Собака Баскервилей. Перевод Алексея Козлова

Артур Конан Дойль

Новый перевод Алексея Козлова знаменитой повести Артура Конан Дойля «Собака Баскервилей», в которой верные друзья, Шерлок Холмс и доктор Ватсон, дружно берутся за расследование очередного чрезвычайно запутанного убийства – это один из лучших детективов Викторианской эпохи и одновременно – один из первых атмосферных, заводных романов ужасов.

Глава II. Проклятье клана Баскервилей

— Хорошо! Приступим! Сейчас у меня за пазухой лежит одна рукопись, которая, надеюсь, вас несомненно заинтересует! — сказал доктор Мортимер.

— Это было заметно, едва вы здесь появились! Причём, я сразу понял, что там лежит отнюдь не револьвер! — засмеялся Холмс.

— Эта рукопись едва ли не древнее библии! Шутка!

— Если это так, тогда библию написали в начале восемнадцатого века. Приятно быть почти ровесником праотцев!

— Вы меня почти поймали на слове! Откуда вам известно про восемнадцатый век?

— Ведя этот разговор, вы не смогли скрыть край своей рукописи, он торчит из вашего кармана не менее чем на два дюйма. Я был бы скверным экспертом, если бы не смог по внешнему виду установить дату создания документа с точностью до одного-двух десятилетий. Вам случайно не приходилось читать моё небольшое исследовательское эссе по этому поводу? Итак, я датирую вашу рукопись примерно тысяча семьсот тридцатым годом.

— Говоря точнее, это тысяча семьсот сорок второй год!

С этим уточнением, несказав больше не слова, доктор Мортимер вытащил из кармана пиджака кучу бумажек и продолжил:

— Итак, точная дата — тысяча семьсот сорок второй год! Фамильная реликвия нашей семьи была передана мне на хранение сэром Чарльзом Баскервилем, чья трагическая смерть три месяца назад так взбудоражила весь Девоншир. Я был не только лечащим врачом сэра Чарльза, но и попутно его ближайшим другом. Он был человек очень властный, прагматичный, более, чем умный и совершенно не летающий в облаках фантазёт типа вашего покорного слуги. Прочитав это, вы, сударь, поймёте, что он относился к этому делу очень серьёзно и по всей видимости был готов к тому концу, к которому готовило его Провидение.

Холмс вытянул руку, взял рукопись, и раскрыл её на коленях.

— Ватсон, обратите внимание на написание буквы «д». Характер написания её помог мне установить дату написания рукописи!

Взглянув через плечо Холмса, я увидел кучу пожелтевших листков с какими-то полузатёртыми письменами. По верху страницы значилось: «Баскервилль-Холл», а чуть ниже размашистой цифирью было написано: «1742»

— Это по-видимому запись чего-то!

— Вы угадали, это запись предания, имеющего хождение в роду Баскервилей.

— Простите, но мне показалось, что вы в первую очередь хотели испросить совета по какому-то практическому и не слишком отдалённому от нас по времени поводу?

— Да, тема животрепещущая, касающаяся именно сегодняшнего дня! Дело не терпит отлагательств, и времени на решение его не больше суток! Эта рукопись очень короткая, и несмотря на дату, имеет прямое отношение к сегодняшнему дню. Позвольте, я начну читать!

С видом абсолютной покорности судьбе Холмс свёл кончики пальцев, обречённо откинулся в кресле и закрыл глаза. Доктор Мортимер положил рукопись поближе к свету и довольно громким скрежещущим голосом принялся зачитывать весьма любопытную сагу давно минувших времён.

«Есть множество свидетельств явления собаки Баскервилей, однако, являяясь прямым наследником Хьюго Баскервиля и имея самые обширные свидетельства о сей собаке, которые оставил мне мой отец, который почерпнул многое от своего деда, я положил за благо описать сию прискорбную историю, ничуть не усомнившись в её истинности.

Дети мои, единственное моё желание заключается в том, что бы вы уверовали, что самый высший суд и самый высший судия, готовый карать нас за прегрешения наши, всевластен в то же время проявить и высшее милосердие, и оставить их в живых, отпустить на все четыре стороны, полагая, что нет в мире такого ужасного преступления, которое невозможны было бы искупить молитвой, постом и покаянием. Итак, предадим же полному забвению греховные плоды страшных прошлых веков, дабы снова они не вырывались наружу и не выпустили на свободу тёмные ядовитые облака наших страстей, которые доставили нашему роду столько горя и бед.

Да будет вам известно, что в годы Величайшего Восстания (Его история великолепно изложена в книге лорда Кларендона, человека величайшей учёности и блестящих человеческих качеств) Владельцем нашего поместья был Хьюго Баскервиль, один из самых худших Баскервилей, какие только обретались под Солнцем, абсолютно нечестивый, безбожный и необузданные негодяй. Соседи, может быть, и простили бы ему его недостатки, ибо сами были слеплены из того же самого теста, что и он, и в нашей глуши, даже если бы кто поскрёб по человеческим сусекам, святых бы ему всё равно не удалось наскрести ни одного. Но даже на фоне всего это сброда личность Хьюго Баскервиля, склонная к проявлениям такого рода безрассудств, немыслимо жестоких шуток и кровавых приколов, далеко выходила за представления даже самых диких представителей рода человеческого о бессовестности и морали. Он быстро стал принцей во языцех всего цветущего Девона. Меж тем вышло так, что этот совершенно бессердечный Хьюго влюбился (если только тёмный инстинкт этого прощелыги и его непонятную страсть кто-либо осмелится назвать любовью) в дочь одного местного фермера, земли которого соприкасались с землями самого Хьюго Баскервиля. Однако юная девица, будучи образцом благонравия и целомудренности, страшилась даже подумать об этом мрачном соискателе, при одном имени Баскервиля кривила лицо и даже слышать не хотела об общении с ним. Столкнувшись с таким яростным сопротивлением, беспутный Хьюго Баскервиль отобрал из ватаги своих приспешников шесть самых отчаянных головорезов, готовых на всё по первой его указке, незаметно подкрался к ферме, и зная, что хозяин и братья находятся в отлучке, ворвался в дом, и увёз девицу к себе в Баскервиль-Холл. Девицу посадили в одну из комнат верхнего этажа, а потом, по неизменной традиции головорезов. девона, они стали буйно пировать и веселиться. Несчастная жертва похищения, слыша снизу буйные крики, хохот, проклятья и брань, едва не лишилась разума, потому что все знавшие Хьюго Баскервиля, подтверждали, что он всегда нёс во хмелю такую околесицу, омрачённую таким цветистым сквернословием, что многим казалось невозможным, что человек, осквернивший так свои уста, всё ещё жив и по-прежнему топчет эту землю. Наконец ужас довёл бедную пленницу до такого кошмарного состояния, что она решилась на такое безумство, на какое и взрослый, сильный духом и телом мужчина никогда бы не решился, а именно: она открыла окно, спустилась босая на карниз и ухватившись за ветви плюща, буйно оплетавшего фасад замка, спустилась вниз, после чего никем не замеченная припустила через болото в сторону своего дома, который располагался мили за три от чудовищного Баскервилева замка.

Она уже что было сил бежала по лесу, когда Хьюго, внезапно вспомнив о ней, решил навестить свою пленницу и отнести ей кушаний с праздничного стола, хотя надо думать, что в мыслях у него было и много ещё более худших намерений. Когда он открыл дверь, то увидел, что клетка опустела и птичка, фьюить, улетела на свободу. И дьвольской силы ярость возобладала над ним, в несколько прыжков, он вернулся в трипезную, где бесновалась толпа его событыльников, со зверским воплем вскочил на стол, разметал ногами роскошные кубки с питьём и тарелки с кушаньями и поклялся если понадобиться призвать все силы ада, но поймать дерзкую беглянку. Собутыльникик его замерли от страха, слушая вопли хозяина и видя его необозримую ярость, которая не желалав ступать в человеческие берега. Но один из них, самый преступный, жестокий и страшный разбойник, пришёл в себя и высказал весьма здравую мысль, что по следам беглянки следует пустить собак. Услышав это, Хьюго приказал конюшим седлать его любимую вороную кобылу и побыстрее спустить по следу девицы свору собак, дав им понюхать платочек, оставленный девушкой, и когда орава озверевших, лютых собак рванулась с места, увлекаемая инстинктом погони, и бросилась вдоль берега, поскакал ей вслед по ярко освещённому зелёной Луной зловонному и донельзя таинственному болоту.

Сотрапезникам его, одурманенным спиртными напитками и ошалевшим от буйного кутежа, долго не было понятно, что происходит, из-за чего поднята такая суматоха, и они стояли молча, пока до них постепенно не стало доходить, какое чёрное преступление готовится на торфяных болотах. Тут все как один, в один голос завопили, забегали, одни седлали коней, другие топали ногами, требуя вина, третьи заряжали пистолеты и ружья. Потом, чуть охладившись, они сбились в банду числом человек тридцать и оседлав конец, тоже бросились в погоню. Было полнолуние, Луна сияла так ярко, что на болотах было почти как днём. Буйная компания преследователей, вытянувшись в длинную чепочку, скакала по тому самому пути, по какому по их расчётам, бежала девица. Они полагали, что это самый короткий путь, которым она способна добраться до родительского дома. Проскакав несколько миль, он истолкнулись с одиноким пастухом, который гнал своё стадо. Спешившись, они стали допрашивать его, не видел ли он погоню. Тот сначала слова не мог вымолвить от испуга, а потом сладил с собой и подтвердил, что несчастная девица бежала по болоту, и следом за ней гнались собаки. А потом, задумавшись, пастух вдруг добавил: «Признаюсь, видел я и вот что: Хьюго Баскервиль проскакал мимо меня на своём вороном коне, а следом за ним гналась такая собака, что не дай мне бог не то, что увидеть такое чудище за спиной, но и вспомнить ещё раз такое! Это было настоящее исчадие ада на земле!»

Пьяная гоп-кампания обрушилась на дурня-пастуха со свирепой руганью, и натешившись над ним, помчалась дальше. Но тут случилось такое, отчего мороз ужаса пробежал у них по коже, потому что вдруг они услышали топот копыт, и из зелёной мглы вынурнул внезапно вороной конь без седока, дико, весь в пене, как будто загнанный в диком беге, пронёсся мимо, бряцая свисающими поводьями. У пьяных гуляк хмель сразу вымело из головы, но они нашли в себе силы идти дальше, хотя и каждый из них в отдельности и все вместе они готовы были в одно мгновение броситься в панике назад. Но пока что они были вместе, то вместе им было легче преодолевать тот дикий страх, который рос в их душах с каждой минутой. Теперь они с черепашьей скоростью продвигались вперёд, пока не увидели собак. Вся тщательно дрессированная свора, прославленная своей свирепостью и верностью команде, являла собой вид трусливый и жалкий. Повизгивая, они жались кучкой у спуска в длинный овраг, дезориентированные и страшно испуганные, другие, ощетинившись и ощеря пасти, старалсаь скрыться в узкой ращелине, открывшейся пред ними.

Было видно, что борзая гоп-кампания, отправлявшаяся в путь с дикими, весёлыми, пьяными криками, теперь попритихла и алкоголь совершенно вытравился из их черепов. Всадники, с каждым шагом замедлявшие ход, теперь вовсе остановились и их кони нервно топтались на месте. Только трое, по видимости либо самых борзых, либо самых пьяных, проявляли былую смелость и направили коней в глубину оврага. Скоро им предстала обширная лужайка с двумя огромными каменными столбами на ней. Такие столбы встречались в округе ещё с незапамятных времён, и до сих пор их видят ночью на гиблых Девонских болотах. Полная Луна лила бешеный свет на лужайку. В самой её середине лежала несчастная девушка-беглянка, отдавшая богу душу от ужаса и бессилья. Но не её бездыханное тело, и не тело окровавленного Хьюго Баскервиля подняли дыбом волосы на головах трёх пьяных преследователей, нет, и ещё раз нет! Над оплывшим Хьюго склонилось омерзительное вонючее чудовище — невиданной величины аспидной окраски зверь, внешне схожий с псом, но таких размеров, о которых даже самым гигантским псам можно было только мечтать!

И прямо у них на глазах это чудовище наклонилось и в мановение ока с воем порвало глотку Хьюго Баскервилю и вслед за тем, медленно обратив в сторону замешкавшихся преследователей окровавленную чёрную морду, внезапно ярко сверкнуло дикими сверкающими зенками. Дик был крик их, и объятые животным страхом, с воплями и непрекращающимся воем, повернули они назад и помчались куда глаза глядят по чёрным болотам. Говорили, что один из них так и умер в ту ночь, не пережив испытанного ужаса, а психика двух других была так потрясена, что они до конца дней были не в своём уме.

Вот и всё, дети мои, страшное предание о дикой псине, столь много бедствий принёсшей с тех пор всему нашему роду. И коль я решился передать ведомое бумаге, то только потому, что речённая правда несёт меньше ужаса, чем мифы и красивые недомолвки и сплетни.

Нет смысла более скрывать, что многие люди из нашего рода с тех пор гибли и умирали смертью странной, загадочной и почти всегда внезапной. Пусть не оставит нас Божественное Провидение без милостей своих, ибо не удел его поражать невинных детей несчастного рода в четвёртом поколении их, и пусть не найдёт их отмщение, обещанное в библии! Только Провидению препоручаю я вас, дети мои, с громким заклинанием вам: никогда не выходите в болото ночью, остерегайтесь сил зла, которые царят тут безраздельно.

(Начертано рукою Хьюго Баскервиля своим сыновьям Роджеру и Джону, с заповедью держать всё речённое в глубокой тайне от сестры их Элизабет!)»

Ознакомив слушателей с этой странной повестью, доктор Мортимер водрузил очки на лоб и, больше не говоря ни слова, пристально уставился прямо в глаза мистера Шерлока Холмса. Позёвывая, тот повернулся и кинул окурок в камин.

— И что с того? — спросил он.

— Это не завораживает, по-вашему?

— Такое завораживает лишь любителей сказок и детей!

Тут доктор Мортимер развернул вынутую из кармана сложенную вчетверо газету.

— Ладно, мистер Холмс! Теперь перейдём к более современной информации! Это номер «Девонширских Хроник» от чеьырнадцатого июня этого года. Здесь на последней странице напечатан небольшой отчёт обо всех деталях, связанных со смертью сэра Чарльза Баскервиля, произошедшей за несколько дней до выхода газеты!

При этих словах мой приятель подался вперёд, почти как борзая, учуявшая добычу. Взгляд его стал холоден и сосредоточен. Опустив глаза, доктор Мортимер поправил очки и начал читать:

«Скоропалительная смерть сэра Чарльза Баскервиля, вероятного кандидата на предстоящих парламентских выборах от партии либералов, явилась тяжким и болезненным ударом для всего Срединного Девоншира. Несмотря на то, что сэр Чарльз обосновался в Баскервиль-Холле совсем недавно, он уже сумел сыскать уважение большинства жителей Девоншира, которые даже в малой степени имели с ним дела, своей любезностью, хлебосольством и несравненной щедростью. В наш век господства нуворишей особенно приятно осознавать, что представитель славного и очень древнего рода, который знавал лучшие времена, чем сегодня, сумел своим трудом, талантом и рачительностью, короче говоря — своими руками, нажить большое состояние и пустить его на восстановление доброго имени своего клана. Все известно, что основным местом, где раскрылся коммерческий талант сэра Чарльза, была Южная Африка. В отличии от множества соискателей, которые тупо шли напролом, пытаясь настигнуть удачу и не улавливали момента, когда Фортуна начинает отворачивать от них своё благосклонное чело, сэр Чарльз с присущим ему с рождения здравым смыслом и трезвым разумом, здраво распорядился своими деньгами и вернулся в Англию с солидным капиталом. Два года назад сэр Чарльз избрал местом проживания Баскервилль-Холл, где занялся внедрением различных ноововведений в своё хозяйство. Его планы усовершенствований и перестройки поместья, прерванные его смертью, не были доведены до конца, но успели прославить его поместье на всю округу. Детей у него не было, и возможно, в этой связи он неоднократно публично выражал желание проявлять благотворительность по отношению к своим землякам, что он постоянно и делал, так что после его кончины у многих жителей появился повод оплакивать этого достойного, высоконравственного джентльмена по поводу его безвременной кончины. Сообщения о весьма щедрых пожертвованиях в пользу благотворительных организаций и частных лиц, как в самом графстве, так и в рамках общенациональных, неоднократно были помещены на страницах нашей газеты.

Мы не будем утверждать, что дознанию удалось в полной мере прояснить обстоятельства смерти сэра Чарльза Баскервиля, хотя ему и удалось во многом положить конец распространявшимся в округе слухам — этому фантастическому порождению тёмных, суеверных умов. Пока что ни у кого из заинтересованных лиц не возникло никаких поводов полагать, что его смерть постигла его и была вызвана неестественными причинами. Сэру Чарльзу выпала доля вдовца и по свидетельству многих он был человек не без странностей. Будучи человеком весьма состоятельным, он вёл почти спартанский образ жизни, жил скромно, и его проживание в БаскервилльХолле в качестве домашней прислуги обслуживала только семья Бэрриморов. Старший Бэрримор исполнял обязанности лакея и слуги, мисс Бэрримор — экономки. В данных ими показаниях, ни в чём не противоречащих показаниям множеству других лиц, сообщается, что в последнее время здоровье сэра Чарльза сильно и стремительно ухудшалось. У него, как они утверждали, прогрессировала болезнь сердца, что подтверждали имевшиеся у него симптомы: постоянная одышка, потливость, не сходящая с лица бледность, а часто и угнетённое состояние духа. Всё это было подтверждено показаниями доктора Джеймса Мортимера, большого личного друга и давнего лечащего врача покойного.

Фактическая сторона этой истории оказалась очень простой. Сэр Чарльз Баскервиль имел стойкое пристрастие каждый день на сон грядущий погуливаться по своей потясающей тисовой аллее при Баскервилль-Холле. По мнению четы Бэрриморов ничто не могло его отвратить от исполнения этого священного обряда. В июне, четвёртого числа он объявил прислуге о своём намереньи отправиться на следующий день в Лондон, дав указание Бэримору подготовить всё к его отъезду наилучшим образом, а в положенный час, как обычно, пошёл на прогулку. Во время каждой из таких прогулок он имел привычку всегда выкуривать одну сигару. Как оказалось впоследствии, это была его последняя прогулка, живым больше его никто не видел. Ближе к полночи, увидев настежь открытую входную дверь, Бэрримор стал беспокоиться, и с зажжённым фонарём отправился искать своего господина. Это был сырой, холодный день. На земле в аллее было видно множество следов. В центре этой аллеи имеется калитка, открыв которую можно попасть на торфяные болота. Судя по косвенным данным, сэр Чарльз некоторое время стоял подле неё, а потом продолжил прогулку. Его труп оказался лежащим в самом конце аллеи.

Осталось не до конца выяснено одно обстоятельство. Бэрримор в воих показаниях подчеркнул, что после того, как сэр Чарльз отходит от калитки, его следы сильно меняются, с этого момента он, похоже, начинает отступать на цыпочках. В это время вдоль болота шёл цыган-барышник, по имени Мерфи. Он показывает, что слышал крики, но признался, что будучи смертельно пьян, так и не сообразил, откуда они раздавались. При осмотре тела никаких признаков и следов насилия на теле сэра Чарльза не обнаружено. При этом осуществлявшия осмотр тела члены комиссии судмедэкспертизы отмечали до неузнаваемости изменившееся выражение лица покойного, в этом смысле доктор Мортимер, увидев труп, сначала довольно долго вообще сомневался, это ли его друг и пациент, которого он обслуживал много лет. Однако такое изменение в лице покойного он объяснил, как часто встречающиеся признаки мгновенного удушья и острой сердечной недостаточности. Скорое вскрытие только подтвердило его первоначальные выводы. В итоге была выявлена полная картина хронического порока сердца покойного, который мало занимался своим здоровьем. Оценив все имеющиеся показания свидетелей, вывод медкомиссии и косвенные данные, во время дознания присяжные вынесли вердикт — сэр Чарльз скончался скоропостижной смертью, естесственным и понятным образом. Все отчасти вздохнули с облегчением, это облегчало ведение дел, ибо было видно, сколь желательным исходом был бы приезд законного наследника, способного продолжить великолепные начинания предшественника, чьи великие планы были прерваны таким стремительным и трагическим финалом.

В то же время по графству проносились волны ужасающих сплетен, в красках расписывающих различные версии произошедшего, и вердикту присяжных приписывалась благая миссия пресечь на основе официальных, открытых, документированных и честных выводов всякие романтические домыслы и сказки, которые из уст в уста передавались в связи с таинственной смертью сэра Чарльза. Если бы эта вакханалия домыслов не была своевременно прервана, найти достойного наследника и хозяина Баскервиль Холлу было бы крайне непросто. Утверждается, что самым близким прямым родственником сэру Чарльзу приходится мистер Генри Баскервиль (пока невыяснено, жив ли он), один из сыновей среднего брата покойного. Имеются сведения, что это весьма юный человек, и он проживает в Америке. Принимаются срочные меры, с тем, чтобы найти его и поставить в известность о получинии им большого наследства»

Дочитав текст до конца, доктор Мортимер снова сложил газету вчетверо и засунул её в карман.

— Мистер Холмс! Итак, это всё, что когда-либо было сообщено о смерти сэра Чарльза Баскервиля!

— Спасибо! Я с вашей помощью познакомился с делом, не лишённом определённого интереса, и искренее благодарен вам за это! — повернулся к визитёру Шерлок Холмс, — Мне кажется, что некогда я уже почитывал обо всём этом в газетах, но в тот момент я настолько был погружён в дело, связанное в Ватиканскими геммами, и так хотел прогнуться перед Папой, что поневоле прозевал массу интереснейших дел в самой Англии. Вы говорите, это практически всё, что нам известно о смерти сэра Чарльза?

— Да, это так!

— Тогда извольте ознакомить меня с тем, что по тем или иным причинам не попало или не могло попасть в печать? — при этих словах Холмс медленно откинулся на спинку кресла, сомкнул руки и превратился в само воплощение Правосудия в виде строгого, неподкупного судьи с насупленными бровями.

Честно говоря, у меня до сих пор не было повода и собеседника, с которым я мог бы говорить в таком ключе, — разволновавшись и почти заикаясь, начал доктор Мортимер, — Я присутствовал на дознании от начала до конца, и о многом, что я видел там, мне пришлось умолчать, и умолчать потому, что мне казалось, чтобудучи уважаемым, образованным, дипломированным доктором, мне пристало держать марку и не пристало опускаться до рассмотрения всяких слухов, сплетен и сказок, порождённых суевериями простолюдинов! В этом смысле я убеждён, что газета заняла правильную позицию, и эта позиция состоит в том, что участвовать в смаковании слухов, усугубляя и без того чересчур мрачную репутацию Баскервилл Холла — значит вообще оставить его без хозяина и наследника. Принимая всё это во внимание, я счёл нужным кое-что вывести за пределы обсуждений, промолчать о кое-каких вещах. К тому же в этих условиях излишняя принципиальность наверняка не принесла бы ничего хорошего. Но я вам я расскажу всё напрямик.

Наши торфяные болота — обширные и довольно безлюдные места, из-за этого обитатели поместий, ведущие довольно замкнутый образ жизни, при случае стараются почаще встречаться друг с другом и поэтому любят ездить в гости друг к другу. Вот по этой причине, будучи довольно близким соседом, я часто проводил довольно продолжительное время в обществе сэра Чарльза. Если оглядеть наши окрестности с высоты птичьего полёта, то тут на огромной территории можно найти всего несколько образованных, хорошо воспитанных людей. Их можно перечислить буквально по пальцам. Во-первых, это мистер Френкленд из Лестер-Холла, потом известный натуралист мистер Степлтон, ну и загибание пальцев завершается на мне, скромном докторе. Сам по себе сэр Чарльз — личность довольно замкнутая, ему нельзя было отказать в любви к уединению, и если бы не его болезнь, мы, даже при наличии сходных взглядов на мир, вряд ли когда-нибудь так сблизились. Его болезнь и необходимость мне, как врачу постоянно посещать его имение, довольно быстро сблизили нас, а потом и укрепили нашу дружбу. Он привёз из Южной Африки очень ценный этнографический материал, и поэтому множество долгих летних вечеров мы проводили в весьма приятном и полезном общении, посвящая свои беседы в основном сранительной анатомии бушменов и так называемых гоггентотов.

Незадолго до кончины сэра Чарльза я вдруг стал замечать, что он находитьсяв очень угнетённым состоянии и нервы его находятся на грани срыва. Выяснилось, что он очень трепетно относится к древней легенде, которую я вам уже рассказывал, и вбив её себе в голову, прогуливаясь по своему имению, при этом очень боялся появляться на болотах в тёмное время суток. Возможно, мистер Холмс, вы сочтёте это глупостью или нелепицей, но я много раз убеждался, как крепко в голове сэра Чарльза засела эта легенда. Он постоянно, раз за разом возвращался к этой теме, хотя я каждый раз пытался перевести разговор на что-нибудь другое. Он был абсолютно убеждён, что его род поражён чьим-то страшным проклятием, и в доказательство этого сыпал многочисленными примерами из истории своего рода, и признаюсь вам, как его собеседник, ничего оптимистичного и утешительного в этих примерах я не заметил. Сэр Чарльз был измучен навязчивой мыслью о неком призраке, который якобы живёт в окрестностях его владений, и он с трепетным пристрастием почти допрашивал меня, не видел ли я, совершая свои постоянные вояжи в качестве врача, выезжающего на вызовы больных, чего-нибудь станного, не слышал ли где странных звуков, например, собачьего лая. Я обратил внимание, как часто он повторял этот вопрос, бледнея и начиная дрожать при этом от трудноскрываемого и очень сильного волнения.

Мне врезалось в память, как примерно за три недели до трагической смерти сэра Чарльза вечером я подъезжал к Баскервиль-Холлу. Сэр Чарльз ждал меня, земерев дверях дома. Когда я вылез из пролётки и подошёл к нему, я заметил, что он с искажённым испугом лицом, выражением какого-то инфернального ужаса смотри куда-то поверх моей головы. Я тотчас обернулся и смог только заметить в конце аллеи тень какого-то движения некоего существа, схожего с животным. По моим оценкам эта штуковина была ростом с большого чёрного телёнка. Сэр Чарльз от увиденного впал в ступор и был в такой близости от тяжёлого нервного срыва, что мне пришлось сбегать в тёмный конец аллеи, чтобы посмотреть, кто там был. Но там было пусто, существо уж куда-то делось.

Я видел, сколь тяжкое впечатление произвело увиденное на моего лучшего друга, и поэтому провёл с ним весь вечер, пытаясь отвлечь от тягостных мыслей, отражение которых постоянно проносилось по его лицу. В конце вечера он ушёл в свою спальню и с трясущимися руками вынес оттуда вот эту рукопись, которую дал мне на сохранение в случае чего и с которой я решил ознакомить вас в первую очередь. Я вынужден вспомнить этот случай, потому что в свете последующей трагедии он начинает выглядеть совсем по-другому, хотя в тот день, когда всё хэто происходило, всё это казалось мне пустяковым вздором, направно испортившим настроение моего друга и едва ли стоящим какого-то внимания.

По моему компетентному совету мой друг сэр Чарльз стал срочно собираться в Лондон. Сердце у него явно барахлило, а беспокойство и страх, от которых у него явно не было спасения, явно выматывал его силы и подрывал его здоровье, хотя, по моему частному мнению, для них не было ни малейших оснований. Я полагал, что его страхи были вызваны просто сформировавшимся по причине психической рефлекции устойчивым самовнушением, и я считал их просто вымышленными фантомами. Я полагал, что смена обстановки и окружения благотворно подействует на моего друга, и пробыв в городе несколько недель, вернётся в своё имение другим человек. Со мной во всём был согласен мистер Степлтон, также проявлявший большую заинтересованность в сохраниении здоровья друга. И кто бы мог подумать, что как раз тогда, когда всё шло к лучшему, разразится такое несчастье.

Слуга Борримор, едва ночью обнаруживший мёртвого сэра Чарльза, тут же снарядил ко мне с этой вестью конюха Паркинса. В ту ночь я работал допоздна, и будучи одет, примчался в Баскервилль-Холл почти сразу же, не боолее, чем через час. Все мельчайшие детали, которых касалось и которые изучало дознание, потом были мной многократно перепроверены и подвергнуты перекрёстному анализу. Я много раз сопоставлял факты, анализируя их последовательность и всё остальное. Я исследовал каждый след сэра Чарльза по направлению к тисовой аллее, и остановился на том месте у кадитки, где вдруг остановился сэр Чарльз, заметил, сколь сильно и внезапно изменились здесь его следы, зафиксировал, что рядом находятсЯ только вдаленные в мягкий гравий следы Бэрримора, и имел возможность подробнейшим образом осмотреть тело до того, пока к нему не прикасался никто. Его тело лежало ничком, руки были широко раскинуты и как быдто имели намерение загрести землю ногтями, лицо было столь сведено судорогой, что я едва смог сначала признать в коченеющем трупе сэра Чарльза. Внимательный дальнейший осмотр показал, что физических повреждений на нём нет совсем. Однако Бэрримор, первый дававший показания, ошибался. Он заявил, что около трупа его хозяина не было замечено им никаких следов. Возможно, он их незаметил. Его можно понять — сильный стреесс, внезапная гибель хозяина. Вот он и ничего не заметил. А я, отойдя чуть в сторону, заметил следы…

— Следы, говорите?..

— Следы! Совсем близко от тела сэра Чарльза я увидел свежие и чёткие следы…

— Это были следы особи мужского пола, или женщины?

Тут доктор Мортимер смерил нас очень странным, я бы сказал, почти отсутствующим взглядом и приблизившись к нашим ушам как можно ближе, сказал едва ли не шёпотом:

— Нет, мистер Холмс! Не человеческие! Это были следы лап собаки чудовищного размера!