Багдадский вор, или Фэнтези по мотивам «Сказок 1000 и одной ночи»

Ахмед Абдулла, 2022

Великолепный роман русского эмигрантского писателя Александра Романова, скрывавшегося под псевдонимом Ахмед Абдулла, перебрасывает читателя на Древний Восток, где ловкий пройдоха Ахмед Багдадский вор проявляет чудеса карманного искусства, но оказывается совершенно беспомощным перед чарами красавицы-принцессы Зобейды. Ему предстоит принять участие в соревновании с тремя богатейшими и могущественнейшими принцами, чтобы отыскать такую редкость и диковинку, которая пришлась бы по сердцу капризной красавице. Сценарий этого фильма, снятого в 1924 году стал одной из лучших работ звезды немого кино Дугласа Фэрбенкса.

ГЛАВА II

Между тем оставшийся на Площади индус продолжал свое колдовство. Он положил на землю сухое семечко манго, чтобы весь мир мог его увидеть. Трижды он провел по нему рукой, бормоча таинственные индейские слова:

…

«Бхут, прет, писах, дана,

Чи мантар, саб никал джана,

Грива, грива, Шивка хана…»

…

И семя манго лопнуло — затем оно выросло — и вдруг взмыло в воздух — в цвету — в плоде. Он снова взмахнул рукой и — вот! — манго исчезло.

Факир попросил мальчика подойти. Он прошептал тайное слово, и внезапно в его правой руке сверкнул сверкающий хайберский меч. Он занёс его высоко над головой. Он ударил им изо всех сил. И голова мальчика покатилась по земле; брызнула кровь; в то время как зрители были в ужасе, втягивая воздух, как маленькие шепелявые младенцы в темноте. Затем он снова взмахнул рукой, и вот уже мальчик снова на ногах, его голова на шее, где ей и полагалось быть, с улыбкой на губах.

Так трюк следовал за трюком, в то время как толпа аплодировала, вскрикивала, содрогалась, смеялась, болтала и удивлялась, пока, наконец, индус не объявил о величайшем из всех своих трюков — трюке с волшебной веревкой.

— Это верёвка, — объяснил он, разматывая ее и со свистом рассекая воздух с резким шумом, — сплетенная из волос пурпурнолицей ведьмы из секты левшей! Никогда во всем мире не было такой веревки! Смотрите, о правоверные!

Свист! — он подбросил верёвку в воздух, прямо вверх, и она осталась стоять там, без опоры, прямая, гибкая, как тонкое дерево, ее верхний конец был параллелен перилам балкона и прямо перед глазами Ахмеда, который с трудом сдерживал зуд в ладонях."Зачем фокуснику, — подумал он, — обладать этой волшебной веревкой?!"Какую она могла бы оказать помощь Багдадскому Вору!

Индус хлопнул в ладоши.

«Хая! Хо! Джао!» — закричал он; и внезапно мальчик исчез, растворился в никуда, в то время как зрители разинули рты.

«Хая! Хо! Джао!» — повторил колдун; и дрожащий крик благоговейного изумления вырвался из толпы, когда они увидели там, высоко на веревке, появившегося из ниоткуда, в котором он исчез, мальчика, цепляющегося за него, как обезьяна. В следующее мгновение он соскользнул вниз и обошел аудиторию, прося бакшиш, который был щедро предоставлен; и даже Ахмед был готов подчиниться импульсу и уже полез в свои мешковатые штаны за монетой, когда хриплый, гортанный крик ярости заставил его быстро обернуться. Там, похожая на тучную богиню гнева сливового цвета, стояла нубийская кухарка, пришедшая из недр дворца. Она увидела миски с едой; увидела, что нечестивые руки играли с их содержимым; увидела алчно жующего Ахмеда; и, сложив два и два, пошла на него, размахивая своим тяжелым железным ковшом для перемешивания риса, как боевым топором сарацинов.

Ахмед обдумал и действовал в одну и ту же долю секунды. Он оттолкнулся от перил балкона, прыгнул прямо на волшебную веревку, ухватился за нее, и вот он уже болтается в воздухе, повариха выкрикивала ему проклятия сверху, индус вторил им снизу. И будь то упоминание — в пользу Ахмеда или к его стыду, как вам больше нравится, — но он ответил на оба, беспристрастно, оскорбительно, с энтузиазмом, оскорблением на оскорбление и проклятием на проклятие.

— Вернись сюда, о, Сын безносой матери, и заплати за то, что ты украл! — кричала повариха.

— Спускайся сюда немедленно, о Верблюжье отродье, и будь жестоко избит! — требовал колдун.

— Я не сделаю ни того, ни другого! — засмеялся Багдадский Вор. — Здесь, наверху, мне просторно, приятно и очень эксклюзивно! Вот я здесь, и здесь же я и останусь!

Но он этого не сделал. Ибо в конце концов факир потерял терпение. Он сотворил ещё один магический пасс, прошептал еще одно секретное слово, и… веревка поддалась, изогнулась, дернулась из стороны в сторону, обмякла, упала наземь, и Ахмед растянулся на земле. Почти сразу же он снова был на ногах, его проворные пальцы вцепились в веревку. Но рука индуса была столь же быстрой, как и у Ахмеда, и так они стояли, дергая за веревку, а толпа смотрела и смеялась, как вдруг издалека, там, где возвышалась мечеть, её минарет из розового камня был наполовину покрыт блестящей фаянсовой плиткой тёмно-зелёного павлиньего цвета, донесся голос муэдзина, повторяющего призыв к полуденной молитве, тем самым утихомиривая извечную рыночную суматоху:

«Эс салят ва эс-салам алейк, ях аувел халк Иллах ва хатимат рассул Иллах — мир Тебе и слава, о первенец созданий Божьих и печать апостолов Божьих! Привет вам, преданные! Привет вам, спасающиеся! Молитва лучше, чем сон! Молитва лучше, чем еда! Благослови вас Бог и Пророк! Придите, все вы, верующие! Приходите на молитву! Приходите на молитву! Приходите на молитву!»

«Ва хатимат рассул Иллах…» — пробормотала толпа, поворачиваясь в сторону Мекки.

Люди пали ниц, касаясь земли ладонями и лбами. Индус присоединился к ним, горячо распевая молитвы. Ахмед сделал то же самое, хотя и не так рьяно. Действительно, в то время как механически, автоматически, он поклонился на Восток, и пока его губы произносили слова молитвы, его блуждающие, беззаконные глаза заметили волшебную веревку между ним и индусом. Последний, занятый своими молитвами, не обращал на это никакого внимания. Мгновение спустя, воспользовавшись своим шансом, Ахмед подобрал верёвку и быстро зашагал прочь, перешагивая через согнутые спины молящихся. Он бежал со всех ног через заросли маленьких арабских домиков. Он увеличил скорость, когда вскоре после этого услышал вдалеке крик погони за человеком, когда индус, оторвавшись от своих молитв, заметил, что его драгоценная веревка украдена.

«Вор! Вор! Лови вора!» — крик поднялся, раздулся, пронзил тишину площади, распространился.

Вор бежал так быстро, как только мог. Но преследователи неуклонно настигали его, и он почувствовал страх. Только за день до этого он наблюдал, как одного его незадачливого коллегу по профессии публично жестоко избивали хлыстами из шкуры носорога, которые разорвали спину пройдохи в багровые клочья. Ахмед содрогнулся при этом воспоминании. Он бежал до тех пор, пока его легкие не стали на грани разрыва, а колени готовы были подогнуться под ним.

Он уже завернул за угол улицы Мясников, когда показались его преследователи. Они увидели его.

— Вор! Вор!.. — крики взмывали в небо и отдавались эхом, резкие, мрачные, зловещие, замораживающие мозг в костях.

Куда он мог обратиться? Где ему спрятаться самому? И тогда он вдруг увидел прямо перед собой огромное высокое здание; и увидел над собой, на высоте десяти метров, открытое окно, похожее на молчаливое приглашение. Как достичь вожделенного подоконника? Безнадежно! Но в следующее мгновение он вспомнил о своей волшебной веревке. Он произнес тайное слово. И веревка размоталась, просвистела, встала прямо, как копье в покое, и он поднялся по ней, перебирая руками.

Он добрался до окна, забрался внутрь и потянул за собой веревку. В доме никого не было. Он промчался по пустым комнатам и коридорам; вышел на крышу и пересёк её; перепрыгнул на вторую крышу — пересёк и ее; третью; четвертую; пока, наконец, проскользнув через люк, он не оказался — впервые за свое неосвященное существование — в Мечети Аллаха, на потолочных стропилах.

Внутри, под ним, высокий мулла с добрыми глазами и в зеленом тюрбане обращался к небольшой группе правоверных.

— Во всем есть молитва к Аллаху, — говорил он, — в жужжании насекомых, аромате цветов, мычании скота, вздохах ветерка. Но никакая молитва не сравнится с молитвой честного, отважного человека за его труды. Такая молитва означает счастье. Счастье нужно заслужить. Честный, смелый, бесстрашный труд — величайшее счастье на земле!

Чувство, противоположное жизненной философии Ахмеда, переполнило его при этих словах.

— Ты лжешь, о наставник правоверных! — крикнул он со стропил, соскользнул вниз и посмотрел на муллу дерзким взглядом и высокомерными жестами.

Среди прихожан раздалось протестующие выкрики и сердитое рычание, похожее на рык диких зверей. Кулаки были подняты, чтобы разбить этот богохульный рот. Но мулла спокойно поднял руки. Он улыбнулся Ахмеду, как мог бы улыбнуться лепечущему ребенку.

— Вы — э—э… совершенно уверены в своих словах, друг мой? — спросил он с мягкой иронией. — Вы, наверное, знаете, что лучшая молитва — большее счастье, чем честный, мужественный труд?

— Я знаю! — ответил Ахмед. На мгновение он почувствовал себя неловко под пристальным взглядом собеседника. Тень тревожного предчувствия закралась в его душу. Что-то, похожее на благоговейный трепет, на страх коснулось его позвоночника холодными, как глина, руками, и он устыдился этого чувства страха; заговорил более высокомерно и громко, чтобы скрыть этот страх от самого себя: — У меня иное вероисповедание! Что я захочу, то я и беру! Моя награда здесь, на земле! Рай — это мечта глупца, а Аллах — не что иное, как миф!..

Тут уж разгневанные верующие гурьбой устремились к нему. И снова мулла удержал их жестом своих худых рук. Он окликнул Ахмеда, который уже собирался было покинуть мечеть.

— Я буду здесь, мой младший брат, — сказал он, — и буду ждать тебя — на случай, если тебе понадобится моя помощь — помощь моей веры в Аллаха и Пророка!

— По-твоему я… нуждаюсь в тебе? — передразнил его Ахмед. — Никогда, о священнейший мулла! Хайах! Может ли лягушка простудиться?

И, звонко рассмеявшись, он вышел из мечети.

Десять минут спустя он добрался до жилища, которое делил с Хасаном эль-Торком по прозвищу Птица Зла, своим приятелем и партнером. Это было неприметное, уютное, тайное маленькое жилище на дне заброшенного колодца, и там он разложил свою добычу перед восхищёнными глазами своего друга и напарника.

— Воспрянь духом, Птица Зла! Я принес домой самое настоящее сокровище. Это волшебная веревка. С её помощью я смогу взбираться на самые высокие стены.

— Я так люблю тебя, мой маленький масляный шарик, моя маленькая веточка душистого сассафраса! — пробормотал Птица Зла, лаская Ахмеда по щеке своими старческими руками, похожими на птичьи когти. — Никогда еще мир не знал такого ловкого вора, как ты! Ты сможешь украсть еду у человека изо рта, и его желудок ничего не узнает! Золото, драгоценности, кошельки… — он поиграл добычей. — и эта волшебная веревка! Ведь в будущем для нас не будет ни слишком высокой стены, ни слишком крутой крыши, ни… — он запнулся, прервал себя, поскольку заброшенный колодец находился всего в двух шагах от внешних ворот Багдада.

Громкий голос приказал надзирателю открыть его:

— Откройте настежь ворота Багдада! Мы — носильщики, приносящие драгоценные вещи для украшения дворца! Ибо завтра придут женихи, чтобы посвататься к нашей принцессе Зобейде — дочери великого халифа!

* * *

Халифом в те дни был Ширзад Кемаль-уд-Доула, двенадцатый и величайший из славной династии Газневидов. Господином он был от Багдада до Стамбула и от Мекки до Иерусалима. Его гордость была безмерна, и, помимо арабского титула халифа, он гордился такими великолепными турецкими титулами, как: Имам-уль-ислам — Первосвященник всех мусульман; Алем Пенах — Убежище мира; Хункиар — Убийца людей; Али-Осман Падишахи — Король потомков Османа; Шахин Шахи Алем — Царь Владык Вселенной; Худавендигар — Привязанный к Богу; Шахин Шахи Мовазем ве-Хиллула — Верховный Царь Царей и тень Бога на Земле.

Принцесса Зобейда была его дочерью, его единственным ребенком и наследницей его великого королевства.

Что же касается красоты, очарования и непревзойденного колдовства Зобейды, то сквозь серые, качающиеся столетия до нас дошла целая дюжина сообщений на эту тему. Чтобы поверить им всем, нужно было бы прийти к выводу, что по сравнению с ней Елена Троянская, ради лица которой были спущены на воду тысячи греческих кораблей, была всего лишь гадким утенком. Поэтому мы выбираем, с полным обдумыванием, самый простой и наименее витиеватый из современных ей рассказов, содержащихся в письме некоего Абу-ль Хамеда эль-Андалуси, арабского поэта, который, посещая по своим причинам молодую рабыню-черкешенку в гареме халифа, случайно раздвинул парчовый занавес, отделявший комнату рабыни от покоев принцессы, заглянул внутрь и увидел там принцессу. Он описал свои впечатления в письме брату-поэту в Дамаск; и написал он буквально следующее:

«Её лицо столь же чудесно, как луна на четырнадцатый день; её чёрные локоны — вьющиеся кобры; её талия — талия львицы; её глаза — фиалки, залитые росой; её рот подобен алой ране от меча; ее кожа подобна сладко пахнущему цветку чампака; её узкие ступни — это лилии-близнецы»…

Далее в письме с легким восточным преувеличением говорится, что Зобейда была Светом очей писателя, Душой его Души, Дыханием его ноздрей и — чему нет более пылкого восхваления на арабском языке — Кровью его Печени; в нём упоминаются такие довольно личные подробности, что черкесская рабыня, когда она увидела желание, вспыхнувшее в глазах поэта, хотела выцарапать их на месте; и снова поэт опускается на землю, говоря:

«Никогда во всех семи мирах творения Аллаха не жила женщина, которая была бы достойна коснуться тени ног Зобейды. Брат мой! — как одеяние она бело-золотая; как время года — весна; как цветок — персидский жасмин; по разговору — соловей; как духи — мускус, смешанный с амброй и сандалом; как существо — воплощённая любовь».

Итак, письмо, сегодня пожелтевшее, хрупкое и жалкое от старости, занимает несколько страниц. Поэтому неудивительно, что слава Зобейды распространилась по всему Востоку, как порох под искрой, и что нашлось много претендентов на ее маленькую, хорошенькую ручку — не говоря уже о великом королевстве, которое она должна была унаследовать после смерти своего отца, — и, главным образом, о трёх самых могущественных монархах Азии, прибывших в страну ради сватовства к прекрасной Зобейде.

Первым из них был Чам Шенг, принц монголов, король Хошо, губернатор Вах-Ху и священного острова Вак, хан Золотой Орды, хан Серебряной Орды, который прослеживал свое происхождение по прямой линии до Чингиз-хана, великого завоевателя из Центрально-Азиатской равнины, и который подмял под свою твердую пяту весь Север и Восток, от озера Байкал до Пекина, от замёрзших арктических тундр до влажного, малярийного тепла рисовых полей Тонкина.

Вторым был Халаф Мазур Насир-уд-дин Надир-хан Кули-хан Дурани, принц и король Персии, шах-ин-шах Хорасана и Азербайджана, хан кызылбашей и Внешних татар, вождь мусульман-шиитов, Вечно Победоносный Лев Аллаха, Завоеватель России и Германии, а также до самого Одера, Воин за веру ислама, Превосходящий всех казаков и потомок пророка Мухаммеда.

Третьим был Бхартари-хари Виджрамукут, принц Индостана и Юга от Гималаев до мыса Коморин, потомок Ганеши, слоноголового Бога Мудрости, со стороны отца и со стороны матери — немного скромнее — потомок незаконного союза между Пламенем и Луной.

Все трое должны были прибыть в Багдад завтра; поэтому рабы, слуги, мажордомы и евнухи халифского дворца суетились, суетились, кричали, метались, потели, ругались и взывали к Аллаху в лихорадке приготовлений к приезду знатных гостей; и в Багдаде стоял громкий шум у внешних ворот города:

— Открывай! Открой нам, о Страж Стен! Мы — носильщики, доставившие редкие блюда и еще более редкие вина для завтрашнего пиршества!

* * *

Ахмед услышал шум и повернулся к Птице Зла.

— Иди-ка сюда, о древний и вонючий попугай моего сердца! — сказал он, взбираясь по веревочной лестнице, которая вела к устью заброшенного колодца.

— Куда едем?

— Во дворец!

— Во дворец?

— Да, — ответил Багдадский Вор. — Давно и сильно желал я увидеть его — изнутри. Держу пари, там есть добыча, достойная моих ловких пальцев и хитрого ума.

— Несомненно! Но они тебя не впустят!»

— Они могут!

— Каким образом?

— У меня есть идея, Птица Зла! — И когда тот начал спрашивать и спорить с ним, отрезал: — У меня сейчас нет времени объяснять. Пошли. И не забудь свой чёрный плащ из верблюжьей шерсти.

— Сегодня не холодно.

— Я знаю. Но нам понадобится плащ.

— Зачем?

— Подожди и сам всё увидишь, о сын нетерпеливого отца.

Они выскочили из колодца, побежали по улице и сразу же за углом догнали замыкающую процессию носильщиков, которая двигалась по широкой, обсаженной деревьями аллее к дворцу халифа. Их были сотни и сотни. Большинство из них были гигантскими, сливового цвета, кудрявыми, татуированными рабами из Центральной Африки, и они шагали неутомимой поступью, покачивая бедрами и вытягивая свои длинные туловища, балансируя узлами, тюками, корзинами и кувшинами на своих крепких задах, с арабскими надсмотрщиками, бегущими сбоку процессии и погоняющими отстающих плетками из сыромятной кожи с узлами. В конце аллеи, окруженный огромным садом, утопающим в цветах, замыкал панораму грандиозный дворец, словно огромная печать из мрамора и гранита. Поднимаясь высоко ровными ярусами, изгибаясь внутрь, как залив тьмы, запруженный каменным изгибом зубчатых, похожих на крылья гигантского орла стен, устремляясь на Север и Юг двумя гранитными башнями кубической формы, увенчанными лесом башенок, шпилей и куполов, он спускался за горизонт смелой лавиной квадратной, фантастически раскрашенной каменной кладки. Внешние ворота были перекрыты — довольно прозрачной, но прочной, почти неразрывной сеткой из плотно сплетённых железных и серебряных цепей, которые с грохотом опустились в свои пазы, когда капитан стражей ворот увидел приближающихся носильщиков и сделал знак своим вооруженным помощникам в тюрбанах.

Носильщики входили поодиночке, по двое и по трое. Последним был высокий негр, который нес глиняный кувшин, наполненный золотистым, пахнущим цветами вином Шираза. Но — подождите! — тут появился ещё один носильщик. Он был не негр, а гибкий молодой араб, голый по пояс, ноги прикрыты шелковыми мешковатыми бриджами, а на голове он нёс приземистый сверток, скрытый чёрным плащом из верблюжьей шерсти.

Как только мужчина собрался переступить порог, узкие глаза капитана превратились в щелочки. Он быстро подал знак своим помощникам, которые подняли дверь на цепочке.

— Впустите меня! — потребовал молодой носильщик. — Немедленно впусти!

— Нет, нет! — засмеялся рыжебородый пузатый капитан. — Нет, нет, моя умная базарная гончая!

«Впусти меня!» — повторил другой. «Впусти меня, о огромная гора свиного мяса. Я привезу сто килограммов Драгоценного бухарского винограда для завтрашнего пира!»

Капитан снова рассмеялся.

— Душа моей души, — насмешливо заяви он, — этот твой виноград — ну очень любопытный виноград! Узрите! Его глазки двигаются — как будто они живые! Хайах! Хайя! — поднимая копье и протыкая связку, которая вслед за этим извивалась, пищала, громко визжала — виноградные гроздья с человеческим голосом! Действительно, драгоценный виноград! Самый чудесный и уникальный виноград, созданный Аллахом!

— Тьфу! — Багдадский Вор с отвращением сплюнул. Он уронил сверток, который, когда плащ из верблюжьей шерсти упал, обнажил Птицу Зла, энергично потирающего свои бедра в том месте, где они ударились о тротуар, и громко вопящего.

— Мой дорогой, — беззлобно продолжал капитан, — дворец халифа — не самое подходящее место для грабителей.

— Как ты смеешь…

— Я вижу это в твоих глазах, — прервал его другой. — Это веселые глаза — да! Приятные глаза — да, да! Но не честные глаза! И поэтому, — последовало загадочное предупреждение, — будь любезен подумать о судьбе осла!

— Какого осла, о негодяй с толстым брюхом?

— Осла, который путешествовал за границу в поисках рогов — и потерял свои уши! Берегись, мой друг! Весь день за этим местом наблюдают солдаты халифа. И всю ночь — смотри! — он указал сквозь железную сетку двери. — Ты видишь эти ловушки, эти углубления, гроты и клетки? В них обитают стражи ночи: полосатые тигры-людоеды из Бенгалии, нубийские львы с черной гривой и длиннорукие гориллы с собачьими зубами из дальних лесов! Берегись, моя умная базарная гончая!

— Это была твоя вина, Птица Зла! — Когда капитан ушел, Ахмед повернулся к своему другу. — Почему ты пошевелился, как только я переступил порог?

— Я ничего не мог с собой поделать! Меня укусила блоха!

— А теперь мул лягнёт тебя! — Ахмед поднял правую ногу.

Птица-Зла быстро отпрянула в сторону.

— Подожди! Подожди! — взмолился он. — Подожди до вечера! Тогда мы полезем на стены!

— Невозможно, дуралей! Они слишком крутые!

— Ты забыл о волшебной веревке!

— Правильно — клянусь ногтями ног Пророка! Сегодня вечером с помощью волшебной веревки.

И вот, когда наступила ночь, сомкнувшаяся над головой, как непрозрачный купол из темно-зеленого нефрита, инкрустированный мерцающей сетью звезд, когда она опустилась на спящий Багдад глухой, закупоривающей пеленой тишины, Ахмед и Птица Зла спокойно продолжили свой путь. Волшебная веревка была намотана на левую руку вора. Они добрались до дворца. Он вонзался в тёмный шатёр небес фантастическими пурпурными очертаниями, пронизанными тут и там, где рабы все еще выполняли какую-то позднюю работу, сверкающими карандашами света. Они остановились в тени внешней стены, которая на высоте полусотни метров была увенчана искусной балюстрадой из резного, филигранного розового мрамора. Они подождали, прислушивались, затаив дыхание. Они могли слышать, как капитан ночного дозора совершает обход, когда ночь достигла полуночи, равномерный топот обутых в сапоги ног дозорных, слабый треск стали, свист изогнутых сабель, скребущих по каменным плитам. Звуки стихли вдали. Послышались и другие звуки — голоса диких зверей, охранявших дворец, рыскавших и крадущихся по саду: вибрирующее рычание львов, начинающееся глубоким басом и заканчивающееся пронзительным, режущим дискантом; злобное шипение и фырчание, как у огромных кошек, огромных рыжих бенгальских тигров; чириканье и свист — нелепый контраст с их размерами — длинноруких горилл.

Ахмед размотал веревку.

— Звери и ятаганы охраняют Дворец. Ты сможешь это сделать? — прошептал Птица-Зла.

— Запросто.

— Но… львы и тигры?..

— За внешней стеной — я заметил это сегодня днем — на расстоянии нескольких футов находится вторая стена, широкий выступ с дверью. Оказавшись на вершине внешней стены, я могу перепрыгнуть на выступ и одурачить этих диких питомцев. Затем — через дверь, а в остальном я буду полагаться на свой нюх, свои пальцы и свою удачу.

— Да защитит тебя Единый Аллах! — благочестиво пробормотал Птица Зла.

— Аллах? Ба! — усмехнулся Багдадский Вор. — Лишь моя собственная сила и ум защитят меня! Подожди здесь, о древний козел моей души. В течение часа я вернусь с королевским выкупом, спрятанным в этих шальварах.

Он подбросил веревку в воздух и произнёс тайное слово. Веревка повиновалась. Она стояла прямо, как струна или спущенный сверху канат. Минуту спустя, перебирая руками, Ахмед оказался на вершине внешней стены. Он посмотрел вниз, в плоские изумрудно-зеленые глаза тигра, который притаился внизу, размахивая хвостом из стороны в сторону и, несомненно, думая, что это поздний ужин, уготованный ему самой Судьбой. Затем, измерив глазами расстояние до уступа, Ахмед одурачил и тигра, и Судьбу, перепрыгнув через него — аккуратно, гибко и безопасно. Он открыл дверь, ведущую на карниз, и оказался в пустом зале. Так, тихо, осторожно, на босых, бесшумных ногах, он шёл по комнатам, залам и покоям. Все они были пусты и безжизненны. В некоторых покоях под потолками грубыми, контрастными цветами горели лампы, другие едва отсвечивали тусклыми, мрачными бликами, сливавшимися друг с другом. Он шёл всё дальше по коридорам, поддерживаемым колоннами, капители которых были выполнены в форме подвесных лотосов или увенчивались фантастическими фгурами, вырезанными в виде всадников или воинов верхом на слонах.

Наконец он вошёл в большую продолговатую комнату. Здесь не было никакой мебели, кроме высокой курильницы для благовоний на витой золотой подставке, испускающей спирали ароматного, переливчатого дыма, нескольких больших, окованных железом сундуков и шкатулок, и обилия шелковых подушек, на которых лежали три огромных дворцовых евнуха, одетых в желтую ткань, и храпевших достаточно громко, чтобы разбудить мертвеца.

По зуду собственных ладоней, а также по виду сундуков и шкатулок Багдадский Вор понял, что попал в сокровищницу халифа. И пока трое евнухов продолжали спать сном праведников и грешных, он подкрался к одному из сундуков; обнаружил, что он заперт; более того, обнаружил, что ключ от него был так плотно прикреплен к одной из поясных шалей евнуха, что его невозможно было снять затем, мягко, медленно, дюйм за дюймом, он передвигал сундук по полу до тех пор, пока, не разбудив спящего, сумел вставить ключ в замок.

Он повернул его. Замок открылся. Вор поднял крышку, посмотрел и подавил крик радостного возбуждения. Ибо там, в сверкающей куче, были собраны драгоценные камни со всех уголков Азии: яшма из Пенджаба, рубины из Бирмы, бирюза из Тибета, звёздчатые сапфиры и александриты с Цейлона, безупречные изумруды из Афганистана, пурпурные аметисты из Татарии, белый хрусталь из Малва, оникс из Персии, зеленый нефрит и белый нефрит из Амоя и Туркестана, гранаты из Бунделькханда, красные кораллы с Сокотры, жемчуг из Рамешварама, лазурит из Джафры, желтые бриллианты из Пунаха, розовые бриллианты из Хайдарабада, фиолетовые бриллианты из Кафиристана, черный агат с огненными прожилками из Динбулпора.

«Если бы только мои штаны были достаточно велики, чтобы вместить их всех! — подумал Багдадский Вор. — Что же мне взять в первую очередь?»

И только он решил начать с великолепной нитки равномерно подобранного черного жемчуга, он уже держал ее в руке, как вдруг сел и прислушался. Ибо не очень далеко он услышал жалобные, минорные ритмы однострунной монгольской лютни; и высокий, мягкий голос, напевающий монгольскую песню:

…

«В пагоде изысканной чистоты

я каждый день слышу звон-звон

драгоценных камней нефритового пояса

моей потерянной любви.

Глядя из резного широкого окна

пагоды изысканной чистоты,

я вижу, как незапятнанные воды моего горя

Текут мрачными волнами.

…

Я вижу рассеянное облако

моей монгольской родины

Над шпилем пагоды изысканной чистоты

И диких гусей Татарии,

летящих над речными дюнами…»

…