Записки человека из Атлантиды

Артём Кирпичёнок, 2023

"Записки человека из Атлантиды" – это полное драматических поворотов жизнеописание человека, который в результате гибели Советского Союза был вынужден долгие годы выживать в трущобах Израиля. Лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств он смог вернуться на родину. Происходящие события описываются в книге от первого лица – с точки зрения простого человека, оказавшегося между жерновами истории.

Ленинград — Школа

1981-1991

Несмотря на то, что сегодня многие вспоминают о советской школе с ностальгией («учили читать и писать!», «кормили булочками!», «не грузили духовностью!»), я даже сегодня не могу сказать, что стремлюсь назад, в школьные классы. В дальнейшем я с энтузиазмом посещал лекции многих университетских профессоров, мне нравилось работать с системами орошения на плантации или проводить экскурсии, но сидеть по шесть часов в день в классе в 12 лет? Помилосердствуйте. Школа была чем-то вроде срока — я раньше сел, но и раньше вышел на свободу с чистой совестью.

А начиналось все неплохо. Свой первый школьный звонок я благополучно пропустил и пришел в школу только 2-ого сентября. У меня даже школьной формы не было. Каждый день я в сопровождении мамы совершал продолжительное путешествие от Фонтанки до Московских ворот на 15-ом троллейбусе или на метро. К счастью, я был типичным жаворонком и по утрам слетал с кровати легким усилием воли. Подробности учебы в 373 школе я помню довольно смутно. Почему-то в моей памяти больше сохранилась возня с пакетом сменной обуви. Не знаю, как сейчас, а раньше этот крест носил с собой каждый советский школьник. Мешки для обуви выглядели уродливо, неэстетично, постоянно путались в ногах, а в итоге где-нибудь забывались. Но гранит науки в ту пору я грыз с относительным успехом. К концу второй четверти на ноябрьские праздники в ДК им. Ильича на Московском проспекте я был принят в октябрята и очень гордился своим значком с портретом Владимира Ильича Ленина.

На этом мое пребывание в 373 школе подошло к концу. Поездки через весь город были чистым безумием, и после нового года я начал посещать 216 школу на улице Марии Ульяновой (Графский переулок). Мой первоначальный дебют на новом место тоже оказался успешным и в конце года я, к своему собственному удивлению, получил целую пачку почетных грамот, похвальных листов и поздравительных открыток: «За Третье место в классной олимпиаде по математике», «За хорошие оценки в четвертой четверти», «За участие в конкурсе моделирования». Последняя награда была связана с роскошной кордовой моделью биплана По-2, которую, конечно, преимущественно сделал мой дед. Модель долго стояла в классе, а потом мой биплан отправили на какую-то городскую выставку, где его следы затерялись.

С первым классом было связано еще одно поворотное событие моей жизни — я стал носить очки. Еще за пару лет до школы родители обратили внимание на мою близорукость. Когда меня наконец-то повели к окулисту, я был на седьмом небе, воображая, что стекляшки на глазах сделают меня очень умным. В последующие годы близорукость только прогрессировала и с минус 1 дошла до минус 11. Но никаких комплексов по поводу очков я не испытывал, они были важным элементом моего имиджа «хорошего мальчика». В оптике на Мойке я был постоянным клиентом — очки у меня бились и ломались по два-три раза в год, к тому же я обожал грызть их душки.

Начиная со второго класса, все изучаемые предметы я поделил на две группы. В одной были преимущественно гуманитарные и естественные науки, которые я знал назубок. Я читал учебники по истории и географии для 4-ого, 5-ого и 6-ого класса для своего удовольствия. Добром это, конечно, не кончилось. В учебнике географии за 3-ий класс на одной из последних страниц было помещено изображение скелета. Я с таким энтузиазмом рассматривал схему человеческих костей, что в одну далеко не прекрасную ночь мне приснились идущий за мной скелет, и мама, почему-то протягивающая меня этому монстру. Последующие 20 лет я спал только лицом к стене. На уроках литературы я с выражением и пафосом декларировал зазубренные стихи и поэтому считал себя знатоком словесности. А вот с математикой и русским языком все обстояло куда сложнее. Математику я просто недолюбливал, но признаться в этом мне, сыну и внуку математиков и программистов, было довольно сложно где-то до седьмого класса. Еще хуже дело обстояло с русским языком. Несмотря на все усилия, у меня никак не получалось писать без ошибок. Классные диктанты и сочинения были настоящим кошмаром, и до появления персональных компьютеров написание любого текста больше шести строк было для меня физической пыткой. Все же до шестого класса я вел упорную борьбу с целью выбиться в «хорошисты» и завершить четверть без троек.

Отношения с одноклассниками также были далеки от идиллии. Герои моих любимых книг не сносили оскорблений, и я старался следовать их примеру. Из-за раздутого самомнения я, видимо, пропускал многие подколы, но на прямые вызовы следовала немедленно силовая реакция. Поэтому зачастую я возвращался домой в измазанных мастикой брюках и в дурном настроении.

Довольно рано я пал жертвой неудовлетворенных амбиций и столкновения между нереализованными желаниями и суровой советской действительностью 1980-хх годов. Я мечтал лететь в космос, сражаться с американцами или, по крайней мере, сниматься в кино, но почему-то меня не приглашали даже на киносъемки (а мне, конечно, не приходило в голову пойти на «Ленфильм» и отнести свою фотографию в актерскую базу).

Реальные отношения между школьниками мало напоминали идеальные классы из советских детских кинофильмов, что причиняло мне серьезные нравственные страдания. Иногда я ловлю себя на мысли, что подобные настроения привели бы меня к недовольству существующей действительностью, чтению Солженицына, диссидентским настроениям, высылке из СССР и превращению в безумного персонажа с «Радио Свободы». Но, с другой стороны, мне также не были чужды конформизм, карьеризм и элементарный здравый смысл, которые, в конечном итоге, спасли бы меня от печальной участи диссидента.

В 1982 году я разделил вместе с советским народом тяжелую утрату. В лучший мир отошел «дорогой Леонид Ильич Брежнев». Эта печальная новость застигла меня в лечебном диспансере на Фонтанке, где я посещал оздоровительный бассейн. О смерти Брежнева мне сказал другой мальчик, и я сперва не поверил скорбной вести. Под отеческой дланью тирана на тот момент прошла вся моя сознательная жизнь. Но, к сожалению, факты подтвердились. На день похорон вождя занятия в школе были отменены и полдня я провел перед телевизором, наблюдая, как советский народ прощался с Леонидом Ильичом. От речей членов политбюро и руководителей советского государства клонило в сон, но самое действо с перевозкой тела на лафете и орудийными салютами производило большое впечатление.

В первые школьные годы за счет доступа к фондам школьной библиотеки мой круг чтения несколько расширился. Я продолжал любить сказки и книги про космос, но теперь передо мной открылись новые миры. Если средневековые подростки зачитывались житиями святых, то я любил небольшие издания, посвященные пионерам-героям, национально-освободительным движениям и крестьянским восстаниям. Про Дольчино я узнал задолго до прочтения романа Умберто Эко. Не исключено, что фантазии об истязаемых патриотах в живописных лохмотьях, сквозь которые просматривалось обнаженное тело, пробуждали мою детскую сексуальность.

По окончании первого класса я впервые поехал с мамой на Черное море. Так получилось, что моим первым курортом стала Одесса. Из известных достопримечательностей знаменитого города мне запомнился оперный театр и знаменитая одесская лестница. Но гораздо большее впечатление на меня произвел музей обороны Одессы с выставленной под открытым небом военной техникой и катакомбы, где в годы оккупации скрывались партизаны. Здесь, как всегда, дал о себе знать мой латентный милитаризм. Также в этой Одессе со мной впервые заговорили не по-русски (а по-украински), что вызвало у меня небольшой культурный шок.

В последующие годы каникулы на юге стали нашим регулярным ритуалом. Обычно мы проводили там около месяца, а стоимость поездки на двоих составляла около 600 рублей. После Одессы мы с мамой поехали в Крым, где остановились у наших друзей в Севастополе. Нельзя назвать эту поездку удачной. Хотя я смог посмотреть знаменитую панораму Рубо и получил массу удовольствия от плавания через севастопольскую бухту на катере, в итоге меня настигла простуда. К этому времени мы уже не могли дольше оставаться в гостях и сняли комнату. Для жителей юга сдача помещения отдыхающим всегда была важным приработком. В итоге мы нашли жуткую коморку-«пенал», устроенную на приусадебном участке предприимчивого севастопольца. По соседству с нами было еще несколько аналогичных «номеров». Болеть в таких условиях было тяжело и неприятно.

Когда я оправился, мы из Симферополя полетели в Винницу. После Севастополя этот зеленый город на Буге показался мне раем. Мы арендовали лодку и часами плавали по реке. Именно там, в Виннице, я овладел искусством плавания.

Август наша семья проводила на даче. Около трех лет мы снимали большой старый дом в Рощино. Каждый год дачная жизнь шла по накатанной колее. В теплые дни мы ходили купаться на озера, катались на велосипеде, играли в бадминтон, а когда небо хмурилось, направлялись мимо многочисленных пионерских лагерей в лес — собирать грибы и ягоды. По выходным в поселковом кинотеатре шли фильмы, и если речь шла о премьере вроде «Пиратов ХХ века» перед входом выстраивалась многочасовая очередь. Иногда мы на машине ездили на Голубые озера, расположенные в сосновых лесах вблизи нынешней трассы «Скандинавия». К сожалению, прокладка данного шоссе плохо отразилась на экологии, и читатели данного текста уже не могут полюбоваться сквозь идеально прозрачную воду камнями, лежащими на глубине нескольких метров.

В последние дни августа мы возвращались в город. Знаком окончания лета был день рождения моего друга и соседа по двору, Мишы Искры, которое справляли 31 августа. На этом празднике я, как правило, ел первые арбузы и изумительно вкусные пироги, которые пекла Марья Петровна, бабушка изменника.

А следующий день — первое сентября — всегда ассоциировался у меня с дождем. В первый школьный день учителя обычно не мучили маленьких детей, и занятия ограничивались «уроком мира», на котором звучали общие слова о негативном влиянии ядерной войны на судьбы человечества, и походом в кино на детский фильм. В те первые дни после каникул я давал себе мысленный обет быть хорошим, прилежным, аккуратно делать домашние задания и прилежно усваивать материал, который дают учителя. Но затем наступал новый день, а за ним еще один, и еще один, и я снова с тоской глядел на медленно ползущую стрелку часов на стене класса или грустно грыз авторучку, делая домашнее задание до восьми часов вечера.

Некой отдушиной для меня были кружки и походы в библиотеку. Последняя находилась в Аничковом дворце, ставшем с 1937 года Дворцом пионеров. Поклонники творчества Бабеля могут прочитать ее описание в рассказе «Дорога», где герой приезжает в Петроград 1918 года, чтобы поступить на работу в ЧК и проводит одну ночь на полу этого книгохранилища, разбирая детские тетрадки Александра III и Николая II. Я был очарован этой готической скриптой с деревянными шкафами, винтовой лестницей и мягкими коврами. Даже если я не всегда был удовлетворен выбором книг, сама атмосфера библиотеки навевала мысли о романтике подвигов и дальних странствий.

Что же касается кружков, то мне больше всего запомнились занятия в шахматной секции, футбольной команде 216-ой школе, археологическом и военно-историческом кружках.

В шахматный кружок меня привела одержимость званиями, титулами и значками. Я мечтал об «Анне на шее», 4-ом, самом низшем, шахматном разряде. Почти два года я усердно ходил в дом пионеров на Фонтанке и играл по две-три партии в день, иногда выигрывая, иногда проигрывая, но разряда так и не получил. Полуторачасовое сидение за шахматной доской было непростым испытанием для 10-11-летних мальчишек, и после занятия мы устраивали в коридоре сражения, но не шахматными досками, как у Ильфа и Петрова, а школьными сумками. В один прекрасный день точный удар противника оцарапал мой висок, что вызвало обильное кровотечение. Мама отвезла меня в травмпункт, и я пережил пару крайне неприятных часов, опасаясь, что рану мне придется зашивать. Однако все обошлось зеленкой, пластырем и двумя неделями больничного. Но и походы в шахматный кружок после этой истории прекратились.

Вторым моими фиском была футбольная команда, сформированная для учеников нашей 216-ой школы. Я никогда не был против побегать и побить по мячу, но реальность развеяла мои грезы. Если в фильме"Берегись автомобиля"театральным режиссером был бывший тренер, то у нас все было наоборот. Наш тренер, скорее, напоминал театрального режиссера, причем злоупотребляющего пивом — это был добродушный, курчавый человек с огромным животом. Меня сразу определил во вратари, да и то большую часть времени я проводил на скамейке запасных, наблюдая как по полю бегают другие. Вероятно, наш гуру сразу понял, что Диего Марадонны из меня не получится. Мы тренировались в школьном спортзале и на футбольном поле Таврического сада, но затем количество занятий стало почему-то уменьшаться, тренер регулярно пропадал, а в один прекрасный день на стенах школы появился подметный листок со словами: «Не верьте толстому чемодану!» На этом наш футбол и закончился.

Еще около полутора лет я проходил в археологический кружок, куда меня привлекла романтика дальних странствий и поиска неизведанного. И снова детские фантазии столкнулись с прозой жизни. Мне кажется, что археологию во дворце пионеров вели хорошие специалисты, но не самые лучшие педагоги. Мы получали массу информации о неолите, палеолите и разных способах датировки артефактов. За полтора года занятий наша группа так и не вышла из каменного века. Неким развлечением были практические занятия, когда нам в класс принесли пару мешков обсидиана и предложили попрактиковаться в изготовлении каменных орудий. Стоит ли писать, что к концу второго часа я исцарапал все пальцы и стал испытывать комплекс неполноценности перед неандертальцами?

Впрочем, совсем без приключений дело не обошлось. На зимних каникулах 1986 года мы с археологическим кружком отправились в Псков и Печерский монастырь. На улице стояли страшные морозы, столбик термометра опустился ниже — 30 градусов. Поезд, на котором мы ехали, по непонятной причине остановился на середине пути, где и простоял без света около двух часов. В Пскове мы разместились на матах в спортивном зале местной школы. Конечно, там была плюсовая температура, но не та, при которой ощущаешь тепло. Две ночи мы провели дрожа от холода. Сама же прогулка по Пскову свелась к отчаянным поискам места, где можно было бы поесть и согреться. В конце концов мы нашли пельменную, и там я утолил голод абсолютно некошерным и нелюбимым блюдом, которое в обычной ситуации никогда бы не взял в рот. По возвращении из Пскова я свалился с простудой и пролежал в постели до конца каникул.

После археологии я стал посещать военно-исторический кружок, также на базе дворца пионеров. Здесь все было очень здорово. Я впервые услышал о битве при Павии и посетил запасники Эрмитажа, где прикоснулся к настоящему рыцарскому оружию, поражаясь, насколько оно мало весит и как хорошо сбалансировано. Самой большой проблемой кружка была дисциплина его участников. Как только малолетние военные историки собирались группой более трех человек, то поднявшийся шум было слышно в другом крыле Аничкова дворца. По завершению занятий мы отправлялись во дворцовый сад со стороны площади Островского, где устраивали эпические снежные битвы, после которых вся моя одежда отправлялась в сушку, а из ботинок снег можно было выгребать лопатой. К сожалению, после одного из занятий, руководитель кружка заявил, что именно я являюсь главным источником беспорядка и выставил меня из комнаты. На тот момент это было совершенно несправедливое обвинение, и, страшно разозлившись, я вышел с почтенного ареопага, громко хлопнув дверью. Дома я сказал, что ноги моей не будет на кружке до получения извинений. Мама ходила во дворец пионеров и пыталась урегулировать конфликт, но ее посредничество ни к чему не привело. Военные историки всегда были склонны идти на принцип, даже до появления социальных сетей.