А любить никто не хотел

Артём Леонович Чепкасов, 2022

Книга – сплошной конфликт. Конфликт, связавший воедино Душанбе и Москву, Новосибирск и Кемерово. Месть, притянувшая друг к другу Центральную Россию и Сибирь, Ингушетию и Чечню. Таджикистан. Зло, сцепившее абсолютно разных людей, но все они делают одно и тоже. Ненавидят. И всё только потому, что зло способно породить лишь себя же. Однако, помня об этом, ни один человек, гонимый жаждой мести, не желает остановиться первым и с наслаждением нарушает величайшую мудрость своего бога, имя которого неважно. У всех по-разному. А важно только то, чему он учил своих детей, так и не внявших его слову. Не убий! Но обратной дороги из-за черты между мечтой об обычном мщении и безжалостным убийством, увы, уже никогда не будет. История о том, как никто не хотел прощать. Но лишь единицы способных искренне простить могут и любить по-настоящему. Остальные же любить никогда не хотели: Антон, Коля и Вадим; братья Муса и Салих; Омар и Шамиль; родители Женьки. Словом – никто. Содержит нецензурную брань.

Глава первая. Сверчок

Дверь бесшумно приоткрылась и в небольшой кабинет, будто опасаясь словить меж глаз увесистый предмет, осторожно заглянуло квадратное лицо Александра Павловича Ларионова. Убедившись в отсутствии угрозы, руководитель областного уголовного розыска, отворил дверь настежь, но заходить не стал.

— Не знаю, чего ты натворил, но он зовёт, — тяжко вздохнул Александр Павлович. — Пойдём.

— А с чего ты взял, будто я что-то натворил? — буднично поинтересовался Ковалёв.

— Так вызывал таким тоном, что идти к нему желания нет. Догоняй, — Александр Павлович первым направился к шефу, как весь личный состав, со священным трепетом в голосе и характерным шёпотом, называл начальника службы криминальной милиции.

Он же — первый заместитель «Самого». Целый генерал. По сути человек неплохой, далеко не самодур. Грамотный и можно сказать, мудрый начальник. Однако и в эту светлую голову порой тоже что-то залетало, ни с того, ни с сего, и давил тогда начкрим личный состав так, что хотелось немедленно подать рапорт об увольнении, несмотря на недостающие два — три года к необходимой для пенсии выслуге лет.

«Самым» звали непосредственно начальника всего главка. Тоже генерала, но с двумя огромными звёздами на погонах. Прозвище к нему прилипло после первого же проведённого им длинного, никому ненужного совещания, где прогремело:

— Я тут самый главный и что правильно, а что нет, тоже решаю только я. А ваше дело, исполнять мои приказы точно и в срок.

«Да, ладно, обойдётся. Который раз уже и ничего», — успокаивая себя, Ковалёв встал из-за стола, с нагромождённой на нём кипой нескончаемых бумаг: доклады всем и вся; протоколы заслушиваний по оперативным делам, поступившим на проверку из райотделов; справки подчинённых о проделанной ими работе; жалобы граждан; свежие материалы, которые необходимо срочно расписать исполнителям, иначе процессуальные сроки прокиснут и будет служебная проверка с наказанием.

Ну, и, конечно же, бесконечные таблицы со сведениями о статотчётности. Куда без них? Пропади они пропадом.

По сравнению с аналогичным периодом прошлого года, по сравнению с минувшим кварталом, по сравнению с прошедшей декадой и со вчерашним днём. И даже с результатами работы соседей. Да, великое множество ещё по сравнению с чем. Палочная система, которую не изжить, хоть как бейся с этим недугом, ибо по-другому оценивать труд, и не только в милиции, никто не умеет, да и пробовать не желает. На худой конец, просто не ведают, как можно ещё.

«Обычно генерал приглашает к себе через секретаря, что называется просто, в рабочем порядке, а потому и переживаний не вызывает», — размышлял майор милиции Ковалёв, скоренько шагая по длинному широкому коридору вдоль стены, дабы не наступить ненароком на богатую ковровую дорожку, по коей дозволялось ходить исключительно генералам и иногда начальникам управлений. Остальным строжайшее табу, раз уж не в состоянии вымыть свою обувь. А ведь представители главка, — лицо, так сказать, всемогущей организации сраны в отдельно взятом регионе. Не абы кто.

Лично «Самый» и сетовал на то. Идиот. Откуда-то из нежной Центральной России, где очень долго был зам по тылу, отправили в сердитую, неприветливую Сибирь. На повышение. Наворовал себе, чтоб хватило, купить должность с широкими лампасами на форменных брюках. И хорошо, хоть его заместитель — человек адекватный. Из местных. Водителем в одном из районных угро начинал. Заступится, коли чего. Да, вот незадача — теперь-то именно он разоряется, а не самый главный.

«Лично вызвал, а, значит, рассержен и крайне. Когда сам зовёт, по прямому, добра не жди. В самом деле, что же я такого наделал, раз мне сейчас всё нутро наизнанку вывернут?», — продолжал Ковалёв мучительные раздумья и оттого здоровался не с каждым встречным, попросту не обращая на коллег внимания.

— Ну, где ты там застрял, Коля? Чего плетёшься так долго? — в нетерпении спросил Александр Павлович.

— Не кричи? Не застрял я ничего, за тобой нога в ногу и шёл, — возмутился Ковалёв, но Ларионов его не слушал и переживал о другом.

— Ты вспоминай, Коля, вспоминай. Из-за чего он на тебя разозлиться может? У тебя уже отговорка должна быть на любое его обвинение, а ты даже не знаешь, что он тебе предъявит сейчас. Ну?

— Да, не помню я, — обречённо развёл руками Ковалёв. — Нормально всё было. Заказух давненько нет, буржуи нынче предпочитают конкурентов сажать, а не мочить. А остальная бытовуха почти вся раскрыта. А что нет, так не сегодня, завтра размотаем. Под контролем всё, Сан Палыч.

— Ну, знаешь… Если уж ты сам не в курсе, то и я не знаю, что у тебя в отделе происходит. Пошли. — вздохнул начальник розыска и, затаив дыхание, как перед входом в жаркую баню, резко открыл дверь приёмной первого заместителя начальника главка, генерал-майора милиции Гаврилова Сергея Алексеевича.

Секретарь, женщина средних лет в добром теле, молча, кивнула, в знак приветствия и даже под толстыми линзами изящных очков в больших её красивых глазах угадывалась жалость к визитёрам. Однако и она не могла ничего сказать на немой вопрос вошедших.

— Слушай, Сан Палыч, — быстро-быстро зашептал Ковалёв на ухо начальнику. — А если из-за Мироненко?

Уже коснувшись ручки генеральской двери, начальник всех милицейских оперов в области, не считая экономическую безопасность, непонимающе взглянул на подчинённого.

— Его не арестовали, — объяснил Ковалёв. — Он малолетке лицо исполосовал, шрам на всю жизнь у девчонки останется, а следачка упёрлась, не захотела заморачиваться и выпнула козла этого на подписку…

— А мы здесь каким боком? — в прищуренных глазах Александра Павловича недвусмысленно читалось, Ковалёва он только что дураком обозвал. — Мы следственному комитету не указ, это они нам могут кровь сворачивать своими поручениями. Они и решения принимают, и отвечают за них тоже они. А мы люди маленькие, исполнители…

— Ну, мало ли? — пожал плечами Ковалёв. — Скажет, вы уголовный розыск и должны были продавить взятие под стражу, настоять, убедить, на худой конец мне позвонить, уж я бы им там всем… Ну, тебе не меньше моего известно, как он умеет воспитывать нас задним числом…

Ларионов не ответил и, смачно выдохнув, будто перекрестился, открыл тяжёлую дверь:

— Разрешите, товарищ генерал? Подполковник милиции Ларионов и майор милиции Ковалёв по вашему приказанию прибыли.

— Ох, ты, как ты выдаёшь, Александр Павлович, а. Надо же, всё по правилам, по уставу, хоть и сыщик, а не строевой. Что, страшно, да? — ухмыльнулся Гаврилов и слова его можно было счесть за шутку, если бы круглое лицо не пылало в ярости.

Нет, генерал вовсе не шутил. Ненавистным взглядом он насквозь протыкал начальника отдела по раскрытию тяжких и особо тяжких преступлений против личности, называемого в простоментовии «тяжами», а по киношному «убойкой», и оттого Ковалёв чувствовал себя ещё паршивее, чем минуту назад да изнывал от желания, первым спросить у шефа, чего тот взвился? Чем его большезвёздной душеньке на этот раз не угодили.

— А знаешь, почему тебе страшно, Александр Павлович? — генерал встал из-за стола, степенно подошёл к Ларионову, небрежно пожал ему руку, но Николая теперь даже не удостоил взглядом. — А потому, что тебя предупреждали, Ковалёв твой ненаглядный, абсолютно неуправляем, но ты всё одно пропихнул его в начальники. Ему с его несносным характером в операх сидеть безвылазно, там его пламенная честность в самый раз, а руководитель в первую очередь политик, он лавировать должен уметь, и тем чтоб хорошо было, и этим. У тебя же одним из самых важных подразделений всего угро танк командует, а не…

Смачно выматерившись, начкрим вернулся на место и тяжело сев на шикарный стул с высокой спинкой, вновь посмотрел на Ковалёва.

— Ну, расскажи мне, Николай Аркадьевич, тебе кто дал право оскорблять человека? И не просто молодую, красивую девчонку, а целого следователя, да ещё при исполнении! Ты хочешь, чтобы комитет нам из всех потерях, из всех неопознанных трупов сто пятые возбудил?! Раскрывать кто будет?! Ты? У тебя дел больше нет, как заниматься убийствами, которых не было?!

Гаврилов перевёл дух и продолжил с новой силой:

— Я тут с утра до ночи бьюсь с руководителем комитета, договариваюсь, решаю, чтобы их контора нам лишнее уголовное дело не подсунула, чтоб цифры не портить, а ты раз и одним махом всё перечеркнул. Мне Кирилл Васильевич звонит утром, спрашивает обиженно, что это у меня за борзота завелась! Я ему что должен отвечать?! Чего молчишь, майор?! Ты почему постоянно на пролом прёшь, не видя ничего вокруг?! Может, кого задел ненароком, жизнь кому испортил. Но тебе по боку, ты своё дальше катишь! Ты, когда научишься договариваться с людьми?! Ты сколько служишь в уголовном розыске, чтобы очевидного не понимать?!

— Служу четырнадцать лет, товарищ генерал, и я, в самом деле, не понимаю, за что вы на меня кричите, — ответил Николай сквозь зубы, стараясь держать себя в руках.

Больше всего на свете Ковалёв не любил, когда на него орут, при этом кричали на него с завидной постоянностью. Такова служба милицейская — нетерпимости здесь за край. А всё они, цифры. На одну строчку вниз упал, кричат. Поднялся, опять кричат — мол, сейчас дал хорошую цифру, а в следующий отчётный период что будешь давать? Удержишь ли планку, тобою же и задранную? И так изо дня в день, из недели в неделю. Из года в год.

Но если с большинством начальников средней руки да с прокурорскими надзирателями Ковалёв ещё как-то справлялся, то генерал не следачка та безмозглая и ему ответным криком рот не заткнёшь. И руководитель тяжей уже прекрасно понимал, в чём дело, однако из-за природной своей упрямости, желал услышать от шефа суть обвинений.

— Он не понимает! — ещё громче возмутился генерал, глядя на Ларионова. — Слышишь, Александр Павлович, он не понимает! И это начальник, между прочим, ведущего подразделения всей нашей службы! А что тогда с подчинённых взять?!

— Простите, товарищ генерал-майор, но и я не понимаю, — набрался начальник розыска смелости, заступиться за Ковалёва, что водилось за ним редко.

В коллективе он слыл очкуном, не способным возразить большим боссам, даже если прав на все триста.

Гаврилов смешно моргнул, внимательно посмотрел на начальника розыска, после чего, истратив последний запал праведного гнева, пояснил:

— А чего тут понимать, товарищи офицеры? Нечего тут понимать. Со школы все учёные, каждый сверчок знай свой шесток. А твои сверчки, Александр Павлович, не знают и знать не хотят. И это оттого, подполковник, что ты не руководишь вверенным тебе подразделением, как должно. Не нагибаешь подчинённых железной хваткой так, чтоб и пискнуть боялись. Развёл либерализм. Председатель колхоза ты, а не начальник угро. Чем ты там, вообще, занимаешься, а?

— Показатели в норме, товарищ генерал, не хуже прежних. Отдел майора Ковалёва только за отчётный период раскрыл восемь убийств и столько же тяжкого вреда здоровью, плюс педофила выявили, упаковали надёжно…

— Хватит, хватит мне тут, Александр Павлович, — Гаврилов не желал слушать Ларионова. — Знаю я, как и что твой Ковалёв раскрывает. Знаю. То, что по вершкам. Вот труп, вот убийца с ножом в руке, на фоне совместного распития, бутылку не поделили. А дела прошлых лет? Сколько глухих мокрух из девяностых подняли за последнее время? Ни одного. Вот вас бы туда, в девяностые, когда бандиты друг друга средь бела дня крошили, никого не стесняясь, когда киллеры пачками по чердакам бегали, отстрелы неугодных устраивали. Не было вас там, не прочувствовали и вот результат. В конец распустились, что хотите, то и…

— А я тогда службу и начинал, товарищ генерал. Помощником участкового в девяносто втором, потом, через год, уже самостоятельным участковым стал, а ещё через три в уголовный розыск Ленинского района перевёлся — неожиданно перебил Ковалёв. — И Александр Павлович там же начинал, опером, всего месяцем раньше меня. Потом школа милиции очно…

— Вот там, смотрю, вы и спелись, два дружка-товарища, — недобро усмехнулся Гаврилов, не желая дальше слушать несносного подчинённого

В огромном генеральском кабинете повисла непонятная тишина. Вовсе не тревожная. Но и облегчения тоже не ощущалось.

— Ладно, раз так, — устало согласился Гаврилов, словно впервые услышал об истинном сроке службы Ковалёва, хотя знакомы они были не меньше, чем тот носил милицейские погоны. — Но ты вот объясни мне, Николай Аркадьевич, тебе кто позволил, указывать следователю следственного комитета, какую меру пресечения избирать подозреваемому в совершении преступления, да ещё в подобном тоне?

— Никакого подобного тона не было, товарищ генерал. Накрутила девочка лишнего, насочиняла. И лучше бы она такую фантазию проявила при обосновании ареста Мироненко.

— Аа, то есть, ты, всё-таки, понимаешь, о чём речь? Так какого же чёрта ты мне здесь?!

Генерал вновь взбеленился и пришлось ещё минут пять слушать его рёв, перемежаемый матюгами.

— Товарищ генерал, а как бы вы себя повели на моём месте? — улучив момент, пока шеф набирал новую порцию воздуха, Ковалёв сумел-таки вставить несколько слов в непрекращающуюся тираду.

Не обращая внимания на жест предостережения Ларионова, он заговорил быстро-быстро, дабы не успели перебить ни всю его решимость, ни мысль, чётко уже сформированную и оттого саднящую в голове:

— Сволочь, только вчера освободился из зоны, где мотал двадцатку за двойное убийство, сопряжённое с изнасилованием несовершеннолетней, едет транзитом через наш город, к тому же непонятно куда. Дом его теперь далеко за границей, да и дома-то нет, и родных нет. В итоге выходит из поезда именно у нас и в ста метрах от вокзала, во дворе жилого дома, хватает девчонку-школьницу, предлагает ей заняться сексом, а потом, в ответ на отказ, режет её бритвой. И он убил бы ребёнка, да случай спас, потому просто изуродовал. И самое интересное, его пэпээсники тут же, на месте, поймали. Редкость по нашим временам. Мы же всё больше бумажками заняты, отчёты строчим, планы выполняем. А тут бах, и сразу. И потерпевшая опознаёт, и жулик в раскладе, явку пишет, и орудие преступление изъято, и подногтевое содержимое у него, и смывы крови той девочки с рук. Удача, везение, и на тебе, подписка о невыезде. Следователь обязана была взять его под стражу, исходя из имеющихся обстоятельств. Ранее судим за особо тяжкое, места жительства не имеет, а значит может скрыться. Но она этого не сделала, потому что лень заморачиваться с процедурой ареста. Зато на меня обиделась. Якутка безмозглая, с отмороженными там, в своём Якутске, мозгами. И кто их только на юрфаки принимает? Как там, товарищ генерал, вы сказали? Каждый сверчок свой шесток. Вот пусть бы и пасла своих оленей, а в правоохране ей делать нечего. Тупая, как пробка и пусть лучше скажет, где теперь искать этого гада…

— Прекратить! — Гаврилов стукнул кулаком по столу с такой силой, что не приходилось сомневаться, ещё удар и потолок обвалится на головы присутствующим. — Мироненко этот, насколько мне известно, адрес свой оставил.

— Нет никакого адреса, — упрямо, стараясь не показывать злости, заявил Ковалёв. — Я туда сразу опера дежурного по тому району отправил. Бараки там снесённые и на их месте новый торговый центр строят.

— Откуда же он тогда знал, когда называл? — поинтересовался Ларионов, но лишь для смягчения чрезмерно уж накалённой обстановки, однако Ковалёву было плевать.

— Этот адрес, Александр Павлович, вся страна знает. Улица Ленина, дом один, квартира два. В любом городе и селе есть такой адрес, — вздохнул Николай. — Я утром по базе глянул, Мироненко приобрёл билет до Перми. Где его теперь искать, раз у него ни флага, ни Родины?

— Не переживай, майор, — уверенно пробасил генерал. — У нас не только ты один такой весь из себя работяга. У нас ещё целый отдел розыска есть. Вот они и найдут, если потребуется.

— Кого они найдут?! — не сдержался Ковалёв. — Когда они кого искали?! Самое никчёмное подразделение в системе уголовного розыска! Находят только то, что и не терялось. Жулики дома сидят, повестку тупо не получили, вот таких розыскники в сводку и дают, что нашли их героически…

— Молчать! — взревел Гаврилов, опять сов сей силы ударив по столу. — Пошёл вон!

Ковалёв на секунду опешил, беспомощно взглянул на Ларионова, но тот словно окаменел и неотступно смотрел в одну точку — на стене за спиной начкрима висел знакомый всем портрет киношных Жеглова и Шарапова: «Вор должен сидеть в тюрьме».

«Так то вор, а не убийца и насильник», — грустно, чувствуя, что схватку с генералом проиграл, ухмыльнулся Ковалёв: «С ворами как-то попроще, их наше. Милицейское следствие арестовывает без проблем».

Продолжать спор с Гавриловым было бессмысленным, и начальник тяжей тихо покинул кабинет, услышав напоследок.

— Доигрался Александр Павлович?! А тебя предупреждали!

С улицы, через открытое окно в приёмной генерала, просторной не менее, чем и сам его кабинет, донёсся истошный крик милицейской сирены, заглушивший остальной шум. И нестерпимый вой этот стал своеобразным символом того, что всё плохо. И будет ещё хуже. Обязательно будет. А, впрочем, ничего не изменилось. Действительно, каждый сверчок, знай свой шесток.

Ларионов вышел от шефа, спустя минуту, показавшихся часом. Бледнее мела и, пряча от подчинённого растерянный взгляд, он виновато пробубнил:

— Притомский ровд, опером простым. Заметь, даже не старшим.

— Благодарю, что не младшим, — съязвил Ковалёв, а к без вины обиженному нутру невидимые кошки уже блаженно потянули острые коготки.

Новая добыча. Ай, спасибо генералу. Ай, молодец начкрим Гаврилов. Уел. Целого майора милиции, обычного начальника отдела уел. Вот бы также с руководителем следственного комитета. Но нет, там договариваться надо. Считаться.

— Ну, кто, скажи мне, Коля, кто тебя просил выступать перед ним? — сокрушался Ларионов, не обращая внимания на секретаря, прятавшей взгляд за монитором компьютера, но ушки её, как и положено, были на макушке. — Ты в кино что ли про честных и бесстрашных ментов? Тоже мне комиссар Каттани выискался. Ну, поорал бы шеф и успокоился бы, делов-то. Первый раз что ли? Ему же тоже надо соответствующим образом себя перед нами держать, хотя бы вид делать, что реагирует на наши безобразия…

— Какие к чёрту безобразия? Что я не так делал, Сань? Объясни хоть ты мне.

— Да, помолчи. Шеф наш, он горячий, не без этого, — бормотал Ларионов, увлекая Ковалёва за собой прочь из приёмной. — Но отходчивый. И по итогу, сам знаешь, всегда на нашей стороне, и перед самым заступается за нас, и перед прокурорскими, и, вообще… А, ты взял и устроил ни с того ни с сего. Что нашло на тебя?

Ковалёв не ответил и, шагая по длинному коридору, Ларионов продолжал тихо стонать:

— Эх, Коля, Коля. Он же сам розыскником был, Гаврилов наш. Тебе ли не знать. И жена у него вторая, якутка, и неплохой судья, между прочим, в арбитражном. Правда, они не расписаны. А следователь та, которую ты вчера отчихвостил, падчерица ему, и в Якутске сроду не была. Он её с восьми лет воспитывает, как свою. Ты, правда, не знал, что ли, на кого рот разеваешь?

— Мне информация, с кем моё начальство спит, без надобности. Слышал, что разведён и всё, остальное меня не касается…

— Ну, как видишь, касается, — вздохнул Александр Павлович. — Сдавай дела заму своему и завтра же приступай к обязанностям на новом месте службы.

— О, как, уже завтра, — усмехнулся Ковалёв. — Ох и скор же генерал наш на расправу, когда его личное задели. Вот бы и с поощрениями так же, а. Хотя, ладно, какие уж тут поощрения? Не наказали, считай, наградили. Не профессионально, ой, как не профессионально. Я, Сань, о Гаврилове лучшего мнения был…

— Ему плевать, что ты лично, что, вообще, все мы о нём думаем, потому он и генерал. Делает своё и для себя, несмотря ни на что, а то так и болтался бы в майорах или капитанах. Как ты вот. Кстати, скажи спасибо, что он хоть в звании тебя не понизил.

— Спасибо, — съязвил Ковалёв и обогнал начальника, у кабинета которого остановились.

Ларионов неуверенно протянул руку.

— Ладно, время покажет. Поутихнет немного и я тебя обратно попробую перетянуть, только ты хоть теперь-то будь потише, не лезь на рожон. Как друга прошу. У тебя, Коля, теперь, заметь, вообще, ни перед кем никакой власти нет, ты снова в самом низу…

— Так ты что же, друг, даже и не пригласишь к себе теперь, как раньше? А как же за моё новое назначение выпить со мной?

— Прекрати ёрничать, — начальственным тоном, не терпящим и малейшего пререкания, потребовал Ларионов, но Ковалёв не желал слушать:

— Ааа, всё, отвернулся от упавшего товарища? Не друзья больше?

Николай говорил серьёзно, а в глазах бушевал озорной огонёк.

— Да, ладно, Сань, не напрягайся ты так, шучу я. Конечно же мы друзья, и я обещаю, быть паинькой, что бы ты поскорее забрал меня обратно из районной дыры в это чудное местечко…

— Тьфу, дурак, — выругался Ларионов. — Как закончишь с делами, позвони. Зайду подосвиданькаться. Да, и так будем видеться, ты же не в другой город убываешь, здесь остаёшься…

— Ну, да, ну, да, — согласился Николай и неспешно пошёл в свой кабинет, этажом ниже.

Передавать особо заместителю было нечего, тот полностью владел информацией по отделу, тоже не первогодок в тяжах, а потому Ковалёв сразу же поднял телефонную трубку

— Зайди прямо сейчас.

Но прежде чем в его кабинете появился заместитель, зазвонил стационарный телефон.

— Ковалёв. Слушаю.

— Поздравляю, Николай Аркадьевич, — донёсся из трубки знакомый голос начальника отдела кадров. — Тебе подпола присвоили. Только что от самого приказ принесли. Так что ты давай, чтоб не последняя. Слышь, Коль? Звездочку тебе накинули ещё одну. Эй, чего молчишь, товарищ подполковник? Коль, ты чего, оглох там от счастья? Или зазнался вконец?

Ковалёв, молча, вернул телефонную трубку на место и, встав из-за стола, обескураженно произнёс:

— Спасибо.

Подойдя к шкафу, он открыл стеклянные створки, осторожно подвинул на полке толстенные уголовный кодекс с комментариями да уголовно-процессуальный без, и вынул из-за них, из давно им самим забытой темноты бутылку армянского коньяку, подаренную год назад командировочными коллегами из Еревана.

Отвинтив, глотнул прямо из горлышка:

— Ну-с, Николай Аркадич, с повышенным понижением или нет, с пониженным повышением, и действительно, чтобы не последняя, хотя куда уж дальше-то…

— О, а чего это мы с утреца прямо и побухиваем? — шутливым тоном поинтересовался тихо появившийся в кабинете заместитель. — Сегодня, вроде не пятое октября и даже не десятое ноября…

— Повышение твоё отмечаю, Вить, — Николай, сделав ещё глоток, завинтил крышку. — И ты уж не обессудь, что без тебя, тебе-то теперь никак, а то как со мной обойдутся.

— Не понял, — Виктор принял серьёзное выражение лица. — Ты перепутал, наверное, и хотел сказать, своё повышение отмечаешь. Мне уже девочки с кадров позвонили, сказали, что тебе подпола присвоили. Когда простава?

— Странно, что девочки позвонили тебе, а не мне, хотя ладно, — усмехнулся Николай, пряча коньяк обратно. — А больше они тебе ничего не сказали?

— Нет.

— Значит, скажут ещё, а пока давай, принимай дела, и проставитесь без меня. Коньяк вон вам оставляю на долгую добрую память о себе. Где стоит, видел…

— Да, погоди ты, я не понял ничего.

— Я, Вить, тоже пока не понял, но, глядишь, потом поймём, когда подрастём. Давай, иди ближе, рассказывать буду, что у меня тут к чему.

Виктор послушно сел к столу, но объяснять ему долго и в самом деле не пришлось.

— Основное внимание, Вить, Мироненко этому, которого генеральская дочка вчера на волю выпустила. Чую натворит он ещё бед.

— А чего она его отпустила? — безразлично спросил заместитель.

— У неё спросишь, когда она в розыск его объявит. А, вообще, Вить, поговорка такая есть, на детях талантов природа отдыхает…

— Не понял, — перебил Виктор.

— Вырастешь, поймёшь, — усмехнулся Ковалёв. — Гаврилов наш не дурак, сыщиком добрым был, легендарным, но вот потому на дитё своё внимания не обращал, не учил. Итог — дочь его в следственной работе, да, и вообще, во всём нашем деле ни бум — бум. Я с ней пообщался вдовль за то время, пока она следачит сразу после студенческой скамьи в областном управлении, без работы на земле. На папином имени и в универе выехала, и сейчас едет. Но он ей, конечно же, потакает, навёрстывает упущенное.

— Н-да, — кивнул Виктор. — Говорят же, нельзя детям ментов быть ментами, детям врачей врачами. Хотя. У меня у самого отец в милиции служил…

— Ну, вот и не повторяй ошибок ни моих, ни Гаврилова, ни Ларионова. Ничьих. Самим собой будь. И всё, хорош ни о чём трепаться, давай к Мироненко вернёмся.

— Давай, — безразлично согласился заместитель.

— Первым делом, срочную ориентировку — задание в Пермь. Пусть, где хотят его там найдут и смотрят за ним. Куда он дальше рванёт, что делать будет. Я глаза его видел, Вить. Страшные они у него. Ничего человеческого там, такой чиркнет по горлу и плевать ему, что убил, что опять сидеть будет. Где-то он сейчас есть, знать бы только где…

— Так в поезде же в Пермь едет, — напомнил Виктор.

— Утром сегодня вышел. В смысле, я звонил на железную дорогу. Поезд скорый, от нас до Перми меньше двух суток. Так что Мироненко в Пермь уже приехал. Не затягивай. Вить, а том потом всю жизнь не отмоешься.

— Ладно, с этим ясно, сделаю, — заверил Виктор. — Дальше давай, что у тебя тут.

— Ничего существенного, — Николай вынул из платяного шкафа свои вещи: форму с майорскими ещё погонами, строгий классический костюм, ветровку и сменные туфли. — Сверка там с информационным центром, это ты сам разберёшься, не сложно. Ну и материалы свежие ещё распишешь, обращения всякие там, одно тупее другого.

Ковалёв замолчал, внимательно осматривая, всё ли своё из кабинета забрал, но затем вспомнил:

— А и это ещё, Вить. Там, в сейфе моём два дела на проверке из центрального района. Им по полгода, а в них конь ещё и не валялся. Одно по износу пьяной семнадцатилетней дуры на вписке, только ни адреса, ни то, как и с кем она туда попала, не помнит, но износ был, медики подтвердили. А другое из потеряшки возбудили, мол, бизнесмен средней руки, уехал из дома на тачке ещё пять лет назад и до сих пор ни слуху, ни духу. И ладно, розыск не работал по делу, с ними всё ясно. Но наши чего кота за хвост тянут? Министерской проверки ждут и по неполному кителю. В общем, Вить, возьми на контроль, пока Гаврилов лично этого не сделал, а то мало тогда тебе не покажется.

Ковалёв ещё раз огляделся, подмигнул сам себе в зеркало на дверце платяного шкафа и пожал руку Виктору.

— Ну, вроде бы, всё. Бывай.

— Погоди, Николай Аркадич, ты не сказал, сам-то куда?

— Притомский район, обычным оперком, — Ковалёв внимательно посмотрел на теперь уже бывшего своего заместителя, пытаясь угадать, как тот воспримет новость. — Всё сначала, так сказать. Каждый сверчок знай свой шесток.

Обескураженный, ничего не понимающий в этой жизни, взгляд своего заместителя, с которым несколько лет делился половиной всего того, чем делился с Ларионовым — был последим, что запомнил свежеиспечённый подполковник милиции Ковалёв Николай Аркадьевич, так неожиданно и, вполне возможно, навсегда покидая уютный, светлый кабинет на третьем этаже здания областной милиции.

Выйдя за ворота, Николай долго стоял посреди неширокого тротуара около главка и смотрел по сторонам, ощущая абсолютную свою ненужность в бренном Мире и своё полное безразличие к этому. Затем он сел в свою «Мазду», припаркованную неподалёку и внимательным взглядом окинул массивное строение, куда на протяжении девяти лет ежедневно приходил ещё до восхода солнца и порой совсем не уходил вечером, оставаясь ночевать в служебном кабинете, который сам же себе и отбил когда-то у одного из милицейских клерков из отдела статистики.

И всё ради торжества справедливости. Зло должно быть наказано. Но вот раз и наказали его. А за что? Неужели он тоже — зло? А что такого он сделал? Лишь во всеуслышание заявил о некомпетентности того, кто, действительно, ничего не смыслит в их общем деле? Или что-то ещё?

И вдруг Николай отчётливо осознал, что не жалеет о случившемся. Осторожно выезжая со стоянки, чтобы никого ненароком не зацепить, Ковалёв улыбался. Он-то без них. Без Ларионова, без Гаврилова, без Вити точно сможет. Он себе цену знает. Как раскрывал убийства, так и будет раскрывать. А они, все эти начальники? Они без него смогут ли? Найдут ли ещё где такого идиота, который беззаветно будет любить своё дело? Вряд ли.