Революция

Артуро Перес-Реверте, 2022

«Это история о человеке, о революции и о сокровище…» Революция начнется в Мексике в 1911 году, когда страна сбросит коррумпированного диктатора и попытается построить себя заново. Сокровище – пятнадцать тысяч золотых монет – будет экспроприировано на нужды революции из банковского сейфа и затем исчезнет без следа. А человек, молодой горный инженер Мартин Гаррет Ортис, ввяжется в революционные дела сначала от скуки и любопытства, а затем по зову души. Революция свершится, хотя победителями выйдут вовсе не те, кто проливал за нее кровь, – и даже не те, кто в нее верил. Сокровище рано или поздно найдется. А человек на собственной шкуре узнает восторг битвы и животный страх, трепетную любовь и циничное предательство, зверство и великодушие, отчаяние и азарт – он повзрослеет и поймет, что такое честь, что такое смерть и что такое разочарование. Артуро Перес-Реверте – бывший военный журналист, прославленный автор блестящих исторических, военных, приключенческих романов, переведенных на сорок языков, создатель цикла о капитане Диего Алатристе, обладатель престижнейших литературных наград. Его «Революция» – грандиозный приключенческий эпик, история души, потерявшей невинность в романтическом порыве, и личного героизма, неизбежно исходящего на кровавое месиво бойни во имя высоких целей. Впервые на русском!

4

Монаший Бугор

Было холодно. В свете звезд вырисовывались очертания домов, в темноте подрагивали красноватые блики костров. Их было так много, что они заполняли все пространство от Миссии Гваделупе до таможни и даже за ней. Весь проспект 16 Сентября превратился в огромный бивак, где стали лагерем мадеристы. Шел одиннадцатый час, и в воздухе еще витали запахи горящего хвороста, жареного мяса и фасоли, кофе, приправленного цедрой, корицей, гвоздикой. Сотни едва различимых фигур лежали у стен и в подъездах, сидели вокруг костров или медленно бродили между ними. Почти все это призрачное воинство хранило молчание, изредка нарушаемое негромким журчанием разговоров, ржанием привязанных лошадей, песней, которую заводил чей-то далекий мужской голос и время от времени с разных сторон подхватывали хором:

Охмурял, просил и клянчил…

Наконец достал пятак…

А могла б меня уважить,

Между прочим, и за так!

Мартин Гаррет, набросив на плечи одеяло, наблюдал за всем этим из дверей отеля «Монте-Карло», вдыхал этот аромат приключения, круживший ему голову, сладостно томивший душу. Многообразные ощущения и чувства хаотично пересекались и скрещивались, прогоняли сон. И потому, хотя он очень устал за два последних дня, а завтрашний день обещал быть еще утомительней, инженер сидел, привалившись спиной к колонне портика, всматривался и вслушивался в эту странную ночь. Думал о том, что нынешняя его жизнь двусмысленна, а будущая неведома, и удивлялся, что нет в душе ни тревоги, ни страха. Последние сорок часов он несся в каком-то безграничном пространстве, и открывавшийся ему необозримый ландшафт не вселял беспокойства, а подстегивал и звал вперед. Нечто подобное ему приходилось читать в романах и в описаниях путешествий, но он и представить себе не мог, что переживет это наяву. Сейчас он будто парил во времени и пространстве, перестал понимать смысл и значение прошлого и будущего, утратил осознание их важности, обретя взамен диковинное спокойствие, словно порожденное действием мягкого наркотика. Быть может, таков и есть мой истинный характер, отметил он с удивлением. Мое призвание. Мое желание жить в приключении, которое происходит в бесконечно длящемся настоящем. А я до сих пор этого и не знал.

Он почувствовал запах хорошего табака, шорох ткани у себя за спиной, стук сапог по дощатому полу и, обернувшись, едва узнал в полутьме Диану Палмер. Американка остановилась рядом: Мартин разглядел, что волосы у нее распущены и покрыты шерстяной косынкой. В пальцах мерцал огонек сигары.

— Какой необычный город, — пробормотала она.

Сказано это было не Мартину, а как бы про себя. И он ничего не ответил. Созерцая красные точки костров, оба молчали.

— Ну, как ваш номер? — наконец осведомился он.

— А-а, прекрасный. Чуть поменьше вашего, но вполне достаточный. Ваш приятель Пабло расстарался.

Снова повисло молчание. Вдалеке вместе с последним гитарным перебором замирала песня.

— В котором часу отправляетесь на юг?

— Кто? — почти удивился Мартин.

— Не валяйте дурака. Вы и те, кому поручен федеральный эшелон.

Он снова взглянул на нее. На этот раз недоверчиво.

— Что вам известно об этом?

— Достаточно. Узнавать — это часть моей работы. И я попросила отправить меня с вами.

— Вряд ли вам разрешат. Это ведь…

— Не будьте столь категоричны, — перебила она не без яду. — Днем я обратилась к сеньору Мадеро, и он сказал «может быть».

Мартин обдумал услышанное. И решил: «Да мне-то что?»

— Выходим мы рано, на рассвете.

— Тому Логану поручено оповестить меня, если разрешение будет получено вовремя.

— А если не будет?

— Значит, останусь здесь, займусь другими делами. Материала у меня довольно.

— А вы уже отправили репортаж в свою газету?

— Да, еще днем, из Эль-Пасо. Под заголовком «Революционеры берут Сьюдад-Хуарес».

Огонек разгорался, когда она подносила сигару к губам. Не нравятся мне курящие женщины, подумал Мартин. Порядочная дама никогда не станет курить. Курят авантюристки и женщины легкого поведения.

— А вы не курите? — спросила она, будто прочитав его мысли.

— Не люблю.

— Правильно делаете. Зубы всегда будут белые и красивые.

Мартин мысленно поморщился, на миг представив, как целует ее и чувствует табачный перегар. Полутьма скрывала лицо Дианы, но он вспомнил соблазнительность ее губ, которой не мешал, а может, и способствовал их твердый очерк. Эту жесткую складку, эту обескураживающую строгость, столь несвойственную другим знакомым ему женщинам.

Раскаленный уголек сигары снова замерцал ярче.

— Можно вас называть просто Мартином?

— Сделайте одолжение.

— Вы спать не хотите, Мартин? Завтра, наверно, снова будет трудный день.

— Нет, — качнул он головой, как мальчик, избегающий лишних расспросов. — Все это так…

— Необычно?

Он взглянул на нее с легким удивлением:

— И для вас тоже?

— Я уже давно в журналистике, много ездила по свету, много видела и делала такого, что волнует. Но на войне я впервые.

— И я, — признался Мартин.

— Да? Но о вас рассказывают такое, что можно подумать, вы уже бывали на войне. Да еще эта рана…

Мартин ничего не ответил на это. Он смотрел на россыпь костров в темноте. Помолчав, женщина заговорила снова:

— Война не такая, как описывают в романах. Это не гром духовых оркестров и не монументы на площадях, правда ведь? Это кровь и трупы.

— Вам она видится так?

— Наверно. А вам — как?

Мартин помолчал немного.

— Жужжание мух и вонь, — сказал он наконец. — Вот эта смесь грязи и гари. — Он прикоснулся к своему носу, а потом к одежде. — Въедается намертво: кажется, что ничем не избавиться.

— Да, вы правы.

Мимо отеля проехали несколько безмолвных всадников — слышно было лишь, как цокают копыта. В свете костров на фоне звездного небе вырисовывались широкополые шляпы и длинные стволы винтовок.

— А о них вы что думаете? — спросила Диана.

На этот вопрос Мартину ответить было нетрудно:

— Люди простодушные и храбрые — так бы я сказал. Они трогательны даже в своем зверстве.

Ему почудилось, что она вздохнула, — интересно, что вызвало такой отклик. В полутьме снова разгорелся красный уголек сигары.

— Как вы считаете, добьются они своего? Свободы, я хочу сказать?

— Я не ясновидящий, — ответил он. — Но они ее заслуживают.

— Я разговаривала с их лидерами — с Мадеро и прочими. Они произносят правильные слова, у них самые добрые намерения, но я не уверена, что их цели вполне совпадают с целями народа, который они представляют. — Она помолчала, будто подыскивая доводы. — Вы, я думаю, читали книги по истории?

— Не много. Предпочитаю техническую литературу и легкие романы — Дюма, Жюль Верн, Бласко Ибаньес… В этом роде.

— А этот… «Анабасис», что я видела у вас в номере? Вам нравится еще и античная классика? Ксенофонт?

— Пока не знаю. Только начал читать.

— А почему взялись за нее?

— Просто под руку попалась. Там, в управлении шахты, где я работаю.

И услышал негромкий смех.

— Таласса, таласса… Это хорошая история — десять тысяч греческих наемников, окруженных неприятелем, ищут море, чтобы вернуться домой.

— До этой главы я еще не добрался.

— Доберетесь. Рано или поздно мы все там будем.

По взаимному молчаливому согласию они решили прогуляться: отошли от отеля и двинулись по улице, ведущей к таможне. Когда проходили мимо костров, на их лица ложились красноватые отблески пламени. Мужчины и женщины, сидевшие вокруг, поднимали головы, провожали их любопытными взглядами.

— История человечества изобилует подобными потрясениями, — говорила Диана. — Французская революция, американская Война за независимость, Парижская коммуна, политические бури в Европе… Героические трагедии, которые неизменно оканчивались нелепыми водевилями, а победителями неизменно выходили люди одного сорта. Мало кому удавалось остаться революционером, придя к власти.

— Может быть, здесь получится иначе, — возразил Мартин. — Мадеро вроде бы порядочный человек. Но Мексика…

Он осекся в сомнении, и Диана подхватила:

— Но Мексика, хотите вы сказать, — страна, где слишком вопиющее неравенство и сотнями лет живут впроголодь, а значит, здесь доминирует отчаяние?

— Трудно заставить этих людей смириться и безропотно жить по-прежнему, — как о чем-то вполне очевидном сказал Мартин.

Американка снова рассмеялась. На этот раз громче. И язвительней.

— Да уж не поборник ли вы социалистических идей?

— Нет-нет, — поспешил ответить Мартин. — Я принадлежу к той среде, где социализм не приемлют.

— Из тех, кто сверху, как говорят здесь?

— Да нет, скорее из тех, кто посередке, но поднялся снизу.

— Вот как… Откуда же взялась в таком случае ваша убежденность?

— Сам не знаю. Но во всяком случае, это новая, недавняя вера. Раньше я так не думал.

Он замолчал, добросовестно припоминая. Сосредоточился и наконец прибавил с простодушной категоричностью:

— Нет.

— Вы о чем?

— О том, что нельзя ни во что не верить… Я уважаю этих людей. И мне хорошо среди них.

— И вы превратились в чистого практика революции? — Диану, судя по всему, забавлял этот разговор. — В человека инстинктов и действия, как Логан?

Сравнение не понравилось Мартину.

— Да нет, пожалуй, — сказал он с неожиданной холодностью. — Я далек от такого. Я влюбился в эту революцию и ее людей — а это нечто совсем иное.

— Влюбились?

Мартин снова подумал.

— Мне так кажется.

Снова послышался приглушенный смешок. Диана Палмер бросила на землю окурок и раздавила его подошвой.

— Ну и ну… — В голосе ее звучала насмешка. — А ведь всего несколько дней назад вы еще работали на своей шахте… Вы настолько влюбчивы?

От ближайшего костра их окликнули. Там, составив ружья и карабины в пирамиду, сидел Хеновево Гарса со своей Макловией Анхелес и еще несколько человек, мужчин и женщин. Они потеснились, освободив новоприбывшим место у огня. Кое-кто мастерил ручные гранаты, заполняя круглые шары от кроватей и трубки обрезками гвоздей, шурупами и порохом. Этому, ко всеобщему восторгу, их недавно научил Мартин.

— Чего полуночничаешь, инженер? Тебе бы спать сейчас… Выходим рано, затемно.

— Да, сейчас пойду спать.

— Ты должен беречься. Ты нам нужен в полном порядке.

— Мы верхом поедем?.. Я не очень-то держусь в седле.

— Не беспокойся, у нас поезд есть — паровоз и два вагона с людьми и материалом.

Мартин показал на Диану Палмер:

— Сеньора вроде тоже с нами отправляется. По крайней мере, обращалась к начальству за разрешением…

— Ну, разрешат — так на здоровье. Вы ужинали? Может, кофейку?

Им протянули две выщербленные разномастные чашки. Мартин отпил из своей. Ароматный, крепкий кофе был обжигающе горяч.

— Очень вкусно.

— Это из лучших сортов, «Ла Негрита». Свежесмолотый. Моя Макловия разжилась в съестной лавке — она называется «У турка Хасана», ну, там, внизу.

— А я думала, грабить запрещено, — сказала Диана.

— Да разве ж это грабеж, сударыня моя? — Гарса улыбнулся, скрывая неловкость. — Революционерам, чтоб продолжать борьбу, тоже ведь есть-пить надо… И вот, примите в расчет, что сидим мы тут под открытым небом, а могли бы войти в дома да спать под крышей. Однако же мы уважаем закон. Разве не так?

Диана взглянула в непроницаемое лицо сольдадеры.

— У вас так много женщин… Они тоже воюют?

— Скорее да, чем нет. Если подопрет — воюют, куда денешься… Тем более, что многие умеют дырявить не хуже любой другой христианской души. Но сейчас в этом надобности нет. Сейчас этим занимаемся мы.

Макловия бесстрастно, словно речь шла не о ней, а о чем-то постороннем, собрала опустевшие чашки, налила в них кофе и передала их другим сидящим вокруг костра. Мартин заметил, что она сняла патронташи, прежде крест-накрест пересекавшие грудь ее белой и грязной блузы, но оставила кобуру на поясе. Пламя освещало ее твердое плоское лицо типичной северянки, толстую, смазанную жиром косу за спиной.

— Жизнь у них и так не сахар, не верьте тем, кто говорит иначе, — продолжал Гарса. — Им ведь надо и о еде позаботиться, и постирать-зашить, и таскать на горбу боеприпас и оружие, да мало ли чего еще… А многие и детишек за спиной носят… Навьючены иной раз, как мулы.

— И они при вас постоянно?

— Ну а как же? Кто ж обиходит человека лучше его законной? И счастье, что они есть у нас: повезло нам, можно сказать. Вы бы видели, как шли они сегодня за нами, когда в город входили, — с карабинами, кое-кто с пистолетами, и зыркают во все стороны: чего бы еще в торбы свои напихать. Им поперек дороги не становись — мать родную пришибут!

Майор обнял Макловию за плечи, нежно привлек к себе. Она осталась безучастна к этой ласке и продолжала следить за котелком на огне.

— А за федералами на войну тоже следуют женщины? — спросил Мартин.

— Да, и в немалом числе, но между вчера и сегодня, когда мы им накостыляли, не одна и не четыре остались вдовами… Теперь они тут, в нашем лагере, высматривают себе новых дружков. Ищут, кто бы их пригрел и оборонил.

— Неужели они так легко переходят на другую сторону? — удивилась Диана.

— Нет у них никакой стороны, сударыня моя. Мужчина есть мужчина, федерал он или наш, за революцию который. Однако с нами лучше, чем с ними. — Гарса потрепал Макловию по спине. — Так я говорю, моя ж ты королева?

Макловия Анхелес, на вкус Мартина, в королевы не годилась. И американка, судя по выражению ее лица, склонялась к тому же мнению.

— И ей тоже все равно, на чьей стороне быть? — спросила она.

— Ай, какая ж вы! Нет, моя чернушка из другого теста. У нее основания есть.

— А можно ли узнать, какие именно?

— Расскажи ей, Макловия. Не стесняйся.

Сольдадера подняла на Мартина большие темные глаза. Потом без большой охоты перевела их на журналистку. Глядела с сомнением, опасливо прикидывая, сумеет ли эта чужестранка понять ее.

— Я жила-поживала себе тихо-мирно в Касас-Грандес, — промолвила она наконец. — Пара коров, муж, двое детей… А однажды явились руралес правительственные.

Голос у нее, снова убедился Мартин, низкий, почти по-мужски хрипловатый. Глотка надсажена спиртом, табачным дымом, а может быть, и давними рыданиями. И не исключено — криками ненависти. Макловия замолчала, собирая чашки. Составила их вместе и медленно вытерла руки о подол широкой длинной юбки.

— А когда уехали, не было у меня уже ни мужа, ни детей, ни коров, ничего не было.

Стало тихо. Хеновево Гарса кивнул. Согласно и горделиво.

— Как познакомились, я помог ей отойти от всего этого. Я тогда воевал у Панчо Вильи и все искал того сержанта, который это сделал… Эпигменио Фуэнте тварь эту звали. И вот как-то вечером, быстро и тихо, накрыли мы его у дверей заведения и повели прогуляться.

— И она была при этом? — спросила Диана.

— Ясное дело, была. — Майор показал на женщину большим пальцем. — Она первая и веревку дернула, когда того гада мы стали вешать на акации, какая повыше. Не сробела, не хуже мужчины справилась. Верно я говорю, а, индианочка моя?

Макловия поднялась, взяла кувшин.

— Схожу за водой.

Сидевшие видели, как она будто растаяла во тьме между отблесками двух костров. Диана повернулась к Гарсе:

— Детей думаете заводить?

Тот пожал плечами:

— Зачем плодить невинных существ в нынешнем мире, где хлеба в обрез, зато пуль в избытке? Вот победит революция, будет у каждого всего вдоволь — тогда поглядим.

— А если вас убьют до того, как все кончится?

Гарса взглянул туда, где во тьме скрылась Макловия. И вдруг захохотал — смех его был резок, груб и начисто лишен всякого благодушия или надежды.

— Ох, да ну какое же мне тогда будет до этого дело?! Сами посудите… Пусть тогда решает. Ваша сестра всегда найдет с кем.

Рассвет они встретили в поезде, под небом с еще не померкшими звездами мчавшем их меж холмов туда, где горизонт из черного медленно становился лиловым. Тощие, дочерна загорелые люди, пристроив винтовки меж колен или повесив куда-нибудь, дремали и покачивались в полутьме в такт ходу эшелона, состоявшего из локомотива, обычного вагона и платформы. На ней, прицепленной к паровозу первой, сидело человек двадцать, и среди них Мартин, наблюдавший, как неспешно занимается утро. Стылый ночной воздух, рассекаемый стремительностью движения, делался еще холодней. Инженер кутался в одеяло, отверстием посередине превращенное в пончо, щурился, оберегая глаза от угольной пыли, которую нес с собой едкий дым. На поворотах видел, как отступает ночь перед темной громадой паровоза, как летят искры, когда открывают топку, чтобы подкинуть угля. От самого Сьюдад-Хуареса майор Гарса с револьвером на боку, с карабином в одной руке и кувшинчиком кофе в другой, не сводил глаз с кочегара и машиниста. Следил, чтобы не выкинули какой-нибудь фокус.

— Наверно, уже скоро приедем, — сказал Том Логан.

Он устроился рядом с Мартином, привалясь спиной к борту полувагона. Самокрутку с марихуаной держал в горсти, чтобы ветер не разбрасывал искры или чтобы горело не слишком быстро.

— Надеюсь, — добавил он, — что федералы нас не опередят.

— Это мы скоро узнаем, — ответил Мартин.

— Хочется поглядеть, как ты закладываешь свой динамит. До сих пор не видал твою работу… The show must go on^[18], как говорят у нас. Увидим, такой ли ты великий специалист, как рассказывают.

По-испански он обращался к Мартину на «ты», хотя тот вроде бы не давал для этого повода. Мартин взглянул на закутанную в одеяло Диану Палмер, которая бесформенным кулем лежала у его ног среди тюков. В разрешении, подписанном Франсиско Мадеро, был указан и ее охранник Логан.

— Вы и вправду были в горах Сан-Хуана?

Он подчеркнул это «вы», но американец не обратил внимания и продолжал ему тыкать. Тем не менее, отметил Мартин, фразы он строил как человек, получивший какое-то образование. Не приграничная шваль.

— Ну говорю же… Был, конечно. Участвовал во втором наступлении, когда этот фанфарон Рузвельт, шут гороховый, погнал нас вверх по склону, приговаривая, что дело в шляпе и к ночи возьмем Сан-Хуан. Однако наши «спрингфилды» оказались не так действенны, как маузеры испанцев, и твои соотечественники дали нам жару. Дрались как тигры, цеплялись за каждую пядь земли.

Логан замолчал. На фоне черных холмов, тянувшихся вдоль горизонта, в слабом свете зари вырисовывался его профиль. Американец наклонил голову, рассматривая женщину, спавшую в полумраке, как в норке.

— А после войны я уволился из армии и один сезон провел с техасскими рейнджерами. Но получилась там одна неувязочка, и пришлось мне уйти.

— Неувязочка?

Логан засмеялся сквозь зубы:

— Так изящней звучит.

— А-а, понимаю.

— Потом работал там и тут и повсюду, пока не узнал, что в Мексике заваривается серьезнейшая каша. Решил попытать счастья, перешел реку и, как выражаются мексиканцы, встрял… Сначала был с несколькими друзьями в Нижней Калифорнии, искал счастья со Стэнли Уильямсом и повстанцами Лейвы^[19]. Люди более чем своеобразные.

— Наемники, — уточнил Мартин.

Логан снова рассмеялся:

— Ну, это можно сказать на тысячу ладов: волонтеры, искатели приключений, солдаты удачи… Здесь нас называют флибустьерами. Как бы то ни было, мне эта история не понравилась — слишком уж от нее разило социализмом. И тут судьба свела меня с Мадеро. Я дрался в Касас-Грандес, где федералы нам крепко всыпали, и на станции Бауче… Увидев, как я умею управляться с пулеметом, меня стали уважать несколько больше. Я отремонтировал парочку отбитых у федералов — и этого хватило. Ну и стреляю я недурно. Вот и все. И я перед тобой.

Он помолчал, затянулся самокруткой, по-прежнему пряча ее от ветра в кулаке.

— Как говаривали в старину, «я кормлюсь своей шпагой».

— Родом из Штатов?

— Из Ирландии. Из Монигалла, о котором я ничего не помню. В Америку меня привезли ребенком.

Поезд шел своим путем, вагон потряхивало, колеса постукивали на стыках рельс. Полоска света на горизонте становилась шире и, закрывая низкие звезды, меняла цвет с синевато-серого на бледно-оранжевый. Теперь уже можно было рассмотреть паровоз, хвостовой вагон и в вагоне головном — сгрудившихся среди тюков и мешков людей в пончо и сомбреро.

— А как ты с нею познакомился? — Мартин, смирившись с разговором на «ты», показал на Диану. — Как ты из пулеметчиков попал в сопровождающие американской журналистки?

— Ах, с ней… По чистой случайности, как и все в этом мире. Однако же поладили как нельзя лучше. Обещала помянуть меня в своих статьях.

— Кажется, она умеет добиваться своего.

— Четыре дня назад она явилась в главный штаб со своим всегдашним видом королевы, совершающей официальный визит, и с рекомендательными письмами. Ну и этот щеголеватый недомерок тотчас согласился.

— Какой недомерок?

— Мадеро же! Самый главный. А меня, как единственного американца, приставили ее сопровождать, охранять и прочее. Мило, правда? Все почему-то уверились, что, раз мы соотечественники, а она женщина, приставленный будет вести себя как пристало джентльмену.

— И ты ведешь? И не пристаешь?

— К кому? Куда?

— Себя! К ней!

— А-а, ты вот о чем… — Логан немного подумал. — Джентльменство, дружище, — понятие относительное. А о прочем спроси ее самое, когда проснется.

Мартин взглянул на спящую Диану.

— Диковато, конечно, видеть тут женщину… Иностранку, я хочу сказать.

— Ну, эта женщина — особого сорта. Она трудностей не боится, привыкла колесить по свету и свои проблемы решать сама. Мисс Палмер, могу тебя заверить, не из монастырского пансиона вчера вышла.

— В любом случае это дело требует отваги, — с сомнением сказал Мартин. — Она ведь рискует нарваться на…

И осекся, не уточнив, что именно имел в виду. От картин, возникших в его воображении, он смутился.

— Это да, — убежденно согласился Логан. — Этим рискует. И многим другим тоже.

И замолчал, словно оценивая только что сказанное, а потом снова раскатился ехидным смешком, который Мартину слышать было почему-то неприятно:

— А ведь она недурна, согласись? Сухопарая, долговязая, но совсем даже недурна. Я был бы не против, чтоб она рискнула со мной.

Он открыл кожух подрывной машины — «Сименс-Хальске» в приличном состоянии, накануне захваченной у федералов, — подсоединил провода и повернул ключ, приводя в движение механизм. Триста метров телефонного кабеля вились по пересохшему дну оврага и были прикреплены к четырем зарядам динамита, установленным на центральных опорах моста.

— Готово, — сказал Мартин.

Он снял шляпу, рукавом утер пот со лба. В десять часов утра солнце, уже высоко поднявшееся по бесцветному и безоблачному небу, жгло остервенело; люди растирали в мокрых от пота ладонях землю, чтобы приклады не скользили; все короче делалась и без того скудная тень от нескольких высоких акаций, где в ветвях суетились сороки.

— Ну, дай нам Бог удачи, — ответил Хеновево Гарса.

Стоя на коленях, он очень внимательно всматривался в стальные и деревянные конструкции моста, в доступный взгляду отрезок железнодорожного полотна. В полукилометре позади майора прятался за склоном холма поезд, доставивший их сюда.

— Слышен уже, — добавил Гарса через мгновение.

Теперь и Мартин различил стук колес по стыкам и пыхтение, доносившиеся с другого конца котловины — приблизительно оттуда, где меж холмов уже начинал стелиться шлейф черного дыма.

— Чуточку еще выжди, пусть на подъем пойдет, — в сотый раз повторил майор. — И тогда отправляй к дьяволовой матери.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

18

Шоу должно продолжаться (англ.).

19

Хосе Мария Лейва (1877–1956) — мексиканский военный, член Либеральной партии; в 1911 году с тридцатью повстанцами занял город Мехикали, с чего началась кампания по освобождению штата Нижняя Калифорния.