Аз воздам

Артём Соломонов (2024)

До весны 1922-го года Маррания была мирной и процветающей империей, но после вторжения киммерийцев, что считали себя высшей расой, всё изменилось. Маррания утратила былое величие, варвары киммерийцы оккупировали все марранские земли, а коренных жителей изгнали на полуостров Гарден, где в каждом регионе были установлены гетто. Однако есть и те, кто не сдался и вошёл в состав тайной организации «Белый пятилистник», которая стала символом Сопротивления.

2

На следующий день Карл-Отто Геральд проснулся от лая собаки. Он потянулся за серебряным портсигаром, лежавшем на полу, и, открыв его, взял одну сигарету, а затем закурил, выпустив кольцеобразное облако из дыма.

— Ты уже проснулся, мой дорогой? — произнесла светловолосая женщина в белом пеньюаре. Геральд вздрогнул — он уже и забыл о её существовании.

— Да, — недовольно рявкнул он. — Свари кофе!

— Мог бы и как-нибудь повежливее!

Так и не дождавшись кофе, Геральд оделся и направился в штаб. Зайдя в свой кабинет, он сразу же плюхнулся в просторное кожаное кресло и прикрыл глаза. На стене сияло чёрное и зигзагообразное знамя так называемой Киммерийской империи. А справа от знамени висел портрет славного, но плешивого вождя Вольфа Митлера, над которым была надпись: «Один народ, одна империя, один вождь».

Потом включил радиоприёмник, по которому неизменно передавали его пламенную, но несколько сбивчивую речь:

«Народ Великой Киммерии!

В течение долгого времени мы страдали от серьёзный проблемы… проблемы созданной Генсальским трактатом… Простите, диктатом, которая усугублялась, пока не стала невыносимой для нас. Гарден был и есть киммерийский полуостров. Юго-восточные земли были и есть киммерийские. И то, и другое по их… по их… по их культурному развитию принадлежит исключительно киммерийскому народу. Гарден был отнят у нас, юго-восточные земли были захвачены марранскими свиньями. Как и на других киммерийских территориях на востоке, со всем киммерийским населением, проживающим там, обращались как с какими-то… дикарями! Более чем миллион киммерийцев были отрезаны от их исторической родины.

Как всегда, я пытался мирным путём добиться пересмотра, я бы даже сказал, изменения этого унизительного поражения… То есть положения! Это — ложь, когда весь мир говорит, что мы норовим добиться перемен силой. По своей собственной инициативе я много раз предлагал пересмотреть эти невыносимые условия. Все эти предложения, как вы знаете, были отклонены — предложения об ограничении вооружений и, если необходимо, разоружении, предложения об ограничении военного производства, предложения о запрещении некоторых видов современного вооружения… Вы знаете о предложениях, которые я делал для восстановления киммерийского суверенитета над киммерийскими территориями. Вы знаете о моих бесконечных попытках, которые я предпринимал для мирного урегулирования вопросов с Эвстрией, потом с Субетской областью, Богамией. Все они оказались напрасны».

Затем Геральд выключил радио, придвинул к себе телефон и набрал номер дежурного.

— Зайди ко мне.

Через некоторое время к нему постучались.

— Да-да, проходи!

— Рядовой Кляйн по вашему приказанию прибыл!

— Ну что, узнал что-нибудь?

— Герр капитан, мне неприятно об этом говорить… но герр лейтенант…

— Ну, что дальше? Не тяни!

— Герр лейтенант наносит визиты одной женщине… А точнее, марранской женщине!

— Не может быть!

— Это правда, герр капитан.

— Что ж, в любом случае мне нужно в этом убедиться, — озадаченно проговорил Геральд, сложив руки в замок. — Ты свободен, Бруно! Спасибо за службу!

— Слава вождю! Слава Киммерии! — вытянув перед собой правую руку, прокричал Кляйн.

Спустя час к Геральду снова постучали.

— Герр лейтенант по вашему приказанию прибыл!

— Проходи, садись, герр лейтенант, — холодно проговорил капитан. — Почему тебя не было на вчерашнем празднике? И да, где твоя шинель?

— Мне нездоровилось. Шинель, должно быть, забыл дома.

— Что? Поинтереснее ничего не мог придумать?

Геральд поднялся с кресла, невозмутимо закурил сигарету и подошёл к окну.

— Мне всё известно.

— Что именно?

— Ты спутался с марранской сукой! — перешёл на крик Геральд. Он подошёл в упор к лейтенанту и затушил об его руку сигарету. Йохан скривил губы. — И шинель сейчас у неё! В общем, тебя казнят по моему приказу, а твою шлюху отправят вместе с остальными на полуостров Гарден.

— Предатель! — с негодованием крикнул Йохан, плюнув Геральду в лицо.

— Предатель, говоришь? — ухмыльнулся капитан, вытирая лицо платком. — Это ещё с какой стороны поглядеть. Осквернил киммерийскую кровь, честь офицера и после этого ещё смеешь меня обвинять в предательстве? Это ты предал нашу страну и вождя!

— Какая же ты всё-таки сволочь.

Геральд снова потянулся к телефону и начал набирать номер.

— Быстро ко мне! — рявкнул он в трубку.

В кабинет вошли два охранника.

— Герр Блексмит и герр Шульц по вашему приказанию прибыли!

— Заберите его с глаз моих… И бросьте в самый вонючий карцер, где полно крыс!

— Будет сделано, герр капитан! Слава вождю! Слава Киммерии!

* * *

Тем временем Лея заворожённо смотрела на танец огня, подставив ему свои бледные ладони. До войны она любила сидеть у тёплого камина, у которого нередко мерещились разные образы причудливой формы.

Она сидела всё в той же серой шинели Йохана, которая была ей велика, и ждала с ним встречи. Хотелось молиться, да получалось, что и некому. Всех убили. У кого просить помощи?

В какой-то момент девушка стала прислушиваться к каждому звуку, а затем встала и подошла к окну. По надтреснутому и блеклому стеклу бежали капли дождя, но офицера по-прежнему не было видно.

Почему он так долго? Задержали на службе? Должен вернуться.

А потом в кармане Лея нащупала какую-то записку. Девушка развернула её и поняла, что это письмо… письмо от Йохана:

«Милая чужестранка, если ты читаешь это письмо, то, скорее всего, меня схватили и приговорили к смерти. Не жалей, любовь моя, что сегодня ты изнываешь от нестерпимой боли. Да, когда ты смотришь на небо, на глаза твои наворачиваются слёзы. Ты увидишь, любовь моя, ты непременно увидишь: там, где ныне царит скорбь и уныние, там, где правит бал тиран, потерявший рассудок, там, где люди в ветхих одеждах жмутся сильнее друг к другу, где повсюду разлагаются тела стариков, заваленные газетами или страницами из книг, где дети, содрогаясь, шепчут: «Мы умираем от голода» — и роются в отбросах, точно крысы, где убитые горем женщины воздевают руки, тонкие, словно ветви ивы, в последних бесплодных молитвах, где холода и болезни навеки закрывают глаза несчастным, — там, моя любовь, там ещё настанут те великие, те самые благодатные дни, о которых мы с тобой так мечтали!».

* * *

Йохан сидел на холодном грязном полу, поджав под себя колени. В карцере было чрезвычaйно сыро и темно, лишь едва заметный луч проникал сквозь окно, загороженное металлической решёткой, да красные зрачки крыс, светящиеся с завидным постоянством.

Мужчина совершенно не думал о своей участи. Его беспокоила судьба Леи. Как она там? И прочла ли его письмо?

— На выход! — вдруг крикнул охранник, звеня ключами.

Мрачную камеру осветил непривычный свет, от которого даже засуетились красноглазые крысы.

Офицер сидел в углу с опущенной головой, рядом с решётчатым окном, в которое он время от времени поглядывал, когда поднимал голову. Затем Йохан молча встал, выпрямился во весь рост и, глянув на знакомого охранника, потупил взгляд и направился к выходу.

Конец ознакомительного фрагмента.