Искусство наследования секретов

Барбара О'Нил, 2018

Английское поместье, внезапное наследство. Думаете, это сюжет фильма? Нет, это просто жизнь Оливии Шоу. Кажется, такое не может происходить в реальной жизни. Но вот я стою и смотрю на устремленные в небо башни, резные карнизы и увитые виноградником стены моего поместья. Поместья, о котором я никогда не знала. Кто бы мог подумать, что дом из картин моей покойной матери – это реальность, а не ее фантазии? Кто бы мог подумать, что я – наследница не только поместья, но и титула? И кто теперь мне подскажет, что со всем этим делать? В первую очередь придется распутать клубок тайн и убедиться, что скелеты в шкафах – это не всегда просто метафора.

Barbara O’Neal

THE ART OF INHERITING SECRETS

Печатается с разрешения литературных агентств Jane Rotrosen Agency LLC и Andrew Nurnberg

© Barbara O’Neal, 2018

© Павлова И., перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

ВЕСНА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Свое первое впечатление о Розмере я получила перед самым заходом солнца, последние лучи которого придали древним каменным фасадам розовато-золотистый оттенок. Поместье, бывшее в прошлом аббатством, предстало моим глазам обширным, но беспорядочным комплексом — со стенами, расчлененными на несколько ярусов карнизами, четким ритмом ризалитов с «елизаветинскими» окнами и двумя зубчатыми башнями, устремленными в темнеющее небо.

В этот миг все мои представления о родной матери поколебались. Я, конечно же, узнала усадьбу — по ее чудесным рисункам. Я узнала и лес, и сову, что, громко хлопая крыльями, выпорхнула из верхнего окна, и даже лисицу, которая шустро перебежала изрезанную колеями дорогу, заметая следы пушистым хвостом.

А я-то все это считала лишь плодом маминой фантазии…

Печаль, так и не заглохшая за месяц, что минул с ее кончины, снова острыми когтями заскребла по сердцу. И я уставилась в окно арендованного автомобиля. Как будто за стеклом могла вдруг появиться мама.

Моя добропорядочная, сдержанная, типично «английская» мама. Она никогда не рассказывала мне о своей жизни до Сан-Франциско, куда перебралась лет в двадцать с небольшим, и где познакомилась с моим будущим отцом, а потом вышла за него замуж. После моего появления на свет мама стала иллюстрировать детские книги и создала целую галерею невероятно детализированных рисунков девственного английского леса — то завораживающего и манящего, то грозного и пугающего.

Пока машина медленно продвигалась по рытвинам, я обозревала места, послужившие этим рисункам истоками. Все былые годы я полагала, что мама сбежала в Сан-Франциско из какого-то захолустного городка в поисках лучшей жизни. А теперь я удивлялась самой себе — с чего я такое надумала?

— Это тот самый дом? — спросила я шофера, мужчину лет шестидесяти в черной униформе, дополненной фуражкой и красивым галстуком; его нанял поверенный для того, чтобы встретить меня в аэропорту.

— Он самый, — заглушил мотор водитель.

Мы оба воззрились на громадный особняк. Его фасад оплетали плети неукротимого дикого винограда, в безудержном исступлении пытавшиеся заползти внутрь сквозь трещины в оконных стеклах.

— Сколько времени он пустует?

Шофер потер подбородок:

— Лет сорок, около того. Когда я был мальчишкой, в имении постоянно устраивались пикники и празднества. Очень пышные, на широкую ногу.

— А что же случилось?

— Сейчас, мисс, все задаются этим вопросом. Когда-то усадьба ширилась и процветала, жизнь бурлила в ней ключом. И вдруг все разом пошло прахом.

— А те люди, что здесь жили? Куда они подевались?

— Старая леди умерла, насколько мне помнится. А ее сын и дочь уехали за границу, да так и не вернулись.

Сын? Я даже не подозревала о существовании дяди. Сердце вновь затрепетало в волнении.

— Вы их помните?

— Конечно. Лорд Шоу, граф Розмерский, был мне ровесником. Но мы с ним не общались — разного полета птицы… А леди Каролина слыла необыкновенной красавицей. Правда, была себе на уме… Всегда держалась от родни особняком.

Каролина… Это он о моей матери!

Леди Каролина…

— Можем ехать в город, — сказала я. — Там меня ждут.

— Хорошо.

Глядя в боковое зеркало на удалявшуюся усадьбу — величественную и невообразимо огромную, но пришедшую в полное запустение, я почувствовала, как сердце опять защемила боль.

Мама… Почему ты скрывала все это от меня столько лет?

Мамин поверенный снял для меня номер в местной деревушке, Сент-Айвз-Кросс. Когда мы приехали туда, часов в шесть вечера, дверь гостиницы оказалась запертой, а само поселение утопало в темноте. В том разбитом состоянии, в котором пребывал мой организм, почти отключившийся от усталости и сбоя биоритма из-за смены часовых поясов, я мало что смогла разглядеть. Небольшие кирпичные домики с деревянным вторым этажом накренялись над узкими улочками и островками света, отбрасываемого на асфальт фонарями. На центральной площади я разглядела старинную каменную веху — указатель средневековой торговой общины. Из прочитанной когда-то статьи об истории рынков и торговых поселений я знала, что вехи подобного типа назывались «масляными крестами», и почему-то это вернуло меня из задумчивости на землю. Вечер выдался сырым и зябким, но я все равно уловила запах земли, пробуждавшейся к жизни после зимы. Хотя на дворе стоял только февраль.

Водитель понес мой чемодан в гостиницу; я молча, как в тумане, пересиливая обострившуюся хромоту, последовала за ним.

И очутилась в крошечном холле; за стойкой регистрации не оказалось ни одной живой души. Стойка плавно вливалась в паб, где на меня откровенно, разве что не выпуская из рук кружек с пивом, уставились немногочисленные посетители. Я кивнула, но на мое приветствие ответила лишь одна женщина.

Шофер протянул мне визитку:

— Позвоните, если вам что-то понадобится, леди Шоу.

В знак протеста против подобного обращения я помотала головой. Какая из меня леди! Однако суетливый шорох за спиной подсказал мне: постояльцы паба, трое мужчин и две женщины, расслышали мой титул и имя. Растерявшись, я поблагодарила водителя:

— Спасибо! Вы мне очень помогли.

Шофер коснулся пальцем фуражки. И я стала убирать его визитку в бумажник, моля Бога, чтобы за регистрационной стойкой появилась хоть какая-нибудь работница и дала мне ключ от номера прежде, чем я от истощения свалюсь с ног прямо в холле.

Бог услышал мои молитвы! Не прошло и минуты, как передо мной возникла тучная седая женщина, аккуратную короткую стрижку которой портили несколько непослушных прядок.

— Я могу вам помочь?

— Да. Меня зовут Оливия Шоу. Джонатан Хавер должен был забронировать для меня номер…

Оглядев меня с головы до ног, женщина сняла с крючка ключ и положила на стойку:

— Третий этаж. Наверх по лестнице и до конца.

Я крепко сжала трость.

— А лифта у вас нет? Мне не так-то легко пересчитывать ступеньки.

— Нужно было оговорить это при бронировании.

— Извините. Я не подумала, что…

— Гм… — этот возглас прозвучал как полноценное слово. И хотя в глазах уже все плыло от измождения, мне пришлось прикусить губу, чтобы не прыснуть со смеху. — Уже графиня, да? — скривила рот портье.

Будучи редактором весьма уважаемого и популярного кулинарного журнала, я привыкла путешествовать. И в поездках не раз сталкивалась с невоспитанными людьми. Но грубость этой особы граничила с хамством. Глубоко вдохнув, я процедила:

— Послушайте, я провела в дороге почти сутки, и подниматься по лестнице мне в данный момент проблематично, — «Проводить примиренческую политику надо со стальной твердостью в голосе!» — таков был мой девиз. — У вас имеется более доступный номер, или мне снова вызвать водителя, чтобы он отвез меня в другую гостиницу?

Седовласая грубиянка уставилась на меня. Враждебно, даже свирепо.

Какого черта?

Наконец, она схватила со стойки ключ, повесила его обратно на крючок, и сняла другой.

— Вы будете слышать шум в пабе, но петь там не начнут раньше пятницы, — перегнувшись через стойку, ехидна крикнула: — Аллен! Проводи леди до номера.

Из глубины бара вынырнул парень. Лет двадцати, не больше. Изящный и гибкий, как гепард.

— Здравствуйте, — подхватил он мой чемодан. — Нам сюда.

Нырнув под лестницу, мы прошли по извилистому коридору и пересекли чистенький обеденный зал, обставленный обитой чинцем^[1] мебелью.

— Завтрак здесь, мисс, с семи утра. Ровно в девять зал закрывается.

— Благодарю.

Мы свернули в другой коридор и прошли до самого конца; провожатый распахнул передо мной широкую дверь, и, скользнув взглядом по уютному номеру, я с облегчением выдохнула.

— Прекрасная комната! Спасибо! — протянула я фунтовую монету Аллену.

Тот с улыбкой опустил ее в карман:

— Не за что.

— А в пабе есть еда?

— Да, рыба с жареным картофелем. Такой вкуснятины вы здесь больше нигде не отведаете. Хотите — принесу вам порцию? Или бокал вина?

— Лучше пинту эля, — высказала я свое предпочтение, не сводя глаз с кресла с подлокотниками, стоявшего у каминной решетки.

— Я мухой, моя леди.

— Вам не нужно торо… — осеклась я. Парень уже исчез.

Но скоро, и правда, вернулся назад, с едой и элем. Аллен показал мне, как зажигать газовый камин, вручил клочок бумаги с паролем Wi-Fi и пообещал прислать кого-нибудь через час за подносом.

Лакомясь горячей, волокнистой рыбой, щедро приправленной солодовым уксусом (как подавала ее и моя мама), я ощутила невероятное облегчение — от того, что оказалась в этом комфортном гостиничном номере, далеко от чудовищного безумия, в котором протекала моя жизнь последние несколько месяцев.

Внезапная и окончательно подкосившая меня смерть матери стала последним ударом в череде бед и несчастий, обрушившихся на меня на тридцать восьмом году жизни. Началась эта черная полоса с автомобильной аварии; из-за перелома правой большеберцовой кости я больше не могла подниматься по лестнице в квартиру-лофт, которую шесть лет делила в Сан-Франциско со своим женихом Грантом. Поэтому временно, на период реабилитации, я переехала в дом на ранчо матери в Менло-Парке. В этом доме я выросла, и хотя мама не отличалась сентиментальностью и окрасила стены в детской спальне в зеленую полоску, на кухне и в ванной сохранилось достаточно следов моих отроческих лет, чтобы привести меня в уныние. Но еще сильнее угнетало то, что мне пришлось стеснить маму. А ей и так уже шел шестьдесят пятый год, и здоровье последние двадцать лет оставляло желать лучшего. А еще я злилась на Гранта за то, что он выбирался из нашей (а фактически моей) квартиры, чтобы меня навестить, всего раз или два за неделю.

Если честно, я и сейчас не перестала на него злиться. Я почти ничего не рассказала Гранту об этой поездке. Сказала лишь, что мне надо уладить кое-какие мамины дела. Возможно, пришло время порвать с Грантом, и мой отъезд подстегнул меня задуматься об этом. Но расставить все точки над «i» в наших отношениях мешало препятствие — время, точнее его острая нехватка. Травма и перенесенная затем операция принудили меня взять отпуск и пока оставить пост редактора в «Яйце и курице», одном из ведущих кулинарных журналов в стране. Я взяла отпуск на два месяца. А теперь счет перевалил уже за пятнадцать недель и грозил растянуться на гораздо больший срок.

Месяц назад я снова принялась писать и редактировать тексты — удаленно. Я действительно хотела вернуться к работе до того, как окончательно потеряю должность. Я любила свой журнал, вкусные, красиво сервированные кушанья и оригинальные рецепты их приготовления. И вкалывала без продыху, чтобы получить место редактора. Мне дышали в затылок многие коллеги. Кто добродушно, кто не очень. Но все они были такие же амбициозные, как я, и все мечтали занять мое место. Мне надо было вернуться к работе как можно скорее, иначе я могла его лишиться.

А последним ударом в этой полосе злоключений и напастей стала смерть мамы. Сразу после Рождества она заболела пневмонией. Это было, в общем-то, неудивительно — маму десять лет преследовали проблемы с легкими. Но ее скоропостижная кончина стала для меня неожиданностью. Мама сгорела за две недели.

А потом я обнаружила в мамином кабинете целую кипу срочных писем от ее поверенного в Англии. В них обсуждались юридические вопросы, понятные, судя по всему, поверенному, но неподвластные моему разумению.

Эта находка побудила меня сделать звонок, а телефонный разговор вылился в поездку в эту унылую английскую деревушку и поедание рыбы с картошкой в номере небольшой гостиницы, где местные именовали меня «леди».

Пищи для размышлений оказалось предостаточно, и переварить все это было непросто.

Поэтому я сделала то, что делала с детства: попыталась все «заесть». Не в смысле — предаться обжорству. А просто перестать витать в облаках своих сбивчивых мыслей и опуститься на землю, сосредоточиться на пище и насладиться ее вкусом, сидя перед газовым камином.

Рыба оказалась свежей, корочка из панировочных сухарей аппетитно хрустела, толстые ломтики картофеля были мастерски посолены, а эль оттенка грецкого ореха имел свой подлинный и несравненный привкус, сбалансированный пивоварами на протяжении веков. Соль приятно щекотала нёбо, и мне вспомнилось эссе, которое М. Ф. К. Фишер написала о еде, отведанной в Париже в ожидании поезда. Ощущение приобщенности ко всему миру затмило горечь одиночества. Я почувствовала себя космополиткой; и впервые со дня маминой смерти испытала нечто сродни умиротворению. «А не написать ли об этом?» — подумалось мне. «Ну, если только поутру…», — одернула себя я. Пока же мне хотелось забыть обо всех жизненных невзгодах и на сытый желудок насладиться спокойствием, разливавшимся по телу.

Но мой мозг частенько проявлял упрямство. И когда я постаралась заснуть, он фанатично попытался сочинить шуточный стих на тему рыбы с чипсами. Для моего неадекватного состояния стишок получился на удивление славным. И я пообещала себе вспомнить и записать его утром.

Но поутру я этого не сделала. Возможно, к лучшему…

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Прошу меня извинить, — прозвучал на следующее утро в телефоне хорошо модулированный голос поверенного, Джонатана Хавера. — Со мной все в порядке, только я действительно тут застрял.

Вздохнув, я постаралась сохранить тон спокойным:

— Понятно… Когда вы думаете вернуться?

— Боюсь, не раньше, чем через пару дней. Дороги от дождей сильно размыло. Мне ужасно жаль, что так вышло.

Я выглянула в окно; утро выдалось пасмурным.

— Всякое бывает. Вчера, по пути в гостиницу, я попросила водителя отвезти меня к усадьбе. Хотелось составить о ней представление.

— Понимаю. А я боялся, что столь долгое путешествие вас утомило.

— Да, я устала, мистер Хавер. Но мне не терпится все побыстрей урегулировать. Я еще не решила вопрос с продажей маминого дома в Калифорнии. И слишком долго отсутствовала на работе. Мне нужно вернуться, как можно скорее. Как мы поступим?

— Ну… — замялся Хавер. — Вы же видели, в каком состоянии дом.

— Там, откуда я приехала, никого не смущает наличие построек на земельном участке.

— Ох, моя дорогая! Боюсь, что ансамбль Розмер входит в список зданий исключительной архитектурной и исторической ценности. А это значит, что усадебный дом не только не подлежит сносу, но его также запрещено перестраивать и ремонтировать без согласия надзорной комиссии.

— С виду не похоже, что его можно отремонтировать.

— Все можно сделать, были бы время и деньги.

— Но вы же не думаете, что оно того стоит.

— Честно говоря, нет. Розмер пребывал в запустении сорок лет, и даже если укрепить стены и привести усадьбу в порядок, содержать ее будет чрезвычайно сложно и накладно. В доме более тридцати пяти комнат. Тридцать семь, если быть точным. Вообразите, сколько средств понадобится на их отопление. Одна крыша сожрет уйму денег. А еще придется бороться с сыростью, плесенью и…

— Так что вы предлагаете? Что можно сделать?

— Рано или поздно усадьба попросту обрушится…

Стоило мне только представить, как золотистые стены превращаются в руины, и сердце почему-то кольнула острая боль.

— Как долго жили в ней мамины предки?

— Думаю, лет триста-четыреста.

Несколько веков! Отсвет минувших времен заиграл бликами перед глазами; на несколько секунд я лишилась даже дара речи. И прежде чем нашлась, что сказать, в трубке снова забормотал мужской голос:

— Послушайте. Я введу вас подробно в курс дела при личной встрече. А пока я направлю к вам свою добрую знакомую. В собственности Ребекки Пул и ее супруга земельный участок, граничащий с Розмером. Она сможет ответить на часть ваших вопросов.

До звонка мистера Хавера я успела позавтракать — яичницей с фасолью и помидорами. Небо за окном грозилось дождем, но это не отбило у меня желания прогуляться. Мне нужно было размяться, снять напряжение с ног.

Ночную дежурную уже сменила другая работница — миловидная девушка с ярко-голубыми глазами на лице Белоснежки. Едва я подошла к стойке, ее губы расплылись в приветливой улыбке:

— Доброе утро, леди Шоу! Меня зовут Сара. Хорошо ли вам у нас спалось?

Заморгав в неловком смущении, я махнула рукой:

— Пожалуйста, не обращайтесь ко мне так официально. Можно просто по имени — Оливия.

Улыбка Сары искривилась от недоумения:

— А мисс Шоу подойдет?

— Вполне.

— Я могу вам чем-либо помочь?

— Я собираюсь прогуляться, но поверенный обещал прислать для разговора со мной свою знакомую. Если она появится, попросите ее меня подождать. Я отлучусь ненадолго. Хорошо?

— Конечно. Не торопитесь! Правда… — Сара покосилась через плечо на окно со средником, — дождь грозит испортить вам прогулку. У вас есть зонтик?

В ответ я подняла привезенный с собой длинный и прочный зонт. Англию и Сан-Франциско сближало одно — приверженность дождливой погоде.

— Я под защитой! — заверила я Сару.

И вышла на улицу. Людей на пешеходной дорожке можно было перечесть по пальцам. Мужчина в свитере и кепке рыбака выгуливал маленькую собачонку в вязаном комбинезоне; ее короткие ножки быстро семенили за хозяином. Две женщины средних лет в непромокаемых дождевиках поспешно обегали магазины.

Как и всегда, свежий воздух приподнял мне настроение. Я всю жизнь предпочитала ходить пешком, привыкнув к подобному способу передвижения с детства — благодаря маме. Она проходила по несколько миль в день, а я частенько сопровождала ее, вприпрыжку шагая сбоку. И, повзрослев, осталась «скороходом». (До той поры, пока не повредила ногу.)

В насыщенном влагой воздухе витал приятный, землистый аромат. Совсем недалеко, за «елизаветинскими» постройками, волнообразно дыбились живописные холмы. А сами дома выглядели так, словно могли в любую минуту «сложиться» под крытыми соломой крышами. Соломенные кровли меня удивили: я читала статью о дороговизне и горючести этого материала. К тому же, на вид они мне показались довольно тяжелыми.

Короткая узкая дорожка вывела меня на площадь — открытое, обсаженное деревьями пространство с «масляным крестом» в центре. Окружавшие ее по периметру узкие улицы были вымощены брусчаткой, ставшей со временем гладкой, скользкой и поблекшей до грязно-серого цвета. Машин на их проезжей части оказалось довольно много, особенно с одной стороны. Вдоль улиц тянулись магазины и лавки, перемежавшиеся с ресторанами, аптекой и ателье, в окне которого просматривались запыленные швейные машинки. На одном углу угнездился книжный магазин; выставленные в его витрине тома с разноцветными обложками, естественно, побудили меня подойти ближе. Магазин еще не открылся, но я пообещала себе вернуться позднее и покопаться на его полках. И еще больше воспряла духом.

А потом мой взгляд привлекла средневековая церковь, венчавшая пригорок на противоположной оконечности площади. И я направилась к ней, рассматривая по пути витрины. Вездесущая лавка с шерстяной пряжей, судя по виду, была открыта в тридцатые годы; магазинчик кухонной утвари заманивал покупателей ярко-бирюзовой посудой и мелкогабаритными бытовыми приборами; из булочной-кофейни разносился соблазнительный аромат, а пока еще закрытый индийский ресторанчик со столами, застеленными белыми скатертями, внезапно пробудил во мне тоску по любимым районам Сан-Франциско.

Подойдя к церкви, я постояла, восхищаясь потемневшими надгробиями с полустертыми надписями. Потом завернула за угол и поднялась на небольшую смотровую площадку. И оттуда увидела Розмер, словно выраставший из леса. Расстояние скрывало все трещины и бреши, и от его великолепия у меня перехватило дух. Ровные ряды окон, величественные башни, окрестные просторы, словно затканные лоскутами зелени… Все это завораживало и волновало. А дом! Тридцать семь комнат! В самом большом доме, где мне прежде доводилось жить, их было всего восемь. Что можно делать на такой огромной площади?

Начал накрапывать мелкий дождик, и я открыла зонт — не в силах сдвинуться с места и оторвать глаза от Розмера. Даже не имей я к усадьбе никакого отношения, я все равно подпала бы под ее очарование. Разум силился осознать: это дом моих предков. Древний. Подернутый патиной времени. Прекрасный. И хранящий мамины тайны…

Когда я подходила к гостинице, дождь уже разошелся вовсю. Штанины моих джинсов по низу промокли насквозь.

Зайдя в холл, я стряхнула воду с зонтика. И в этот миг краем глаза заметила тень. Она стремительно неслась ко мне. Но — слава Богу! — я вовремя спохватилась. Развернувшись, я увидела перед собой огромного пса. Процарапав когтями пол, он внезапно прирос к нему лапами.

— Бернард! — вскричала женщина, кинувшаяся вдогонку за пушистым ухоженным сенбернаром.

— Все в порядке. Он уже остановился.

Хозяйка сенбернара выглядела не менее ухоженной, чем ее питомец — стройная блондинка в толстой шерстяной тунике и леггинсах, засунутых в резиновые сапоги с причудливым цветочным узором.

— Добрый день! — обратилась она ко мне. — Вы, должно быть, Оливия? Джонатан — мой друг, он попросил меня вам помочь. Ему очень неловко из-за вашей сорвавшейся встречи. Меня зовут Ребекка Пул.

Я пожала протянутую мне руку; пальцы Ребекки оказались холодными.

— Здравствуйте!

— О, Господи, у вас молния!

— Молния? — полу-застенчиво, полу-смущенно прикоснулась я к правому глазу. Его голубую радужную оболочку прорезал по диагонали желтый зигзаг — знак, отметина, которую я истово ненавидела в детстве.

— Ваше семейство славится такими метками. Это не обязательно молния. Иногда бывает солнце вокруг зрачка, иногда еще что-нибудь. У многих сельчан тоже имеются отметины, — демонстрируя свою осведомленность, улыбнулась уголком рта Ребекка. — Метки богов… Разве вы не знаете?

— Это наша семейная черта? Наследственная? — моргнула растерянно я.

— Ну, да! Неужели матушка вам не рассказывала об этом?

— Вы не будете возражать, если мы присядем? А то нога… — вздохнула я.

Ребекка, наконец, заметила мою трость, и ее руки взмыли в воздух:

— О, простите! Разумеется! Правда, я запланировала с вами пообедать. Мне хотелось показать вам окрестности. Вы не против?

— Конечно, нет. Это было бы чудесно, благодарю вас, — подняла я палец: — Дайте только мне одну минутку…

— Да-да, пожалуйста.

Опустившись в кресло в крошечном холле, я потерла уплотнение чуть ниже коленки:

— Мне еще нужно захватить сумку и телефон.

— Пусть за ними сходит Сара, хорошо?

Пока я терла колено, пес уселся рядом и вперил в меня глаза цвета виски. С надеждой во взгляде, он обнюхал мое запястье — очень вежливо и не пуская слюнок, как делают многие сенбернары.

— Хороший мальчик, хороший, да? — шерсть пса на ощупь оказалась шелковистой; я погладила его за ухом, почесала под подбородком и нашла волшебную точку на грудке. Довольно заурчав, пес прильнул ко мне еще ближе.

— Бернард — очень хороший пес, — проворковала Ребекка. — Ему всего два года. Мне приходится водить его повсюду с собой, потому что щенком он вел себя крайне несдержанно. Но позволять такой крупной собаке сбивать людей с ног недопустимо. А вы собачница?

Перед глазами всплыл яркий образ моей любимицы по кличке Стрела. Я вспомнила, как она — еще молодая и сильная, с лоснящейся шкурой и пышущая здоровьем — мчалась по пляжу, хлопая ушами.

— Да, — односложно ответила я.

Сара принесла мои сумочку и телефон:

— Он звонил, но я не посмела ответить.

— Спасибо, — покосилась я на экран. Звонил Грант, мой жених. — Прошу прощения, но мне надо перезвонить до того, как мы тронемся в путь.

— Не спешите, говорите, сколько нужно, — вскочив, Ребекка подозвала свистом Бернарда, и пес послушно потрусил за хозяйкой, оставив меня в пабе одну. Я набрала домашний номер.

Грант ответил на третьем гудке:

— Оливия! По-моему, я по тебе соскучился. Как идут дела?

Я представила Гранта в нашем лофте в Сан-Франциско. Высокий мужчина плотного телосложения с живописно спутанными волосами и пальцами, запятнанными краской… Мы познакомились с ним восемь лет назад, на выставке маминых работ. И то, с каким упорством Грант стал добиваться моего расположения, не только польстило, но и глубоко меня тронуло. Крупный парень с ясными, золотисто-зелеными глазами, он тоже рисовал, и его абстрактные композиции высоко ценились в определенных кругах. Я редко удостаивалась такого внимания со стороны мужчин и согласилась с ним поужинать. Познания Гранта в области искусства и кулинарии, его благожелательность и милые комплименты окончательно сразили меня. И через пару месяцев он переехал жить в мою квартиру — «приз», который я отхватила лишь благодаря тому, что оказалась в нужном месте в нужный час.

Свою студию Грант устроил в комнате на верхнем уровне. Она была полна воздуха, света, растений и художественных работ — иллюстраций мамы, его картин и оригинальных натюрмортов с плодами и всякими яствами, которые я приобрела еще до встречи с Грантом.

Как же далеко теперь все это было!

— Поверенный застрял в каком-то городке. Так что я до сих пор не знаю всех деталей.

— Что ж, спешить ни к чему. Не торопись, разузнай все как следует. А продажу дома твоей матери я возьму на себя.

Я не все сказала Гранту. Только то, что после смерти мамы возникли вопросы, нуждавшиеся в урегулировании. Поскольку я еще до отъезда обратилась к риэлтору, мне показалось, что самым простым выходом в моей ситуации было поручить проконтролировать все Гранту.

— Риэлтор уже озвучила тебе сроки?

— Дом можно будет выставить на продажу уже на следующей неделе. Она рассчитывает получить три миллиона, — в тоне Гранта просквозило ликование. — И она рассчитывает получить хотя бы несколько предложений уже в первые часы.

Даже с учетом налогов и пошлин это была очень крупная сумма. Хотя ничего удивительного. Цены на недвижимость в Калифорнии были заоблачными, а стоимость жилья в районе Залива — и вовсе космической. Уэст-Менло-Парк примыкал к Стэнфорду и технологическому кампусу.

— Мы почти так и думали.

— Мы теперь сможем выкупить эту квартиру, Оливия! Это же здорово!

Прежде мы и мечтать о таком не могли. Даже возможность арендовать ее показалась мне в свое время невероятным подарком судьбы. Квартира принадлежала моим друзьям из редакции журнала; они усыновили ребенка и решили переселиться за город. Это было прекрасное помещение на верхнем этаже добротного здания, но еще более потрясающим мне показалось открытое пространство площадью с саму квартиру, с видами на залив в одном направлении и городской центр в другом. Весь прошлый год супруги намекали нам на то, что хотели бы продать квартиру, но до сих пор у нас не было ни средств, ни шансов скопить столько денег, чтобы мы могли всерьез обсуждать ее покупку.

А теперь все становилось реальностью. Хотя… я бы все это отдала за один только час, проведенный с мамой за чаепитием и пустой, беззаботной болтовней… Потерев пальцем бровь, чтобы сдержать эмоции, я кисло пробормотала:

— Да, возможно.

— Нэнси свяжется с тобой по электронной почте, — добавил Грант. — Но, по правде говоря, она хочет очистить дом. Никто не будет все это хранить, — «Ну, да! Оттуда придется многое выгрести, чтобы создать что-то новое». — Так что у тебя есть возможность разом от всего избавиться.

— Нет! — при мысли о том, что в маминых вещах будут копаться другие — чужие — люди, сердце больно кольнуло. — Я сама там все разберу. Я пробуду здесь неделю, максимум, две, и когда вернусь, решу, с чем и как поступить.

— Почему бы не перенести вещи в складское помещение? Кому от этого будет хуже?

— А к чему спешить? Прошел всего месяц.

— Ладно, любимая. Решать тебе, — в голосе Гранта прозвучала знакомая мне тональность — нотка терпеливости: «Скоро ее попустит, и она станет сговорчивей». Что-то в последнее время участились моменты, когда мне этот мужчина не то, чтобы не нравился, а вообще раздражал, и мне все меньше хотелось выйти за него замуж. Иногда я даже задавалась вопросом: может, я и не любила его никогда по-настоящему? — Я так ей и передам, — промямлил Грант.

— Как только я улажу дела здесь, я сразу разберусь и с остальными. Всему свое время.

— Хорошо, — послышался в телефоне глубокий вздох. — Но я вынужден тебе напомнить, что ты уже несколько месяцев зависаешь в режиме ожидания. Ты собираешься вернуться к реальной жизни?

В моей груди всколыхнулась печаль. Возможно, я злилась вовсе не на Гранта, а на то, как события прошедших восьми месяцев перевернули мою жизнь? На меня нахлынули воспоминания. Сначала — взмахи вымазанных в краске рук мамы, стоявшей перед холстом. Потом те же руки — красивые, изящные, с тонкими пальцами — но уже лежащие недвижно на ее теле в больнице…

Неужели мама навсегда ушла? Мне и сейчас не до конца в это верилось. Я все ждала, что кто-нибудь придет ко мне и скажет: «Это ошибка»…

— Наверное… Просто я сейчас ни в чем не уверена.

— Понимаю, любимая. Почему бы тебе не обдумать это денек-другой? Может, лучшее решение — это начать новую главу своей жизни как можно быстрее? После аварии все изменилось и уже никогда не будет, как прежде.

Сенбернар в холле отрывисто гавкнул — словно подчеркнул эту мысль. Или решил положить конец этому разговору?

— Слушай, меня тут ждут. Мне надо идти.

— Да, конечно, нет проблем, дорогая. Я люблю тебя…

Я уже была готова повторить эти слова следом за Грантом, но они вдруг застряли комом в горле. Почему? Потому что это была полуправда или неправда? Я пока еще не могла понять. И просто нажала «отбой». А Грант, пожалуй, даже не заметил.

Ребекка приехала в отель на «Рейндж-Ровере» цвета шампань. И скоро внедорожник примчал нас по узким дорогам через поля в густой лес.

— Это все часть поместья, — махнув рукой, сказала моя новая знакомая. — Почти две тысячи гектаров, в основном лесных и пахотных угодий.

— Поместья? — моргнула я.

— Ну, да! Вашего поместья, Розмера, — бросила на меня поддразнивающий взгляд Ребекка.

Я совершенно не разбиралась в единицах измерения земельных площадей, но озвученная ею цифра показалась мне большой:

— Две тысячи? Это примерно как целый парк или что-то подобное?

— Да. Поместье огромное. Вы разве не знали?

— Я и сейчас ничего не знаю, — призналась я. — Ровным счетом ничего.

— А матушка вам никогда о нем не рассказывала?

— Нет… даже на смертном одре.

Мы выехали на аллею, и Ребекка окинула меня оценивающим взглядом, истолковать который я не смогла. Может, я что-то не то ляпнула?

— Ладно, — подытожила моя спутница. — Значит, есть с чего начать.

Дорога пошла под уклон, и в поле зрения появился дом.

— Это начало наших владений, Давкоута, — снова взмахнула Ребекка рукой. — Границей между Розмером и нами служит вот этот лесистый склон.

Ассиметричный побеленный дом с соломенной крышей стоял на краю выгона, где пощипывали сочную траву три лошади.

— До чего великолепные животные! — прокомментировала я.

— Вы ездите верхом?

— По правде говоря, нет, — улыбнулась я. — Но готова побиться об заклад, что вы освоили искусство верховой езды в совершенстве.

Ребекка рассмеялась, и я снова отметила про себя, как сильно не вязался этот громкий, несдержанный хохот с ее обликом и манерами.

— Вы правы, — кивнула она. — Но в основном я развожу скаковых лошадей. Для участия в скачках с препятствиями, любительском стипл-чезе, а не для высшей лиги. Вот этот чалый конь — мой чемпион. Пьютер.

Хвост Пьютера со свистом рассек воздух, конь вскинул голову в нашу сторону. На спинах всех животных были попоны. А на вид мне больше всех понравился рыжий скакун с черной, как смоль, гривой.

Стипл-чез… К своему стыду, я не знала, что это такое. И мысленно дописала это слово в неуклонно растущий список понятий, которые мне следовало изучить. А ощущение, что я угодила в чужой, неведомый мне мир, где весь мой опыт и знания, которыми я пользовалась в своем собственном мирке, оказались бесполезными, еще больше окрепло.

Ребекка свернула на подъездную дорогу, и я залюбовалась домом. Ассиметричный, длинный, двухэтажный, он внушал уважение прочностью своих стен под кровлей, крытой толстым слоем соломы. На ней трудились да работника. Один на самом верху, на фоне серого неба ловко насаживал снопы на притуги по линии крыши. Другой подавал ему снопы, стоя на лестнице.

— Я еще утром заметила, что в деревне все крыши крыты соломой. А я думала, что солома, как кровельный материал, уже выходит из употребления.

— Так и есть, — откликнулась Ребекка. — Но мы в Сент-Айвз-Кроссе — счастливцы. Потому что Тони — тот парень, что на верху, — потомственный кровельщик. Все его предки занимались этим ремеслом; мастерство передавалось из поколения в поколение, от отца к сыну аж с шестнадцатого века, — Ребекка убрала ключи от машины в сумочку. — Посмотрите, как красиво он укладывает солому. Это его фирменный знак. У каждого кровельщика свой способ укладки.

Оба работника были темноволосыми, высокими, с длинными руками и ногами.

— Значит, один из них приходится другому сыном?

— Нет-нет. Тони — записной холостяк, никогда женат не был. А другой парень — поденщик. Его зовут Сэм.

Парень, поднимавший сноп, забросил его на крышу и встал боком на тонкий деревянный выступ. У меня от этого зрелища голова закружилась.

Переместившись, чтобы вылезти из салона, я поняла, что вся моя больная нога в такой зябкий, сырой день занемела. Под ступнями хлюпнула раскисшая после дождя земля. И мне потребовалось время, чтобы обрести устойчивость. (Просто удивительно, до чего быстро можно утратить равновесие!) А потом, следуя завету мамы — «Хорошую мину надо сохранять даже при плохой игре!» — я двинулась размеренным шагом за Ребеккой.

Та, уже вырвавшись вперед, крикнула кровельщикам:

— Спускайтесь вниз, ребята! Подкрепитесь рагу с олениной. Дождь может снова начаться в любую минуту.

У меня сжалось сердце. Оленина…

— Заходите, — жестом пригласила меня внутрь Ребекка. — Располагайтесь. Чашечку чая?

Огонь в очаге дружелюбно заиграл язычками невысокого пламени. Опустившись в большое, мягкое кресло, стоявшее недалеко от камина, я огляделась. В доме были две комнаты с полами, выложенными широкими деревянными панелями, гостиная с камином и кухня, чьи окна со средниками выходили в сад.

Бернард развалился на ковре у моих ног; из соседней комнаты тут же вынырнул желтый кот и подбежал к сенбернару. Пес лизнул его, и кот пристроился у его пушистого бока.

— Какая прелесть! — не сдержала я восторга.

— Они стали лучшими друзьями, — засуетилась на кухне Ребекка, наполняя чайник. — Мамаша Джимми отказалась от детеныша, когда котенку было всего пять недель, а Бернард его искренне полюбил.

— Вы могли бы накрутить до миллиона просмотров на YouTube.

— Гм, — пожала плечами Ребекка. — У кого есть время на это?

Ее отношение к YouTube меня ошеломило. И вновь напомнило о том, что мой мир остался далеко от меня. В эстетствующем и техничном «Заливе» Сан-Франциско все днями и ночами просиживали в соцсетях. Но, сказать по правде, вынужденный перерыв пришелся мне по душе.

— Верно, — моя нога расслабилась у огня, и я слегка вытянула ее. — Вы давно здесь живете?

— Не очень. Всего пять лет. Мы с мужем, Филиппом, сошлись в Лондоне. Нам обоим захотелось перебраться в какое-нибудь старинное поместье, где я могла бы разводить лошадей. Давкоут идеально подходит для этого, — сняв со спинки дивана шаль, Ребекка присела напротив меня. — Нам потребовался почти год, чтобы сделать его пригодным для жизни. Если вы захотите, я после обеда устрою вам экскурсию.

— Я не против.

— Филипп работает в банковской сфере и всю рабочую неделю проводит в городе. Приезжает сюда только на выходные. Так что большую часть времени я предоставлена самой себе. Но я мечтала о такой жизни с детства, и мне здесь очень нравится.

— Я понимаю, почему.

Чайник засвистел, и Ребекка вскочила с дивана:

— Чай будете с сахаром или с молоком?

— И с сахаром, и с молоком, — рассмеялась я, наблюдая, как Ребекка заливала кипяток в заварной чайник; ее стройная фигура покоряла изяществом, длинные, светлые, ровно подрезанные волосы ниспадали чуть ниже лопаток. — Вы тоже работали в городе?

— Да. И тоже в банке. После женитьбы одному из нас пришлось уволиться — мы с Филиппом работали в одной компании. Возникли… сложности, — Ребекка подняла поднос. — Теперь мои «проекты» — дом и конюшни. А скачки доставляют мне ни с чем не сравнимое удовольствие.

— Вы тоже в них участвуете?

— Да.

— Потрясающе, — забрала я у Ребекки чашку на блюдце.

— А вы правда ничего не знаете о поместье Розмер? — усомнилась она.

— Правда. Мама умерла месяц назад. Перебирая ее вещи, я нашла письма от Джонатана Хавера. На прошлой неделе я ему позвонила. И тогда впервые услышала об имении.

— Письма? — переспросила Ребекка.

Ее тон показался мне чересчур безразличным, и я предпочла не вдаваться в подробности:

— Я мало что из них поняла. Только то, что кто-то проявлял интерес к приобретению этой собственности.

— Вот как, — по окнам застучали капли дождя, и Ребекка подняла глаза к потолку, словно могла разглядеть сквозь него кровельщика. — Скоро Тони придет. Он любит поворчать, бывает грубоватым, да и за манерами не следит. Вы не обращайте на это внимания. Такой уж он человек, — я пожала плечами. — Даже не представляю, кто мог интересоваться Розмером… — отпила глоток чая Ребекка. — Дом в аварийном состоянии, он разрушается на глазах. И в то же время он числится в списке «неприкасаемых». Вы не сможете даже гвоздя в нем забить без особого разрешения.

— Мистер Хавер тоже упоминал об этом списке. Но я не вполне понимаю, что это значит. Дом охраняется государством как исторический памятник? Или что-то другое?

— Головная боль — вот, что это значит. Давкоут включен в список зданий II категории. И то нам пришлось вывернуться наизнанку, чтобы установить в дамской комнате нормальную раковину. Местный совет возглавляет миссис Стоунбридж… — я рассмеялась: в устах Ребекки это имя прозвучало как прозвище бой-бабы, если не разбойницы с большой дороги из старых преданий. — Гортензия Стоунбридж охраняет эти здания как сущий цербер, даже в кабинет к ней попасть непросто. Держит круговую оборону, — поставила чашку на блюдце Ребекка. — А главным критерием для включения того или иного здания в список служит его историческая ценность. К первой категории причисляются здания, имеющие особое значение для страны. Есть и другие условия, но суть одна: любые меры по восстановлению, обновлению и ремонту невозможны без одобрения местного совета. Наш дом относится к зданиям второй категории. Но миссис Стоунбридж потрепала нам нервы.

— Звучит пугающе.

В дверь постучали, и Ребекка метнулась к ней.

— Заходите, заходите! — проговорила она, сдернув с вешалки у двери полотенце.

Забежав в дом, две большие собаки тут же помчались к Бернарду, и их хозяйке пришлось прикрикнуть:

— Сидеть!

Царапнув по полу когтями, собаки замерли на месте. Кот предусмотрительно удрал.

Слово «ворчливый» (а именно так охарактеризовала кровельщика Тони Ребекка) всегда ассоциировалось у меня со старостью. Но переступивший порог высокий мужчина оказался моего возраста. Может, чуть-чуть постарше — лет сорока. Одет он был в видавшую виды коричневую кожаную куртку и джинсы. Почти не задержав на мне взгляда, он скинул куртку:

— Дождь зарядил надолго. Я приду завтра. С сырой соломой невозможно работать.

— Оливия Шоу, это Тони Уиллоу. Оливия — новая графиня Розмерская.

— Здрасьте, — не изменив тона, сказал Тони; его акцент оказался менее выраженным, чем у Ребекки.

— Приятно с вами познакомиться, — любезно ответила я.

Второй мужчина топтался на дворовом половике. Он был такой же высокий, как Тони, но моложе его лет на десять. Черные кудри, растрепавшиеся от дождя, обрамляли вытянутое, довольно примечательное лицо — большие темные глаза под черными бровями, широкий рот. Когда он вошел внутрь и посмотрел на меня, мне показалось, что я его напугала.

— Здравствуйте, — сказал он через пару секунд и осклабился: — Значит, это вы — новая графиня. Ваш приезд взбудоражил всю деревню.

Я невольно зарделась до самых ушей. И затрясла головой:

— Пожалуйста, зовите меня просто Оливия.

— Оливия так Оливия, — приблизившись, протянул руку парень. — А я — Самир Малакар. Большинство здешних жителей зовут меня просто Сэм.

— А как вам больше нравится?

— Вообще-то, Самир.

— Хорошо, Самир, — улыбнулась я. — Будем знакомы.

— Заходите, присаживайтесь. Вы тоже садитесь, Оливия, — расстелила на старом деревянном столе тканевые коврики Ребекка.

Я направилась к столу с чашкой чая, но сырая, холодная погода все же сказалась: хромота стала более выраженной.

«До чего же неловко», — подумала я, но молодой кровельщик молча забрал у меня чашку и, пока я, прижимаясь к стене, преодолевала расстояние всего в один шаг, поставил ее передо мной.

— Спасибо.

— Мы как раз обсуждали Розмер, — раскладывая по мискам рагу, сказала Ребекка. — Оливия узнала о его существовании всего неделю назад.

Расправив свою салфетку, Самир кивнул в мою сторону:

— Вот вы удивились-то в тот день.

— Это еще мягко сказано…

— Вы — типичная американка! — рассмеялась Ребекка. Она поставила передо мной миску с сочным коричневатым рагу с ломтиками мяса, моркови и помидоров. Запах у кушанья был в точности такой, какой вы ждете от рагу в дождливый февральский денек.

Но тут я вспомнила об оленине, упомянутой Ребеккой. Я ела ее всего пару раз, и оба раза она мне на вкус не понравилась — жестковатая, с душком дичи. А кроме того, мне вспомнились олени, однажды забредавшие на мамино ранчо. С их большими темными глазами и длинными ресницами. Эти животные объедали все цветки роз, пока мама не решилась их отстреливать.

Но делиться этим воспоминанием за столом Ребекки мне не хотелось.

— А что во мне американского? — полюбопытствовала я, не поднимая рук с колен.

Ребекка подала миску Тони; тот ее взял, и в его жесте мне привиделось что-то личное, даже интимное. Они были любовниками?

Ребекка поставила на стол свою миску:

— Вы не производите впечатление человека, осознавшего, что он унаследовал огромное поместье с титулом в придачу, — сказала Ребекка, старательно артикулируя свистящие согласные. — Обычная англичанка способна убить за такое наследство.

— Наследство застало меня врасплох, мне до сих пор это кажется какой-то… нелепостью, — призналась я.

— Как выигрыш в лотерею! — встрял Тони.

— Нет, раз в придачу не прилагаются деньги, — заметил Самир.

— А то ты знаешь! — ухмыльнулась Ребекка. — Ладно, давайте лучше поедим.

Самир пожал плечами, но, похоже, не рассердился на нее за язвительный выпад.

Я взяла ложку — из чистого серебра, явно недавно отполированную, но уже побывавшую в употреблении. Ребекка и кровельщики с видимым удовольствием поглощали рагу. И пересилив свои сомнения, я зачерпнула ложкой маленький кусочек. И поднесла его к губам.

Время остановилось.

Иногда пища, попавшая на язык, переворачивает все твои представления о мире еды. И это рагу оказалось одним из таких блюд — сочное, питательное, ароматное. Густой бульон с кубиками нежной моркови и картофеля аппетитно пах ароматной зеленью и специями. Помешивая ложкой темное, непрозрачное озерцо подливы, я пыталась подобрать слова, чтобы описать его в своем эссе. Но для верности мне пришлось бы описать и обстановку комнаты, и шведскую плиту AGA, стоявшую в углу, и окна со средником, и двух кровельщиков в потертых джинсах.

— Это оленина? — спросила я и зачерпнула полную ложку. — Потрясающе!

— Спасибо, — спокойно отреагировала Ребекка. — А вы никогда ее не пробовали?

— Пробовала, но не такую. Мы практически не едим оленину в Штатах, — я снова попыталась разгадать ингредиенты по привкусам: красное вино, чеснок, бекон и что-то еще, но я так и не разобрала, что это. — Что придает рагу сладковатости? Ни на мед, ни на коричневый сахар вроде не похоже…

Тони хихикнул:

— Не ждите, что она раскроет вам свои секреты.

— Ну, конечно же, раскрою. Это джем из красной смородины, — наклонила голову Ребекка. — Вкус отменный, верно. А вы повар?

— Автор гастрономических эссе, — хмыкнула я. — До того как сломать ногу, я работала редактором в одном кулинарном журнале. Собственно, я и сейчас там работаю. Просто взяла отпуск.

— Редактор… — повторил Самир. — А мы знаем этот журнал?

— Не знаю, — Самир не показался мне гурманом, да и откуда ему могли быть известны американские журналы. — «Яйцо и курица», слыхали о таком?

Губы Самира в удивлении выгнулись:

— Правда?

— А вам известен этот журнал?

— Да. У сестры их целая стопка. Она промешана на кулинарной теме. И владеет одним Индийским ресторанчиком.

— О! Я видела его сегодня утром. На вид — первоклассный.

— А то! — воодушевился Самир. — Она столько сил в него вложила. И обязательно захочет познакомиться с вами, когда я ей о вас скажу.

— Надо будет попробовать ее кухню. Северо-индийская или южная?

— Сестра создала нечто особое, совершенно новое. Но лучше ей самой вам рассказать, — Самир снова сосредоточился на рагу, поедая его с аппетитом мужчины, все утро выполнявшего тяжелую физическую работу. Лишь отпив глоток чая, он снова обратил на меня свой взгляд. Невероятно густые ресницы придавали его глазам бархатистость, присущую глазам оленей в окрестностях маминого ранчо. — Должно быть, это очень увлекательная работа.

— Да, — подтвердила я, а в груди что-то больно кольнуло. — Работа интересная. Я скучаю по ней.

— Но теперь, получив такое наследство, вы ведь можете не утруждать себя больше работой? — вмешалась в разговор Ребекка; и не успела я ответить, что не мыслю жизни без работы, спросила: — Кстати, почему известие о наследстве показалось вам нелепостью?

— Не знаю, — запнулась я, подбирая верные слова для описания чувств, что меня тогда обуяли. — Моя мать была художницей и не производила впечатления богатой наследницы. Сколько я себя помню, она жила в одном доме. И… — снова осеклась я, потупив взгляд на руки, опять оказавшиеся на коленях, — она никогда не рассказывала мне о другой недвижимости. Должно быть, тому была причина. Но…

— Что?

— Не знаю. Возможно, мне следует все это выяснить до принятия каких-либо решений.

— Это поместье проклято, чтобы вы знали, — сказал Тони.

— Ну, конечно, как иначе? — откликнулась Ребекка. — Над каждым старым английским домом витает проклятие.

— Проклятие Розмера еще хуже. Оно действует. Все мужчины из этого рода умирают насильственной смертью, — сверкнул глазами из-под насупленных бровей Тони. — Убийства, войны, суицид. Трудно это отрицать.

Я подумала о маме, сбежавшей в Америку:

— А женщины?

— С ними все в порядке. Страдают только мужчины.

— А что за проклятие? — спросила я.

— Его наложила одна деревенская девушка, полюбившая монаха, когда Розмер был аббатством. Она пообещала, что ее дух и после смерти будет тревожить руины церкви. Или колодца. У легенды есть несколько версий, — поведал Самир.

— Я никогда ее не слышала, — сказала Ребекка. — А откуда ты это знаешь?

— Моя бабка состояла в услужении у старой графини после ее возвращения из Индии. Вашей бабушки, — покосился на меня Самир.

Моей бабушки! Мной снова овладело странное ощущение: моя жизнь — как лабиринт, головоломка. Я встретилась глазами со взглядом Самира — открытым, бодрым и, как ни странно, приглушающим вдруг накатившую на меня тревогу:

— А что еще вам известно?

— Немногое. Отец знает больше, — оторвав от хлеба здоровый ломоть, парень опустил его в миску и, придерживая так длинными пальцами, добавил: — Если дождь закончится, мы можем прокатиться после обеда до усадьбы, и вы осмотрите ее. При желании, конечно.

— Сэм, ты меня удивляешь! — воскликнула Ребекка. — Не мужчина, а кладезь тайн и сокровенных знаний!

Самир в ответ лишь слегка пожал плечами. И забавно приподнял брови, помешивая рагу:

— Люди видят только то, что хотят видеть, — произнес он.

Я вспомнила мультфильм, любимый в детстве.

— В бескрайнем лесу… — пробормотала я бездумно и попыталась насвистеть мелодию песенки «Я и моя стрела».

Самир посмотрел на меня; в его взгляде появилось что-то новое:

— Такова жизнь, таковы люди.

Мне захотелось ударить с ним по рукам:

— У моей собаки была кличка Стрела.

— Я догадался бы с первого раза.

Я рассмеялась:

— И у нее была очень острый нос.

— Как наконечник стрелы, летящей в цель, — добавил уже без ухмылки Самир и покосился на меня: оценила ли я его сравнение.

Я снова не сдержала смех.

— Добавки, Сэм? — встряла Ребекка.

— Не откажусь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Словно пожелав склонить меня к сговорчивости, дождь прекратился сразу после обеда. И мы с Ребеккой отправились в путь на ее «Рейндж-Ровере», а кровельщики последовали за нами в рабочем грузовике Тони. В иных обстоятельствах я рискнула бы преодолеть это расстояние пешком, хотя дорога петляла среди полей вверх по довольно крутому холму. Но из-за дождя под ногами хлюпала грязная жижа.

На этот раз мы подъехали к Розмеру с тыла. Дом предстал перед глазами, едва мы свернули за угол. Под лучами солнца, уже прибившимися сквозь низкие тучи, он отливал ярким золотом и выглядел гораздо менее ветхим, чем показался мне накануне. Я узнала и линию крыши, и деревья, стройными рядами отступавшие от него по склонам возвышенности. Все — как на маминых иллюстрациях. Мамочка! Все эти годы она рисовала место, которое давным-давно покинула. О чем она думала? Насколько сильно тосковала по нему? Мое сердце опять сжала боль.

— Красиво, правда? — вклинился в мои воспоминания голос Ребекки.

— Каждый раз, когда я на него смотрю, меня охватывает благоговейная дрожь, — призналась я.

— Слева то, что осталось от садов, — указала Ребекка на подпорные стенки и террасы, спускавшиеся уступами по склону холма. — Они были разбиты еще в восемнадцатом веке и прослыли на всю округу. Старая графиня — полагаю, ваша бабушка — возродила их, но вы видите, как обошлось с ними время.

Я кивнула. Сады поросли густым непролазным бурьяном.

— А справа — фермы. Как видите, они в порядке и полноценно функционируют. Графское семейство никогда не отгораживалось от внешнего мира — и с момента основания поместья часть земель отдали на откуп местным жителям. Здесь до сих пор живут и трудятся несколько семей.

Поля были по-зимнему пустынны, но они эффектно перекатывались вдаль ровными волнами. Повсюду виднелись коттеджи и изгороди, обрамлявшие наделы.

— Сколько людей занимается здесь сельским хозяйством?

— Точно не знаю, — нахмурилась Ребекка. — Этот вопрос надо будет задать Джонатану. Но, думаю, достаточно для уплаты налогов.

— А что они возделывают?

— Большинство — рапс, некоторые — ячмень. А еще разводят овец, — Ребекка указала жестом на дальнее поле, где паслось стадо белых барашков. — Выращивают и другие культуры, но рапсовое масло — главный продукт здешних фермеров, — Ребекка помолчала, давая мне возможность обозреть поля. — Здесь очень красиво, когда все в цвету — ярко-желтые цветы сплошным ковром выстилают округу.

На вершине холма Ребекка припарковалась; мы вылезли из машины. И пока поджидали отставших от нас Тони и Самира, я воспользовалась паузой и немножко прошлась, стараясь размяться и осмыслить увиденное. Все эти фермы и коттеджи — точь в точь как на картинке календаря. Запущенный сад расстелился по склону как истощенная куртизанка, а неподалеку — словно в поклоне — припадала к земле согбенная теплица, отливавшая зеленоватой голубизной в рассеянном свете прохладного дня. «Надо будет осмотреть ее внутри», — подумала я. И, достав телефон, сделала несколько снимков. Меня так и подмывало сделать зарисовки. Но свой этюдник я оставила в гостиничном номере.

Когда я в первый день разглядывала поместье спереди, оно показалось мне заброшенным. Но с этой стороны мои глаза узрели множество признаков жизни. У крыльца строения, которое я посчитала кухней, подремывали в ожидании весны огородные грядки.

— Кто там живет? — поинтересовалась я.

— Смотрители поместья, — ответила Ребекка. — С тех самых пор, как ваша мать с братом исчезли. Сколько уж лет прошло? Сорок? Пятьдесят?…Но сейчас они, по-моему, в отъезде.

«Опять «брат»! Надо бы побольше о нем узнать», — сделала я зарубку в памяти. Но почему поместье досталось мне, если на него могли претендовать дядя или его наследники?

— Здесь особо не за чем присматривать. Почему они не следили за состоянием дома?

Рядом со мной возник Самир:

— Они делали, что могли. Дом начал ветшать еще до отъезда владельцев. Ваша бабка ненавидела усадьбу и мечтала о ее разрушении.

— Но почему?

Самир скосил на меня глаза, и я поняла, насколько высоким он в действительности был.

— Это длинная история. Пойдемте! Давайте заглянем внутрь.

— А что — ключ не нужен?

— Нет. Замок сломан.

— Я несколько лет прожила у подножия холма и не знала, что можно зайти внутрь! — в возбуждении фыркнула Ребекка. — Тони, ты идешь?

Кровельщик закурил и потряс головой:

— Я вас здесь подожду.

Заколебавшись, Ребекка перевела взгляд с Тони на дом, с дома на нас и обратно на Тони:

— Мне не терпится осмотреть его изнутри.

Едва кивнув, Тони выпустил изо рта облачко сигаретного дыма. И остался на месте.

А мы втроем устремились к задней двери. При мыслях о том, что мы могли за нею увидеть, мое сердце заколотилось как бешеное. Повернувшись, Самир подал мне руку.

— Графиня! — произнес он с толикой иронии в голосе.

Скривив губы при упоминании титула, я все же оперлась на его руку и, последовав за парнем по разбитым ступенькам, оказалась в большой и достаточно чистой комнате. Из мебели там были только стенные шкафы и полки. В большинстве своем пустые.

— Должно быть, это была часть кладовки или буфетной, — предположила Ребекка.

В комнате было очень холодно, хотя и не до той дрожи, что пробрала нас, когда мы вышли из машины. Глухую, абсолютную тишину нарушала лишь наша поступь. Я последовала за Самиром в следующее помещение, оказавшееся просторной кухней в стиле 1960-х. Пол покрывал желтоватый листовой линолеум; и на нем, и на рабочих столах высились горы коробок, уподоблявшие комнату свалке.

Но огромные окна пропускали внутрь много света даже сквозь накопленную за десятки лет пыль. Под чехлом горбилась громадная уродливая плита бирюзового цвета.

— Да это же шведская плита-печка AGA! — воскликнула Ребекка, проведя пальцами по слою пыли. — Самая дорогая модель в свое время! Интересно, она в рабочем состоянии? Мне как-то довелось писать статью о британских плитах.

— Не уверена, что они могут выйти из строя…

— В детстве мы часто пробирались сюда и играли, — сказал Самир. — И подначивали друг друга — кто отважится пройти по дому в одиночку как можно дальше.

— Здесь не так уж и страшно, — заметила я. — Я ожидала худшего.

— Не спешите с выводами, — взмахнул рукой Самир, позвав нас за собой.

Пробравшись по хаотичному лабиринту из коробок, мы вышли в более парадную буфетную, заставленную сервантами и шкафами с полками. Мне захотелось заглянуть в них, посмотреть, не осталась ли посуда, из которой могла есть моя мама, или какая-нибудь красивая, старинная утварь. Но я подавила это желание и последовала за Самиром в другую комнату.

— А здесь, и правда, жутковато, — призналась я.

Окна комнаты оплетали лианы дикого винограда. Многие заползли сквозь разбитые стекла внутрь, придав интерьеру зеленоватый оттенок. Обеденный стол с шестнадцатью или двадцатью стульями усеивали куски отвалившегося гипса и штукатурки. Еще больше мусора было на полу. Вспучившиеся и отклеившиеся полотна обоев свисали вниз затейливыми сталактитами. По одной стене и половине потолка расползалось огромное черное пятно. А на другой стене я заметила более светлый прямоугольник.

— И где же та картина? Тут был чей-то портрет?

— Не знаю, — засунув руки в карманы своего худи, вывернул нижнюю губу Самир. — В одной из спален наверху есть несколько картин, но это не портреты. Что-то фантастическое.

Я сразу же вспомнила мамино творчество:

— На них изображен лес?

Самир обернулся и посмотрел на меня:

— Нет. Сады и всякое такое.

— Мышь! — взвизгнула за моею спиною Ребекка и стрелой помчалась к выходу.

Я огляделась по сторонам. Но если мышь и была где-то, то со страху уже убежала. Я покачала головой, и Самир провел меня через кучу мусора на пороге в следующую комнату. Похоже, она служила гостиной. Деревянная филенчатая дверь висела — перекошенная — под углом на нижних петлях. Высокие окна до потолка почти полностью оплетали растения.

— Взгляните на это, — указал Самир на цветущую белую розу, светившуюся, как маленький ночник в темноте. — Должно быть, здесь теплее, чем снаружи.

— Волей-неволей вспомнишь «Красавицу и чудовище», — хмыкнула я и, не удержавшись, подошла понюхать розу. — Дом под вековым проклятием…

— И что потребовалось, чтобы его снять? То проклятие?

— Чудовище научилось любить и сумело добиться ответной любви, — наклонив к розе голову, я приятно удивилась ее нежному лимонному аромату.

— Да-да. Женщинам всегда нравятся брутальные, грубые и примитивные типы.

Пристроившись сбоку от Самира, я улыбнулась:

— А вы себя к этой категории не относите?

— Нет, — вздохнул парень.

— Не теряйте надежды. Женщины в конечном итоге понимают, что брутальные грубияны — всего лишь примитивные животные.

— Да? — приподнял густую бровь Самир.

— Ну…

— Буду иметь в виду, — он снова подал мне руку, чтобы помочь перелезть через сгнившую оттоманку. — Вы как? Не устали?

— Все нормально. Ведите дальше.

— Это лучшая часть дома, — замер у дверного проема Самир; его глаза лукаво сверкнули: — Готовы?

— Да.

Самир надавил плечом на дверь, довольно сильно, и она нехотя, со стоном, но поддалась. В воздух взлетело облако пыли. Мы нырнули в просторный холл с широкой резной лестницей. Комнату заливал свет.

— Ух ты! — пройдя в самый центр, я вскинула глаза вверх.

Помещение было огромным, высотою в три этажа. И каждый дюйм был отделан резными квадратиками золотистого дерева. Они искрились и переливались на свету, проникавшем внутрь сквозь громадные витражные окна, состоявшие из трех широких арок, в которых были запечатлены святые, творившие чудеса. Я знала, что особенностью ранних витражей было преобладание ярко-красных и чистых голубых цветов. Ни одно стеклышко не было разбито. Я прижала к груди кулачок:

— Это, должно быть, одиннадцатый или двенадцатый век. Как такое могло сохраниться?

— Невероятно, да? — Самир тоже смотрел вверх; его черные волосы падали назад, открывая высокие, четко выраженные, крепкие скулы и точеную линию подбородка. — Говорят, что эти витражи из аббатства.

— А где располагалось аббатство?

— Чуть южнее. Сейчас оно в руинах. А основано было, опять же по преданию, на месте древнего языческого капища. Там есть источник, и местные ведьмы разбили там огород и выращивали лекарственные растения.

— Правда? — рассмеялась я.

— Правда, — кивнул Самир. — Этот огород существует со времен Средневековья. Там собрано множество видов полезных растений и целебных трав. Это один из лучших «аптекарских огородов» в стране.

— Со времен Средневековья, — повторила я. — Такой срок! — глядя вверх, я снова подумала о маме. Представила, как она сходила по ступенькам парадного крыльца, а до нее по ним сходила ее мать и моя бабушка, а еще раньше — «елизаветинцы», перенесшие сюда витражи, а до них — монахи, жившие в аббатстве. Я обвела взглядом стены, всматриваясь в утонченную резьбу филенок. — Просто удивительно, что все это в таком хорошем состоянии!

— Не все, — избавил меня от иллюзий голос Самира, прозвучавший за спиной. — Некоторые помещения полностью разрушены, другие выглядят так, словно их только что покинули, — я кивнула. — Это одно из мест, где якобы появляется призрак.

— Здесь действительно холодно, — легкомысленно отшутилась я. — А чей это призрак?

— Девушки, сбросившейся с галереи, — Самир указал на брешь тремя этажами выше:

— Там когда-то были башни?

— Да.

— А почему она выбросилась?

— Всегда и всему причиной любовь. Разве не так?

— Гм-м. Наверное, — я подняла глаза на притененную галерею, где когда-то, должно быть, играли менестрели. Вообразила себе девушку — настолько обезумевшую, что предпочла жизни страшную смерть на этих изразцах. И ощутила дрожь, пробежавшую по спине.

От холода у меня снова заболела нога. И внезапно мне захотелось, чтобы рядом оказалась мама, рассказала мне старинные предания и поделилась со мной своей собственной историей.

— Откуда вам все это известно?

— Если бы выросли в этой деревне, вы бы тоже знали все эти предания, — обойдя кучу мусора, оставшуюся от сгнивших журналов, Самир снова вскинул глаза к потолочному своду: — В детстве меня влекла сюда какая-то неведомая сила. У этого места особая атмосфера. Какая-то потаенная печаль. Словно оно хочет освободиться… избавиться от проклятия, — подмигнул мне парень.

В груди снова защемило, Самир задел меня за живое:

— Я думала, что мама родом из маленького, убогого местечка. Какого-нибудь унылого промышленного городка. Она не любила рассказывать о своей жизни в Англии… — вздохнула я, — А мне казалось, это потому, что она сбежала в Сан-Франциско из жуткой дыры. Не могу поверить, что мама могла все так тщательно скрывать в себе. Она ни разу, ни единым словом не обмолвилась об этом поместье, — покачала я головой.

— Вам стоит побеседовать с моим отцом. В имении что-то произошло перед тем, как все его покинули. Но я многого не знаю. А отец был здесь в то время.

— Сколько ему лет? — спросила я Самира.

Уголки его рта выгнулись вниз, парень почесал щетину на подбородке:

— Вроде бы шестьдесят семь…

Мама умерла в шестьдесят шесть.

— Я к тому, а были ли они знакомы?

Самир тихо фыркнул:

— Конечно, были. Вы видели площадь деревни?

— Все так. Но они могли… вращаться в разных кругах.

— Верно. Но наши бабки были добрыми подругами.

— Да что вы?

— Да. Они еще девочками вместе жили в Индии.

Меня захлестнула волна грусти:

— Я даже имени ее не знаю…

Самир лишь посмотрел на меня большими темными глазами. Но на душе почему-то сразу сделалось легче.

Краем глаза я заметила какое-то движение; меня пробрала оторопь. Резко развернувшись, я увидела кота, сидевшего примерно на середине лестницы. Он был очень большой, с густой черно-белой шерсткой и порванным ухом.

— Привет, — сказал ему Самир. — Охотишься тут на мышей?

Кот даже не шевельнулся; он только молча буравил нас своими желтыми глазищами.

— В точности такого кота изображала на всех своих рисунках мама, — сказала я с дрожью в голосе.

Рука Самира ласково коснулась моего плеча:

— Здесь их целая армия. Амбарные кошки.

— По-моему, этот экземпляр может сойти и за домашнего кота.

Кот, похоже, совсем не боялся. Его большой пушистый хвост вилял то верх, то вниз. Внезапно совершенно озябнув, я прислонилась к нижней стойке лестничных перил — резной балясине выше моей головы.

— Может, мы перенесем осмотр остальной части дома на другой день? Мне нужно в тепло, где я могла бы чем-то подпереть ногу.

— Конечно, — протянул мне руку Самир.

Пару секунд я колебалась, почувствовав себя не в своей тарелке — дурехой под сороковник, по-старушечьи ковылявшей на нетвердых ногах. Но взгляд Самира меня успокоил, и я шагнула вперед, чтобы взять его под локоть. Мы вышли тем же путем, каким и вошли. Перебросившись лишь парой слов.

— Впечатляюще, правда? — спросил Самир.

— Да, — кивнула в ответ я.

В окне кухни мы увидели Тони и Ребекку, стоявших у грузовика.

Самир замедлил шаг:

— Будьте осторожнее с этой парочкой.

— О чем вы?

— Просто поостерегитесь, — помолчав, сказал парень. — Здесь далеко не все рады вашему приезду.

— Под «не все» вы подразумеваете «никто»? — усмехнулась я.

— Большинство, — с сожалением скривил губы Самир. — Вам следует это знать.

— Спасибо за предупреждение.

Самир повернулся ко мне лицом и прижал руку к груди.

— А вот я благонадежен как бойскаут и верен как голубь, — сверкнул глазами парень.

Уж не флиртовал ли он со мной? Самир стоял так близко, что эта мысль не показалась мне насквозь абсурдной. И настолько близко, что я могла уловить запах дождя, пропитавший его волосы, и осознать широту его плеч.

Сложив руки в молитвенном жесте, я поклонилась:

— Благодарю вас, молодой человек.

— Не такой уж и молодой, — пробормотал Самир, и в удивлении я вскинула на него глаза, но парень легкой поступью уже двинулся к выходу.

Как бы глупо это ни прозвучало, но настроение мое приподнялось. Я уже позабыла, когда со мной в последний раз так флиртовал мужчина. Тем более — с глазами, как ночное море.

Подслушав свои мысли, я закатила глаза. Самир был слишком молод для меня, и уже одно это обстоятельство служило препятствием. А кроме того, у меня еще имелся жених!

На крыльце Самир замялся:

— Давайте я оставлю вам номер мобильного. Если вам захочется еще раз приехать сюда, можете мне позвонить.

Чисто деловое предложение! Почему нет? Забив в смартфон свой пароль, я открыла список контактов. Как ни в чем не бывало, Самир забил свой телефон и имя и вернул мне мобильный.

— Спасибо, — кивнула я, но парень уже направился к грузовику, передвигаясь той гибкой пластичной походкой, которая присуща некоторым высоким мужчинам, как будто у них нет костей — только мышцы и кошачья грация.

Похоже, смена часовых поясов и усталость пагубно сказались на мне: с каждой минутой я все больше глупела. «Пора хорошенько выспаться и отдохнуть!»

Вечером дождь пошел с новой силой. Изнуренная и эмоционально взвинченная, я опять поужинала в номере и, укутавшись в одеяло у камина и попивая чай, занялась поисками в интернете информации о поместье. К моему несказанному удивлению, в «Википедии» ему была посвящена довольно солидная статья.

Прилагавшийся к статье снимок — из более ранней эпохи — был сделан в солнечный день. Дом ослепительно сиял золотом на фоне пасторального неба, а на обрамлявших его тополях распускались листочки.

Оказалось, что история Розмера восходила к одиннадцатому веку, когда был основан монастырь и заложен знаменитый аптекарский огород. Когда при Генрихе VIII начался процесс секуляризации монастырей, право на владение этой землей было пожаловано Томасу Шоу; тогда же появился титул «граф Розмерский». Граф построил величественный особняк в елизаветинском стиле, который сохранился поныне. Выгодное местоположение земельного надела — с садами, пастбищными угодьями, озером и рекой — обеспечило графскому семейству столетнее процветание. Но во время гражданской войны поместье отошло парламентариям.

После войны леди Кларисса Шоу, славившаяся красотой и, по слухам, бывшая любовницей Карла II, обратилась к королю с петицией о возвращении и реставрации усадьбы. Король согласился с условием, что она выйдет замуж за человека, которого он ей назначит в супруги. И Кларисса уступила с единственной оговоркой: при отсутствии преемников мужского пола поместье имела право наследовать женщина. С тех пор — почти четыре столетия кряду — Розмер оставался во владении Шоу. Пока они не покинули его по загадочной причине в 1970-х.

После этого текста приводилась генеалогия графов (включая женщин, наследовавших поместье), аж с 1555 года. И перечислялись заслуги каждого в перестройке, расширении, украшении и благоустройстве усадьбы. Заложенный монахами Аптекарский огород, о котором упомянул в разговоре Самир, тоже развивался с веками. «Надо будет туда наведаться», — сделала я себе зарубку в памяти. А один из моих предков, 6-ой граф Розмерский, заложил «георгианский» сад и стал пополнять коллекцию своей оранжереи растениями, которые привозил из разных экспедиций.

Мне вдруг до боли стало жалко, что и сад, и оранжерея пребывали теперь в запустении.

Сравнительно недавними представителями рода были: Джордж Шоу (1865–1914), 12-й граф Розмерский, погибший, вероятно, на войне; Ему наследовал Александр Шоу (1892–1941), чью жизнь, судя по всему, тоже оборвала война.

Тремя последними владельцами Розмера были Виолетта Шоу, графиня Розмерская (1917–1973); Роджер Шоу, 14-й граф Розмерский (родившийся в 1938 г., пропавший без вести в 1975 г. и считающийся умершим) и Каролина Шоу (1951 — …), местопребывание которой было авторам «Википедии» неизвестно.

Прочитав статью, я долго сидела с планшетом на коленях, пытаясь осмыслить скудные, странные факты. Я могла бы пополнить их. Мама умерла. И теперь я не только звалась Оливией Шоу, но и носила титул графини Розмерской.

Но править «Википедию» я не стала. А вместо этого забила в поисковике Гугла «Каролина Шоу, графиня Розмерская».

Первая же ссылка вернула меня в «Википедию». Кроме уже знакомой мне статьи я не обнаружила ничего, кроме «иконок», выстроившихся в ряд по верху странички. Поколебавшись, я подняла палец и кликнула на значок «Просмотр».

Миг — и я увидела во весь экран маму. Только гораздо более юную, чем та женщина, которую я знала. Стройная, изящная девушка в юбке «карандаш» улыбалась в окружении других подростков. На другом снимке мама в вечернем платье с волосами, зачесанными на макушку, стояла на крыльце усадьбы, с витражным окном на заднем плане, а рядом с ней вкрадчиво улыбался подчеркнуто учтивый на вид мужчина. На третьем фото мама застенчиво (или жеманно?) смотрела прямо в камеру; и ее глаза обрамляли кокетливые стрелки. Макияж в технике «кошачий глаз» совсем недавно снова вернулся в моду.

По моим щекам потекли слезы, но я осознала это только тогда, когда они увлажнили мне запястье. Как она могла отказаться от всего этого и не обмолвиться мне даже словом?

Ошеломленная и подавленная, я закрыла планшет и сбросила одеяло. Только душ и какой-нибудь роман могли отвлечь меня от тягостных раздумий.

Внезапно зазвонил мой мобильник. Я глянула на часы — они показывали почти десять. Я уже хотела переключить звонок на голосовую почту, но, бросив взгляд на номер, сообразила: звонила моя риэлтор из Сан-Франциско.

— Привет, Нэнси.

— Оливия! Извините, что позвонила так поздно. Я вас не потревожила? Просто у меня масса новостей. И мне захотелось переговорить с вами как можно скорее.

Я снова присела:

— Все в порядке, Нэнси. Что случилось?

— У меня потрясающее предложение по покупке дома!

— Но он же еще не выставлен на продажу.

— Формально нет. Но эта покупательница положила глаз на дом еще три года назад. Она хотела бы договориться с вами до того, как дом будет выставлен на продажу.

Я прикрыла глаза; перед ними сразу возникла кухня, на которой я в детстве поедала свои завтраки. И где мама постоянно кипятила и заваривала чай.

— Сколько она предлагает?

— 3,2.

У меня перехватило дыхание; озвученная цифра обескуражила меня, лишила дара речи. А когда он вернулся, я прохрипела:

— Это немыслимо… Бред какой-то…

— Сумма большая, но на этом рынке такое не редкость. Район очень высоко ценится.

— Вы считаете, мне надо согласиться?

— Не обязательно. Но мне уже не терпится выставить дом на продажу. Он может уйти и за бо́льшую сумму.

— А что будет с мамиными вещами?

— Послушайте, Оливия, — мягко сказала Нэнси. — Мы можем показывать дом потенциальным покупателям даже с вещами. И, скорее всего, нам так и придется поступить. Потому что его купят в ту же минуту, как только мы объявим продажу. Но почему бы вам не перевезти вещи в хорошее хранилище с надежной системой климат-контроля? Там они точно будут в безопасности, и вы сможете разобрать их не спеша, на досуге.

Я почувствовала себя истощенной, даже опустошенной.

— Возможно…

— Решать вам. Я не желаю вас подгонять. И, честно говоря, этот лот уйдет по высокой цене независимо от того, когда мы выставим его на торги.

Три миллиона долларов. Три миллиона двести тысяч долларов. Это сумма, способная изменить всю твою жизнь! Как выигрыш в лотерею!

В ушах вдруг прозвучал рассудительный голос мамы: «Надо быть практичной, дорогая!» Мама так часто повторяла эти слова, что они прочно засели в моей голове. Маме хотелось бы, чтобы я заключила эту сделку. Чтобы у меня появились возможности, которые приносят человеку деньги.

— Хорошо, выставляйте дом на продажу, — сказала я. — Но вам придется выделить маминой галерее несколько дней, чтобы они могли вывезти оттуда ее картины и рисунки. До этого ничего не предпринимайте.

— Ладно. Хотите, чтобы я это организовала?

— Нет, я сама.

— Договорились. Буду ждать вашу команду.

— И вот еще что, Нэнси, — замялась я. — Мне не хотелось бы, чтобы вы обсуждали все это с Грантом. Контактируйте напрямую со мной.

— Нет проблем. Вы — хозяйка.

Нажав «Отбой», я поискала нужные мне номера. За двадцать минут я договорилась об упаковке, перевозке и складировании всех работ мамы в хранилище галереи. В безопасном месте от…

Гм-м… От Гранта! Он всегда проявлял алчный интерес к ее картинам, мечтал повесить их в нашей квартире. Некоторые работы оценивались очень высоко, и, возможно, я бы их продала. Но не сейчас… Когда-нибудь потом…

Внезапно мне вспомнился триптих, созданный мамой. Три огромные картины с изображением леса — такие многоплановые и многослойные и с таким множеством деталей, что нужно было долго и пристально всматриваться, чтобы разглядеть, что скрывалось за первым, вторым, третьим слоем… А что, если в этих картинах мама «зашифровала» какие-то тайны? Я снова позвонила в галерею и попросила выслать мне их репродукции наряду с самыми старыми мамиными рисунками. Это было только подозрение, интуитивная догадка. Но как знать? Может, мне удалось бы разгадать ее тайны и собрать из них паззл, если бы я изучила эти работы сквозь призму новых знаний — той информации, что я узнала здесь?

Я выглянула из окна на край соломенной крыши, подсвеченной уличным фонарем. Голова окончательно пошла кругом. «А что же будет дальше?»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Через три дня я, наконец-то, встретилась с Джонатаном Хавером. Сами эти дни протекли спокойно, что мне несомненно пошло во благо. Я написала два эссе для «Яйца и курицы». Одно из них я посвятила М. Ф. К. Фишеру и поеданию простой пищи в одиночестве, другое — более углубленное и подробное, с тщательным анализов нюансов — рагу с олениной.

А еще я отправила владельцу журнала — человеку, уполномоченному вершить мою судьбу — следующее послание:

Дорогой Дэвид!

Вы не поверите, в какую сумеречную зону я попала волею провидения. Моя мать оказалась наследницей крупного поместья в Англии, и мне пришлось поехать сюда, чтобы определиться на месте, что мне со всем этим делать. Тем не менее, я полагаю, что даже на расстоянии могу приносить пользу журналу. Речь о серии эссе об английской пище и способах ее приготовления, с описанием самых популярных в Англии блюд. В приложении к письму — пара эссе, которые я написала на этой неделе в пояснение своей задумки. Мне кажется, можно было бы посвятить английской кухне целый номер. Идея пока еще сырая, требует проработки. Что, если сделать акцент на сезонную еду или различные культурные влияния? Буду рада обсудить это с Вами, когда у Вас появится свободное время.

Вы с пониманием и терпением отнеслись к моему вынужденному и, увы, затянувшемуся отъезду, и я заверяю Вас, что ищу любые способы загладить свою вину.

Оливия

Остальное время я старалась расслабиться, почитывая романы, которые нашла в общей гостиной отеля, и принуждая себя не погружаться в раздумья о доме или семье. Предыдущие тяжелые месяцы не прошли бесследно: я действительно устала и душой, и телом.

Погода держалась ужасная: то дождь, то пасмурно и сыро, то новая угроза дождя, то сильный туман. В день встречи утро тоже выдалось мглистым. Я надела розовый шерстяной свитер (один из моих любимых), утепленные флисовые леггинсы и резиновые сапоги — единственную практичную обувку в таких условиях. И направилась в булочную-кофейню, заглянуть в которую мечтала со дня прибытия.

На улице было безлюдно. Туман, клубившийся вокруг фонарных столбов и плывший по аллеям и пешеходным дорожкам, то заволакивал плотной завесой витрину магазина, то слегка рассеивался. «Масляный» крест проступал сквозь дымку под стать древнему языческому монолиту. А вниз по улице медленно и осторожно ползла машина. Заметив ее, я передернулась: ездить в такую погоду было опасно и неблагоразумно.

Аромат кофе и свежей корицы шлейфом вклинился в густой воздух. Двинувшись на запах, я вышла к булочной-кофейне; в животе уже заурчало. Порог магазина я переступила под веселый звон колокольчика.

Внутри оказалось много людей. Большинство столиков были заняты; вокруг стеклянной стойки с пирожными и хлебобулочными изделиями змеилась очередь. Кассирша приободрила меня:

— Доброго утречка! Очередь лишь кажется длинной, а движется быстро.

— Я никуда не тороплюсь, — сказала я, и стоявшая передо мной женщина обернулась.

— Американка…

На женщине было пальто из ворсованной шерсти и дорогие кожаные сапожки; судя по всему, в булочную-кофейню она заглянула по дороге на работу. А работала она явно не в этой деревне.

— Звучит, как обвинение, — улыбнулась я.

— Не цепляйся к ней, Алиса, — встряла кассирша.

— Я и не собиралась…

— А то я тебя не знаю… Следующий! — воскликнула высокая, поджарая и мускулистая булочница с коротко подстриженными седыми волосами. «Жизнеспособный подвид», как сказала бы мама. Когда подошла моя очередь, она спросила:

— Чем желаете подсластить себе утро, дорогуша?

— Чашку чая, пожалуйста, и вот это, — указала я на соблазнительную булочку в темной глазури.

— Челсийскую булочку, — крикнула кому-то женщина через плечо, а потом снова повернулась ко мне и перегнулась через прилавок: — Я принесу ее вам буквально через секунду. Мы едва успеваем крутиться в час-пик.

— Благодарю вас, — оплатив заказ на кассе, я обвела взглядом зал в поисках свободного места. И поняла, что оказалась под прицелом нескольких десятков глаз. Почти все посетители откровенно пялились на меня. Я зарделась; к смущению примешалось смятение. Опустив голову, я прошла к столику на двоих, стоявшему у стены рядом с окном. Зал снова заполнил гул голосов. И когда я собралась с духом и снова оглядела зал, на меня уже никто не смотрел. Глаза людей были обращены на экраны мобильников или своих приятелей и спутниц, а два клиента и вовсе уткнулись в газеты. И напряжение с меня спало.

Булочница принесла поднос; кроме заварного чайника и булочки на нем стояла кофейная кружка.

— Вы не будете возражать, если я присяду с вами на минутку?

«Странная просьба от незнакомого человека…» Похоже, эта мысль отобразилась на моем лице, потому что булочница сразу добавила:

— Я знала вашу мать… давно, правда.

— О! Присаживайтесь, конечно, — взмахнула рукой я.

— Я бываю дерзкой и бесцеремонной. Ну такой уж уродилась, — опустилась на свободный стул булочница. — Меня зовут Элен Ричмонд. Я — владелица этого заведения. А вы — Оливия Шоу, новая графиня Розмерская.

— Да.

Элен склонила голову набок:

— Вы унаследовали материнскую грацию.

Глаза защипали предательские слезы.

— Благодарю, — сглотнула я. — А как близко вы знали маму?

— Мы вместе посещали уроки по рисованию.

— Вы тоже — художница?

— Так, балуюсь время от времени. Но всерьез, как Каролина, я никогда этим не увлекалась. А она реализовалась как художница?

— Да, — из-за нахлынувших эмоций язык как будто онемел. И несколько секунд я не могла выговорить ни слова. Мне еще не доводилось встречать человека, лично знавшего маму в молодости. Уткнувшись глазами в чашку и размешав в ней сахар, я машинально подлила в чай молоко и тоже размешала. И только после этого успокоилась, улыбнувшись благотворной силе напитка. — Мама очень хорошо рисовала. Она иллюстрировала детские книги и еще писала картины.

— Детские книги! Замечательно! — глаза у Элен были ясные, ярко-голубые. — Она была счастлива в Америке?

Счастлива? Мама всегда была такой сдержанной, закрытой. И ко всему относилась так рассудительно, даже практично, что счастье для нее, пожалуй, было слишком абстрактным, эфемерным понятием.

— Думаю, что была. Мамины картины и рисунки имели успех, и у нее было много друзей. И я…

— А ваш отец? — выпрямилась Элен. — Ой, простите! Я слишком далеко зашла?

— Нет. Ничего. Мне приятно поговорить о маме, — отпила я глоток горячего, крепкого чая. — Отец умер, когда я была еще совсем маленькой. Я практически не помню его.

— Ах, какая трагедия! Мне очень жаль… — опустила голову Элен; на ее лице отразилось искреннее сожаление. — У Каролины тоже было не самое счастливое детство, вы ведь знаете…

Я устала объяснять, что почти ничего не знала о мамином прошлом до ее бегства за лучшей жизнью. И просто кивнула.

— Элен! — позвала булочницу кассирша. — Проблема!

— Мне пора, — подскочила со стула Элен. — Заходите, дорогуша! Мне хотелось бы поподробней поговорить о вашей матушке. Я ее обожала.

— Спасибо, — сказала я. — Зайду.

Попивая горячий, сладкий чай с молоком, я почувствовала, что успокаиваюсь. Наверное, я больше не могла пребывать в состоянии нервного возбуждения, а в предстоящие несколько дней или недель мне еще многое нужно было сделать. И в эту самую минуту я радовалась возможности посидеть — просто так! — за столиком в приятной булочной-кофейне в маленькой английской деревеньке. Люди начали потихоньку расходиться, а мой взгляд упал на аппетитную челсийскую булочку. Закрученная спиралью, эта сладкая сдоба с изюмом источала тонкий аромат лимонной цедры. И я уделила ей внимание, которое она заслужила. Человеку никогда не могут приесться ни булочки с пирожными, ни яичница с беконом. Уж мне-то точно. В отличие от худенькой и стройной мамы, моя фигура с годами округлилась. А теперь я еще и ходить не могла столько, сколько привыкла.

Чай тоже был восхитительный. Элен подала его мне в толстостенном серебряном чайнике в паре с кружкой, не совпадающей по дизайну ни с одной другой кружкой на столиках. К запаху дрожжей, кофе и корицы примешался аромат духов, зависший за спиной прошедшей мимо женщины. Легкая классическая музыка звучала тихо и неназойливо. И время от времени в нее врывались голоса женщин с кухни, выпекавших все эти кондитерские шедевры с витрины. Ощущение благополучия так сильно завладело мной, что даже нога перестала болеть.

Когда я помешивала сахар уже во второй кружке чая, к столику приблизилась темноволосая женщина.

— Извините, что нарушаю ваше уединение, — сказала она, — Но я так рада вас видеть! А Сэм сказал, что я могу к вам подойти и представиться при встрече.

— Сэм?

— Да, мой брат. Я — Пави Малакар.

Как только незнакомка сказала это, я тотчас же увидела сходство. Ее волосы, хоть и прямые, но тоже густые и тяжелые, подстриженные под боб, ниспадали по плечи. Черные, как и у Самира, они отливали таким же ярким, «вороным» блеском. И глаза у нее были такие же огромные и ясные.

— Сэм сказал, что до недавнего времени вы были редактором журнала «Яйцо и курица». А мне он так нравится!

— Да что вы! — усмехнувшись, пожала я руку Пави. — Вы даже не представляете себе, до чего же мне приятно повстречать здесь человека, готового поболтать со мной об этом мире…

Пави хмыкнула, глаза лукаво сверкнули:

— Мне нравятся ваши обзоры, когда вы пишете о каком-либо одном ингредиенте. Статья о джемах вышла потрясающей.

— Спасибо! По правде говоря, этот очерк и у меня в числе самых любимых.

— А мне всегда хотелось, чтобы вы написали такой же о кориандре.

На мгновение я задумалась над этой идеей, но почти сразу отклонила ее.

— А у вас здесь ресторан, верно?

— Да, — Пави положила на мою ладонь вторую руку. — Вам следует в него заглянуть. Я радостью попотчую вас своими кушаньями.

— С удовольствием загляну.

— Как насчет вторника? У нас в этот день обычно не бывает большого наплыва посетителей.

— Хорошо.

— Здорово! — британский акцент Пави отличала переливчатая мелодичность, которой я не услышала в акценте Самира. И я невольно озадачилась вопросом: чем объяснялось такое различие? — Приходите в семь. Вы знаете, где находится ресторан?

— Да.

— Прекрасно. Буду ждать вас с нетерпением! — махнув мне рукой, Пави вихрем помчалась к кассе.

Надевая пальто, я подумала: «А не застану ли я там и Сэма?» Вернее, Самира — ведь он сам сказал, что ему больше нравилось, когда его называли полным именем.

В любом случае, перспектива выбраться в ресторан, выпить бокал вина и насладиться нетипичной для стандартных пабов едой меня воодушевила. Я столько времени уже не «выходила в люди»!

К конторе Хавера вел узкий проулок, обрамленный еще более узкими пешеходными дорожками. Они были вымощены брусчаткой — неровной и влажной из-за тумана. И мне пришлось держаться рукой за стену, чтобы не поскользнуться. Мной тут же овладело раздражение: только я почувствовала себя лучше! Не хватало снова повредить травмированную ногу!

«Ладно, справимся…»

Офис Хавера находился в темном конце проулка. Дверь была выкрашена в ярко-голубой цвет — словно для того, чтобы отгонять мрак. Пожилая женщина в чистой, светло-желтой блузе, впустила меня внутрь и жестом указала на два стула, приставленные к стене в крошечной комнатке:

— Он сейчас выйдет. Ему таких трудов стоило вернуться. Проклятые дожди! И столько дел накопилось…

— Могу себе представить. Спасибо, — чтобы занять себя чем-то в ожидании, я вытащила телефон, но Wi-Fi не работал, а мобильный интернет обошелся бы мне в копеечку. И я убрала телефон обратно в сумку.

Пожалуй, имело смысл обзавестись местной симкой, если бы мне пришлось здесь задержаться.

— Простите, вы не подскажете мне — есть тут где-нибудь поблизости магазин электроники?

— В деревне нет. Вам надо съездить в Летчуэрт.

— Это далеко?

— Всего несколько миль. Примерно полчаса езды.

И в ожидании я предалась размышлениям — о том, что прочитала в сети о поместье. И о том, как долго мне придется ждать репродукции маминых картин и рисунков. Я уже получила по электронной почте уведомление о том, что они подготовлены к отправке. А Нэнси договорилась с мувинговой компанией о перевозке из дома вещей в складское помещение. Показ дома был намечен на следующее воскресенье, через неделю. Значит, в моем распоряжении была неделя, чтобы продумать очередные шаги. Я не горела желанием застрять навсегда в деревенской гостинице…

— Леди Шоу?

Я воображала себе Джонатана Хавера стройным, подтянутым, седеющим мужчиной в очках. А моим глазам предстал человек крепкого, атлетического телосложения, с широкими плечами, на которых, как на барабане, была натянута ткань полосатой рубашки, и щегольскими усиками. Интуиция призвала меня к недоверию и, подчинившись ей, я тут же прониклась настороженностью.

— Рад, что мы с вами наконец-то встретились, — произнес Хавер.

— Я тоже, — пожала я протянутую руку.

Крепкое, выверенное и приличествующее обстоятельствам рукопожатие.

— Заходите. Вы, должно быть, ошеломлены всем этим.

— Это еще мягко сказано.

В кабинете Хавера царила зябкая прохлада, отсутствовали окна, а стены были выкрашены в ярко-голубой цвет. Это помещение совершенно не походило на офис успешного законника, но, возможно, я судила по меркам Сан-Франциско. А Хавер был всего лишь юристом небольшого городка.

— Я с нетерпением жду от вас подробную информацию и пояснений.

— Что ж… У меня для вас радостная новость: нам поступило очень выгодное предложение по поместью.

Я подняла руку:

— Не спешите! Мы можем с этим повременить? Для начала мне нужна общая информация.

— А-а… конечно, — скрестил руки Хавер. — Что вас интересует?

— Все. Я ничего не знаю о Розмере. Мать никогда мне о нем не рассказывала. Я так понимаю, у меня имеется дядя?

— Мы полагаем, его нет в живых. К сожалению…

— А куда он уехал?

— Неизвестно, — поправив очки, которые только слегка очеловечивали его лицо, Хавер открыл толстую папку. — Мой отец вел ее дела до самой своей кончины семь лет назад. Но так и не дал мне каких-либо конкретных указаний по этому вопросу. Я каждый квартал посылал вашей матери отчеты, но кроме этого ничего больше не знаю.

— Мама получала выплаты?

— Конечно. Мы ежеквартально отправляли переводы. Мы сохранили ее аудиторскую фирму, и они осуществляют надзор за всеми текущими счетами и финансовыми документами.

— Мне бы хотелось их посмотреть, — мой палец быстро застучал по клавиатуре мобильнике, занося в записную книжку комментарии поверенного.

— Само собой разумеется…

Я опустила руки на колени:

— Расскажите мне о поместье.

— А вы что-нибудь читали о нем?

— Так, кое-что. Общий экскурс в историю.

— Ясно, — Хавер порылся в бумагах. — Розмер — поместье площадью в 1710 гектаров, из которых 350 гектаров занимают леса, 890 гектаров — пастбищные и фермерские угодья, а остальные — сады, лужайки, клумбы и все в таком духе.

— Какие культуры выращиваются на полях? Ребекка упомянула рапс и ячмень.

— Да. Думаю, там практикуется севооборот. Если хотите, я соберу информацию по этому вопросу, хотя и полагаю, что вы мало знакомы со спецификой фермерства, — посмотрел на меня поверх очков поверенный.

— Да, мало. Но мне хотелось бы составить более ясное представление.

— Из домашних животных здесь растят овец, преимущественно ягнят — для продажи их мяса на рынке. Но ведь вы, американцы, едите мало ягнятины?

Я вспомнила подробную статью, которую написала пару лет назад о бурно развивающемся в Штатах рынке баранины и ягнятины, и свой любимый рецепт — жареную ногу ягненка, нашпигованную чесноком и розмарином. Когда я теплым майским вечером поставила это кушанье перед мамой на столе в своей квартире, она чуть голову не потеряла от радости и съела за один присест больше, чем когда-либо съедала на моих глазах за все время нашего совместного проживания.

— Уже гораздо больше, чем раньше, — ответила я поверенному и задала свой встречный вопрос: — А кто по факту сейчас занимается сельским хозяйством? Я видела коттеджи.

— Да. Они принадлежат поместью. Но фермеры арендуют земельные наделы и коттеджи и в урожайные годы поставляют поместью часть урожая. Большинство семейств живут на этой земле на протяжении поколений.

— Вы ведете учет этих доходов?

— Конечно. И буду счастлив предоставить вам отчетность, — Хавер что-то черканул в своем блокноте. — Я поручу миссис Уэллс свести все данные в единый отчет, чтобы вы могли его просмотреть.

— Спасибо, — поблагодарила я поверенного, а мысленно взяла на заметку: «Надо будет привлечь другого юриста, чтобы он проверил этот сводный отчет. А может быть, еще и бухгалтера». — А что с домом?

— Ну… вы же его видели.

— Да… Снаружи… Мне хотелось бы осмотреть его, определить, в каком он состоянии. И что можно сделать.

— Уверен — ничего.

Выдержав многозначительную паузу, я спокойно сказала:

— Дом ведь мой, не так ли?

— Да, безусловно. Вы можете делать, что захотите.

— Ну, вот и хорошо, — я сделала пометку в телефоне и сверилась со списком вопросов, составленным этим утром. — Расскажите мне о доме поподробнее. Сколько в нем комнат, как долго он оставался в запустении? Все, что знаете.

— Ну, что ж… давайте посмотрим… — Хавер снова нацепил на нос очки и пробежал глазами по другому листку бумаги. — Усадьба Розмер… тридцать семь комнат, дополнительные площади в бывшем гостевом домике. В нем три квартиры для обслуги. В одной из них в настоящее время проживают смотрители. Но, насколько мне известно, они сейчас отсутствуют, уехали в отпуск.

— А за чем присматривают эти люди, мистер Хавер? Какой порядок можно поддерживать в доме, который рушится?

— Они следят за состоянием остальной части имения. В их ведении — руины аббатства, примыкающий к нему сад и все вопросы или проблемы, которые могут возникать с арендаторами.

Меня покоробили слова Хавера. До чего широким оказался круг обязанностей и полномочий этих «смотрителей»! Я начала закипать. Но мамина практичность снова возобладала:

— А почему они не стали следить за домом?

— Полагаю, они ждали, когда кто-нибудь из владельцев вернется и даст им указания. Ваша матушка распустила всю прислугу в доме, поэтому…

— Никто не знал, что с ним делать.

— Именно так, — наклонив голову, поверенный щелкнул большим пальцем по краю листа. — История этой усадьбы довольно темная, мисс Шоу. Мне думается, ваша бабушка хотела, чтобы дом разрушился. И это мнение здесь разделяют многие.

Мне вспомнились центральный зал с его вздымающимся ввысь сводом и изумительной деревянной резьбой, заброшенные комнаты, плети дикого винограда, заползающие в разбитые окна, и розочку, цветущую внутри.

— Почему? — не удержалась я от вопроса.

— Ну… Говорят, усадьба проклята. И хотя я — человек практичный и прагматичный, но все произошедшее с ней лишь подкрепляет эти слухи.

— Я не суеверная, — произнесла я и осознала: за чтением и сомнительным отдыхом я уже выработала план. — Мне хотелось бы обсудить состояние дома со строительным подрядчиком. Интересно, что скажут специалисты. На вид каркас еще прочный. Мое желание, возможно, вам покажется сентиментальным вздором, но я хочу выяснить, есть ли шансы на спасение дома, прежде чем я позволю ему окончательно развалиться.

— Ох, моя дорогая… — поджал губы поверенный; встопорщившиеся усики придали ему сходство со зверьком, нахохлившимся и насупившимся в ханжеском благонравии, — Мне не хочется развенчивать вашу романтическую мечту, но цена за спасение усадьбы будет поистине безмерной. На мой взгляд, это бессмысленное расточительство, граничащее с безумием. Доходы от аренды не окупят расходов. А когда вы уплатите налог за наследство, резервы существенно истощатся.

«Ах, ну да! Этот пресловутый налог на наследство…»

— А сколько он составляет?

— Сорок процентов.

Словами не передать, с каким наслаждением поверенный озвучил эту цифру.

— Да, сумма солидная. А какова рыночная оценка поместья на текущий момент?

— Я укажу ее в отчете. Как и предложение о покупке, конечно.

— Благодарю вас. Для принятия окончательного решения мне необходима полная картина.

— Разумеется… — Хавер пронзил меня цепким взглядом; как будто оценивал, чего я стою. — Эти величавые старинные усадьбы в наши дни — ненужное обременение. Многие из них уже разрушились, остальные готовы обанкротить своих владельцев. А предложение о покупке Розмера, которое нам поступило, на самом деле внушительное. Уверен, вам захочется его рассмотреть.

Репортер внутри меня учуял историю со странным душком. Кому вдруг захотелось приобрести «обременительное» поместье за «внушительную» сумму? В чем была выгода?

Но вслух я эти вопросы задавать не стала. А только сказала:

— Безусловно. Включите все детали в отчет.

— Что-нибудь еще?

— Нет. С нетерпением ожидаю от вас все бумаги.

ГЛАВА ПЯТАЯ

После встречи с поверенным я вернулась в гостиницу. Когда я проходила мимо стойки портье, меня окликнула Сара.

— Леди Шоу! Пока вы отсутствовали, вам пришло письмо! — с заметным возбуждением произнесла она.

Волнение выдавала и ее дрожащая рука, которой девушка передала мне скромный квадратный конверт плотной бумаги из льняного тряпья. Почерк на конверте показался мне старомодным и очень «английским» — с теми квадратными основаниями у букв по низу строчки, как будто их писали по линейке. Адресовано письмо было «Леди Оливии Шоу, графине Розмерской». В конверте лежал листок, исписанный той же рукой:

Дражайшая леди Шоу!

В грядущее воскресенье, с 15:00 до 18:00, я устраиваю небольшой прием в саду, если позволит погода. Времени осталось немного, но если Вы пожелаете, я пришлю за вами в 14:30 водителя, который доставит Вас на место. Я знавал Вашу матушку и бабушку и буду несказанно рад, если Вы почтите мой прием своим присутствием.

Искренне Ваш,

Джордж Барбер, граф Марсвик.Марсвик-Холл[phone]

Сара все еще сияла за стойкой так, словно перед нами в любой миг могла предстать добрая фея и перенести ее в другую жизнь. Постаравшись сохранить свой тон спокойным и ровным, я сказала:

— Это граф Марсвик. Вы, должно быть, это уже знаете.

Сара кивнула.

— Это его герб. Вон там — на оборотной стороне конверта. И привез письмо его водитель на «Бентли», — на последнем слове девушка понизила голос до шепота.

— Полагаю, мне следует принять его приглашение на прием в следующее воскресенье хотя бы для того, чтобы прокатиться в таком автомобиле?

Глаза Сары округлились:

— Конечно!!!

Убрав приглашение обратно в конверт, я поддалась нелепой робости и панике:

— Я даже понятия не имею, что мне надеть…

— О, это не будет иметь никакого значения!

— Спасибо, что приободрили. Но почему-то я убеждена в обратном, — порывисто втянула я воздух ноздрями. — Сомневаюсь, что в моем чемодане найдется наряд, приличествующий такому случаю. Куда посоветуете отправиться за покупками?

— Разве что в Лондон, мисс Шоу. В наших магазинчиках вы ничего подходящего не найдете.

— Может быть, — наклонила я голову. — А что здесь носят люди в эту пору года?

— Вам лучше посоветоваться с миссис Пул.

«Да, верно! Ребекка! Возможно даже, и она приглашена!»

У меня был ее номер, но я снова ощутила себя «стреноженной» своим мобильником и «материально-техническим» обеспечением.

— Мне нужно съездить в Летчуэрт. Вы знаете мистера Дженкинса, который доставил меня сюда из аэропорта? Мне бы хотелось, чтобы он отвез меня туда после обеда. Вы могли бы позвонить ему и узнать, сможет ли он?

— Конечно! — потянулась к телефону Сара. — Прислать мне к вам Аллена с чашечкой чая?

— Это было бы чудесно!

В номер я вошла, ощущая себя избалованной предупредительностью Сары и призывая себя не расслабляться. До чего же быстро привыкаешь к повышенному вниманию и заботе о своей персоне!

Настроив камин на слабый обогрев и поставив чашку с чаем у локтя, я открыла ноутбук и занесла детали разговора с Джонатаном Хавером, а также список вопросов.

Памятуя о предложении поверенного, я дополнила его новыми вопросами, которые мне предстояло выяснить: удавалось ли кому-нибудь сохранить такую усадьбу? Какие методы использовались для управления подобным поместьем? Я не знала, кого встречу на приеме у графа Марсвика, но надеялась, что новые знакомства окажутся мне полезными.

Сняв трубку стационарного гостиничного телефона, я набрала номер, указанный в конце приглашения.

Мне ответила женщина высоким переливчатым голосом:

— Марсвик-Холл.

— Здравствуйте, — сказала я и внезапно ощутила рядом маму, одалживающую мне такт и манерность графини: — Это леди Оливия Шоу. Мне только что передали от графа письмо. Я с удовольствием приму его приглашение на прием в Марсвике в ближайшее воскресенье.

— Мы очень рады! Я пришлю за вами машину к гостинице в половине третьего, если вас это устроит.

— Да, вполне. Благодарю вас.

Положив трубку и глядя на язычки пламени в камине, я осознала, что внутренняя растерянность, еще совсем недавно сковывавшая мои мысли и действия, наконец-то прошла. Я вновь почувствовала себя собой. В полной мере! И теперь могла без колебаний положиться на собственную интуицию.

Хавер не внушил мне доверия. Как и Ребекка, кстати сказать. Еще до того, как меня предостерег Самир, она мне показалась чересчур дружелюбной и радушной. Хотя… возможно, Ребекка была просто очень коммуникабельной особой, для которой социальный статус и внимание окружающих имели первостепенное значение. По мне, не слишком привлекательная наклонность человека, но и не преступная.

А теперь появился граф, передо мной забрезжила возможность обрести на его приеме новых знакомых. И в этой связи было уместно напомнить себе: в жизни ничто не случается просто так. Каждый человек руководствуется своими соображениями, и его поведение определяют личные мотивы и планы. Так что мне стоило действовать с осторожностью. Сохранять голову трезвой и быть начеку. Да не забывать об особенностях английского менталитета и той культурной среды, в которой я оказалась.

К тому моменту, как за мной заехал мистер Дженкинс, настаивавший, чтобы я называла его просто Питером, дождь начал затихать. Сквозь тучи пробились лучи солнца, покрывшие муравой зеленые поля и крыши деревенских домиков в отдалении. Меня всегда поражало, какой пустынной кажется порой сельская английская глубинка, хотя, на самом деле, в ней живет масса людей.

— А какова численность населения графства Хартфорд, Питер? Вы не знаете?

— Думаю, что больше миллиона. И, похоже, в скорости возрастет вдвое. Если наши поля продолжат отдавать под жилую застройку.

— Что, много новых домов строится?

— Слишком много, — прошипел Питер. — У нас уже такие пробки случаются в Сент-Айвзе, мама не горюй! И все благодаря новому жилому массиву к югу от городка. Вы видели, какая очередь выстраивается в нашей булочной-кофейне в понедельник? Длиной с милю! Все заглядывают в кофейню по пути к железнодорожной станции в Летчуэрте.

— Да, я видела, — кивнула я. И подумала об Уэст-Менло-Парке, где находился еще один мамин дом, стоящий как несколько домов благодаря своему местоположению. — А сообщение между деревней и Лондоном удобное?

— А то! Здесь проходит автострада А1. Можно и на поезде через Летчуэрт или Бэлдок.

Да, действительно, добраться до города было легко. Мне вспомнилось «внушительное» предложение за поместье и две тысячи гектаров. Сколько домов можно было построит на таком огромном участке земли?

«Много», — предположила я.

В Летчуэрте Питер довез меня до торгового центра:

— Я подожду вас здесь, моя госпожа.

— Вы не обязаны сидеть сиднем в машине, — сказала я. — Я пробуду в магазине энное время. Сходите, выпейте где-нибудь чаю. Или прогуляйтесь. Я позвоню вам с нового мобильника, когда обзаведусь им.

— Ладненько, — ухмыльнулся водитель. — Пойду тогда, перекушу.

С мобильником проблем не возникло. Я купила в точности такую же модель, как мой американский телефон. И прямо в магазине перенесла все контакты и приложения. Даже удивительно, насколько более уверенной я ощутила себя, выйдя из магазинчика сотовой связи. Присев за столиком в кофейне, я первым делом проверила «Контакты». Чтобы убедиться, что номер Питера сохранен. Вторым в списке был забит телефон Самира Малакара.

Поддавшись импульсивному порыву и даже не дав себе шанса подумать — а надо ли это делать? — я написала ему смс-ку:

«Привет, это Оливия Шоу. Может быть, наведаемся еще раз в усадьбу? Мне хочется понять, что там и как на самом деле.»

Я отправила это сообщение. А вдогонку отправила второе:

«Это мой новый номер».

Я впервые с того дня, как приехала в Англию, выбралась в городок за покупками. И с удовольствием выкроила несколько минут, чтобы понаблюдать за людьми. Положив мобильник экраном вниз, я скрестила руки и огляделась по сторонам. «Эх, был бы у меня сейчас альбом для зарисовок!» Бог обделил меня таким талантом, как у мамы. Но рисовать я — сколько себя помнила — любила всегда. Я не часто позволяла себе этого в последнее время, но в это пятничное утро руки просто зачесались от нетерпения. Тут был такой выбор тем и идей для рисования! Мамочки с карапузами-малышами, пожилые дамы в опрятных отутюженных брючках, деловые мужчины в костюмах…

Я вытащила из сумки блокнот «Молескин» и карандаш, которые всегда носила с собой на всякий случай — вдруг осенит какая-нибудь идея для эссе или захочется описать впечатления от окружающей обстановки. Здесь все привлекало мое внимание — одежда, осанка и взгляды прохожих, типы магазинчиков, разместившихся в торговых рядах. И, конечно же, пирожные в витрине — столь отличные от тех, что я видела в сетевых кофейнях «Старбакс» в Америке. Куски тортов потрясли меня размерами, ассортимент был гораздо богаче; рядом с традиционными пирожными теснились сладкие пирожки с фруктовой начинкой.

Я решила зарисовать их. Поначалу линии получались неровными. Но рука довольно быстро обрела уверенность, и карандаш вывел волнистый контур тарталетки, а затем чувственные округлости слойки.

Вышедшая из-за стойки длинноногая девушка-бариста с растрепанными черными волосами принялась протирать столики.

— Какое из этих пирожных ваше любимое? — поинтересовалась у нее я.

— Морковный кекс, — без колебаний ответила девушка. — Желаете попробовать?

«Если я каждый раз буду поедать за чашечкой кофе пирожные, то вернусь в стройный Сан-Франциско растолстевшей коровой», — одернула себя я.

— Нет, спасибо. Я просто ими любуюсь. А вот этот с чем? — указала я на аппетитный пышный пирог.

— С яблоками, — смахнула волосы с лица девушка. — Это бранденбургский пирог. А вон тот пирог из овсянки с малиной. Вы не англичанка?

— Нет, американка.

— Ну да? — усомнилась бариста. — У вас вообще нет американского акцента.

Люди повторяли мне это постоянно. Правда, я не понимала — почему. То ли из-за того, что у меня был западный говор, то ли потому, что на мое произношение повлиял мамин акцент.

— В наши дни и в некоторых местах это не так уж и плохо, — криво усмехнулась я.

Девушка ответила ухмылкой.

Мобильник на столе зажужжал. Повернув его к себе экраном, я прочитала текст пришедшей смс-ки:

«Привет, это Самир. Хотите, съездим сегодня? Из-за дождя у меня простой».

Я сразу же согласилась:

«Да! Я сейчас в Летчуэрте. Возвращаюсь через час или два».

«Сообщите, когда вернетесь».

«ОК».

Отлично! У меня появилась возможность совершить вылазку в Розмер, а Самир, как никто другой, подходил на роль проводника и гида.

— Спасибо, — поблагодарила я девушку, двинувшись к выходу.

— До свиданья! — помахала она мне в ответ.

Нырнув снова в торговые ряды, я поискала глазами магазины одежды, которые могли бы подсказать мне идею, что надеть на прием. Но зайдя в один из них и увидев качество тканей, я тут же развернулась и вышла. И только в тот момент осознала, что пыталась представить себе, что бы надела мама. Модели в магазине были вполне приемлемыми, но мама всегда предъявляла завышенные требования и к материалам, и к качеству пошива. Она одевалась просто, но изысканно — шерстяные брюки, блузки из воздушного хрустящего хлопка или нежнейшего натурального шелка. Без единого пятнышка, без торчащей в шве ниточки. И посадка на фигуре всегда была идеальной. Даже когда мама рисовала, она надевала длинную спецовку поверх одежды, чтобы та не запачкалась. Правда, туфли мама носить не любила. Но эта причуда только добавляла ей очарования. Дома мама предпочитала ходить в мягких, теплых носках. А летом она разгуливала в саду босиком и что-то тихо напевала себе под нос, обрывая головки отцветших цветов и вырывая с корнем сорняки. Будучи очень светлокожей, она всегда надевала на голову большую соломенную шляпу — чтобы затенить лицо. А вот мамины руки — они всегда были загорелыми, запачканными и не похожими на руки леди.

При воспоминании об этом я невольно улыбнулась. И через пару шагов повернула за угол. Мимо меня прошла женщина в добротном пальто из верблюжьей шерсти с щегольским шарфиком. Аромат, протянувшийся за ней шлейфом, снова напомнил мне о маме. Мама тоже пользовалась этими духами, «Джой». Но волосы незнакомки… их запах содержал еще какой-то слабый, едва уловимый оттенок, который также ассоциировался у меня с мамой. Я осознала это только в тот момент, когда уловила его. И сердце снова защемило.

Так сильно, что мне пришлось присесть на скамью и порыться в сумке в поисках солнечных очков и салфеток. Склонив голову так, чтобы никто не увидел моего лица, я постаралась незаметно вытереть потекший нос и промокнуть увлажнившиеся глаза. Одновременно заставляя себя дышать, превозмогая накатившую волну боли.

Мама-мама, моя мама, мамочка…

Через минуту мне полегчало. Как всегда…

Я огляделась — не глазеет ли кто-нибудь на меня. Но, естественно, никто на меня не смотрел. Это же была Англия! Где никто не вторгся бы в мое личное пространство, даже если бы я рыдала в голос посреди магазина. «Какое облегчение!» Воистину…

Мама была рядом. Я почувствовала ее присутствие. И, глубоко вздохнув, тихо заговорила с ней:

— Ты ведь умрешь только вместе со мной? Да. Когда я умру? Договорились?»

Мама посмеялась бы над моими словами. Уж мне ли не знать…

Сделав еще раз глубокий вдох, я распрямилась и скользнула взглядом по торговому ряду. «Мне не найти здесь такого наряда, который я ищу; как бы не пришлось ехать в Лондон. Ладно, что-нибудь придумаем», — пронеслось у меня в голове.

Набивая на ходу смс-сообщение Питеру, я устремилась к парковке. А в машине меня вдруг охватило неуемное желание.

— Здесь есть художественный магазин или салон? — спросила я Питера.

Я могла бы там купить хороший альбом и несколько карандашей для рисования. И, пожалуй, еще маленький набор акварельных красок. У меня появилось бы занятие. А это — самый простой способ обуздать и заглушить воспоминания.

После обеда Самир заехал за мной на маленькой темно-синей машине. А я-то думала, что парень, занимавшийся строительными работами, должен был непременно водить грузовик, как у Тони.

Дождь снова пошел, и мне пришлось торопливо проковылять от двери гостиницы до дверцы автомобиля, которую Самир распахнул передо мной. Стоило мне приземлиться на сиденье, Самир резко захлопнул ее, и я невольно вскрикнула. Парень ухмыльнулся, его черные кудри игриво заплясали вокруг привлекательного лица, и мне вдруг захотелось, чтобы он был постарше. В смятении я брякнула:

— Откуда столько воды!

Ну, надо же было сморозить подобную глупость! Откуда вода во время дождя?

— Мать говорит, что Англия — холодная, сырая и унылая страна, — Самир вильнул на обочину, пропустив встречный грузовик, который прогромыхал в двух с половиной дюймах от моей дверцы, и затем снова выехал на дорогу. — Вот почему она уехала.

— А куда она уехала?

— Обратно в Индию. Она жила там до четырнадцати лет, а с годами у нее обострился ревматоидный артрит. Здешний климат пошел ей во вред.

Тон Самира и его лицо, лишенное всяких эмоций, сказали за парня все красноречивее слов.

— Давно она уехала?

— Два года назад. — буркнул Самир, дав мне понять: «Тема закрыта».

Еще одна машина со свистом пронеслась мимо всего в полудюйме, и парень пробормотал себе под нос слово, значение которого я, честно говоря, не поняла.

— Откуда едет так много машин? Деревня ведь такая маленькая.

— Это дорога ведет к «Теско» в Стивенэйдже и вокзалу в Летчуэрте. Но на самом деле такие дороги просто не рассчитаны на интенсивное движение. Их прокладывали под повозки, запряженные лошадьми, — Самир свернул влево, в природный тоннель из деревьев, переплетавшихся друг с другом ветвями над нашими головами; летом он, наверное, был зеленым, темным и глубоким.

Этот участок дороги был мощеным, но не намного шире машины. Перед глазами у меня снова встал лес с маминых картин и рисунков — загадочный, опасный и интригующий.

— Мама постоянно рисовала этот лес, — выглянула я в окошко. — Непрестанно. Сотни раз. А, может, и тысячи. В иллюстрациях для книг, картинах, набросках.

— Правда? — покосился на меня Самир, выжав педаль сцепления и включив первую передачу, чтобы машина смогла въехать на крутой склон холма.

— Да…

Дождь с силой забарабанил по крыше автомобиля и лобовому стеклу, салон автомобиля показался мне внезапно тесной, сырой пещерой. От волос Самира повеяло чем-то неуловимо знакомым, и я вспомнила свой нервный срыв в торговом центре утром.

— Она никогда не говорила мне, что этот лес настоящий! Она вообще мне ничего не рассказывала об этом месте! И я злюсь на нее из-за этого.

— Что ж, за дело… — машину качнуло, и наши плечи соприкоснулись. — Пардон. Эта дорога неровная и грязная. Но если вам захочется прогуляться, вы сможете дойти сюда из деревни.

— То есть мне не придется идти по той оживленной дороге?

— Нет, за церковью вьется тропинка. Я покажу вам ее, если захотите.

— Я люблю ходить пешком. И надеюсь, что найду в округе места для продолжительных прогулок, когда начну здесь, наконец, ориентироваться.

— А вам известно о праве прохода или проезда по земле, принадлежащей частному владельцу?

Я помотала головой.

— Вся Британия испещрена пешеходными дорожками и тропами. Один старик в нашей деревне ходит по таким поочередно, чтобы они оставались общедоступными. Доктор Муни. Вам стоит с ним познакомиться.

Я улыбнулась.

— Что?

— Похоже, вы знаете здесь всех и каждого.

Самир едва повел плечами, почти незаметно качнул головой:

— Мне нравится доктор Муни. Он работал врачом в городе, а сейчас на пенсии. С ним увлекательно общаться. Он много интересного может рассказать.

Между тем мы оказались у начала проселочной дороги, тянувшейся между полями и домиками фермеров. С этого места я смогла разглядеть кур, клюющих корм под навесами за коттеджами, и делянки, выделенные под новую застройку. И опять мне этот край показался благодатным и процветающим. Почему же усадьба пребывала в таком плачевном состоянии? И стоило ли мне от нее отказываться?

Самир припарковал машину под навесом.

— Думаю, мы сможем зайти в дом через эту дверь. Подождите здесь, я проверю.

С этой точки — высоко на холме — я увидела крыши фермерских домиков, рассеянных по всей местности до самого леса, и неогороженные делянки, по-видимому, превращавшиеся после уборки урожая в выгоны. Городка видно не было, но я знала: он лежал там, за пределами моего зрения. Всю округу из-за дождя заволакивала серая дымка, но вдали, на горизонте, голубела полоса безоблачного неба.

— Заходим! — позвал Самир.

Я вылезла из машины и, разбрызгивая грязь из-под ног, пошагала ко входу. Глазам открылась передняя — скромная и пустая, если не считать позабытой метлы, висевшей на крюке. Я притопнула ногами:

— Разуваться будем?

Самир лишь посмотрел на меня.

— Ой, ну-да… Сама не знаю, что удумала. Ведите, я за вами.

Парень нырнул в узкий коридор, завернул за угол и поднялся по лестнице.

Скользнув взглядом по каменным стенам и простым деревянным перилам, я предположила:

— Служебная лестница? Для прислуги?

— Да, — подтвердил мою догадку Самир. — Но она ведет в менее поврежденные части дома. Увидите — в нем не все помещения в таком состоянии, как те, что мы осмотрели на прошлой неделе.

Самир попытался открыть дверь на следующем этаже, но она не поддалась, даже когда мы вдвоем налегли на нее.

— Разбухла. Ничего страшного. Можно подняться этажом выше и вернуться сюда с другой стороны.

Из окон, расположенных с одинаковым интервалом, открывался чудесный вид на окрестности, нежную зелень вступавшей в свои права весны и ряды заостренных кипарисов. А когда мы поднялись выше уровня живой изгороди, я разглядела серые руины. «Должно быть, старинное аббатство».

На очередном этаже дверь, слетевшая с верхней петли, кренилась набок. Самир поставил ее вертикально, освободив проход, и жестом пригласил меня пройти первой. Я покачала головой:

— Ни за что. Только после вас.

— Вы серьезно? — весело блеснули глаза парня. — Боитесь призраков?

— И пауков, — действительно страшившаяся всех гнусных, отвратительных существ, я приложила руку к груди. — У меня уже сердце заходится от ужаса.

Самир сверкнул в ухмылке зубами, и на мгновение я позабыла, зачем мы пробрались в усадьбу. У парня была широкая и красивая улыбка, а зубы — ровными, крепкими и белоснежными, что выдавало хороший уход. И эта улыбка так изменила его лицо, что я невольно вздрогнула. Как будто кто-то резко раздвинул шторы в темной комнате, позволив солнечному свету хлынуть внутрь. Неподдельная искренность тронула меня до глубины души. Меня давно никто не одаривал такой сердечной, открытой улыбкой и таким прямодушным, бесхитростным взглядом.

— Мы с сестрой Пави частенько забирались сюда тайком. — Самир протянул мне руку с длинными пальцами, и, вложив в нее свою ладонь, я позволила своему «гиду» увлечь меня вперед. — Все будет в порядке.

Я с трепетом переступила порог и, несмотря на нестерпимое желание вцепиться в парня обеими руками (мое сердце, и правда, колотилось как бешеное), заставила свои подгибающиеся ноги шагать. Перед нами был одна длинная часть буквы «Е», лежащей в плане всех домов в «елизаветинском» стиле. Коридор тянулся во всю ее длину, вливаясь в самом конце в комнату, настолько разрушенную, что я сумела различить лучи света, проникающие внутрь сверху. Слева находилась величественная лестница, и я инстинктивно двинулась к ней. Самир схватил меня за локоть:

— Осторожно!

Кивнув, я стала внимательно смотреть себе под ноги, ступавшие по ковру, не сохранившему былого узора, к перилам, что венчали роскошные балясины, ограждавшие лестничный марш. На теплых золотистых деревянных панелях стен причудливо играли блики от света, проникавшего сквозь витражные стекла, когда-то перенесенные из разоренного аббатства. И, словно пожелав нас впечатлить еще больше, пробившийся из-за туч столп солнечных лучей «зажег» половину окна разноцветием красок, осияв весь зал аурой жизни.

— Вот это да! — пробормотал Самир.

— А если серьезно, — скосила я глаза вниз, на замусоренную лестницу и затененную галерею за ней, — как вы туда проникаете?

— По лестнице из бального зала, но именно эта часть дома повреждена очень сильно, — Самир поднял руку по диагонали к заднему левому углу, а другую руку вытянул в сторону переднего правого угла: — Вот эти углы и приличная часть помещения в целости.

Воодушевленная солнечным светом, я уже не могла удержаться:

— Я хочу ее увидеть.

Развернувшись к лестнице спиной, мы направились к коридору. Его стены с ритмичными интервалами расчленяли дверные проемы. Одни двери закрыты, другие распахнуты, и царящий в коридоре мрак прорезали просеки бледного света. Старые половицы кряхтели и поскрипывали под нашими стопами.

— Жутковато, — поежилась я. — Это все спальные комнаты?

— Да. Не припомню точно, что в них, но мебели мало. Возможно, это были гостевые спальни или что-то в этом роде.

— Ну да! Разве можно обойтись без семи-десяти гостевых спальных комнат?

— Мои друзья спят на диване, когда мы выпьем лишнего.

— А в моем мире отчаливают домой на такси.

— Похоже, мои приятели живут дальше ваших.

Мы заглянули в первую открытую дверь, и я впервые забыла про страх. Высвободив руку из твердой пятерни Самира, я вошла внутрь, привлеченная видом, который открывался в длинных витражных окнах. Они выходили на фермы и поля, волнистые холмы и лес, высившийся по краю, как граница Волшебной Страны. Тут и там сквозь тучи пробивались игривые лучики света, скользившие по полю, дереву и отдаленной возвышенности.

От этого зрелища у меня перехватило дыхание. А еще… мне показалось на миг, будто меня окружили все предки, самодовольно ухмылявшиеся от распиравшей их гордости.

— Как же красиво! — пробормотала я, постаравшись избавиться от наваждения.

Все в комнате покрылось за десятки лет пылью, но обстановка большей частью сохранилась. Я пробежалась глазами по кровати с голубым или блекло-сиреневым пологом на четырех столбиках, большому гардеробу, ковру на полу. Драпировки были обтрепаны и изодраны. Мой чуткий нос уловил слабый запах мочи и плесени.

— Здесь все, и в правду, не в таком уж ужасном состоянии.

Самир произвел инспекцию на свой лад — постучав ногой по полу в разных местах и побив ладонью по стенам.

— Похоже, еще прочные, — заключил он и указал на пейзаж: — Вот вам одна из картин. А то вы спрашивали, почему их нет внизу.

Картина не произвела на меня особого впечатления, и художника я тоже не признала. Впрочем, экспертом в области английской пейзажной живописи я никогда не была.

— Я думаю, что надо пригласить сюда специалиста, чтобы он оценил все, что осталось, а потом избавиться от лишнего.

— Правильно, — смахнул пыль с комода Самир. — Вы собираетесь оставить дом себе и содержать его?

— Пока не знаю. Мой поверенный Хавер явно считает эту усадьбу разорительным имуществом, но я не стану принимать решение, пока не буду владеть всей информацией.

Уже не столь мнительная, я пошла по коридору дальше. Мы заглянули во все комнаты на этаже — просто для того, чтобы получить о них представление. Большинство нуждались в той или иной мере в ремонте. Плесень на стенах и драпировочных тканях, дырки в портьерах и трещины в оконных стеклах, в которые местами уже заползли плети девичьего винограда — все это беззвучно свидетельствовало о длительном запустении. Но две залы, как и первая комната, были практически не тронуты. Только пыль лежала повсюду.

Я вообразила себе бал или какой-нибудь торжественный прием — с гостями, съехавшимися сюда со всей Англии. Мои представления о старинных усадьбах во многом сформировал сериал «Аббатство Даунтон». И я представила себе, как женщины в изысканных эдвардианских платьях, с нитками жемчуга и рубинов, обвитыми вокруг их тонких лебединых шей, величаво подходили к столу, уставленному яствами. Словно из желания подкрепить мое видение, интуиция побудила меня открыть следующую дверь. За ней оказалась комната, в декоре которой растительные мотивы сочетались с изображениями павлинов и павлиньих перьев, напоминая об ушедшей колониальной эпохе.

Еще одна дверь висела — перекошенная — под углом. И стоило Самиру просунуть в щель голову, как его рука тот же оттолкнула меня назад:

— Отойдите! Там нет пола.

— Правда? Дайте посмотреть.

Тело Самира на пару минут стало защитным ограждением. Заглянув поверх его руки внутрь, я увидела комнату, служившую, должно быть, ванной. Половина пола в ней провалилась. И ванная, рухнувшая вниз вместе с ним, лежала на боку рядом с другой ванной, этажом ниже.

Я рассмеялась.

— Как в том ролике об импотенции, — опять, не подумав, ляпнула я и покраснела.

— Вы о чем? — покосился на меня Самир, и уголок его рта выгнулся; но я уже знала, что значило такое выражение на лице парня: он собирался меня поддразнить: — О покупательской импотенции? Это так дорого?

— Нет… Вы ведь поняли, что я имею в виду… Ну, средство для лечения… — уставилась я на хаос, царивший в ванной. — В том ролике две ванные стоят рядом.

— Тем бедолагам вместо приема пилюль надо было залезть в одну ванную.

Я снова рассмеялась.

Пока мы отходили в сторону, Самир так и держал руку вытянутой. Как будто я была маленьким ребенком, который мог не устоять на ногах, заступить за край и упасть в прореху в полу.

— Давайте я вам покажу худшую часть дома, — сказал мой «гид». — А потом мы спустимся на этаж ниже. Там моя любимая комната. Вам она тоже понравится.

— Вы уверены?

— Убежден.

Мы направились в конец коридора. Проходя мимо двери, открывавшейся в кладовую, я не утерпела и заглянула внутрь. И на меня сразу повеяло тьмой, грязью и холодом; по коже пробежали мурашки. Кладовая занимала часть южной башни; стены в ней были сложены из нешлифованного камня. Груды мусора источали смрад. Притворив дверь, я поспешила вдогонку за Самиром. Он распахнул последнюю дверь и, посторонившись, предостерег:

— Не заходите, тут тоже плохой пол.

Навстречу мне хлынула волна спертого, пропитанного тленом и гнилью воздуха. Прикрыв рукой лицо, я попятилась.

— Фу!

— Пави никогда не доходила до конца этого коридора.

Здесь, без всякого сомненья, был пожар. Стены чернели подпалинами, от портьер остались клочья. Зато — как ни иронично — теперь ничто не загораживало обзор. Это были те самые эркерные окна, что украшали передний фасад дома. На этажах ниже их закрывали лианы девичьего винограда и плетистых роз. А тут панорамный вид ничто не заслоняло. И я опять застыла в изумлении, разглядывая крыши Сент-Айвз-Кросса и купола церкви на холме.

— Виды потрясающие!

— Это точно.

— А где начался пожар? Мы находимся… — прищурив глаза, я повела головой из стороны в сторону: — двумя этажами выше трапезной и гостиной, верно?

— Верно. Возгорание произошло в комнате этажом ниже. Никто не знает, что случилось. Как всегда. Мы с Пави думаем, что здесь кто-то жил. Какой-нибудь бездомный. Кто-то разводил костер прямо посреди той комнаты. Возможно, огонь вышел из-под контроля.

— К счастью, он не уничтожил весь дом.

— Да, — хлопнул меня по плечу Самир: — Пойдемте, посмотрим хорошую комнату. Вам она полюбится.

В конце башни мы свернули влево и спустились на нижний этаж по выстланной ковром, но замусоренной лестнице. Интерьерное убранство мгновенно преобразилось, в нем еще витал дух былого великолепия. Петляя по коридорам, Самир привел меня в противоположную часть дома, еще одно длинное ответвление буквы «Е».

И я опять замерла у перил лестницы, оглядывая помещение — бальный зал? — сильно пострадавшее от воды и осыпавшейся штукатурки. Подняв глаза вверх, я увидела свет, просачивавшийся в приличную дыру в крыше. Длинный и когда-то явно величественный зал теперь пустовал, если не считать обломков и всякого хлама.

— Похоже, его стены были расписаны, — заметила я.

— Да, — наклонил голову Самир. — На этом этаже кое-где сохранились росписи. Пойдемте, посмотрим.

Коридор зеркально повторял тот, что был на верхнем этаже. И также тянулся во всю длину «Е». Но этот этаж был более роскошным. Чего стоили только фризы и деревянные панели с золочением, которыми были отделаны стены!

— Сюда! — толкнул Самир скрипучую дверь в комнату, разительно контрастировавшую с другими помещениями. Как оазис в пустыне. Время и запустение не прошли бесследно и для нее. Но краски еще не поблекли в узорах цветистых тканей и вышивок. А на стенах до сих пор висели картины разной величины и разнящиеся по жанрам. Их рамы были покрыты густым слоем пыли и облеплены нитями паутины. Но изображения не утратили красоты и казались полными жизни. Павлины и тропические пейзажи соседствовали с портретами экзотических людей — султана в гареме и высокой темнокожей женщины с темными глазами, загадочными, как бездонные озера. И тут же на ковре валялся тигр в окружении прекрасных дев… Картин было много, очень много. Самых разных!

— Как будто попадаешь в иной мир! — я прошлась по кругу, пытаясь окинуть взглядом необъятное. А потом остановилась и посмотрела на Самира: — Это комната моей бабушки, так?

Парень кивнул, скользнув глазами по картинам:

— Она умерла, мечтая попасть в Индию.

— Откуда вы знаете?

— Моя бабка была ее личной горничной. Как это правильно назвать?

— Вы меня спрашиваете? Я — американка. Камеристкой?

И снова этот легкий, почти не заметный изгиб губ:

— Вы выглядите как девушка, которая должна знать подобные вещи.

— Женщина.

— Ну да, — Самир опустил голову, но свои темные глаза — глубокие как озера — от моих не отвел. Он был слишком молодым для меня. Я была связана запутанными, еще не законченными отношениями. Но я могла в тот миг поклясться, что парень со мной флиртовал: — Да, женщина.

«Не заблуждайся и не поддавайся иллюзиям!» — велела я себе и отошла от Самира подальше.

— Моя бабка рассказывала отцу о леди Виолетте, кажется, на протяжении всей своей жизни. Я думаю, что он познакомился с ней до ее кончины. Но все те события, что произошли сразу после этого… Все это странно.

— А что за события?

— Я не знаю всего в точности — отец лучше бы вам рассказал — но моя тетя, его сестра, исчезла. Моя бабка на тот момент еще была жива, а вот здравствовала ли ваша бабушка или уже упокоилась, я не помню. Вам лучше расспросить отца.

Я прищурила глаза:

— Его сестра так и не вернулась?

Самир приподнял плечо:

— Нет. Ее так и не нашли. Ей было всего пятнадцать.

— Печально.

— Да, — прошелся взад-вперед парень.

— А ваш отец… он до сих пор живет здесь?

— Угу.

— Во вторник я ужинаю в ресторане Пави.

— Она говорила. Это очень любезно с вашей стороны.

— Это с ее стороны любезно, — парировала я. — А поначалу это ведь был ресторан вашего отца, так? Он все еще помогает Пави?

— Временами, — смахнув древнюю паутину с фотографии в орнаментированной рамке, Самир протянул ее мне: — Вот они, в Индии. Наши бабушки.

Мое сердце екнуло. На черно-белом моментальном снимке были запечатлены две женщины. Индианка смотрела в камеру прямо, не улыбаясь; длинная черная коса свисала с плеча ее сари. Белая женщина, моя бабушка, сидела в кресле, положив руку на голову большой светлой собаки. Она была в безукоризненно пошитой, приталенной сорочке, бриджах и сапогах для верховой езды. И я мгновенно узнала ее лицо.

Потому что это было мое лицо!

— У нас даже волосы одинаковые, — пробормотала я, прикоснувшись к своим вьющимся локонам. Непослушные, они своенравно падали на плечи — совсем как у бабушки Виолетты.

— У отца есть копия этого снимка, — сказал Самир и, пристроившись позади, заглянул через мое плечо на фото: — Я даже испугался, когда вас впервые увидел. Вы словно перенеслись во времени вперед.

Я заглянула в свои глаза, перевела взгляд на свой слишком широкий рот, с него — на подбородок и скулы, гораздо более резкие и решительные, чем утонченные черты мамы:

— Не знаю даже, что и думать…

— А Пави похожа на мою бабушку, — откликнулся Самир, — хотя не так сильно, как вы на леди Виолетту.

Его дыхание взъерошило волосы на моем плече, и смятение, в которое повергла меня фотография, приумножила неловкость от близости его тела. И опять этот ускользающий знакомый запах…

«Так, не все сразу!» Вернув фотографию Самиру, я отстранилась:

— Что-то я разволновалась.

— Понимаю.

Под картиной с пышнотелой обнаженной красавицей, возлежавшей на кушетке, стоял инкрустированный туалетный столик с множеством разных флакончиков. Взяв один из них, я вытянула затычку. Духи высохли, от былого аромата остались лишь последние терпкие нотки. Но это, без сомнения, был «Шалимар».

— Этот флакончик сам по себе, наверное, стоит целого состояния. Это, должно быть, «Лалик», — не выпуская его из руки, я обвела глазами комнату и внезапно ощутила всю тяжесть решений, которые мне предстояло принять. Картины, все эти бесценные сокровища и ненужный старый хлам, загадки и подарки на память, обветшалые стены и идеальный музей ушедшего времени… — Что мне со всем этим делать? Здесь так много всего… Я даже не знаю, с чего начать…

— Вам не нужно принимать решение сегодня, — Самир взял из моих рук флакончик и поставил его на то место, где он стоял — идеальный, не запыленный овал. — Может, на сегодня хватит впечатлений, а? — подтолкнул он меня к двери. — Каждому открытию — свое время.

Кивнув, я бросила через плечо взгляд на залу, когда-то утопавшую в расточительной роскоши. Самир был прав. В тот момент я уже вряд ли могла воспринять адекватно новые откровения и разоблачения. И все же я спросила:

— А у вас есть предположения, где была спальня моей мамы?

— Возможно, — наклонив голову, Самир постучал по губам указательным пальцем: — Дальше по коридору.

Он провел меня мимо нескольких дверей. Одна из них была открыта, и я, конечно, не преминула заглянуть внутрь. Комната оказалась в плачевном состоянии: потолок лежал на кровати, отклеившиеся обои свисали со стен покоробленными, заплесневевшими полотнами. Около изысканной лестницы я остановилась и скосила взгляд вниз, к ее основанию. А потом подняла глаза к галерее:

— Мы можем подняться туда?

— Конечно. Но, пожалуй, это лучше сделать в другой день.

— Ох, извините! Я в своей ненасытности, наверное, замучила вас.

Рот Самира слегка выгнулся. В тусклом свете его глаза лукаво блеснули, призывая меня погрузиться в их бездонную черноту, узнать, что за нею скрывалось. Так мужчины не смотрели на меня настолько давно, что я не сразу поняла, что это было.

— Мне нравится ваша ненасытность, — рука Самира взметнулась вверх, пальцы лишь слегка коснулись моего локтя и тотчас же отпрянули в сторону. — Но мне показалось, что вы устали.

— Я?

— Вы начали прихрамывать.

— А-а, — я только в этот миг почувствовала, что нога действительно стала побаливать. — Похоже, вы правы. Но мне, правда, хочется увидеть мамину комнату. Если это возможно…

— Конечно, — Самир предложил мне руку, и мне очень захотелось прильнуть к нему вплотную, уловить запах его рубашки.

Пришлось взять себя в руки.

— Показывайте путь, — отмахнулась я от руки парня с легким смешком.

— Думаю, вот эта комната была опочивальней вашей матушки, — произнес Самир, распахнув передо мной полуоткрытую дверь. Черно-белый кот спрыгнул с кровати и сначала юркнул под нее, а когда мы вошли, прошмыгнул мимо нас в коридор. Похоже, в усадьбе обосновалась целая колония диких кошек. «И что с ними будет, если я затею в доме ремонт?» — почему-то подумалось мне.

Мамина спальня сохранилась не так хорошо, как бабушкина. И меблировка ее оказалась скромнее. Никаких картин или флакончиков с духами. Постель была убрана, потолок практически голый. На большей части стены с окнами кривились водяные разводы, а в углу с потолка предостерегающе свисали отваливающиеся куски лепного фриза. Я попыталась выдвинуть ящик комода, но он от сырости разбух и не поддался.

Больше рассматривать здесь было нечего. Я испытала гораздо большее разочарование, чем следовало, и тот же прилив эмоций, что накатил на меня в торговом центре, выплеснулся на лицо слезами, потекшими из глаз. В смущении отвернувшись от Самира, я поспешила смахнуть их с щек руками.

Но это не помогло. Тоска по маме захлестнула меня с новой силой. Возможно, это была ее комната. Быть может, она засыпала в ней тысячи раз. Самир, должно быть, понял, что я заплакала, но с деликатностью отошел в сторону. Через пару минут я сделала глубокий вдох и огляделась. У ближайшей стены стоял красиво декорированный гардероб. Я попробовала отворить его дверцы. Они открылись легко; внутри висели вечерние платья — истлевшие настолько, что превратились в отрепья, цеплявшиеся друг за друга нитями. Дотронься я до них, и они бы рассыпались в прах. Но в глубине шкафа я заметила какой-то предмет. И, как можно осторожнее отодвинув подолы нарядов, достала его. Одно из платьев упало с вешалки, но меня это уже не озаботило.

В моей руке оказалась картина. Маленькая — примерно десять на десять дюймов. И явно работа молодой художницы, еще не освоившей в совершенстве все те техники, что впоследствии отличали мамины картины. Тон был темным, и изображению не хватало той фантазийной причудливости, что отличала ее поздние картины и рисунки леса. Но это, несомненно, был тот же лес. Только угрюмый, даже зловещий. Деревья, трава, переплетающиеся тени, глаза, смотрящие отовсюду…

— Это мамина работа, — передала я картину Самиру.

Лицо парня нахмурилось:

— Мрачновато как-то, да?

— Верно, — я всмотрелась в изображение пристальней. — Что такого может быть в этом лесу? Там ведь больше не водятся волки?

— Нет. Если только кабаны время от времени появляются. Но тогда, может быть, в нем водились какие-нибудь хищники. Надо поспрашивать старожилов.

Я забрала у парня картину:

— Ладно. Я возьму ее с собой. И, пожалуй, на сегодня хватит.

— Как скажете.

Мы двинулись к выходу. На главной лестнице Самир вдруг остановился и, стиснув рукою перила, сказал:

— А знаете, что вам надо сделать? Позвонить Примадонне Реставрации.

— Кто это?

— Она ведет телепрограмму о восстановлении старых поместий. Находит старые развалины и придумывает, как привести их в божеский вид, да еще и срубить за это деньжат, — Самир продолжил спуск по лестнице.

— Правда? Это вроде реалити-шоу?

— Да. Посмотрите ее программы в YouTube, — остановившись у подножия лестницы, Самир вскинул глаза вверх: — Готов поспорить, ей понравится этот домик. Хорошая история, тайна и… хозяйка-красавица, — улыбнулся мне парень.

Я закатила глаза:

— Льстец!

— Вовсе нет.

Телевидение… Все прошлое могло раскрыться. Все тайны мамы, понудившие ее уехать. Все ее секреты, какими бы они ни были… Вряд ли это пришлось бы ей по душе.

А с другой стороны… Быть может, это был реальный способ спасти усадьбу? И моя невероятно практичная мама сказала бы: «делай, что должно, дорогая!» Мне надо было обо всем хорошенько подумать. Грех было не воспользоваться помощью, которую я могла получить. Закончив спуск с лестницы, я спросила Самира:

— Почему вас так волнует, что случилось с этим домом?

Он пожал плечами, потом снова вскинул глаза вверх. Сначала — на окно, потом — на высокий потолочный свод. А затем перевел взгляд на резные деревянные панели.

— Не знаю. Просто жаль, если все это разрушится, — он поднял руку: — Посмотрите!

С галереи на нас глазел кот. Возможно, тот самый, что выскочил из-под маминой кровати. Но совершенно точно не похожий на кота, который нам попался на глаза первым. Этот был почти весь черный, с белыми пятнышками на мордочке и лапках.

— Привет, котяра! — сказала я.

Но кот не шелохнулся. Лишь его длинный хвост тихо раскачивался из стороны в сторону. Прижав к груди найденную картину, я подумала обо всех котах и кошках, что выглядывали из-за деревьев в лесу, что так часто рисовала моя мама. Слезы снова подступили к глазам, и мне пришлось отвернуться:

— Что-то меня сегодня одолели эмоции.

— Это нормально. Вы скучаете по матери.

— Да, — кивнула я. — Мне так хотелось бы, чтобы она до сих пор была рядом.

Самир на мгновение сжал мою руку, чуть выше локтя.

Весь обратный путь мы молчали. Припарковавшись возле гостиницы, Самир протянул руку назад, подхватил с заднего сиденья мамину картину и передал мне. А вместе с ней — еще и фотографию наших бабушек в рамке:

— Возможно, вам захочется иметь ее у себя.

— Благодарю. И спасибо за то, что показали мне усадьбу.

— Не за что…

Самир сидел совсем близко от меня в своем маленьком авто. Пока мы лазили по дому, волосы парня растрепались: кудри упали на лоб, почти нависли над одной бровью, где серела полоска пыли. И пахло от парня сумерками и прохладной росой. На долю секунды я позволила себе удовольствие — разглядывать его лицо, этот прямой нос, широкий рот и шелковистую, черную-пречерную бородку.

Чуть дольше времени мне понадобилось, чтобы осознать: Самир тоже смотрел на меня. По радио какая-то женщина напевала какой-то меланхоличный блюз. И я понимала — мне следует уйти, забрать свои вещи и вылезти из машины. Но я продолжала сидеть, вглядываясь в бездонную темноту его глаз. Воздух вокруг нас сгустился; что-то земное, зеленое и плодородное вдруг расцвело между нами, оплетая нас под стать виноградным лозам в окнах Розмера.

«Бежать!»

Распахнув дверцу, я уже готова была выскочить из салона, как Самир меня окликнул:

— Стой!

Мимо пронесся автомобиль. Не с той стороны, естественно.

— Ой, простите. Я никак не привыкну к левостороннему движению.

— Да, нужно время.

— Угу. Спасибо.

Мою спину обжег его взгляд:

— Послушайте… Это может быть немного… э-э… в часе езды отсюда находится один особняк. Он должен вам понравиться. Я мог бы свозить вас туда, если вы не против… В это воскресенье.

— В это воскресенье? Я сожалею, но не смогу — граф Марсвик устраивает прием.

— Граф… — тон парня стал ровным.

— А что? — я разрешила себе оглянуться.

— Это один из богатейших людей в Англии.

— Отлично. Это все упрощает, — вздохнула я. — Спасибо, что поделились со мной.

— Вы так ничего и не поняли?

— Не поняла чего?

— Не важно, — помотал головою Самир и выглянул в окно: — Теперь все чисто.

— Спасибо еще раз, — я вылезла из машины.

— Пожалуйста, — только и сказал он.

И сразу же уехал. А я, сжав картину и фотографию, побрела в номер, сознавая, что топаю слишком сильно.

Намеренно? Вот этого я не знала.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Я приняла душ, смыла с волос паутину и внезапно осознала: до чего же длинным выдался день! Нога болела, эмоциональное напряжение достигло предела из-за «откровений» усадьбы и… всего остального.

Завернувшись в уютный купальный халат, я открыла свой ноутбук. И забила в поисковике «Примадонна Реставрации».

Гугл выдал сотни сносок. Все они касались темноволосой женщины лет пятидесяти, по имени Джокста Эдвардс. Она была высокой, с прямым и открытым взглядом; живое, привлекательное лицо лучилось энергией, к которой примешивалась толика капризной эксцентричности. Похоже, она умела решать дела и добиваться цели и, вместе с тем, всегда была не прочь похохотать до колик в животе. Я просмотрела сайты, несколько выпусков ее шоу и блоги. Энтузиазм Джокасты и ее увлеченность делом — спасением старинных домов в Англии — был ощутим. Она также привлекала группу специалистов по архитектуре, истории искусства, садово-ландшафтному дизайну и реставраторов. И это могло сослужить мне огромную пользу.

После всего, что я успела наслушаться о непомерных затратах на восстановление старых домов и о том, каким обременительным, если не разорительным имуществом они порой оказываются для владельцев, Джокаста предлагала целый спектр вариантов и возможностей.

Идея обратиться к ней за помощью была не так плоха! И сделать это мне ничто не мешало. Кликнув по ссылке «Контакты» на странице ее шоу на Би-Би-Си, я начала придумывать текст обращения.

«Меня зовут Оливия», — напечатала я и тут же стерла.

«Я — леди Оливия Шоу, новая графиня Розмерская. Совсем недавно я узнала о наследстве, включающем полуразрушенный елизаветинский особняк. Я не уверена, что его можно спасти, но…».

Внезапно я осознала, что мною двигало.

Подспудно я чувствовала, что подведу свой род, предам память о тех женщинах, что до меня владели Розмером, если хотя бы не попытаюсь его спасти. И почему я до сих пор не отождествляла себя с ним?

«Как Вам, возможно, известно, усадьба пустовала с конца семидесятых годов, когда ее покинули все члены семьи. Моя мать уехала в Сан-Франциско, где родила и вырастила меня, не обмолвившись ни словом о своем прошлом. Следы ее брата, по-видимому, потерялись. И совершенно не ясно, когда умерла моя бабушка. Среди местных жителей бытует верование, будто она прокляла Розмер, потому что не желала жить в Англии, но была вынуждена переехать сюда из Индии, когда получила поместье в наследство.

Я сама родилась в Калифорнии. По профессии — кулинарный критик, автор статей и эссе. И совершенно не имею опыта в той сфере, которой занимаетесь Вы. Но история поместья Розмер длинная и легендарная, переплетенная с жизнями и судьбами женщин, которые им владели. Я нахожу ее загадочной и захватывающей. Надеюсь, что и Вам она покажется такой. Буду рада нашей встрече и общению, если Вы сочтете ее стоящей Вашего шоу. Мой телефон: [phone]. Вы также можете связаться со мной по этому эмейлу.

С уважением, Оливия Шоу, графиня Розмерская»

Я щелкнула «Отправить». И — словно мне в награду — в ящике электронной почты тут же высветилось письмо от издателя:

«Дражайшая Оливия!

Вы унаследовали поместье? Неужели вы еще в нас нуждаетесь?

Мне понравились обе Ваши статьи, как и идея о создании цикла эссе об английской пище и способах ее приготовления. Я готов обсудить эссе, посвященное английской кухне, но хотел бы привлечь еще Линдси. Давайте переговорим в начале следующей недели. В среду, например? Сообщите, в какое время мне удобнее Вам позвонить.

Дэвид»

Моей реакцией на это послание было безусловное облегчение. Если бы мне удалось убедить Дэвида в целесообразности британского цикла, я смогла бы выторговать для себя столь нужное сейчас время. Линдси, исполнявшая в мое отсутствие обязанности ответственного редактора, скорее всего, молила всех чертей, чтобы я не возвращалась как можно дольше. Так что помех с ее стороны ожидать не стоило. Открыв блокнот на чистой страничке, я записала несколько новых идей — о девушке с пирожными, овцеводстве и производстве ягнятины и, возможно, крафтовом пиве. Вспомнив о предстоящем ужине в ресторане Пави, я добавила: «Индийская кухня в Британии»? Потом отправила Дэвиду ответное письмо с указанием временных интервалов, в которые мы могли бы пообщаться с ним по Скайпу, и, довольная, откинулась на спинку кресла, предоставив горшочкам с идеями медленно «томиться» на задних конфорках своего воображения.

Лежавший на столе мобильник разразился простейшим позывным: дзынь-дзынь, дзынь-дзынь (я еще не успела установить мелодию). Сердце заколотилось: «А вдруг это Самир?» Кто еще мог позвонить мне на этот номер?

Но на экране высветился неизвестный мне телефон.

— Алло?

— Здравствуйте, леди Шоу, — произнес нараспев бодрый британский голос. — Это Джокаста Эдвардс. Вы посылали мне электронное сообщение о поместье Розмер?

Я резко выпрямилась:

— Да! Здравствуйте.

— Ах, моя дорогая! Я полюбила эту усадьбу еще девочкой. Я выросла на окраине деревни Хорндон на Холме. И в детстве часто хаживала на празднества и пикники, которые устраивались в поместье. Именно Розмер привил мне любовь к старинным домам и усадьбам. Это просто трагедия. Что с ним случилось!

— Значит ли это, что вы заинтересованы?

— Разумеется! Я могла бы приехать из Лондона во вторник, если вам это подходит.

— Здорово! Конечно, подходит! Только должна вас предупредить, что пока не располагаю ни полной информацией, ни реальными цифрами. Я жду отчета от поверенного.

— Не беда. На данном этапе это не так важно. Мы могли бы встретиться… ну, скажем, в час, во вторник, прямо в доме?

Я рассмеялась:

— Да! Это было бы прекрасно!

— Вы в курсе, что мы не оплачиваем работы по ремонту и реконструкции? Мы только подбираем специалистов и иногда помогаем найти лиц, способных оказать вспомоществование.

— Чудесно. Это то, что мне нужно.

— Мое шоу показывают в Америке?

— Нет, насколько мне известно. Кое-кто здесь посоветовал мне к вам обратиться.

— Гм-м. Интересно. Ладно, дорогая. Увидимся через несколько дней.

— Хорошо. До свиданья!

— Пока-пока!

С минуту я просидела с мобильником на коленях, в очередной раз пораженная тем, как стремительно развивались события. «Может, написать смс-ку Самиру и рассказать ему? Я вспомнила холодную натянутость в его машине под конец нашей поездки и свою собственную неловкость.

«Нет. Пожалуй, не стоит. Лучше все оставить, как есть».

Я встала и потянулась, пытаясь решить, где поужинать. Опять остаться в гостинице и обойтись едой из паба? Мой желудок сразу воспротивился. Я не привыкла есть тяжелую пищу каждый день. Похоже, пришло время узнать, что еще готова предложить эта деревня.

Одеваясь, я перехватила взгляд бабушки, взиравшей на меня с фотографии на столе. И внезапно меня обуяло негодование. Как могла мама смотреть на меня, как две капли воды походившую на ее собственную мать, и ничего не говорить мне об этом? Любила ли она свою мать? В раздумьях я натянула свитер через голову. Казалось ли ей мое сходство с бабулей благословением, или маме оно было ненавистно?

Неужели для нее поделиться со мной тайной было смерти подобно? Ведь мама не могла не понимать, в какой ситуации я окажусь, когда она умрет.

А, может быть, она, и правда, этого не сознавала? Может, думала, что в наследство вступит кто-то другой, или все поместье отойдет властям?

Нога почти перестала болеть, но долго проходить на каблуках я не смогла бы. Мощеные булыжником улочки были мокрыми после прошедшего дождя. В лужицах отражались огни витрин и свет, горевший в квартирах над ними. В одном окне я заметила женщину, мывшую посуду. И мне отчаянно захотелось оказаться на ее месте — самой приготовить и накрыть себе ужин. Как же давно я не жила нормальной жизнью! Сколько еще времени должно было пройти прежде, чем я смогла бы вернуться к прежнему, привычному ритму — ходить без трости, собирать материал, писать и редактировать, готовить и есть. Я скучала по той жизни, но пока возвращение к ней представлялось нескорым.

«Но, возможно, у меня теперь получится воссоздать хоть какое-то подобие нормальности? После беседы с Джокастой во вторник будет ясно: подыскивать ли мне квартиру на пару месяцев или и дальше оставаться в гостинице», — утешила себя я.

Несколько ресторанов еще работали. Из любопытства я заглядывала в каждый. И с удивлением обнаруживала в них довольно фешенебельную публику, если судить по опрятным брюкам и модным стрижкам. Должно быть, эти люди съезжались из тех новых жилых микрорайонов, о которых мне рассказывал Питер. И большинство ресторанов выросли в деревне на потребу этому контингенту. «Надо будет выяснить», — сделала я в памяти зарубку. Жилые массивы под стать спальным районам города — это было мне знакомо. А вот их отличия от американских пригородов могли стать темой интересной статьи.

В раздумьях я даже не заметила, как подошла к ресторанчику Пави. Название «Кориандр» было выписано золотыми буквами на зеркальном стекле окна. Свет внутри был вкрадчиво приглушенный. Стоявшие на столах свечи в латунных подсвечниках отбрасывали на белые скатерти геометрические узоры. «Павлиний» мотив обыгрывался бирюзовыми штрихами — деревянными салфетницами, окрашенными в бирюзовый цвет, зеленовато-голубыми платочками в жилетных кармашках работников. Официанты были в черных брюках и жилетах поверх белых рубашек. Классика.

Мне вдруг расхотелось ждать вторника. Аромат, разносящийся из ресторанчика, был несказанно аппетитным.

Но что поделать — приходилось ждать. Ужина с Пави. Приема у графа. И того момента, когда моя жизнь снова сдвинулась бы с мертвой точки.

И вместо «Кориандра» я выбрала бистро во французском стиле, тихое и уютное. Официант уговорил меня отведать тушеного кролика, который оказался невообразимо нежным, а подливка к нему — такой сбалансированной текстуры, что я поспешила вытащить из сумки блокнот и записать угаданные ингредиенты. Тимьян, розмарин, морковь и петрушка. Грибы, горчица и лук-шалот.

Божественно! Столь идеальное блюдо быстро избавило меня от ощущения одиночества, и, неспешно опустошая второй бокал вина, я извлекла из сумки альбом, купленный в Летчуэрте. Мой столик стоял в темном углу у окна, и я зарисовала предметы сервировки, бокал, ингредиенты моего блюда, а потом переключила внимание на местных жителей, гуляющих по площади и мостовым под звездами, блиставшими над округлыми холмами окрест. Пара юных влюбленных обнималась у древнего каменного «масляного креста» в центре площади. Их фигуры высвечивал фонарь, и на расстоянии они могли сойти за героев любого времени — и периода Реставрации Стюартов, когда Карл II вернул моим предкам земли и дом; и Викторианской эпохи, и даже военных сороковых, когда бомбы практически уничтожили это небольшое островное государство.

Люди жили и умирали в этой маленькой деревушке на протяжении многих сотен лет. И я внезапно окунулась в прошлое, поколение за поколением промелькнули перед глазами. И рука быстро заводила карандашом по бумаге, воссоздавая силуэты людей в разных нарядах, сообразно моде своего времени, двигавшихся вокруг и сквозь друг друга, ступавших по тем же улочкам и дорожкам. Тихую площадь вдруг наводнили их призраки, со своими историями и семейными преданиями. И я почувствовала странное умиротворение, словно и моя судьба была связана с их планидами какими-то тайными, мистическими узами.

Жизнь мне судила очутиться в этой деревне. И, наверное, лучшее, что я могла сделать, — это просто подождать, когда она мне явит, для чего.

Ранним утром во вторник, взяв с собой альбом с карандашами, я поднялась на холм к церкви. Утро, наконец, выдалось сухое и ясное. Косые лучи желтого светила, поднимавшегося на востоке, искрились над полями и покрывали глянцем траву на волнистой гряде. Поместье Розмер оставалось в тени, но я зарисовала его тоже. Линии получались дрожащими и прерывистыми, но рисование внушило мне то же спокойствие, что и всегда. Мне никогда не удавалось расслабиться и обрести душевное равновесие путем медитации в сидячей позе. А вот приготовление пищи, ходьба и работа над эскизами или этюдами приносили мне то самое ощущение, которое описывали люди, практиковавшие медитацию — чувство отрешенности, сосредоточенности на текущем моменте, безучастности ко всем назойливым, безумным голосам, наперебой пытающимся завладеть твоим вниманием.

Ночью мне по электронной почте пришло письмо от Нэнси. Ей поступило с десяток заявок на воскресный осмотр дома, и теперь нам нужно было только выбрать лучшее — по предлагаемой сумме. Просто поразительно, как много людей изъявили желание выложить за этот небольшой участок земли кругленькую сумму. А она превысила предсказанные Нэнси 3,5 миллиона долларов на триста тысяч! И даже после уплаты всех пошлин и налогов это был серьезный куш.

Сидя на низкой старинной стене и зарисовывая кладбище, я невольно поддалась противоречивым эмоциям, которые всколыхнула во мне потенциальная продажа дома. Мне никогда уже не удалось бы посидеть на маминой кухне. Но зато на моем банковском счету появилась бы нехилая сумма. И эти средства можно было вложить в Розмер, реши я его восстанавливать. Или в новую недвижимость в Сан-Франциско. Да во что угодно, на самом деле!

Единственное, что меня не привлекало — это покупка квартиры в Сан-Франциско вместе с Грантом. Год или два назад такой шанс показался бы мне лучшим подарком Вселенной. Мы были счастливы.

Но на поверку оказалось, что не были.

На обратном пути в гостиницу, я заглянула в офис Хавера.

— Доброе утро! — поприветствовала меня та же самая секретарша. — Я как раз собиралась вам позвонить. Сообщить, что все готово. Вот, — передала она мне очень пухлый конверт. — Там все, что вы просили. Если у вас возникнут вопросы и потребуется что-то уточнить, просто позвоните нам.

Миссис Уэллс сцепила на столе руки, и я поняла, что она была намного старше Хавера.

— Благодарю вас, — сказала я, не открывая пакет. — Скажите, вы работали секретаршей и у предыдущего мистера Хавера?

— Да, почти сорок лет.

— Значит, вы здесь были, когда все покинули Розмер. Или что там с ними произошло. Верно?

— Все это очень прискорбно, леди Шоу.

— Гм-м. Мне просто хочется все разложить по полочкам в голове. Моя бабушка умерла, так?

— Да. Это случилось в 1973-ем году, — миссис Уэллс, нахмурившись, запнулась: — Или в 74-ом.

Я родилась в 1978-ом, в Сан-Франциско; а маме нужно было время, чтобы эмигрировать, найти мужа, зачать и выносить меня.

— А кто стал графом после смерти Виолетты?

— Ее сын, конечно же. Роджер Шоу был четырнадцатым графом Розмерским.

— Это брат матери. Мой дядя.

— Да.

У секретарши зазвонил телефон: дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь! И, подняв палец вверх, она призвала меня к молчанию.

Дождавшись, когда она переговорит с позвонившим и положит трубку на рычаг, я задала следующий вопрос:

— Куда уехал Роджер Шоу?

— В Индию, насколько мне известно… мы именно туда переводили деньги. Но теперь и он исчез.

— Исчез?

— Никто не снимает деньги с его счета довольно долго.

— Индия… А почему он уехал именно туда?

— Откуда мне знать? Он там родился, а некоторые люди… ну, они не в состоянии привыкнуть…

— Что вы имеете в виду?

Телефон снова зазвонил.

— Прошу прощения, леди Шоу, — сказала миссис Уэллс. — Но телефон все время звонит. Почему бы вам не прочитать эти материалы, а потом мы могли бы продолжить беседу, — и, не дав мне шанса ответить, секретарша сняла трубку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Чинц — лощеная хлопчатобумажная ткань с рисунком из цветов и птиц.