Графиня поневоле

Аскольд Де Герсо

Лизавета Бахметьева, возвращаясь с привычных посиделок, даже представить не могла, что окажется вовлечённой в омут приключений, коварства и интриг, коими был полон императорский двор Санкт-Петербурга.

Глава 7

Оставалась челядь, способная создавать удобства, как и неудобства тоже, но не более того и Ефремушка, которого барин подобрал на улице, предоставлен был сам себе. И хоть Ефремушка и имел, какие-никакие способности в науках, но больше тяготел к силовой нагрузке, мог побороть любого, двухпудовые гири подкидывал играючи. Но вот к учению оказался глух: не тянуло его в эти дебри науки и всё этим сказано. А способностями своими, он проживанию в имении всё-таки обязан, живи в городе, разве окреп бы настолько. Кристально-чистый воздух и живительная вода с родника сделали его крепким и силушки немеряной. А сенокосная пора? Травы на лугах, что скатерть зелёная, до самого горизонта простирается широченная картина. Крепкие мужики взмахивают широким размахом косой и ложится ровная полоска кошенины. Косы же, отбитые и правленые умелой рукой сверкали точно молнии, прежде чем врезаться в плотную зелёную стенку. И в воздухе стоит непередаваемый аромат от покосов, что дымятся лёгким дымком. Бывало, Ефремушка тоже вставал в ряд с косарями и косил с ними на равных. Ну, а как присядут передохнуть, тут уж так и сыпятся шутки-прибаутки, всю усталость словно рукой, снимает. И вот в таких условиях и возмужал Ефремушка: косая сажень в плечах. Не смотри, что несколько не вышел ростом.

Как-то Апраксин попытался вывести его в театр, так он спрятался настолько умело, на другой день с трудом отыскали. И уже после этого граф с ним на эти темы не заговаривал, видимо, решил: каждому — своё. Кто-то, надо полагать родился театралом, а кто актёром-лицедеем, третьему же дано живописать картины по былинам ли, с натуры ли на плэнере.

Ефремушке всё сие не дано изначально. Но и на кулачные граф выводить его опасался, не ровен час покалечит кого. С него вполне может статься, силы немеряно. И вот он и слонялся по двору господскому. По прошествии же двух лет со дня смерти супруги, когда барин заговорил о новой женитьбе, Ефремушка насторожился, а ну как его воспримет новая пассия графа.

Но он сам не обмолвился об этом ни словом, а Ефремушка не смел даже заикнуться на эту тему, пусть и баловень, не его ума дело, понадобится — заговорит. Как-то в один из зимних вечеров, Ефремушка усталый после уборки двора, уже надумал собираться спать, как граф через пострела вызвал к себе.

Он поначалу опешил от этого, призадумался, не натворил ли чего за день к немилости барина, но подумав основательно ничего подобного не смог припомнить, как, ни чеши затылок. После же решил, что может статься, на графа блажь напала посидеть с ним, повечерять и поплёлся в барскую половину.

Граф, устроившись уютно, сидел в кресле в вечернем халате из бархата с меховым воротником, возле ног примостилась собачка, с которой он, находясь во дворце, не расставался. На лице, выбритом до синевы, отражались отблески огня из камина, где пламя с жадностью пожирало подброшенные дрова. На переносице отложилась глубокая бороздка, демонстрируя глубокую задумчивость.

Сеттер, положив голову на вытянутые, перед собою, лапы, мирно продолжал дремать, как если бы понимал, что хозяину в данную минуту не до него, и не удосуживаясь даже обращать внимания на приход Ефремушки. Весь внешний вид графа говорил, что его что-то заботит, но только что? Ефремушка осторожно постучался в приоткрытую дверь. Услышав стук, он обернулся и тут только затем заметил Ефрема.

— Пришёл? — суровым взглядом посмотрел на него граф.

— Да, барин, то есть, Ваше сиятельство, — с готовностью, словно только и ждал этого вопроса, ответил тут же. В голосе, как ни силился скрывать, явно прозвучали нотки испуганности, да иначе и быть не могло, барин он и есть барин.

— Страху натерпелся? Да ладно, скрывай — не скрывай, знаю, натерпелся. Но наказывать не буду, тут у меня дума родилась, — тут граф сделал многозначительную паузу, прямо в глаза глядя Ефрему, как если бы решал: посвящать или нет, и лишь затем начал издалека: — Ефремушка, помнишь госпожу?

— Как не помнить, Ваше сиятельство? Душа — человек была, — выпалил Ефрем, из желания угодить барину, а после, и вправду припомнив графиню, что даже голоса ни на кого не повышала.

— Да, прекрасная женщина была, бесценная, всё бы отдал, чтобы вернуть, — с тяжёлым выдохом произнёс граф. — Но, Ефремушка, жизнь-то не кончилась на том. Сам видишь, наследника или наследницы не имею, а годы идут… И кому я оставлю, нажитое немалым трудом, имущество, поместье? Та же дворовая челядь, что едва ли способна жить самостоятельно. Пропадут же без меня, как пить дать, пропадут. Никто ход времени не отменял…

— Что правда, то правда, Ваше сиятельство, — не понимая, к чему клонит граф, поддакнул Ефрем.

— Ты мне зубы не заговаривай. Или моей погибели дожидаешься?

Ефремушка плюхнулся на колени, как стоял: — Ваше Сиятельство и в мыслях не смею держать…

— Знаю, будет тебе. Тут, Ефремушка, вот какое дело… Приметил я фотографию одной зазнобы, будучи в гостях у одного из друзей… Засел мне в душу её образ, — растягивая слова, произнёс граф, ещё не вводя в курс дела Ефремушку, отчего тот так и продолжал стоять на коленях, не зная, что делать. Подняться на ноги, так барин ничего не сказал. Что-либо отвечать, так тоже, как бы нечего, оставалось ждать, что дальше скажет барин.

— Что молчишь-то, Ефремушка? — обратился к нему граф и пристально посмотрел на него, словно впервые видел. Он же, невысокий, да и узкокостный, стоял перед ним навытяжку. А поскольку он стоял на коленях, то и вовсе казался карликом. С некоторых пор Ефремушка взял в привычку отращивать бороду, что поначалу не совсем понравилось Их Сиятельству, но в задуманном графом предприятии, могло сыграть хорошую службу.

— Так, я, барин, слушаю, — ответил Ефремушка. — Вы же изволили думать, так стало быть, я чтобы не мешать и молчал.

— Всякий раз ведь выкрутишься, наглец ты, этакий, — и сам себе рассмеялся, — и довольно тебе стоять на коленях. Поднимись. В общем так, Ефремушка, предприятие тебе предстоит серьёзное. Как будешь выполнять, твоё дело, но сработать надо. Покуда я буду наводить справки, ты подумай над решением.

— Ваше Сиятельство, да я в любую минуту готов, лбом расшибусь.

— Ну это, конечно, излишне. Да я и не сомневаюсь в твоём усердии, Ефремушка. Но сноровка требуется немалая, да и наблюдательность тоже. Невесту желаю выкрасть, — откровенно сказал ему граф, посвящая в план. Но более, ни одного слова.

Ефремушка вслед за барином, тоже впал в задумчивость. И было от чего, это тебе не булочки у торговки базарной украсть, тем паче при скоплении толпы, галдящей на всякий лад, не хуже тех же гусей, подгоняемых хозяйкой, что могла оплеухой наказать, а в этом вопросе и каторга в Сибирь на долгие годы могла замаячить и причём реально, здесь голова требуется ясная. Или и того похуже, не дай Бог, попадёшься, смерти не миновать, а до этого будут бить, чем ни попадя, безо всякой на то жалости. И тут же припомнилось, как он однажды увидел забитого на смерть вора. На том живого места не было, смотреть и то страшно, не то чтобы оказаться на его месте.

Граф, приглядываясь в Ефремушку, прикидывал в своём уме: справится ли он один? Или двоих снарядить? Дело такое, что поневоле станешь перебирать варианты, выискивая наиболее выигрышные, чтобы уж наверняка. Но тут опять затруднение возникает: чем больше людей вовлечено в задуманное предприятие, тем меньше шансов оставить всё это в тайне: авось, кто-то из посвящённых, да проболтается. Ему-то сие ничем не угрожает, лишь лёгкая тень, может статься, коснётся немного, а предприятие, почитай, пропало. Да ещё не ровен час и Ефремушки, верного слуги лишится, это уж как пить дать.

Никакой адвокат и никакие деньги не помогут отвести беду от Ефремушки, да и станет ли он за него кланяться, это ещё под вопросом и, вообще, лучше избегать этих излишних препятствий. И эта закавыка заставляла ломать голову над решением, как лучше всего поступать.

Дело же обстояло в следующем. Как-то, будучи в гостях у барона, назовём для краткости N., Апраксин увидел лаковую миниатюру — портрет девушки, и так она запала в его сердце, оставив неизгладимый след, что он решил непременно выведать с кого он списан. Издалека подступив, исподволь и незаметно, Апраксин речь подвёл к миниатюре. Барон, не подозревающий об истинных намерениях поведал краткую историю, что была известна ему. О девушке, что позировала художнику, он ничего не знал и в этом его помощь была бесполезна. Но, он проговорился, что баронессе, возможно, что-то известно. Более об этом они не заговаривали.

С бароном не заговаривали, но оставалась баронесса. И вот её-то и решил расспросить при случае Александр. Как ему удалось выяснить, баронесса не прочь флиртовать с состоятельными господами. Апраксин большой поклонник искусства, знаток театральных премьер, своими манерами способен увлечь даже самую серьёзную матрону, в жизни не помышлявшей о флирте, не говоря уже об адюльтере, оказался перед выбором. Его манера с одинаковой лёгкостью рассуждать о вещах будь то серьёзных или ничего не стоящих, причём приводя достоверные и убедительные сведения, никого не оставляла равнодушным, оказывавшихся поблизости. Необходимость выведать тайну не оставила ни одного шанса, чтобы избежать флирта.

К его вящему удовольствию, дама не считала флирт чем-то достойным осуждения и легко увлеклась благородным господином. Выходы в свет, где блистал её спутник остроумием и начитанностью, свободно переходивший с русского на французский, с него на испанский возносили Александра в фантазиях дамы едва ли не на небеса.

Она готова была боготворить его, не ведая истинных намерений графа. Испытывал ли Александр по отношению к ней какие-то чувства, трудно что-либо сказать. Заинтересованность несомненно присутствовала, в противном случае он едва ли стал бы удостаивать её своим вниманием в течение продолжительного времени, даже после того, как стал обладателем портрета.

Ему с лихвой хватило нескольких встреч с дамой, чтобы в подробностях выведать, как личность девушки, так и отдельные подробности создания картины, с которой и есть копия, увиденная Апраксиным. Но о том, где находится сама картина, она ничего определённого не могла сказать по той простой причине, что не была посвящена в эти детали, но и того, что он сумел узнать, было достаточно.

Его не картина интересует, что также могла представлять интерес в иной ситуации, но в данной — была дама, позировавшая для портрета. Дело оставалось за малым: заполучить миниатюру, вот здесь и появлялось главное препятствие, баронесса ни под каким предлогом не соглашалась расставаться с ней. Она приводила мыслимые и немыслимые доводы, но только оставить её у себя. Да только помимо баронессы ещё есть барон, должник Апраксина.

Миниатюру с изображением зазнобы, он под каким-либо предлогом вполне выпросит, иначе и быть не может, барон-то по старой памяти ещё должен ему остался. Не войди в положение барона в то время, тот вполне оказался бы где-нибудь в Сибири. Только лишь покровительство Апраксина, имеющего некоторое влияние в канцелярии, позволило остаться в столице и ничего не лишиться. Если не удалось провернуть дельце с баронессой, остаётся супруг. Возвращать долг граф не спешил, ждал более удачного случая, который нынче, как раз и наступил.