Фанатка

Баркин, 2023

Я – фанатка, а он – само совершенство. Всё, что я могу – наблюдать за ним издалека. Что случится, если я решусь его коснуться?

Глава 4 Марта

Дождь оглушающе барабанил по гравию дорожки, когда в сизом сумраке я приблизилась к парадным ступеням академии. Поднявшись на широкое освещенное крыльцо, остановилась. Серые конопатые плиты украшали комья грязи с чужих сапог.

Я улыбнулась — теперь всё было правильно.

Вернувшись в академию после разговора, я застыла на этом самом месте в растерянности. Филипп должен был спуститься передо мной, а значит, порог не мог быть чистым. Но был. Убрать так быстро не могли. Служащие возьмутся за дело не раньше следующего утра и только после того, как закончится дождь.

Я быстро сообразила, что по дороге, попав под ливень, он, должно быть, решил укрыться под сенью деревьев и переждать первые удары непогоды. Скорее всего, остался где-то на обочине. Идти вглубь леса, не имело смысла, да и диких зверей хватало.

Этой мысли оказалось достаточно, чтобы я поспешила юркнуть за дверь, схватить один из общественных зонтов у порога и броситься обратно.

Отыскала я его быстро. Помедлила, решая, как предложить зонт. Вряд ли он сильно обрадуется моему появлению, но оставить его одного в темноте, там где водятся медведи и волки, да ещё на холоде, который он не переносил, я не могла.

Кажется, вместо помощи, я только сильнее его напугала. Зонт он не взял — сбежал. Зато теперь был в безопасности и тепле толстых стен, а я была довольна.

Наклонилась на мгновенье и коснулась живой мясистой грязи, растерла пальцами с чувством удовлетворения и только после вошла в дверь.

***

Следующие пару недель я была особенно осмотрительна и была готова биться об заклад, что он ни разу не поймал на себе мой взгляд. Я позволяла себе смотреть только когда ко мне была обращена спина Филиппа или расстояние было значительным и он никак не мог меня заметить.

Я не смотрела на него ни в обеденном зале ни в учебных кабинетах. Это было сложно, но я держалась, думая о том, что так ему будет легче. Не слишком приятно, наверное, быть предметом чьего-то обожания. Особенно, если тебе этот человек не нравился или, куда хуже, считался странным.

Так что свой бесславный подвиг я совершала для Филиппа со всей самоотверженностью, на которую была способна. Пусть он почувствует, что от меня не исходит никакой угрозы. Я вообще была последним на свете человеком, способным ему навредить.

Глядя мимо идеального лица, я просто представляла его там, где останавливался мой взгляд. И любовалась памятными моментами, коих в моей голове было предостаточно.

Как серьёзен и вдохновлён он был, зачитывая доклад о болотных кикиморах, обитавших в северных широтах. Как грустен и задумчив казался, сидя на скамье во время магических состязаний. С какой умиротворенностью и спокойствием взирал он в даль, вытянувшись на лужайке перед академией.

Я подавила вздох. Ничего не скажет ему о том, что границы его жизни — хотя бы мыслью — нарушены мной не единожды: ни взгляд, ни вздох. Филипп мог быть абсолютно спокоен.

***

Спустя месяц я достигла совершенства в искусстве незаметного наблюдения. Я прилагала массу усилий, пока скрытное внимание не стало второй кожей. Такая жизнь казалась такой же естественной, как и предыдущая, и была почти удобной.

Оказалось, что в таком поведении были свои преимущества. Лишенная удовольствия смотреть в его лицо, я получала заоблачную порцию наслаждения, когда всё же случайно касалась его взглядом.

Благодаря хаотичности движения вокруг, что непременно происходило среди огромной толпы студентов, Филипп иногда вдруг возникал рядом, и отвернуться означало привлечь его внимание вспыхнувшей суетой. За лучшее я считала полыхнуть мимо, по заданной траектории движения, словно меня и не было рядом.

И всё же мимолетное мгновение, когда мой взгляд соскальзывал с его лица, ощущалось почти так же остро, как прикосновение кончиков пальцев к его коже. Единственное касание в тот ноябрьский день, которое никогда не изотрется из моей памяти.

Лелея свою сокровищницу воспоминаний и бесконечно перебирая искры драгоценных моментов, я отправилась в библиотеку ранним выходным днём. Коридоры пустовали, разнося гулкое эхо моих шагов: почти все ещё спали.

Декабрь, стылый и снежный, подходил к концу — наступило время ежегодной описи манускриптов. Из каждой группы назначался представитель, готовый помочь в общем деле. Меня назначили в первый же год, не спросив; просто вписали мою кандидатуру. Никто не желал просиживать свободное время за наискучнейшим занятием инвентаризации трухлявого пергамента. С тех пор эта обязанность негласно легла на мои плечи.

Я не сопротивлялась. Друзей у меня не было, а свободного времени хоть отбавляй, так что я была не против чем-нибудь себя занять для разнообразия. К тому же, библиотека была ничуть не худшим местом для того, чтобы вызволять из памяти чудесный образ Филиппа, чем я и собиралась заняться.

Ежегодная повинность в библиотеке составляла полные сутки, то есть двадцать четыре часа, которые можно было разбивать на своё усмотрение. Я предпочитала жертвовать временем по утрам в дни отдыха, когда в библиотеке царили приятные мне пустота и тишина.

Каждый год я выбирала одно и то же место — дальний угол малого читального зала. Туда заходили меньше: студентам не нравился затхлый запах старины, который было не выветрить, и бесконечные сквозняки. Сейчас окна были плотно закрыты и аромат стоял удушающий. Но меня не беспокоил.

Оконные арки были высокими и узкими, выходили на северную сторону и потому всегда оставались притенены. Сейчас с внешней стороны стекла — заиндевевшего, раскрашенного узорами — лежал снег, скрадывая и без того скудное освещение.

Книжные шкафы, уходившие в невысокий потолок, резали пространство на части. В каждой секции стояли столы, но чем дальше от окна они располагались, тем меньше света могли предложить. Путем нехитрых изысканий, представленных посредством проб, я обнаружила, что только крайний стол в углу у самого окна был пригоден для работы. Там я обычно и таилась, предоставленная сама себе.

Оказавшись в большом зале, отметилась у главного библиотекаря, взяла несколько регистрационных журналов на проверку и отправилась в своё логово.

Как и ожидалось, в такой ранний час библиотека почти пустовала; исключением были несколько студентов, грызших гранит науки с маниакальной ожесточенностью. Они расселись друг от друга на внушительном расстоянии, будто поделили территорию, и не на что не обращали внимание.

А посмотреть в библиотеке было на что. Мне всегда казалось, что здесь обитает идеальная осень. Грандиозная по размерам зала уходила высоко в купол одной из широких башен. Её барабан — сплошь стёкла — обильно рассеивали вокруг мягкий утренний свет. Щедрая позолотой отделка ловила лучи восходящего солнца, расцвечивая отблесками богато убранное пространство. Книгохранилище пылало каймой благородного металла по линиям картин и портретов, по ободам подсвечников и светильников. Разноцветный бархат книжных корешков, будто сменивших цвет листьев, плотно лепился друг к другу, создавая упорядоченную какофонию оттенков вдоль ровного ряда полок. Шкафы, все равно что неправильные деревья с неестественно ровными — только прямыми по вертикали и горизонтали — ветками, плотно обхватывали свои некогда кроны.

Проплыв в косых лучах солнца и вальсирующей пыли, я оказалась у противоположной от главного входа стены, свернула налево, опустилась на пару ступенек вниз, преодолев узкий арочный проход и, очутившись во мраке малого читального зала, сразу направилась к своему столу.

Моё место не пустовало. В окружении таких же журналов, как и те, что были в моих руках, сидел Филипп и убористо писал.

Я замешкалась, развернулась, и решила уйти, чтобы его не беспокоить.

— Стой!

Филипп откинулся на стул, вернув перо в чернильницу.

— Доброе утро.

— Доброе.

— Пришла работать? — кивнул он на стопку, прижатую к моему животу и, получив согласный кивок, указал на стул напротив. — Садись.

— Я не хочу тебе мешать.

— Ты не мешаешь, — бросил он и вернулся к бумагам.

Раздумывала я недолго. Опустилась напротив, раскрыла журналы и принялась сверять даты выдачи и возврата манускриптов.

— Как дела? — спросил он.

Я подняла голову и уставилась на парня. Он тоже посмотрел на меня открыто и прямо. Стол был нешироким и, должно быть, это было странное зрелище. Мы сидели, глядя друг на друга с нечитаемыми лицами.

— Хорошо, спасибо. Как твои дела?

— Могло быть и лучше.

— Что-то случилось? — я пыталась не выказать вспыхнувшего волнения, но неосознанно подобралась.

— Ничего особенного, — ответил Филипп, пытаясь напустить в голос безразличия, — слегка волнуюсь из-за сдачи стихий.

— Какой элемент? — спросила я для приличия, потому что знала ответ.

— Огонь.

В конце каждого полугодия, помимо предметов освоенных за семестр, полагалось сдать экзамен по неродной стихии; родная стихия сдавалась отдельно в малой группе соплеменников, таких групп, соответственно было четыре.

Чужую стихию сдавали всем потоком. Студент был обязан выбрать один элемент и освоить новое для себя заклинание. Стихии должны были сменяться очередностью.

Я давно посчитала. В первое полугодие первого года обучения Филипп выбрал огонь и чуть не провалился. Моя стихия никак не хотела ему отзываться. К счастью, моя очередь была следующей, я стояла рядом и помогла. После Филипп выбирал воду и землю. Затем был ещё один полный круг, и по всему выходило, что снова пришло время сдавать огонь.

— Нужна помощь?

— Да.

Я заметила, что Филиппу не понадобилась пауза на размышление. Это означало, что он рассчитывал на мое предложение и потому его принял.

— Осталась пара недель, ты уже выбрал демонстрационное задание?

— Нет. Может, ты выберешь? — с некоторым вызовом спросил он.

Я сглотнула; он не мог догадаться, что я помогла ему в первый или второй раз на экзамене. В первый раз я шла следующей случайно и потому присутствовала в кабинете; второй раз, когда он сдавал огонь в конце второго года обучения, я всё подстроила, чтобы идти вслед за ним. К тому времени я уже разобралась, что Филипп может справиться с водой и землей, но огонь — огонь ему не отвечал.

Помню, как перед второй сдачей огня он прятался в пустых кабинетах, чтобы отработать освещение пути. Заклинание пустяковое, не требующее серьёзных затрат энергии. Нужно было просто высечь искру на ладони, а затем, привязав к ней наподобие фитиля собственную энергетическую нить, удерживать некоторое время. Искра, с горем пополам, вспыхнула пару раз, но удержать её на ладони никак не удавалось.

Филипп злился на себя, пробовал снова и снова, но с тем же результатом. Он прятался каждый вечер, чтобы сладить с простейшей магией, но увы.

Сумрачный и перегоревший, он явился на экзамен. На лице его читалась глухая решимость попытаться несмотря ни на что. Когда он произнёс заклинание и искра вспыхнула с первого раза, он замер. Я стояла за его спиной, чуть в стороне, и заметила его озадаченный вид. Удивлённый до крайности, он даже не вспомнил, что нужно привязать нить: ведь огню нужно было чем-то питаться.

— Следующий, — сказал профессор, выводя его из ступора.

— Что, простите?

— Минута прошла, ты сдал, не задерживай других студентов.

Филипп отошёл в сторону, а потом ещё долго разглядывал собственную руку, будто на ней можно было найти ответы. Я бы их с удовольствием предложила, но Филипп не жульничал на экзаменах и вряд ли бы сильно обрадовался.

— Хорошо, — спокойно и уверенно произнесла я. — Уже выбрала. Когда попробуем?

Филиппа я застала врасплох, но вида он не подал и не растерялся.

— Да хотя бы и сейчас. Почему нет?

Я кивнула.

— У тебя есть с собой бумага, чтобы записать?

Филипп полез в сумму. Такая была при себе у каждого. Я не взяла свою, поскольку рассчитывала, что все необходимое раздобуду у главного библиотекаря, а затем собиралась вернуться в собственную комнату.

Я на память прочитала одно короткое четверостишие. Филипп аккуратно записывал, пока я разглядывала идеально ровные завитки.

— Так что нужно делать? — вернул он меня вопросом обратно в реальность.

— Вот, — я оторвала от его черновика небольшой уголок размером с фалангу пальца и положила на стол посередине — лишнее мы сдвинули в сторону.

— Этим заклинанием ты должен только поджечь предмет.

Филипп задумался.

— В чём разница между обычным поджиганием свечи и этим вариантом?

— Все просто. Поджигая свечу, ты высекаешь искру на продолжительность времени возгорания фитиля или, скажем, другого предмета. Такова задача. Это заклинание должно спалить поджигаемый предмет дотла и только потом погаснуть, при этом ни поверхность стола, ни любая другая поверхность, на которой работает заклинание, не должны пострадать. Только заданный предмет.

— Интересно. Что будет, если этим заклинанием поджечь всё ту же свечу?

— Она будет гореть пока не выгорит. Цель не зажечь, а сжечь.

— Здорово, — задумчиво потянул Филипп. — Должно быть сложное, — апломб с которым он начал этот разговор дал трещину — сейчас он выглядел взволнованным и неуверенным, думал, должно быть, что у него не получится.

— Совсем нет. Всё, что нужно, это поджечь край бумаги заданным импульсом, остальное сделает магия. Держать источник привязанным нет нужды. Попробуешь?

Филипп кивнул и я заметила, как порозовели его щеки — он заволновался сильнее. Я не торопила. Филипп произнёс заклинание, но ничего не вышло, он плотно сжал губы, на меня не смотрел — был недоволен собой.

— Как ты ощущаешь огонь? — спросила я.

— Разве есть варианты? Как нечто жгучее и болезненное, если не держать расстояние.

Мы посмотрели друг на друга.

— Огонь может быть теплым и согревающим. Можно?

Я вытянула руку, когда Филипп кивнул, и коснулась его пальцев, расслабленно застывших поверх черновика. Я снова делилась теплом и наслаждалась касанием.

— Огонь ласкает и дается в руки, если ты предложишь что-то взамен. Откроешься ему, накормишь. Огонь хочет брать и только затем отдает. Если ты его боишься и закрываешься, значит, не готов поделиться, и, как результат, он тебе не дается.

Я оторвала глаза от его руки, там где продолжала касаться, и посмотрела в его глаза.

— Попробуй ещё раз произнести заклинание. Только в этот раз откройся огню, предложи ему себя, — я сглотнула, стараясь не потерять концентрации. В присутствии Филиппа это было очень сложно. — Я рядом. С тобой ничего не случится.

Помедлив, Филипп снова посмотрел на заклинание, подумал о чем-то, а затем произнёс заветные слова, глядя на обрывок бумаги. Тот задымился и вспыхнул. Филипп завороженно смотрел, как догорает последний желтоватый клочок, обращаясь в хрупкий черный пепел.

Посерьезнев, он вдруг спросил:

— Это ты или я?

Я хотела было ответить, но мне этого показалось недостаточным, ведь совершенно точно он догадался, как сдал экзамены с огнем в предыдущие годы.

Я оторвала ещё один клочок, положила туда, где осталась завернувшаяся полоска пепла, встала, собрала журналы и ушла.

Ему бы точно не повредила вера в собственные магические силы. А мне нужно было подышать в стороне.

Как тот клочок бумаги, я вся горела от прикосновения к его коже, от того, что так прямо смотрела в его глаза и мы были так близко. После месяца воздержания чувство было оглушительным. Я была будто пьяница, которому сунули под нос дорогой выдержанный напиток.

Конец ознакомительного фрагмента.