников в обществе потомственных аристократов, но, во-первых, их в России осталось мало, а во-вторых, они в любом случае имели извращённые представления о жизни простого народа и так же верили в существование огромной разницы между социальными стратами.

Ну и, разумеется, представители простого народа не могли не чувствовать этой разницы, наличие которой транслировалось отовсюду, именно она подстрекала их вступать в борьбу за место под солнцем, подчиняясь не всегда справедливым для них правилам. Впрочем, никому из вышеперечисленных Миша своими идеями не надоедал.

Случалось, что Крымского охватывала тревога. Особо гнетущее чувство производило непонимание общей концепции бизнеса, в котором он участвовал. Он слышал лишь об увеличении рыночной активности посредством осквернения духовности, что, очевидно, было лишь одним из направлений стимуляции рынка.

Миша понимал, что чего-то здесь не хватает, поскольку если делать выводы, исходя из общедоступных сведений, то стимуляция рынка выглядела исключительно вредоносным направлением деятельности.

Имеющийся на сегодняшний день уровень роботизации труда позволяет сократить рабочий день до трёх-четырёх часов, оставив остальное время на творческое и духовное развитие человека.

Но вместо этого производства увеличивают мощности, требуя восьмичасовой загрузки человека лишь для того, чтобы производить больше товаров и услуг.

Далее, чтобы эти на самом деле не нужные человеку товары и услуги в итоге продались, значительная часть работников занята их рекламой. Хотя они тоже могли бы заняться саморазвитием вместо того, чтобы выдавать ненужное за необходимое, дешёвое за дорогое, ведь рекламные расходы некоторых всем известных компаний составляют до половины общего бюджета.

И всё бы ничего, вроде люди получают занятость и вместе с тем цели в жизни, но дело происходит на небольшой планете, где из-за роста потребления уже появились озоновые дыры, а количество выбросов в атмосферу и мусора продолжает расти в геометрической прогрессии.

Концепция современного, агрессивного рынка похожа на глобальное самоубийство, не заметить которое невозможно. Выходило одно из двух: или человечество подсознательно стремится к самоуничтожению, или это самоуничтожение кто-то курирует и делает неочевидным для всех.

Бывало, Миша склонялся ко второму варианту, виня себя в поддержке убийства человечества, а бывало, тешился надеждой, что его выводы столь печальны лишь потому, что неосновательны, и на самом деле планете ничто не грозит.

До определенного времени Крымский мог только рассуждать на такие темы сам с собой, возможности внести их в свою медийную повестку не было.

Чтобы хоть немного следовать своим убеждениям, отразить себя реального хотя бы где-то, Миша какое-то время в тайне от Профессора вёл анонимный блог, где публиковал небольшие посты о несовершенстве современного рынка и потребности человека в нео-духовности. В частности, речь шла о борьбе с экологическим нигилизмом, этике блогинга, этике производителя, снижении маркетинговой нагрузки на потребителя, стимуляции его осознанности.

Миша писал, что нынешние и назревающие проблемы человека никак не связаны с выбором экономической системы. Что с ростом технологий любая экономическая система, даже самая идиотская, сможет успешно работать. При этом главной опасностью для планеты является отсутствие современной этики по ряду направлений.

Ждать добровольного отказа производителей от сверхприбыли не приходится, поэтому созданием этики производителя должен заняться потребитель, постепенно освобождаясь от навязанных ему желаний.

По мнению Миши, каждый, кто осознал своё положение как потребитель, должен по возможности, хотя бы в мелочах, вести тихую борьбу. Журналист может на малую долю уменьшить пропаганду в своём материале, дизайнер — сделать приложение чуточку менее агрессивным, местами отказаться от неэтичных «тёмных» паттернов дизайна и так далее. За это никого не уволят, но, если каждый сделает такой маленький шаг, человечество в целом станет чуточку свободнее от рынка.

За два месяца на обновление блога подписались лишь восемь человек. Однажды Миша решился дать на него рекламу, после чего за ночь к нему присоединились полторы тысячи читателей, написавших несколько сотен комментариев.

Неожиданный успех блога поставил под сомнение часть профессорских убеждений: оказалось, что реальные интересы Крымского соответствуют общественному запросу. К слову, величину этого запроса определить не удалось, Миша не желал быть раскрытым и приостановил подпольную активность в Сети.

2.

Даже короткий саботаж своих нанимателей Миша занёс себе в актив. Ему, естественно, хотелось развить успех, но риск был слишком велик. Два раза в месяц Крымский надевал красный спортивный костюм и ехал «на зону», где на него ни с того ни с сего сыпалась груда брани, унижений и угроз. Чистодел не церемонился ни с кем, а с Мишей как с самым молодым членом коллектива вёл себя хуже обычного.

Для Миши эти визиты часто заканчивались утиранием слюны Чистодела со своего лица и, как следствие, крайне подавленным настроением.

Чистодел очень любил плевать на подчинённых. Лысый, который впервые подвозил Мишу на зону, рассказывал, как однажды плевок шефа попал ему прямо на губы. Будучи любителем охоты, Лысый сравнил отвратный вкус этой слюны с запахом из пасти дикого, старого и больного животного, но с лёгким оттенком чифирного аромата.

Другие формы унижения удовлетворяли Чистодела меньше. Но порой доходило до рукоприкладства. Например, однажды прямо с порога Крымскому прилетела увесистая пощёчина, жар от которой он чувствовал до конца дня. Вопрос «за что?» не имел смысла, поскольку, как правило, гнев шефа проявлялся на фоне стабильности в делах. Причины для тычков и оскорблений Чистоделу были не нужны.

Миша так и не понял власть. Пресмыкание нижестоящих не приносило ему удовольствия; зато давление стоящих выше он ощущал очень болезненно. Мысль о том, что простой трудяга мог быть куда свободнее его самого, не давала ему покоя.

Он полагал, что перед работниками открывается множество дорог, их ошибки караются выговорами, штрафами или, в крайнем случае, увольнением, но его собственная деятельность находилась в рамках строжайших алгоритмов, где исключалась любая свобода. Понимая, что рано или поздно эта история закончится для него плачевно, Миша стал задумываться о вариантах своего освобождения.

В один из свободных от светских мероприятий вечеров Миша удалил на телефоне все социальные сети и без конкретной цели сёрфил по Википедии, перепрыгивая со ссылки на ссылку. В былые времена он проводил так все вечера, к примеру, начинал читать про синтоистское религиозное право, а заканчивал статьёй про кварк-глюонную плазму.

На этот раз началось всё с подземного «города» в Раменках, а через семь ссылок Миша уже читал про боевых дельфинов, обучаемых в СССР и США для использования в военных целях. Тема его заинтересовала, и он стал искать современные сведения о военной службе этих умных животных.

На одном из информационно-развлекательных порталов писали о пойманном у берегов Норвегии дельфине с привязанной к нему ремнями камерой, предположительно российского происхождения.

Миша не поленился, создал аккаунт с рандомным ником и написал комментарий, мол, это был не русский дельфин, потому что настоящий русский дельфин в случае облавы съел бы всю технику и запрыгнул в рот киту, но никогда бы не дался в руки врагу!

Затем Миша вернулся в Википедию и через четыре ссылки попал на статью про Большое тихоокеанское мусорное пятно. Он знал о его существовании и раньше, но только сейчас увидел в нём идеальную площадку для реализации инновационного бизнеса.

Это был шанс использовать данный ему ресурс на полезное дело и получить право на длительную командировку, где, убежав от суеты, можно было всё хорошенько обдумать.

Миша так загорелся этой идеей, что хотел тут же позвонить Профессору, не сомневаясь, что прямо сейчас уговорит старика, и тот совершенно точно похвалит Крымского за гениальную идею.

Было уже за полночь, и Миша решил обойтись смс-сообщением. Профессор не ответил. Но уверенность Крымского в том, что дело выгорит, только росла.

Всю ночь Миша читал про мусорные пятна в океане и представлял, как будет инвестировать в существующие проекты, предлагающие решения проблемы, или создаст собственный, соберёт экспедицию и уплывёт изучать явление, дорабатывать методы очистки океана. Заснул Миша только под утро.

Когда на следующий день он позвонил Профессору, чтобы рассказать о своём плане, тот успокоил возбуждённого собеседника и, не давая коснуться темы, согласился его выслушать, но не по телефону, а вживую.

Вместо личной аудиенции, спустя два дня, Миша получил посылку от Профессора. Помимо авиабилета до Нью-Йорка и записки с указанием точного места встречи, в ней находился комплект одежды: широкий тёмно-серый френч с пуговицами под самое горло и не менее широкие брюки.

Вся суть в целом приемлемого наряда заключалась в одном атрибуте: над левым верхним карманом френча крепился лакированный металлический значок размером со спичечный коробок. На фоне красного развевающегося флага, огранённого золотистой каёмкой, приветливо улыбались два светлых лица — бессмертные вожди Корейской Народно-Демократической Республики: Ким Ир Сен и его сын Ким Чен Ир.

Уважаемые товарищи взглянули на Мишу с заботой и любовью, и он невольно проникся к ним симпатией. Правда, в его сознании Кимы предстали отнюдь не в привычных образах диктаторов или строителей социализма, а скорее как герои западных комиксов, с тривиальной харизмой и множеством суперспособностей. Виной тому могла послужить современная музыка, что играла в комнате во время осмотра содержимого посылки.

Ясно было одно: наличие костюма в посылке — это даже не намек, а прямой приказ надеть его на ближайшую встречу. Впоследствии Миша так и сделал, что обернулось для него определенным неудобством. Выдавать себя за строителя враждебного социализма в процессе приобщения к американской культуре было вполне «по-профессорски». И хоть Миша привык к подобным шуткам, он не прекращал удивляться нетипичному чувству юмора старика.

3.

В знаменитом парке аттракционов, расположенном в городе Джексоне, что в часе езды от Нью-Йорка, было непривычно тихо. Показавшись из-за деревьев, утреннее солнце бросило скользящие лучи на неподвижные зелёные верхушки. Тотчас на фоне вспыхнувшего неба зелень слегка потемнела, и среди змеящейся дымки проявился тёплый розоватый оттенок.

Нередко при виде такой красоты ценители городских пейзажей впадают в визуальную нирвану. Их настигает непоколебимая уверенность, что жизнь прекрасна, и на этот мир зря наговаривают. А тут ещё и птицы запели слаженней и громче обычного, подстрекая к сравнению с раем.

Птицы пели не вследствие эстетического удовольствия, на которое они в принципе были не способны, а по причине охватившей их тревоги. Как правило, в это время суток по парку вовсю разгуливали первые посетители — птичьи кормильцы. С их массивных, с точки зрения птиц, фигур щедро осыпались попкорн, крошки от бургеров, сладкая вата и прочие лакомства. И поскольку птичий пир продолжался изо дня в день, сами пернатые даже не подозревали, что их собратья на других континентах иной раз чувствуют нужду. Сегодняшний день обещал стать для них хорошим уроком, наглядным примером, почему следует ценить каждую ниспосланную крошку.

На старте 130-метровых американских горок стоял подготовленный к запуску состав вагонеток. На одном из двух первых мест томился Миша, он казался единственным посетителем парка. Такого рода одиночество нельзя было назвать гордым: напротив, молодой предприниматель выглядел смущённым, поскольку считал себя причиной перебоя в графике работы парка.

Помимо птиц, утреннюю тишину нарушали доносящиеся до ушей Миши возгласы обыкновенного человеческого негодования. За оградой, метрах в ста от горок, толпился народ, как показалось Мише, требующий объяснений: почему парк всё ещё закрыт?

«А ведь здесь могут рушиться чьи-то «воздушные замки». Наверняка многие из них приехали в Нью-Йорк только ради аттракционов», — думал Миша, досадуя, что ему пришлось стать преградой на пути простых людей к их желаниям.

Вдруг обоняние Миши задел стойкий запах слабоалкогольных энергетических напитков, довольно неприятный, когда сам их не употребляешь. Он огляделся по сторонам и заметил, что со спины к нему приближаются три молодые азиатки, облачённые в традиционные корейские чосоноты. Просторные рубахи с вышитыми на плечах золотистыми цветами были заправлены в широченные багровые юбки, натянутые под самую грудь. Они подходили всё ближе, словно исполняя народные танцы, хаотично кружась между собой и совершая плавные, размашистые движения руками, периодически приближаясь друг к другу, но чаще обращаясь к солнцу.

— Может, я встану? — обратился к танцовщицам Миша. — Профессор опаздывает, и вообще неизвестно, когда он будет. Давайте откроем парк, а мы с ним в следующий раз покатаемся. Да мне, по правде говоря, не очень-то и хотелось.

— Извините, не положено. Лев Алексеевич настоятельно просил его дождаться. И пожалуйста, оставайтесь на своем месте, так нужно, — тонким голосом ответила одна из девушек, отрицательно покачав пальчиком, продолжая при этом танцевать.

Услышав чистую русскую речь, Миша немного удивился.

— Кому нужно? У меня уже ноги затекли. Сколько можно ждать? Смотрите, вон люди на меня пальцами тычут. Каждый из них убить меня готов! — аргументировал свою просьбу Крымский, но, несмотря на повышенный тон, его доводы не подействовали на танцовщиц, и теперь они все вместе отрицательно покачали головами из стороны в сторону.

Миша смирился со своей участью и, чтобы хоть как-то отвлечься от принятых им неудобств, решил завести отстраненный разговор.

— Как там у вас, в Корее? — спросил он ближайшую к нему девушку.

— Не знаю, я из Монголии, — ответила она, продолжая танцевать.

— А ты? — спросил он вторую.

— А я кореянка, но только по папе. Он почти что наш был, мама говорила, на рынке торговал, — танцовщица запнулась и громко икнула.

— Ясно. Ну, а в тебе хоть что-то корейское есть? — обратился он к последней танцовщице, самой юной и, по его мнению, самой симпатичной.

— А я тебе ни хрена не скажу, капиталистическая свинья, — на ломаном русском ответила она, артикулируя под стать диктору северокорейского телевидения.

Разговор не сложился. Неловкую паузу сгладил Профессор, подошедший как раз после этих слов. Старик находился в приподнятом настроении и также был одет в широкий френч с большим красным значком.

— Товарищ Крымский, я вас приветствую! Как ваши гениальные дела? — обратился он к Мише, разворачивая свёрнутый в трубку флаг КНДР.

— Добрый день, Профессор. Я, конечно, ценю вашу оригинальность, но зачем было ставить меня в столь неловкое положение? Вон те люди меня скоро съедят, — пожаловался Миша, указывая на собравшуюся под забором толпу.

— Так в этом же весь смак. Это только начало. Ладно, поехали, сейчас всё поймёшь, — и Профессор присел в вагонетку на соседнее место рядом с Крымским, закрепив северокорейское знамя на флагштоке между сиденьями. Миша удивился наличию подставки для флага, которой ранее не заметил.

Прежде чем состав тронулся, Профессор сделал едва заметный кивок головы в сторону одного из административных сооружений. Миша обратил на это внимание и вскоре понял предназначение данного жеста. В момент, когда вагонетки сдвинулись с места, на весь парк, изо всех возможных динамиков, с оглушительной громкостью заиграла корейская народная песня.

Подражая мимике Кобзона, Профессор тут же начал подпевать, вступив в схватку с шумом стартовавшего аттракциона.

— Лев Алексеевич, мы же в сердце Америки! Зачем лишний раз раздражать американцев?! Мы и так на пороге очередной Холодной войны! — постарался перекричать Профессора Миша.

— Не страшно, — так же крича, ответил Профессор. — Сомневаюсь, что они знают эту солнечную песню. Это американцы, они не интересуются остальным миром.

— Так я тоже её не знаю. Но зачем? Это чёрный пиар по линии нездорового патриотизма? Как и у нас: будто он есть, когда на самом деле его нет? Чтобы молодёжь смеялась и отвергала его в будущем, как и религию?

— О-о-о, приехали. Ты меня ещё в этом обвини, — Профессор нарочито отвернулся, демонстрируя, что не желает продолжать этот разговор.

— Зачем? — громче прежнего повторил вопрос Миша. Вагонетки набирали скорость, и общаться становилось всё сложнее.

— Тест-драйв «полярности» мирового устройства. Если позволишь, я позднее объясню, сейчас время наслаждаться!

Разговор из области осмысленных криков перешёл в область неконтролируемых, а вскоре и вовсе перестал быть таковым: одинокие любители острых ощущений заехали на мёртвую петлю. Постоянные перевороты на скорости повысили содержание адреналина в Мишиной крови, но, даже поднявшись на высоту более ста метров, он виновато посматривал на толпу, собравшуюся у входа в парк. Он по-прежнему чувствовал неловкость, чего нельзя было сказать о Профессоре, чьи эмоции от аттракциона напоминали впечатления пятнадцатилетней девчонки: «А-А-А-А… Я больше никогда сюда не сяду!!! Я закрыл глаза!!! Что там?!!! Что там?!!! Да ну вас в задницу с вашими горками!!! А-А-А-А!!!…» И дальше в том же духе.

В разгар заезда из парковой зоны вылетели три дымящиеся ракеты. От них в небе остался вертикальный шлейф красно-жёлтого цвета, заметный едва ли не на весь Нью-Джерси. Вдоль рассеивающегося газового шлейфа поочерёдно, на воздушных шарах, в небо поднялись исполинских размеров флаг КНДР, транспарант с изображением иероглифов «Чучхе» и столь же огромное красное полотно с жёлтыми, пересекающими друг друга, серпом, кистью и молотом — эмблемой Трудовой партии Кореи.

Шоу продолжалось. Загремел салют, и вслед за ракетами и растяжками в небо плавно поднялась огромная кукла-аэростат в форме бронзовой скульптуры Ким Ир Сена, а за ней — последний плакат, с изображением вождя на фоне солнца, дополненный подписью «Happy Birthday Kim Il-sung».

Профессор посмотрел вслед улетающей скульптуре и, расплывшись в сентиментальной улыбке, зачитал отрывок незнакомого Мише стиха.

«… До свиданья, наш ласковый Миша,

Возвращайся в свой сказочный лес», — сумел расслышать Крымский и понадеялся, что речь в песне идёт не о нём, а об одноимённом животном.

Проговаривая эти строки с театральным самозабвением, Профессор делал вид, что вытирает слёзы. Миша же от этого эксцесса попросту оторопел: он не ожидал, что шутка Профессора примет такой размах. Ему даже стало страшно — не за себя, а за судьбу всего человечества: «Неужели подавляющее большинство людей живёт лишь для забавы Профессора и ему подобных?» Миша задал этот вопрос молча, про себя, после чего побагровел от злости.

— Они, конечно, может, и не узнали эту мелодию, но мне кажется, что все эти полотна и взлетевший памятник вызвали у них подозрения, — сказал Миша, позволив себе неодобрительный тон и продолжив коситься на негодующих за оградой, численность которых заметно возросла.

— Да и хрен с ними! Yankee go home! — закричал Профессор в сторону бурных американцев. В этот момент несколько человек из их числа даже попытались перелезть через ограду, но вовремя подоспевшие охранники столкнули их обратно.

— Здесь вы не совсем правы, — заметил Миша. — Они, в отличие от нас, у себя дома. Сейчас как снимут нас на камеру, как распространят видео — вот тогда будет нам наука! Чего вы добиваетесь?

— Конечно, снимут. И распространят. Но разве нам стоит об этом беспокоиться? Наш дом повсюду! Подумаешь, арендовали на часок сотню гектаров «пиндосовской» земельки, и что теперь? Не будь таким занудой, — Профессор сделал паузу. — Ну да ладно, пойдём отсюда, переоденемся, присядем, пообедаем, и ты мне расскажешь, почему так настойчиво меня искал. Я, честно говоря, заинтригован.

4.

Миша и его наставник остались обедать в ресторане при парке аттракционов. Высокоуважаемые гости разместились в закрытой комнате с большим тонированным окном во всю стену. Переодевшись в одинаковые джинсовые рубахи и лёгкие расклешённые штаны кофейного цвета, они положили ковбойские шляпы на край стола, одну поверх другой.

К тому времени посетители парка успели выстроиться в длинные очереди к кассам и, похоже, вовсе забыли о гипертрофированном примере псевдокорейского акционизма.

К разговору с Профессором Миша подготовился заранее. Он не без оснований считал эту беседу судьбоносной и потому мысленно продумал все варианты её развития. Но в последний момент, окончательно успокоившись после всего произошедшего, Миша решил, что начать следует с проявления заинтересованности по поводу только что завершившегося перформанса.

— Удивили вы меня, Лев Алексеевич.

— Чем же?

— Я, признаться, было думал, что вы агент Запада, а вы вдруг так их отчихвостили.

— Тьфу ты, бред какой. Никого я не чихвостил!

— Тогда в чём же символизм вашего фарса? Вы что-то говорили про «полярность» мирового устройства, — откинувшись в кресле, спросил Миша, при этом сардонически улыбаясь, неумело подражая самым беспринципным злодеям из литературы и кино.

Профессор бросил на Мишу озадаченный взгляд.

— А ты, похоже, совсем дурак, — сказал он.

От этих слов Миша пришёл в смятение. Профессор впервые обозвал его, хоть и подобрал для этого не самое грубое слово. Дальнейшие слова наставника приобрели грубый и небрежный характер, чего ранее также не случалась. Прежде Крымский уже почти поверил, что они общаются на равных.

— Значит, полярность его, видите ли, беспокоит. Нормально, когда об этом думают они! — здесь Профессор неожиданно прикрикнул и махнул рукой в сторону окна: за ним сорокалетний увалень с припущенными до задницы шортами поедал сладкую вату. — Но ты-то чего? Думал, мне не доложат?!

Злость наставника не испугала Мишу, его в принципе было сложно внезапно испугать, потому что ввиду своей заторможенности или, справедливее сказать, рассредоточения внимания он всегда упускал момент, когда следовало пугаться, а когда до него наконец доходило, что ситуация опасная, пугаться уже не имело смысла.

— Михаил Петрович, друг мой, ты понимаешь, о чём я?! — продолжил Профессор.

— Нет, — внешне спокойно ответил Миша, опасаясь, что речь пойдет о его блоге. Лев Алексеевич тяжело выдохнул.

— Хорошо. Объясняю. На собраниях акционеров ты присутствуешь формально. Никакого права позорить меня и голосовать против всех у тебя нет! Ты чего там себе напридумывал?! Это не твоё дело!

— А, так вы об этом? — сохраняя внешнее спокойствие, ответил Миша. — Здесь могла пострадать наша репутация. Я навёл справки, и оказалось, что рекомендуемые партнёры лет пять назад имели связь с одной организацией из числа запрещённых на территории нашей страны — с облегчением ответил Миша, посчитав, что недоразумение исчерпано. Но запущенный им аргумент попал в «молоко».

— Вот! — воскликнул Профессор. — Выходит, я был прав: ты дурак! Скажи, пожалуйста, почему до тебя до сих пор не дошло, что Рынок никогда ни с кем не воюет? Воюют они, — Профессор вновь взмахнул рукой в сторону окна: на этот раз мимо него пробежали два близнеца лет десяти. Детишки прятались за спины прохожих и вели перестрелку из водяных пистолетов.

— Нам это не интересно, — не унимался Профессор. — Мы пацифисты-космополиты. Мы при всём желании не можем остановить эту войну. Они всё равно будут воевать. Ты это понимаешь? Или ты хочешь к ним? — Лев Алексеевич вновь указал на окно, где в очередной раз сменилась картинка: мускулистый латиноамериканец целовался с некрасивой конопатой девушкой.

«На этот раз без символизма, — подумал Миша. — Неужели люди за окном тоже актёры?» В следующее мгновение Миша покончил с отстранёнными размышлениями и покорно опустил голову вниз. Такое начало разговора разрушило его предварительный план. Он решил оправдываться, для пущей убедительности всем своим видом подчёркивая, что общественное мнение его не интересует.

— Я всё понял, — уверенно начал он, но дальше говорил сбивчиво. — Не нужно объяснять. Просто не разобрался. Запутался в наших предпочтениях. Подумал, что лучше переиграть этот кейс. Да и эти хороши: ничего не объяснили, хрен их поймёшь — какие из них партнёры? Но теперь всё, больше такого не повторится. Обещаю.

— Надеюсь, — смягчившись, ответил Профессор. — Мы все на это надеемся. Ты, главное, запомни: нечего здесь бояться, их война ни тебя ни меня не коснётся. Понимаешь?

— Понимаю, — коротко ответил Миша, проявляя максимальную покорность. К этому моменту он решил отказаться от обсуждения заранее заготовленной им темы. Но Профессор вдруг встрепенулся и, сверкнув весёлыми глазами, постарался вернуть Крымского в его прежнее расположение духа.

— Ну, что раскис? Как тебе наши съемки в кино? Понравилось?

— В кино? — смутившись, переспросил Миша. — Это было кино?

— Ты придуриваешься? Квадрокоптер у нас перед носом летал, киношники повсюду бегали. Ты куда смотрел? Ничего этого не видел, что ли?

— Нет, — честно ответил Миша.

— Михаил Петрович, вернись на землю, хватит думать бог весть о чём. В твоем положении жить в отрыве от реальности весьма опасная затея, неужели ты и этого не понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда хватит киснуть. Рассказывай, с чем пришёл? Давай нормально поговорим. Про нравоучения забудь. Это на самом деле не столь важно. Можно сказать, мелочь, но пунктуальность в делах соблюдать желательно. Давай-давай, колись, я весь во внимании.

Миша всегда с подозрением относился к перепадам в настроении Профессора и хотел было выдумать новую причину для встречи, но ничего толкового на ум не пришло, и он решил не хитрить.

— У меня есть одна идея, — начал он, собравшись с духом. — Бизнес-идея. Только вы, пожалуйста, послушайте, и, если она вам покажется никчёмной, разгромите её. Только я всё равно буду её отстаивать, так как уверен в ней на все сто.

— Даже так? Отлично, идея — это всегда хорошо! Я так скажу: с этим вообще нельзя ошибиться! Говори, — заметно приободрившись, сказал Профессор.

— Вы сейчас опять посмеётесь, но моя проблема в том, что я по-прежнему хочу быть полезным. Мы ведь знаем, что успех в бизнесе — это результат слаженной работы целой команды, состоящей из экономистов, юристов, ну, и всех остальных… Всех, кроме меня…

— Совершенно верно, — перебил Профессор. — По-моему, мы это уже обсуждали. Только я не пойму, что тебе мешает стать полезным? Учись, погружайся в дела, принимай самостоятельные решения. Только не такие, как… Впрочем, об этом больше ни слова. Но ты же ленивый и сам не хочешь. Что я могу сделать, когда у тебя рассудок холопский?

— Не хочу, потому что нет перспективы во всём этом.

— А в чём, по-твоему, есть?

— В экологии.

Миша сделал паузу, стараясь оценить реакцию Профессора, но тот будто и не слышал последнего слова. Тогда Крымский продолжил:

— Если конкретно, то нужно заниматься мусором в океане. Хочу инвестировать в несколько стартапов, занимающихся утилизацией пластика в водоёмах. Направление сверхперспективное. Есть и второй сценарий: собрать команду и вместе с ней лично отправиться в экспедицию — исследовать Тихоокеанское мусорное пятно. Слышали о таком?

Крымский выпалил свою идею, после чего напряг все части тела, с трепетом ожидая реакции собеседника. Профессор вмиг стал серьёзным. После слова «океан» он уставился в окно и принялся вращать языком по лицевой стороне челюсти.

— Что ты знаешь об океане? — спросил он, внезапно обернувшись на Мишу, вглядываясь в его глаза более внимательно, нежели прежде.

— Да пока не очень много. Читаю всё, что нахожу: свежие научные статьи, энциклопедические материалы. Но уже сейчас уверен, что нельзя отдавать тему экологии кому попало: она должна стать нашим бизнесом, частью нашего глобального дела.

Ответ Миши снял напряжение с Профессора, и ёрническая улыбка тотчас вернулась на его лицо.

— А какое у нас глобальное дело? Нет у нас никакого глобального дела. Но мне всё с тобой ясно. Ты поэт и бездельник. Быстро тебе светская жизнь надоела. Ты же понимаешь, что даже с нашими возможностями пришлось потратить немало усилий, чтобы раскрутить твою персону? И ты теперь хочешь вот так просто сказать «спасибо» и уплыть восвояси — тратить наши деньги непонятно на что?

— Совсем нет. Это же тренд, который нельзя оставить без осмысления. Смотрите, мусорные континенты растут, подстрекая к движению за осознанное потребление, следовательно, снижается само потребление по ряду весомых направлений. Но если мы покажем, что эти пятна не проблема, и мы их спокойно перерабатываем прямо там, на месте, в океане, то причин сокращать потребление станет значительно меньше.

Лучшие из проектов собрали порядка тридцати миллионов инвестиций, что примерно равно цене среднего футболиста или одной трети гонорара голливудской звезды. Мы с нашим ресурсом могли бы стать здесь первыми, лучшими!

Кроме того, океан исследован всего лишь на 3-5 процентов. Что нам мешает попутно взять с собой океанологов, и пусть они что-то ищут? Не исключено, что одна из находок создаст кликабельный контент, так что возможна частичная окупаемость с самого начала проекта…

Миша продолжал витийствовать, стараясь как можно лучше аргументировать свою идею, и Профессор внимательно на него смотрел. Поначалу его взгляд выражал исключительно снисхождение, но в один момент он сощурился и как бы нырнул в глубину своей мысли, желая проверить: есть ли там «жемчужины»? Сложно сказать, были ли это «жемчужины» или «затонувший гнилой сапог», но что-то там точно было, так как он вдруг резко перебил Мишу:

— А знаешь, Михаил Петрович, всё ты правильно говоришь. Я тебя услышал. Больше скажу, я даже не против тебя отпустить. Просто я хочу, чтобы ты понимал всю серьёзность происходящего и не отделялся от коллектива.

— Я всё понимаю лучше, чем вы думаете. Идея находится полностью в рамках коллективных интересов. Если вы дадите добро, вы примете правильное решение. А нет так нет.

— Считай, что моё добро у тебя уже есть. Но: слово тебе придётся держать не передо мной, а перед самим Чистоделом. Хотя, мне кажется, у тебя есть хорошие шансы получить от него положительный ответ. Я уж постараюсь расположить его к твоей идее. Это будет несложно: мусоров он не любит, скорее всего, и мусор в океане будет ему не мил.

Ты даже не представляешь, насколько вовремя эта идея пришла тебе в голову. Если всё срастётся, затраты будут минимальными. Есть у нас один океанолог, и, что удивительно, не так давно он жаловался на загруженность и просил молодого помощника. Тебе и здесь повезло.

При упоминании имени Чистодела Миша вжался в кресло, но всё равно обрадовался услышанному:

— Ух ты! Отлично! Но я хочу вывести исследования на новый уровень. Поэтому речь всё же идёт о больших вложениях.

— Миха, проснись, о каком уровне ты говоришь? Ты совсем ничего не знаешь об океане. Чтобы понять настоящий уровень исследований, тебе нужно познакомиться с Андреем Кусто. А пока завязывай с чтением научных статей, нечего людей смешить.

— Андрей Кусто? Родственник того самого?

— Нет, не родственник, но он знает про океан не меньше, чем знал Жак-Ив со всем своим любознательным семейством. Если ты действительно интересуешься этой темой, он станет твоим проводником к тайнам океана.

В последние слова Профессор вложил немало иронии, слегка подтащив к себе за плечи сидящего напротив Мишу.

— Вы с ним сработаетесь, — добавил он, отклонившись обратно на спинку кресла. — Его судьба чем-то похожа на твою.

— Чем похожа? — спросил Миша.

— Слишком много вопросов. Остановимся пока на этом. Получим положительный ответ от Чистодела, тогда и поговорим. Но медлить нам нельзя, Кусто через неделю будет в Москве, погостит денёк-два, а дальше его не поймать. Пока всё. Жди звонка.

5.

Распрощавшись с Профессором, Миша попытался узнать, кто такой Андрей Кусто. Поиск в Сети не пролил свет на личность загадочного океанолога. Из ныне живущих именем Андрей Кусто подписывались три блогера, два дайвера и один диджей. Ни в ком из них Миша не распознал своего «проводника к тайнам океана».

Вернувшись в Москву, Миша очистил свой график практически ото всех дел и приступил к изучению вопросов мусорных пятен и океана в целом.

В мечтах Крымского безграничное водное пространство представлялось единственным спасением от пристального внимания стоящих выше. И важнее этой цели для него не было ничего.

Большая вода снилась ему по ночам, а днём она же слала ему приветы, прорываясь через рутину городской жизни посредством обыденных вещей. Он мог увидеть её в ресторане, в кружевах от упавшей в воду капли, омывая руки в специальном блюде, или в офисе, когда всматривался в московский горизонт. Ему казалось, что расположенные вдали высотки бегут единой волной и прямо сейчас смоют нижележащий город. В такие моменты он не замечал, что непроизвольно задерживает дыхание. Затем он приходил в себя, делал несколько жадных вдохов, и блюдце вновь становилось блюдцем, а горизонт — горизонтом.

Одним утром позвонил Профессор и сообщил крайне важную новость: Кусто уже в Москве и ждёт Мишиного звонка для обсуждения деталей личной встречи. Особенную же радость Мише принесло известие, что Чистодел заочно, через гонцов, дал добро на совместную работу Кусто с Крымским.

По Мишиному телу прошла волна физически ощутимого счастья. Столь сильного морального удовлетворения ему не приходилось чувствовать с самого детства. Его ждёт Океан, и ему даже не придётся встречаться с Чистоделом! Разве это не безоговорочная победа?!

— Да! Да! Да! — во весь голос закричал он, чувствуя, что в этот момент перелистывает тёмную страницу своей жизни и гордо ступает на новую — светлую, полную пробуждающей желание жить интриги. Больше никаких зэков, никакой религии, только вода и небо.

— Спасибо вам, я не подведу! Вот увидите, с меня там пользы куда больше будет! — благодарил Миша Профессора. Но Лев Алексеевич не стал дожидаться естественного затухания бурного эмоционального подъёма юноши и погасил его следующей фразой:

— Остынь, фраер. Ты сперва с Кусто поговори. Если он тебя не признает, то мне даже страшно представить, что с тобой будет. Тогда Чистодел тебе точно местечко «на зоне» подыщет. А там уж не знаю, у него есть любимая поговорка, может, слышал? «Навалила хандра — запускай культ жмура». Смекаешь?

— Смекаю, — ответил Миша, не вдумываясь в сказанное стариком.

Записав номер Кусто, Крымский решил повременить со звонком, посчитав, что ему не помешает живо пробежаться по свежим новостям океанических исследований, прежде чем беседовать со столь уважаемым экспертом.

Ближе к вечеру Миша несколько раз сказал сам себе «добрый вечер» разными голосами и, подобрав, по его мнению, наиболее серьёзный, позвонил Кусто. После пары длинных гудков вызов был отбит. А спустя две минуты на телефон Крымского пришло сообщение: «Нахожусь в шумном месте, готов ответить на смс».

Миша неспешно набрал сообщение, уделив особое внимание орфографии: «Добрый вечер! Вас беспокоит Михаил Крымский. Лев Алексеевич попросил меня с Вами встретиться. Когда Вы будете свободны?»

Вскоре пришёл ответ: «Привет, Миша! Я свободен. В течение часа буду в «Макдоналдсе», что возле Белорусского вокзала, подъезжай».

Миша добродушно улыбнулся. Поездка в «Макдоналдс» не входила в его планы, поэтому следующим сообщением он предложил перенести встречу в менее людное место. Но Кусто вновь настоял на своём. Тогда Миша не выдержал и написал следующее: «Поймите, я не могу приехать в «Макдоналдс». Если включить телевизор и зажать листающую каналы клавишу, то со стопроцентной вероятностью в течение минуты вы наткнётесь на моё лицо. Нам просто не дадут поговорить».

Миша был доволен своим доводом, но последовавший за ним ответ Кусто, которого, к слову, пришлось ждать более получаса, убрал улыбку с его лица.

«Понимаю. Ничего страшного, давайте тогда встретимся в Багдаде через два дня. Сегодня уже не получится. У меня регистрация в «Шереметьево» через полтора часа», — писал океанолог.

«Вот тебе и на, — подумал Миша. — Багдад? Это что вообще такое? Тут моя судьба решается, а он надумал шутки шутить».

Не зная, как лучше поступить в данной ситуации, он решил спросить совета у Профессора.

Узнав, что Миша до сих пор не встретился с Кусто, Профессор вышел из себя и стал выражаться грубее обычного:

— А чему ты удивляешься?! Летит человек в Ирак. Я тебе когда его номер дал?! Почему раньше было не позвонить?!

— Я же не знал, что он у вас такой деловой. Скажите мне на милость, что океанологу делать в Ираке?

— Не твоё дело. Ты мне лучше скажи, почему ты такой проблемный? За тебя поручишься, а ты как всегда. Давай дуй в посольство, я сейчас им позвоню, сделаем тебе дипломатическую визу, сразу и полетишь.

— В Ирак? Там же война. Ещё и наши самолёты подключились. Им сейчас только подавай русского, чтобы голову отрезать. Может, я с ним позднее увижусь? Он же вернётся в Москву, правильно?

— Нет, неправильно. Он потом сразу в океан, и ещё полгода ты его не увидишь, что, впрочем, означает, что ты его уже никогда не увидишь, и вообще ничего никогда не увидишь! А теперь скажи мне внятно: ты летишь или нет?

— Лечу.

— Теперь правильно. Советую тебе молиться, чтобы понравиться Кусто, потому что в Москве я тебя, идиота, больше терпеть не собираюсь.

Взамен желанной свободы, ради которой Миша затеял всю эту историю с океаном, он был вынужден упиваться надеждами на снисхождение пока ещё не знакомого ему начальника, опыт заочного общения с которым не внушал оптимизма.

Для себя Миша охарактеризовал Кусто как самодура с отвратительным чувством юмора. Встречи с ним он боялся не меньше, чем попадания в плен террористов. Тех, по крайней мере, можно было задобрить щедрым бизнес-предложением, а как подступиться к чудаковатому учёному, он не знал.

6.

Миша настолько долго сидел с закрытыми глазами, что запечатлённые отпечатки света, спроецированные на внутреннюю поверхность век, успели раствориться. Он погрузился во мрак однородной черноты. Но гладкость картинки не сопутствовала устройству гладкости мысли. Миша нуждался в спокойствии и надеялся, что пустота станет его помощником в поиске внутренней силы; но на деле она лишь подчеркнула половинчатые мысли, которые незавершёнными обрубками вливались в беспрерывный поток сознания.

Смирившись с поражением на пути к духовному равновесию, Миша открыл глаза и посмотрел в иллюминатор. Самолёт, на борту которого он находился, подлетал к Багдаду. На просторах, казалось, безжизненной пустыни изредка виднелись тонкие реки и немногочисленные поселения.

Внешняя скупость местной природы поразила Мишу; пожалуй, впервые он задумался о сложностях жизни на Ближнем Востоке.

Отныне обитатели этих земель переродились в его фантазиях. Он ещё не был с ними знаком, но уже уважал их за умение жить в гармонии с тяжёлым своеобразием пустыни. Миша удивлялся, как по ходу истории им удалось не только выжить, но и в своё время отыграть ключевую роль в развитии мировой науки. К слову, схожие чувства у него вызывали коренные народности российского Севера, что лишний раз характеризовало его как любителя абстрактных параллелей.

У него даже сложилась своя мистифицированная гипотеза, в основе которой не совсем уместно для Ближнего Востока лежали понятия из всё тех же индийских религий. Из неё следовало, что нефть, которую здесь собирали с поверхности реки Евфрат ещё за пять тысяч лет до нашей эры, после индустриализации в начале ХХ века обещала стать кармическим вознаграждением местных народов за климатические издержки региона.

Но что-то пошло не так: вместо того чтобы преобразиться в зажиточные государства с населением, состоящим исключительно из беспечных счастливцев, ряд здешних стран, в том числе Ирак, страдал от жестокости военных действий.

Наконец за окном показался Багдад. Видеть столь величественный город среди безжизненной пустыни было удивительно. Со своей песочной расцветкой Багдад словно продолжал пустыню, но, используя правильные геометрические формы, возвышал победу жизни над обстоятельствами.

В аэропорту Мишу встретил лично посол России в Ираке. Первым делом, после рукопожатия, он надел на юношу бронежилет.

— Аэропорт — это самое безопасное место в Багдаде, пока бояться нечего, но мы поедем через оживлённую часть города, поэтому лучше перестраховаться, — сказал дипломат и сопроводил Мишу в бронированный внедорожник, на кузове которого сидели двое военных с автоматами в руках.

Аэропорт покидали колонной из нескольких автомобилей. Крымский и посол сидели вместе. Лишь за первый километр им довелось преодолеть контроль на более чем пяти вооружённых блокпостах, между которыми попадались весьма приличные участки с ухоженными газонами, пальмами и бьющими из-под земли фонтанами.

Вскоре стало ясно, что блокпосты размещались по городу плотной сеткой. Буквально через каждые двести метров стоял камуфлированный HUMMER с маячившими возле него вооружёнными воинами. Их досмотру подвергалась часть проезжающих авто. В первую очередь Миша подумал не о том, что эти меры предосторожности замедляют движение, а о том, насколько дорого они обходятся для бюджета самого Багдада.

Поначалу здания у дороги встречались нечасто, а те, что попадались, были увешаны полотнищами с изображениями святых сподвижников ислама, оформленными в чёрно-зелёно-красных цветах, как показалось Мише, слегка агрессивных. Местами на них появлялся мужчина, по мнению Крымского, похожий на Иисуса, ввиду наличия бороды и кровоточащей раны на лбу, словно от тернового венка. Ничего не зная об истории Ближнего Востока, Миша предположил, что это действительно Иисус — «Иса, сын Марьям», как его называют мусульмане. Спросить, так ли это на самом деле, он постеснялся.

Решив, что речь идёт о религиозной толерантности, Миша, конечно же, ошибся: на полотнищах изображался не Иисус, а внук пророка Мухаммеда — имам Хусейн. Тем не менее, от мысли о толерантности Крымскому на минуту стало спокойнее. «Не такой уж он и страшный, этот ислам, — думал он, — и нечего им людей пугать, это же единобожие, сродни нашему христианству, по сути, одна история, с весьма схожей моралью». Но спокойствие продолжалось недолго. «Какому «нашему»? — спросил он себя. — Я не христианин и не мусульманин, я самый известный атеист России, а значит, всему враг, и бояться людей верующих, преданных своей религии, мне нужно более, чем кому-либо другому».

Подобная символика также встречалась на флагах у блокпостов и билбордах вдоль дороги. При этом Мишу не покидало стойкое ощущение, что такой тип иллюстрирования он уже где-то встречал. Он покопался в своей памяти и вспомнил, где именно. В этих рисунках просматривалось что-то от ярких, почти кислотных, изображений мужественных воинов, что в его детстве попадались на наклейках-вкладышах, обёрнутых вокруг жевательных резинок.

Ехали дальше. Английские надписи на вывесках магазинов и прочих учреждений попадались крайне редко. Миша заметил, что ни на одном из домов не было адресных табличек. Здания встречались в основном невысокие, от одного до пяти этажей, и все они, как виноградной лозой, покрывались проводами.

Перегоревшие кабели здесь не убирали, а просто бросали поверх них новые. Похожую картину Миша наблюдал во время путешествия по Индии, там это выглядело весело, а здесь, напротив, грустно. Впрочем, после минутного переосмысления индийские провода в воспоминаниях Миши также утратили свою весёлость.

— Не вовремя вы к нам, Михаил Петрович, приехали, — начал беседу посол, перед этим закончив длительный телефонный разговор на арабском. — Нам, конечно, понятно, что вы человек известный, творческий, публично рассуждаете о вопросах мирового устройства, вам необходимо воочию увидеть последствия этой войны. Но не вовремя, друг мой, вы это надумали, ей-богу, не вовремя.

Мы, конечно, не можем ослушаться руководства и окажем посильное содействие в любых ваших начинаниях, — продолжал он. — Но, по правде говоря, ситуация такова, что максимум, что мы вам можем предложить на сегодняшний день, — это временное проживание в одном из отелей Green zone, тамошняя многоуровневая система защиты практически исключает возможность проникновения террористов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Метан — жаргонное название метандиено́на — препарата, относящегося к ряду левосторонних анаболических стероидов, получившего широкую известность как допинг, применяемый в спортивной медицине для увеличения мышечной массы