Долина страха. Все повести и романы о Шерлоке Холмсе

Артур Конан Дойл

Сборник всех романов и повестей Артура Конан Дойла об опасных расследованиях и приключениях Шерлока Холмса: «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех», «Собака Баскервилей» и «Долина страха». Тексты всех произведений впервые публикуются в полном переводе, включая все «опасные» места, тщательно выправленные или вырезанные советской цензурой.

Знак четырех

Глава 1

Дедукция как наука

Шерлок Холмс взял стоящий на углу каминной полки пузырек, затем вытащил из обтянутой сафьяном изящной шкатулки шприц для подкожных инъекций. Длинными нервными пальцами он надел на шприц иглу и закатал левый рукав. Окинув придирчивым взглядом свою мускулистую руку и запястье, испещренные шрамами и следами от уколов, он точным движением ввел иглу и нажал на крошечный поршень. Удовлетворенно вздохнув, Шерлок вновь откинулся на спинку кресла.

Трижды в день в течение многих месяцев я становился свидетелем подобной процедуры, но так и не мог к ней привыкнуть. Напротив, с каждым днем меня все сильнее раздражало это неприглядное зрелище. А больше всего я злился на свое безволие и отсутствие смелости. При всем моем негодовании, я ни слова не говорил ему. Сколько раз уверял я себя, что завтра обязательно побеседую с Шерлоком о его пагубной страсти, и всякий раз меня что-нибудь останавливало. Хотя, если сказать честно, от разговора меня удерживало не нечто абстрактное, а простая трусость. Шерлок подавлял меня, и в этом не было ничего удивительного. Весь его облик, манера поведения не оставляли никаких надежд тому, кто рискнул бы читать ему нотации. Я чувствовал себя перед ним безропотным мальчишкой. Его волевая властная натура, снисходительная манера общения, его поразительный опыт — все это вкупе с другими выдающимися качествами делали меня робким и напрочь отшибали всякое желание перечить ему.

И все же в тот день, после обеда я вдруг почувствовал, что не могу больше скрывать свое раздражение, и решил сделать Шерлоку выговор. Трудно сказать, что больше способствовало моему отчаянному порыву, — то ли бутылка вина, прихваченная к обеду, то ли методичное упорство, с которым Шерлок уничтожал себя.

— Ну и что мы принимаем сегодня? — задиристо спросил я. — Морфий? Или кокаин?

Шерлок оторвался от лежащей на его коленях старинной книги, безразлично посмотрел на меня и вяло ответил:

— Кокаин. — Немного помолчав, он продолжил: — Семипроцентный. Хотите попробовать?

— Нет уж, спасибо, — огрызнулся я. — Не хватало еще издеваться над собой наркотиками. Я и без этого предостаточно потерял здоровья в Афганистане.

Мой возмущенный тон вызвал у Холмса лишь легкую усмешку.

— Возможно, вы и правы, Уотсон, — ответил он. — Я не исключаю, что кокаин отрицательно сказывается на физическом состоянии. Однако я обнаружил, что он невероятно стимулирует мыслительную деятельность и очищает ум. По сравнению с этими свойствами его отрицательное побочное действие можно назвать не стоящими внимания.

— Но посудите сами, — с горячностью воскликнул я, — какой ценой вы добиваетесь этого “очищения”?! Мало того, что вы убиваете себя, вы привыкаете к этому!

По-видимому, я был слишком возбужден, чтобы сдерживать себя. Я хлестал Шерлока словами, стараясь заставить его отказаться от наркотиков.

— Или вы не знаете, что адские снадобья, которые вы с таким диким упрямством поглощаете, приводят к изменениям в тканях?! Пройдет совсем немного времени, и вы свалитесь! Но самое обидное, что вы все это прекрасно понимаете! Игра не стоит свеч, Шерлок. То просветление, о котором вы говорите, сведет вас в могилу прежде времени. И я сейчас говорю с вами не как ваш товарищ, а как врач, которому небезразлична ваша судьба. Скажите мне, с какой такой целью вы размениваете свой талант и свои силы на сиюминутное и чрезвычайно опасное удовольствие?

К моему удивлению Шерлок нисколько не обиделся на мои слова. По крайней мере, в его облике не произошло никаких внешних изменений. Он с тем же безучастным видом продолжал смотреть на меня. Более того, мне показалось, что он обрадован возможности поговорить со мной.

— Мой дорогой друг, — начал он, сложив кончики пальцев и уперев руки в подлокотники кресла. — Меня разрушает не кокаин, а бездействие. Дайте мне проблему, над которой можно поломать голову — и я снова приду в норму. Положите передо мной загадочную шифрованную запись, ошеломите меня невероятно сложной задачей и вы снова увидите, на что я способен. Я не могу жить без умственного напряжения, таково уж свойство моей натуры. Именно повинуясь ей, я и занимаюсь своей профессией, которую, можно сказать, сам и создал. Я — единственный в мире, Уотсон. Уникум.

— Единственный в мире кто? Частный сыщик? — недоуменно спросил я.

— Сыщик-консультант, — поправил меня Шерлок. — Последний и лучший из могикан. Когда Лестрейд, Грегсон или Ателни Джонс чувствуют, что зашли в тупик, — хотя, впрочем, это их естественное состояние, — они сразу же бросаются ко мне. Я, специалист-профессионал, знакомлюсь с деталями преступления и даю свое заключение. Славы я не ищу и мне безразлично, появится ли мое имя в газетах или нет. Меня интересует сам процесс раскрытия преступления, мне важно ощущать мощь моего таланта, видеть, как под его напором рушатся самые хитроумные уловки. Вот что мне необходимо и что составляет всю прелесть моей работы. Да зачем я вам все это говорю? — он сокрушенно покачал головой. — Вы и сами видели, как я применяю свои методы на практике. Вспомните дело об убийстве Джефферсона Хоупа.

— Я хорошо понимаю вас, — сочувственно произнес я. — Признаться, ваши методы произвели на меня ошеломляющее впечатление. Кое о чем я даже написал в своей книжке. Название у нее, правда, несколько претенциозное. «Этюд в багровых тонах». Согласен, немного попахивает мелодрамой.

Шерлок уныло кивнул.

— Я видел ее. Сказать по правде мне не с чем вас поздравить. Расследование преступления — это точная наука, что-то вроде математики. И подходить к ней следует точно так же, сухо и бесстрастно. Я, например, не могу себе представить человека, который с театральной экзальтацией декламирует таблицу умножения. Вы же перемешали мои методы с романтическими чувствами. Ну и какой получился эффект? Да такой же, как если в рассуждения о пятом постулате Евклида ввернуть слезную любовную историйку.

— Но в том деле действительно была любовная историйка, — возразил я. — Я же не мог игнорировать имеющиеся факты.

— Вам следовало бы это сделать, — наставительно ответил Шерлок. — Или хотя бы не ставить на них акцент. Единственно, что в этом деле поистине заслуживает особого внимания, так это проведенный мною удивительный анализ следствий, который и позволил добраться до причин преступления, а затем и раскрыть его.

Критика Шерлока меня разозлила. Мне казалось, что в своем коротеньком произведении я приложил немало усилий, чтобы угодить ему. Но еще больше меня разозлил его поразительный эгоизм. Шерлок, похоже, укорял меня за то, что я не посвятил ему и его неоценимой деятельности каждую строку книжки. За все те годы, что мы прожили на Бейкер-стрит, я не раз замечал, что за всеми нравоучениями Шерлока скрывается элементарное тщеславие. Она явственно просматривалась даже за его сдержанной манерой поведения. Я счел за лучшее отмолчаться, и принялся массировать ногу. Рана от прошедшей навылет пули афганца давно зажила, но при внезапных переменах погоды давала о себе знать тупой ноющей болью.

— Похоже, слухи о моих методах дошли до континента, — сообщил Холмс, немного помолчав. Он стал набивать свою любимую вересковую трубку. — Во всяком случае, недавно со мной связался Франсуа де Виллар, довольно толковый французский сыщик. Возможно, его имя вам известно. Нет? — Шерлок бросил на меня любопытный взгляд. — Виллар очень недурен. У него есть интуиция, и он умеет ей пользоваться, но, при этом, совершенно отсутствует тот перечень знаний, который необходим для достижения высшей степени мастерства. Он останется умелым, но ремесленником. Вершин искусства раскрытия преступлений ему не достичь. Так вот что касается того дела, по которому он со мной консультировался. Оно довольно любопытно и имеет отношение к одному завещанию. Я напомнил Виллару два похожих — одно имело место в Риге в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, второе — в Сент-Луисе, в семьдесят первом, и он, видимо, сумел кое-что уяснить. Да. А сегодня утром я получил от него письмо с выражением признательности за оказанную помощь. Почитайте, если хотите, — с этими словами Шерлок щелчком отправил ко мне смятый лист почтовой бумаги, по внешнему виду явно иностранного производства. Я мельком взглянул на него. В глаза мне тут же бросилась череда эпитетов: «великолепно, удивительно, гениально». Пылкий француз, явно восхищенный Холмсом, не скупился на восторженные похвалы.

— У него тон школьника, потрясенного познаниями своего учителя, — произнес я.

— Возможно, он несколько переоценивает мою помощь, — согласился Шерлок. — Виллар и сам многое умеет. Он способен наблюдать и делать выводы. Как я уже сказал, ему не хватает лишь знаний, за ними он ко мне и обратился. Кстати, он сейчас переводит на французский одну из моих брошюр.

— У вас есть книги?

— А вы не знали об этом? — Шерлок удивился не меньше меня. — Хотя, да, — тут же спохватился он. — Они слишком специальные. Вот, посмотрите, — он подал мне небольшую брошюру, озаглавленную «Исследование пепла различных сортов табака». В ней я рассматривал сто сорок видов пепла сигарного, сигаретного, а также трубочного табака. Есть в книге и цветные фотографии, из которых сразу видна разница между ними. Для криминалистики мой труд имеет необыкновенную ценность, во множестве дел пепел является одной из главных улик. К примеру, если вы определили, что убийца курит индийский табак, это значительно сужает круг подозреваемых. И не стоит думать, что пепел от табака одинаков. Для тренированного глаза пепел, оставленный индийскими сигарами, отличается от сигаретного пепла не меньше, чем картофель от капусты.

— Вы обладаете поразительной способностью замечать незначительные детали, — заметил я.

— Это потому, что я хорошо представляю их значимость, — ответил Холмс. — Вот еще одна моя работа, на этот раз об определении роста по ширине шага. Кроме того в ней я уделяю много внимания использованию гипса для сохранения отпечатков обуви. А эта любопытная книжица — о влиянии профессии на форму руки. В ней также много фотографий. Ладони кровельщиков, моряков, резчиков пробки, композиторов, ткачей, а также шлифовщиков алмазов. Трудно переоценить ценность этой книги для сыщика с научным складом ума. Она незаменима в случаях, когда сыщик хочет представить себе портрет преступника. Однако, я вижу, что вас утомляет моя разговорчивость. Простите, когда дело касается моего увлечения, я становлюсь излишне болтливым.

— Напротив, — возразил я вполне искренне. — Все, что вы рассказываете, представляет для меня огромный интерес, особенно теперь, после того, как я имел возможность убедиться в действенности ваших методов. Однако сейчас вы говорите о наблюдательности, а не об искусстве делать выводы из увиденного. Но я так полагаю, что вы не делаете различия между этими понятиями, первое подразумевает второе и наоборот.

— Здесь вы не правы, — возразил Холмс, вальяжно откидываясь на спинку кресла, и пуская в потолок густые сизые кольца. — И вот вам пример. Наблюдательность подсказывает мне, что сегодня утром вы были на почте, а дедукция помогла узнать, что вы отправили телеграмму.

— Правильно, — усмехнулся я. — Все так и было. Только непонятно, как вы об этом догадались. Дело в том, что я не собирался идти на почту специально, просто зашел туда по дороге. И никому не говорил, что был там.

— Мне не составило труда об этом догадаться, — ответил Шерлок, довольно улыбаясь. — Все настолько просто, что тут даже нечего объяснять. Хотя именно из него вы лучше поймете разницу между наблюдательностью и дедукцией, то есть искусством делать выводы. Так вот. Что касается наблюдательности, то она говорит мне следующее — на ваших ботинках имеются маленькие красноватые капельки. Это — глина. На Уилмор-стрит, как раз напротив почты сняли асфальт и положили землю, так что войти в здание почты и не испачкаться просто невозможно. Причем, глина там особого цвета, подобной ей нет во всей округе. Вот и все, что касается умения наблюдать. Остальное — уже дедукция.

— Она вам и рассказала про телеграмму?

— Ну, разумеется. Во-первых, утром вы не писали писем, я бы это обязательно заметил. Марки у вас есть, но вы их не отрывали. Открыток также не брали с собой. Отбрасываем второстепенные факторы и делаем единственный и правильный вывод — вы зашли на почту, чтобы отправить телеграмму. Больше вам туда идти, как я полагаю, незачем.

— Ну, положим, что здесь вы правы, — согласился я. — Пусть будет так просто, как вы говорите. Только мне хотелось бы усложнить задачу. Вы не против, если я подвергну ваши теории более серьезным испытаниям?

— Напротив, — ответил Холмс. — Я буду этому чрезвычайно рад. Ваши строгие проверки помогут мне избежать лишней дозы кокаина. Говорите, я готов решит любую задачу.

— Вы как-то обмолвились, что каждый предмет, если конечно им длительное время пользовались, носит на себе отпечаток личности своего владельца и что тренированный наблюдатель вполне может составить его портрет по одной только вещи. Недавно у меня появились часы. Так не будете ли вы любезны, рассказать мне кое-что о характере их бывшего владельца?

С этими словами я подал ему часы. Признаюсь, я сделал это не без некоторого злорадства, поскольку считал, по крайней мере, для себя, подобную задачу неразрешимой. Меня частенько охватывало желание поддеть самолюбие Шерлока, уж очень нестерпим был его неуемный апломб, так что в душе я радовался неожиданно представившейся мне возможностью преподать зазнайке Холмсу достойный урок. Держа часы за цепочку, Шерлок внимательно рассмотрел их, сначала невооруженным глазом, затем, взяв лупу, принялся внимательно изучать циферблат, а потом — крышку. Наблюдая за его эволюциями, я едва сдерживал улыбку. Наконец Холмс щелкнув крышкой, закрыл часы и подал их мне.

— Об их владельце могу сказать не очень много. Часы совсем недавно почистили, поэтому кое в чем я не совсем уверен. Некоторые предположения есть, но нет уверенности.

— Совершенно верно, — согласился я. — Душа у меня пела. Наконец-то мне удалось стать свидетелем провала всеведущего Холмса. — Перед тем, как перейти ко мне, часы в самом деле были вычищены. Только по мне между чищенными часами и нечищеными нет никакого различия. Ну, хорошо, что же вы все-таки можете мне сказать?

— Из того немногого, что я увидел, кое-какие выводы сделать можно, — задумчиво ответил Холмс, уставясь неподвижным взглядом в потолок. — Если я не ошибаюсь, то часы принадлежали вашему старшему брату. А он получил эти часы от вашего отца.

— Это вы поняли по надписи на крышке часов? Да, там есть буквы «Г.В.».

— Совершенно верно. Судя по дате, часы приобретены пятьдесят лет назад. Инициалы затерты, следовательно, они принадлежали вашему отцу. Насколько я помню, вы говорили, что отец ваш давно умер, значит, часы находились в руках вашего брата.

— Пока все правильно, — кивнул я. — А что еще вам удалось выяснить?

— Брат ваш был человеком неаккуратным и безрассудным. В юности он подавал большие надежды, но растратил по пустякам и свой талант, и оставшиеся ему деньги. Преимущественно он жил в бедности, хотя иной раз ему и везло. Правда, периоды, когда у него водились деньги, были непродолжительными. В конце концов, он попросту запил. Что еще? — Холмс пожал плечами. — Ваш брат недавно умер. Вот, пожалуй, и все.

Пораженный услышанным, я вскочил с кресла и в волнении заходил по комнате.

— Я никогда не думал, что вы опуститесь до такого, Холмс, — с горечью воскликнул я. — Вы навели о моем бедном несчастном брате справки, а теперь делаете вид, что все это якобы рассказали вам старые часы. И вы хотите, чтобы я вам поверил?! — я был искренне возмущен бестактным поведением человека, которого я считал своим другом. — Знаете, кого вы мне сейчас напоминаете? Шарлатана, обычного заурядного мошенника!

— Значит, я не ошибся, мой дорогой доктор, — он немного помолчал и мягко продолжил: — Да, я должен был бы иметь в виду, что мой бездушный анализ способен поранить ваши чувства. Однако уверяю вас, и даже клянусь, если хотите, что никаких справок о вашем брате я не наводил. К чему мне это? О том, что у вас был брат, я узнал только сейчас, точнее, когда взял в руки эти часы.

— Я поверю вам только в том случае, если вы расскажете, как вам удалось узнать факты. Откуда они стали вам известны? Или вы обо всем догадались?

— Нет, я никогда ничего не додумываю. Вам может показаться странным, но за всеми моими умозаключениями стоит железная логика, порой убийственная и безжалостная. А догадка — она губительна для способности логически мыслить. В данном случае мне повезло — информации я имел крайне мало, оставалось только делать предположения. Но, судя по вашей реакции, все они оказались правильными. Только уверяю вас, если вы будете видеть ход моих мыслей, вы поймете, что ничего неожиданного в моих выводах нет. Например, я сказал вам, что ваш брат был человеком неаккуратным. Вот, посмотрите на доказательство — обратная сторона часов поцарапана, а крышка в двух местах помята. Это говорит о том, что часы носили вместе с другими металлическими предметами: ключами, монетами. А теперь посудите сами — можно ли назвать аккуратным человека, столь безалаберно относящегося к часам стоимостью в сотню фунтов? Нет, этот человек не только неаккуратный, но и бесшабашный. В молодости же он был талантлив. Это определенно, потому что никогда родители не подарят бесталанному отпрыску столь дорогую вещь. Что вы видите в моих рассуждениях сверхъестественного? Ну и простая логика подсказывает, что если у юноши есть часы такой ценности, то, значит, он не беден. Правильно?

Я кивнул, показывая, что слежу за его рассуждениями.

— В ломбардах приемщики вещей часто пишут номер квитанции на задней стенке часов, так удобнее и надежнее, чем вешать ярлык, который могут потерять, а то и вовсе подменить. Так вот, на часах имеется много номеров, по крайней мере, я насчитал четыре. Каков вывод? Ваш брат постоянно нуждался. Второй вывод — эпизодически у него заводились деньги. Иначе как бы он выкупал свой залог? А вот доказательство того, что ваш брат вел не слишком трезвый образ жизни — возле отверстия, куда вставляется ключ, многочисленные царапины. У непьющего человека на часах подобных царапин нет, но у пьяниц они есть всегда. Ваш брат заводил часы вечером, по возвращению домой. Смотрите сами — вот следы его нетвердой руки.

— Поразительно, — сказал я. — Все просто. Простите меня, Холмс, я был несправедлив к вам. Мне следовало бы иметь больше веры в ваши невероятные способности. Простите за любопытство, а чем вы сейчас занимаетесь? Расследуете что-нибудь?

— Нет, — уныло ответил Шерлок. — Отсюда и кокаин. Не могу жить без напряжения. Да и зачем вообще жить, если мозг не занят работой? Посмотрите в окно. Каким унылым и подавленным кажется мир. Мрачное, беспросветное существование. Этот желтый туман, клубящийся на улице… Вы можете представить себе более удручающее зрелище? Какова польза от всех моих способностей, доктор, если я не могу применить их? Преступники измельчали, преступления пошлы и примитивны. Я не живу, я прозябаю. Да и вся наша жизнь вообще превратилась в сплошное убожество.

Я открыл было рот, чтобы ответить на эту тираду, но внезапно послышался стук в дверь и в комнату вошла наша хозяйка с визиткой на маленьком подносе.

— К вам молодая дама, — возвестила она, подходя к Холмсу.

— Мисс Мэри Морстан, — прочитал Шерлок. — Гм, ее имя ничего мне не говорит. — Хорошо, миссис Хадсон. Пусть она войдет. А вы, доктор, не уходите. Я бы предпочел, чтобы вы послушали наш разговор.

Глава 2

О чем нам поведала мисс Морстан

Она вошла к нам в комнату быстрым уверенным шагом. Белокурая, невысокого роста, изящная, одетая с отменным вкусом. В то же время, как за ее наигранным спокойствием явственно чувствовалось волнение, так и внешняя безукоризненность ее костюма скрывала очевидную стесненность в средствах. Серенькое платье ее, хоть и отлично сшитое, было простеньким, без изящества. На голове мисс Морстан кокетливо сидела шляпка той же унылой расцветки, что и платье, украшенная довольно жалким блеклым перышком. Я бы затруднился назвать мисс Морстан красавицей, более того — она была лишена обычной привлекательности. И все же я не мог оторвать взгляда от ее лица, настолько оно впечатлило меня своей милой добротой. Особенно мне понравились ее большие голубые глаза, в которых светилась сострадание и душевность. Скитаясь по трем континентам, я встречал немало женщин, но ни у одной из них мне не доводилось видеть лица, столь явственно выдававшего тонкую и ранимую душу. Когда незнакомка села на предложенный Холмсом стул, я увидел, как сильно она взволнована — губы и руки ее заметно дрожали.

— Я пришла к вам, мистер Холмс, — заговорила она, — потому что знаю о той неоценимой помощи, которую вы оказали моей госпоже, миссис Сесил Форрестер. Она не перестает восхищаться мастерством, с каким вы распутали одну ее странную семейную историю.

— Миссис Сесил Форрестер? — переспросил Шерлок. — Ах, да, припоминаю. Я действительно оказал ей незначительную услугу. Только дело это не отличалось особой сложностью.

— Она думает иначе, — задумчиво возразила мисс Морстан. — Но даже если и так, мое дело вы легким не назовете. Честно говоря, трудно представить себе более невероятную и диковинную ситуацию, чем ту, в которую попала я.

Холмс потер руки, глаза его загорелись, хищное, с ястребиным носом лицо его вдруг стало крайне сосредоточенным. Внимательно глядя на гостью, Шерлок подался вперед.

— И что же это за ситуация? — спросил он мисс Морстан сухим деловым тоном.

Мне показалось, что мое присутствие стесняет нашу гостью, и, поднимаясь с кресла, произнес:

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я вас покину?

К моему удивлению девушка подняла руки в длинных перчатках, останавливая меня.

— Не уходите, прошу вас, — сказала она и повернулась к Холмсу. — Я надеюсь, что и ваш друг не откажет мне в помощи.

Разумеется, я немедленно опустился в кресло.

— Если говорить коротко, то ситуация у меня следующая. Мой отец служил в Индии, я же росла здесь, в Англии. Мать моя умерла, когда я еще была ребенком, родственников здесь у меня нет. До семнадцати лет я находилась в довольно дорогом пансионе в Эдинбурге. В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году отец мой, бывший в то время капитаном, получил годовой отпуск и приехал в Англию. Он прислал мне телеграмму, в которой сообщил, что добрался благополучно и просил меня приехать к нему в Лондон, в гостиницу «Лэнгхэм». Телеграмма меня очень обрадовала, текст ее был, насколько я помню, очень радостным и теплым. Приехав в Лондон, я сразу же направилась в «Лэнгхэм», в гостиницу, где узнала, что капитан Морстан действительно остановился там, но ушел прошлым вечером и еще не вернулся. Целый день я прождала его, но безрезультатно. Ни его самого, ни каких-либо сведений о нем я так и не получила. Вечером, по совету хозяина гостиницы, я сообщила обо всем в полицию, а на следующее утро дала объявление в газетах. Но все было напрасно, никто не мог сказать мне ничего существенного о моем бедном отце. Он словно сквозь землю канул. Приехал в Англию в поисках мира и покоя, а вместо этого…

Фраза оборвалась на полуслове. Мисс Морстан, сдерживая рыдания, закрыла лицо руками.

— И когда это случилось? — спросил Шерлок, открывая блокнот.

— Мой отец исчез третьего декабря тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, почти десять лет назад.

— Он наверняка приехал с большим багажом. Вы его смотрели?

— Да, в гостинице. Но не нашла ничего, что могло бы прояснить тайну исчезновения моего отца. Кстати, вещей было не очень много кое-какая одежда, несколько книг, и масса мелких безделушек с Андаманских островов. Он служил там, охранял заключенных.

— Были у него в Лондоне друзья?

— Я знаю только одного — майора Шолто, из того же полка, что и мой отец. Тридцать четвертого бомбейского, пехотного. Майро вышел в отставку незадолго до приезда моего отца и обосновался в Верхнем Норвуде. Мы связывались с ним, но он ответил, что и понятия не имел о приезде в Англию своего однополчанина.

— Очень интересный случай, — заметил Холмс.

— Самое интересное началось потом, — снова заговорила мисс Морстан. — Шесть лет назад, а точнее — четвертого мая тысяча восемьсот восемьдесят второго года, я прочитала в «Таймс» объявление, в котором неизвестный мне человек просил сообщить ему адрес миссис Мэри Морстан или же, в случае, если она прочитает объявление, сообщить о себе. Он говорил, что в моих интересах самой дать знать о себе. Адреса под объявлением не было. Тогда я только-только поступила на службу к миссис Сесил Форрестер гувернанткой к ее детям. По совету моей госпожи я послала свой адрес в раздел объявлений в «Таймсе». В тот же день, когда он был опубликован, мне принесли с почты маленькую картонную коробочку, в которой я обнаружила большую прелестную жемчужину. Кроме нее в коробочке ничего не было. Ни письма, ни записки. С тех пор каждый год в один и тот же день я стала получать такую же коробочку с одинаково прекрасными жемчужинами. Кто их посылает, я не знаю. Я показывала жемчужины оценщику, и тот сказал, что это очень редкие экземпляры, стоящие больших денег. Да вот, посмотрите, вы и сами можете в этом убедиться.

С этими словами она открыла небольшую плоскую коробочку и показала нам шесть жемчужин поразительной красоты. Я, конечно, небольшой специалист по драгоценностям, но, признаюсь, что мне подобных жемчужин видеть не доводилось.

— Ваше сообщение заинтересовало меня, — произнес Шерлок Холмс. — А не происходило ли с вами каких-нибудь неожиданных событий?

— Происходило, и не далее, как сегодня. Собственно говоря, поэтому я и пришла к вам. Утром я получила вот это письмо. Пожалуй, будет лучше, если вы сами прочтете его.

— Благодарю вас, — ответил Холмс. — Конверт тоже дайте, пожалуйста. — Так… Отправлено, судя по штемпелю, седьмого июля, из юго-восточной части Лондона. Отпечаток большого пальца в углу… Его оставил, скорее всего, почтальон… Хм, могу сказать, что ваш корреспондент, мисс Морстан, — человек состоятельный и щепетильный. По крайней мере, относительно канцтоваров. Бумага отменного качества, конверты стоят шесть пенсов за дюжину. Обратного адреса нет… Так, и что же он пишет? «Будьте у театра «Лицей» сегодня вечером в семь. Стойте у третьей колонны слева. Если опасаетесь, приходите не одна. Можете привести двух друзей, но с условием — они не должны быть полицейскими. С вами поступили нечестно, и я хочу восстановить справедливость. Предупреждаю вас — если вы придете с полицией, то этим все испортите. Ваш друг». Вот как. Очень любопытно. И что же вы намереваетесь делать, мисс Морстан?

— А что бы вы мне посоветовали?

— Идти, разумеется. Неизвестный пишет, что вы можете привести с собой двоих друзей. В таком случае мы будем сопровождать вас — я, и мой друг Уотсон. Нам уже не раз приходилось действовать вдвоем, и могу заверить вас, что он — человек вполне надежный.

— Но согласится ли он сопровождать меня? — спросила мисс Морстан. В ее голосе мне послышалась мольба, и я тут же ответил:

— Буду только счастлив помочь вам, — сказал я с достоинством. — И благодарю вас за то, что вы обратились ко мне.

— Вы так добры, — залепетала мисс Морстан. — Это мне следует благодарить вас. Дело в том, что в Лондоне у меня совсем нет ни знакомых, ни друзей. Я живу довольно замкнуто. Так, значит, если я приеду к вам в шесть, это будет нормально? Мы успеем?

— Да, но постарайтесь не опоздать, — ответил Холмс. — Кстати, я вот еще о чем хотел спросить вас. Вы не заметили, письмо написано той же рукой, что и адреса на коробочках с жемчужинами?

— Проверьте сами. Я их все принесла с собой, — отозвалась девушка, доставая из сумочки листки с адресами.

— Да вы просто идеальный клиент, — воскликнул Шерлок Холмс. — Вам не откажешь в интуиции. Ну что ж, давайте посмотрим, — Шерлок разложил на столе листки. — Почерк в адресах сильно изменен, и отличается от почерка, которым написано письмо. Но рука одна и та же, это несомненно. Посмотрите, как четко он выводит «е» и конечную «s». Нет, как он ни старается коверкать свой почерк, индивидуальность тем не менее прослеживается. Да… Вы знаете, мисс Морстан, я не хотел бы вам внушать пустые надежды, но не похож ли этот почерк на руку вашего отца?

— Ни в малейшей степени, — уверенно ответила девушка.

— Так я и предполагал, — удовлетворенно сказал Холмс. — Ну что ж, тогда до вечера. Ждем вас ровно в шесть. Не будете ли вы любезны оставить мне все эти бумаги? Мне хотелось бы изучить их более внимательно. Благодарю вас. Итак, сейчас половина четвертого. Au revoir.

— Au revoir, — ответила мисс Морстан, окинув нас доброжелательным взглядом. Она убрала в сумочку коробочки с жемчужинами и заторопилась к выходу.

Подойдя к окну, я смотрел на ее милую удаляющуюся фигурку. Скоро она совсем растворилась вдали, в угрюмой безликой толпе. Я различал лишь расплывчатое пятнышко ее шляпки с бледным крошечным пером.

— Очень милая женщина, — произнес я, обращаясь к своему компаньону.

— Правда? — равнодушно ответил Холмс. Он уже закурил свою трубку и со знакомым мне полусонным взглядом, сидел, откинувшись на спинку кресла. — Не заметил.

— Вы знаете, я давно заметил, что у вас совсем нет эмоций, — в сердцах воскликнул я. — Вы напоминаете мне машину, постоянно занятую вычислениями. Честное слово, в вас есть что-то нечеловеческое.

Шерлок Холмс слабо улыбнулся.

— Я взял себе за правило никогда не поддаваться эмоциям, — ответил он. — Личные качества могут повлиять на чистоту суждения. Для меня клиент — это всего лишь фактор, составная часть задачи, требующей разрешения. А что касается эмоций, в отсутствии которых вы меня упрекнули, то знайте — они несовместимы с рассудком. Самая красивая женщина из всех, что я встречал, была повешена. Она застраховала своих детей на крупную сумму, после чего хладнокровно отравила их. Есть у меня один знакомый самого гнусного и отталкивающего вида, который только можно себе представить. Так вот — он известный филантроп, потративший четверть миллиона фунтов на помощь несчастным лондонским беднякам.

— Да, но эта девушка…

— Я ни для кого не делаю исключений, — перебил меня Шерлок. — Исключения ниспровергают правило, доказывают его ошибочность. И не забивайте себе голову пустяками. Лучше давайте попробуем представить портрет человека, написавшего это письмо. Вам еще никогда не доводилось узнавать характер человека по почерку? Вот вам прекрасная возможность. Ну, что вы можете сказать о человеке, который пишет такими вот каракулями?

— Никакие это не каракули, — раздраженно ответил я. — Почерк вполне сносный, хорошо читается. Скорее всего, это человек степенный, с устоявшимися привычками. Характера сильного и уравновешенного. Посмотрите, как он твердо выводит буквы.

Холмс согласно кивнул.

— Совершенно верно. Но только все буквы у него одинаковой высоты. Не поймешь где «l», а где «e». Так же трудно отличить «d» от «а». У человека с твердым характером, как бы плох ни был его почерк, написание этих букв обязательно отличается. Судя по тому, как неуверенно он пишет строчную «k» и все прописные буквы, наш корреспондент отличается неуравновешенностью и непостоянством. В то же время он довольно высокого мнения о себе. Даже слишком высокого. Могу сказать еще много нелестного о нем, но сначала нужно кое-что проверить. Посмотрите пока вот эту книгу, едва ли не самую значительную из всех, которые видело человечество. Называется «Мученичество человека», автор Уинвуд Рид. Полагаю, она поможет вам скоротать время до моего прихода. А я вернусь не позже, чем через час.

Я сел у окна с томиком в руках, попытался вникнуть в строчки, но мысли мои блуждали далеко. Я вспоминал нашу неожиданную гостью, ее улыбку, приятный глубокий голос, таинственность, окружающую ее. «Сколько ей может быть лет?», подумал я. «Если десять лет назад ей было семнадцать, то, значит, сейчас ей двадцать семь. Прекрасный возраст. В эти годы человек, расставаясь с иллюзиями и застенчивостью, начинает набираться опыта и мудрости». Так я сидел, размышляя, до тех пор, пока течение моих мыслей не приняло столь опасного направления, что я, подскочив, как ужаленный, метнулся к своему столу и впился взглядом в статью по патологии. «И что ж это я, отставной армейский хирургишка с хилой ногой и с еще более хилым кошельком, возомнил о себе? Да как мне только подобное в голову пришло? Нет, она — всего лишь часть задачи, фактор. И, самое главное, надо трезво глядеть на вещи. Каким бы мрачным не было мое будущее, встретить его следует по-мужски. А тешить себя сладкими грезами, идиллическими картинками разыгравшегося воображения — это просто слюнтяйство».

Глава 3

Мы отправляемся на поиски решения

Холмс вернулся в половине шестого, бодрый, веселый, в хорошем настроении. Было видно, что он готов к действию. Я нисколько не удивился происшедшей в нем перемене, так как привык к тому, что приступы черной меланхолии сменялись у Шерлока пароксизмами активности.

— Ничего таинственного в этом деле нет, — заявил он, принимая налитую мной чашку чая. — Факты говорят о том, что объяснение всему может быть только одно.

— Как!? — удивился я. — Вы уже все разгадали?

— Ну, я бы не сказал, что все. Но я обнаружил один многообещающий факт. Очень даже многообещающий, — последнюю фразу Шерлок произнес с некоторым смаком. — Детали, правда, мне пока не совсем ясны, но все станет понятно в процессе расследования. Все это время, пока вы меня ждали, я смотрел последние страницы «Таймса» и вот что обнаружил. Оказывается, майор Шолто, служивший в тридцать четвертом пехотном бомбейском полку и проживавший в Верхнем Норвуде, скончался двадцать восьмого апреля тысяча восемьсот восемьдесят второго года.

— Не сочтите меня глупцом, Шерлок, но я не понимаю, куда вы клоните.

— Серьезно? Вы меня удивляете. Тогда посмотрите на это иначе. Капитан Морстан бесследно исчезает. Единственным человеком в Лондоне, кого он мог бы навестить, является майор Шолто. Но тот утверждает, что капитан к нему не приезжал. С момента исчезновения капитана Морстана проходит четыре года, майор Шолто умирает, а через неделю после этого в адрес мисс Морстан приходит первая посылка. Каждый год она получает дорогостоящие подарки, а в финале — письмо, в котором некий аноним извещает ее о том, что с ней поступили дурно. Но что в ее жизни произошло дурного, если не считать смерти отца? И почему подарки начали посылать ей сразу после смерти майора Шолто? Не потому ли, что и сам он, и его наследники знали о тайне исчезновения капитана Морстана? Вам это кажется невероятным? Тогда предложите свою, более правдоподобную, гипотезу.

— Какая дикая странность — посылать компенсацию за смерть отца! А зачем такие предосторожности?! И почему бы не послать письмо тогда, шесть лет назад?! Тем более, если речь идет о восстановлении справедливости. Что мешало восстановить ее раньше? И о какой, собственно, справедливости говорит автор письма? Шерлок, я надеюсь, вы не думаете, что отец мисс Марстон жив? Полагаю, такая мысль была бы явным преувеличением. Но тогда о какой все-таки справедливости он говорит?

— Согласен с вами, в моей гипотезе не все гладко. Есть уязвимые места, есть, — задумчиво произнес Шерлок. — Но я надеюсь, что наша сегодняшняя поездка разрешит все сомнения. А вот и кэб. Это приехала мисс Морстан. Вы готовы? Тогда пора отправляться, а то опоздаем. Уже начало седьмого.

Я взял шляпу и самую тяжелую трость из всех, что у меня имелись. Шерлок Холмс, как я заметил, вытащил из ящика стола револьвер и сунул его в карман. Следовательно, дело обещало быть серьезным.

Открыв дверцу кэба, я увидел мисс Морстан, закутанную в длинное темное пальто. Держалась она спокойно, лишь бледное, напряженное лицо ее выдавало тщательно скрываемое волнение. Я поразился ее самообладанию. Отправляясь в столь необычную поездку, она, как представительница слабого пола, должна бы чувствовать себя довольно неуютно, и тем не менее, во всем ее поведении ощущалась уверенность и выдержка. Холмс задал ей несколько вопросов, она отвечала на них ровным, спокойным голосом.

— Майор Шолто был самым близким другом моего отца, — говорила она. — Он часто писал о нем в письмах. Но в этом нет ничего удивительного, судьба надолго забросила и моего отца, и майора Шолто на Андаманские острова. Они были старшими офицерами и, конечно же, часто общались. Кстати, в письменном столе отца я нашла одну странную бумагу. Рассматривали ее много раз, но никто так и не понял, что обозначают все эти рисунки и надписи. Я на всякий случай захватила ее с собой, но не думаю, что она вам особенно пригодится. Вот, посмотрите, — она протянула Холмсу лист бумаги.

Шерлок осторожно расправил ее и, вытащив из кармана двукратную лупу, начал внимательно изучать странный документ, попутно давая объяснения.

— Бумага изготовлена в Индии. Когда-то она была приколота к доске. Карта очень похожа на план какого-то большого здания. Много залов, коридоров, переходов. Одно место отмечено маленьким красным крестиком. Это чернила. Рядом надпись, сделанная карандашом: «3,37 слева». В левом верхнем углу какой-то непонятный знак. Очень похоже на четыре креста с соприкасающимися краями. Рядом — надпись. Судя по корявым буквам, вывел ее человек грубый и необразованный: «Джонатан Смолл, Магомет Сингх, Абдулла Хан, Дост Акбар». Признаться, пока я не вижу, какое отношение эта бумага может иметь к нашему делу, но одно несомненно — это очень важный документ. Хранился он бережно, скорее всего, в блокноте. Обе стороны на удивление чистые.

— Совершенно верно, — подтвердила девушка. — В блокноте я ее и нашла.

— Постарайтесь не потерять эту бумагу, мисс Морстан. Мне кажется, она нам еще понадобится. Интуиция подсказывает мне, что дело может оказаться намного сложнее, чем я предполагал.

Шерлок откинулся на спинку сиденья. Я изредка посматривал на своего друга — его сдвинутые брови и отсутствующий взгляд говорили о напряженной работе мысли. Мы с мисс Морстан тихо разговаривали о нашей необычной поездке, высказывая предположения о ее возможных последствиях. Все это время Шерлок молчал. Он ни слова не проронил вплоть до того момента, пока мы не подъехали к цели нашего путешествия.

Несмотря на сентябрь и вечернее время, а было уже почти семь, на улице стояла удушающая жара. Гигантский город окутывал плотный туман. Его серые клубы ползли по грязным улицам, обволакивая дома, кэбы, людей. Фонари на Стренде напоминали бесформенные пятна. Они отбрасывали на мокрый тротуар унылые, дрожащие бледные круги. Даже яркий свет многочисленных окон магазинов не мог пробить тоскливую давящую мглу. Слабенькими потоками он струился на улицу, выхватывая из гнетущей, вязкой темноты лица многочисленных прохожих. Было что-то зловещее в бесконечной череде лиц, печальных и веселых, старых и юных, изможденных невзгодами и искрящихся весельем. На один краткий миг они появлялись передо мной в ореоле света и тут же исчезали во мраке. Мне казалось, что я вижу вереницу привидений. Я непроизвольно задумался о бренности бытия. Вообще-то я человек не слишком впечатлительный, но увиденная мной на фоне душного, тяжелого вечера, жутковатая картина подействовала на меня угнетающе. Не самое радостное впечатление оставляло и то таинственное дело, по которому мы ехали. Короче говоря, я немного приуныл. Я взглянул на мисс Морстан и сразу понял, что и у нее настроение тоже упало. Один только Холмс сохранял все тот же невозмутимый и уверенный вид. Удручающая обстановка не оказывала на него никакого воздействия. Он, словно исполин, возвышался над мелочностью ощущений, если не сказать больше — они ему попросту были неведомы. Держа на коленях блокнот, он время от времени делал в нем какие-то записи, светя себе карманным фонариком.

Когда мы подъехали к театру «Лицей», у его боковых входах уже стояла густая толпа. К парадному, поскрипывая и стуча колесами по мостовой, беспрерывно подъезжали кэбы и двуколки. Останавливаясь, они высыпали на тротуар свой драгоценный груз — расфранченных, в белоснежных рубашках мужчин и осыпанных бриллиантами, закутанных в шуршащие шали женщин. Мы подошли к месту встречи, третьей колонне, и в ту же минуту к нам подбежал невысокий юркий человечек, по внешнему виду — обычный кэбмен.

— Вы пришли вместе с мисс Морстан? — спросил он.

— Да. Я — мисс Морстан, а эти двое джентльменов — со мной.

Он внимательно оглядел нас. Взгляд у незнакомца оказался на удивление пронизывающий.

— Простите меня, мисс, но я обязан спросить вас. Никто из ваших друзей не служит в полиции? — отрывисто проговорил он.

— Даю вам слово, что они не из полиции, — спокойно ответила мисс Морстан.

Незнакомец пронзительно свистнул. В ту же секунду уличный мальчишка подвел к нам стоящий на противоположной стороне улицы кэб и открыл двери. Встретивший нас человечек взгромоздился на козлы, мы же сели внутрь. Не успели мы устроиться поудобнее, как кучер щелкнул бичом и кэб с бешеной скоростью помчался по мглистым улицам.

Ситуация складывалась довольно занятная. Мы ехали неизвестно куда и, собственно говоря, непонятно зачем. Вся история могла быть и просто хорошо разыгранной мистификацией, такой вариант не исключался. Если же все было правдой, то нас могли ожидать события довольно серьезные. Мисс Морстан казалась все такой же уверенной и собранной. Я попытался было приободрить ее воспоминаниями о своих необыкновенных приключениях в Афганистане. Но, сказать по правде, сам был так взволнован происходящим и настолько поглощен мыслями о цели нашего путешествия, что мои истории сильно смахивали на затертые анекдоты. Да и рассказывал я их несколько путано. По сей день она вспоминает, как я, вероятно, совсем забывшись, поведал ей о том, как глухой темной ночью в мою палатку заглянул мушкет, которого я уложил дуплетом из тигренка. Вначале я еще как-то ориентировался и понимал, куда мы едем, но вскоре из-за тумана, скорости, а также слабого знания Лондона, я запутался в мелькающих улицах. Лишь одно я знал несомненно — едем мы уже довольно долго. Но Шерлок Холмс, как всегда, был на высоте. Он бормотал про себя названия извилистых улиц и улочек, по которым грохотал колесами наш кэб.

— Рочестер-роу, — сказал он. — Проехали. Теперь мы въехали на Винсент-сквер. Выехали. Воксхолл-бридж-роуд. Ага, значит мы едем в сторону дороги на Саррей. Да, совершенно верно. Ну что ж, я так и думал. Вот и мост. Посмотрите в окно, увидите блеск воды.

Мы и в самом деле увидели под нами сверкающую Темзу, фонари на широкой и тихой водной глади реки. Вскоре они исчезли, и наш кэб снова помчался по лабиринту улиц.

— Уондсворт-роуд, Прайори-роуд, — продолжал перечислять Шерлок. — Ларкхолл-лейн, Стоквелл-плейс… Роберт-стрит, Колдхарбор-лейн. Да, похоже расследование нам придется продолжать не в самой фешенебельной части Лондона.

Мы действительно въехали в довольно подозрительный район. Длинные ряды мрачных кирпичных домов оживляло, если можно так сказать, тусклое свечение грязных окон пивных сомнительного достоинства. Затем по обеим сторонам кэба потянулись двухэтажные домики, каждый с небольшим садиком перед входом, а потом снова пошли беспрерывные линии новеньких, сверкающих свежим кирпичом, домов (похожих на страшные щупальца, раскинутые во все стороны городом-монстром). Наконец, у третьего дома в недавно построенной улице кэб остановился. Ни один из рядом стоящих домов не был заселен. Да и тот дом, к которому мы подъехали, также был темен и мрачен. Лишь на кухне слабо горел свет. На наш стук дверь открыл слуга-индус в желтом тюрбане, белом свободном одеянии, подпоясанный широким, также желтым поясом. Столь колоритная восточная фигура казалась неуместной здесь, в третьеразрядном загородном районе. Она странным образом диссонировала со всем окружением, и, прежде всего, с дверью, такой же неказистой, как и сам дом.

— Сахиб ждет вас, — сказал индус и в тоже миг из глубин дома донесся тонкий, визгливый голос.

— Проведите их ко мне, хидхидмутгар. Немедленно проведи их ко мне!

Глава 4

История человечка с лысиной

Вслед за индусом мы прошли по слабо освещенному мрачноватому проходу, скудно обставленному плохонькой мебелью. Вскоре справа показалась дверь. Индус толкнул ее. На нас хлынул поток яркого света. В центре образовавшегося сияния стоял маленький человечек с высокой, по форме напоминающей яйцо, головой, обрамленной венчиком рыжих волос. Его сверкающая лысина казалась горной вершиной в окружении густой растительности. Человечек постоянно тер руки, словно ему было очень холодно, а черты лица его находились в постоянном движении. Мне показалось, что они не знают покоя, то растягивались в улыбке, то хмурились, но ни на секунду не замирали. Природа одарила его отвислой нижней губой, из-за которой виднелась полоска желтых неровных зубов. Последнее он тщетно пытался скрыть, поминутно потирая подбородок. Но, несмотря на нахально сверкающую лысину, человечек был явно молод, ему никак нельзя было дать боле тридцати. Впоследствии это наблюдение подтвердилось.

— Ваш покорный слуга, мисс Морстан, — неустанно повторял он противным визгливым голоском. — Проходите, пожалуйста, джентльмены. К вашим услугам. Ради бога, войдите в мое скромное убежище. Извините за то, что оно такое маленькое, мисс, но обстановка, здесь, надеюсь, вам понравится. Так сказать, оазис искусства среди мерзости запустения южного Лондона.

Мы были ошарашены видом комнаты, в которую он пригласил нас. Похожая на бриллиант чистой воды в грубой оправе, она совершенно не вязалась с убожеством остального дома. Поразительной дороговизны гобелены закрывали стены. Кое-где они были откинуты и тогда взору нашему представлялись либо картина в богатой раме, либо восхитительная восточная ваза. Пол устилал ручной работы ковер с желто-черными узорами, такой мягкий и толстый, что нога приятно утопала в нем, словно во мху. Две великолепные тигровые шкуры лежали на ковре, усиливая ощущение восточной роскоши, царившей в комнате. Картину довольства и неги завершал стоящий в углу, на коврике, кальян. Под потолком была протянута тончайшая, почти невидима глазу золотая проволока, на которой висела изящная серебряная лампа, выполненная в форме птицы. Загораясь, она наполняла комнату не только светом, но тонким, приятным ароматом.

— Позвольте представиться. Меня зовут Тадеуш Шолто, — произнес маленький человечек, не переставая дергаться и улыбаться. — А вы, конечно же, мисс Морстон. Ага, ну а эти джентльмены…

— Мистер Щерлок Холмс и доктор Уотсон.

— Доктор? Вот как! — радостно воскликнул он. — А нет ли у вас с собой случайно стетоскопа? О, какое счастье! Вы знаете, я очень беспокоюсь за свой митральный клапан. Не будете ли вы любезны послушать меня? Аорта меня не очень волнует, она в полном порядке, но вот митральный клапан…Мне бы очень, очень хотелось услышать ваше мнение о нем.

Нагнувшись, я послушал его и не нашел никаких отклонений, если не считать, конечно, того, что мой случайный пациент буквально трясся от страха. Казалось, его всего бил нервный озноб.

— На мой взгляд, у вас все нормально, — сказал я. — Причин для волнения нет.

— О, простите мне мою назойливость, мисс Морстан. Но я так волнуюсь… — залепетал он с внезапной галантностью. — Боже мой, сколько мне приходится страдать! А тут еще этот клапан! Благодарю вас, доктор. Вы меня очень утешили. Значит, вы считаете, мой митральный клапан в прядке? — Я молча кивнул. — Если бы ваш отец мистер Мортстан больше щадил свое сердце и избегал волнений, он был бы сейчас жив.

У меня появилась непреодолимое желание влепить ему пощечину за столь грубое и беспардонное отношение к тому деликатному делу, по которому мы приехали. Мисс Морстон, смертельно побледнев, опустилась в кресло.

— В глубине души я чувствовала, что его нет в живых, — прошептала она.

— Подождите, я вам все объясню, — сказал человечек. — И не только объясню, но и постараюсь исправить причиненную вам несправедливость. Что бы ни говорил мой брат Бартоломью, я обязательно это сделаю. Очень хорошо, что вы пришли сюда не одна, а с друзьями — они станут свидетелями того, о чем я собираюсь вам рассказать. Кроме того, нам втроем будет легче переубедить Бартоломью. Но только давайте не вмешивать в наше дело посторонних — ни полицию, ни кого-либо еще. Мы все уладим сами, ко всеобщему согласию. Нам не нужны лишние участники. Единственно, чего боится мой брат Бартолмью, так это огласки, — проговорив это, он сел на низенькую софу и уставился на нас любопытными, подслеповатыми глазками голубовато-водянистого цвета.

— На мой счет можете быть абсолютно спокойны, — заговорил Холмс. — Что бы вы ни соизволили сказать, дальше меня это не пойдет.

Я склонил голову, показывая, что полностью солидарен с моим другом.

— Прекрасно! Прекрасно! — отозвался человечек. — Мисс Морстан, вы позволите мне предложить мне бокал «кьянти»? Или, может быть, вы предпочитаете токайское? Других вин у меня нет. Прикажете открыть бутылочку? Нет? Ну что ж, тогда, я надеюсь, вы не будете возражать, если я закурю? Восточный табак — это просто бальзам. К тому же, я слегка нервничаю, а кальян меня очень успокаивает. Он незаменим в минуты волнения.

Он подсоединил к большой чаше трубку, и вскоре мы услышали веселое бульканье розовой воды. В предвкушении рассказа, мы, вытянув шеи и уперев ладони в щеки, расселись полукругом возле нашего странного рассказчика. Тот, натужно пыхтя, и не переставая дрожать, впивался в трубку кальяна. Блеск его лысины соперничал по яркости с сиянием экзотического курительного инструмента.

— Когда я, наконец, решил связаться с вами, — заговорил он. — Я не сообщил вам свой адрес, поскольку боялся, что вы приведете с собой не желательных для меня людей. Поэтому я позволил себе назначить вам встречу таким образом, чтобы мой человек, Вильямс, в чьей преданности я не сомневаюсь, мог бы увидеть вас первым. Вильямсу были даны указания не вступать с вами в разговор, если бы пришедшие с вами люди, показались ему подозрительными. Прошу простить меня за все эти меры предосторожности, но я человек весьма восприимчивый, я бы даже сказал, утонченный. Сам вид полисмена претит моему эстетическому вкусу. Боже, как я не люблю этот грубый материализм! Видите ли, я не стараюсь часто вступать в контакт с невежественной толпой. Живу я, как вы уже заметили, в атмосфере утонченности, меня вполне модно назвать покровителем искусств. Да, искусство — моя слабость. Вон тот пейзаж — это подлинный Коро. Конечно, кое — кто из знатоков мог бы поспорить относительно Сальватора Роза, то вот этот Бугро не вызовет никаких сомнений. Я, знаете ли, поклонник современной французской школы.

— Прошу прощения, мистер Шолто, — сказала мисс Морстон. — Но я пришла сюда по вашей просьбе и желала бы услышать то, что вы хотели сообщить мне о моем отце. Сейчас уже поздно, и я не могу здесь долго оставаться. Прошу вас, покороче, пожалуйста.

— Думаю, что наша беседа все-таки затянется, — ответил он. — Нам определенно нужно будет ехать в Норвуд, к моему брату Бартоломью. Ехать придется всем вместе, одному мне трудно с ним разговаривать. Он и так очень недоволен тем, что я действую так, как, мне кажется, будет справедливым. Вчерашний разговор с ним происходил на высоких тонах. Не представляете, какой это тяжелый человек, а особенно, когда рассердиться.

— Если нам нужно еще и ехать в Норвуд, то давайте отправляться немедленно, — рискнул вставить я.

Человечек рассмеялся так, что даже уши у него покраснели.

— Не стоит так торопиться, — воскликнул он. — Еще неизвестно, как мой брат Бартоломью воспримет ваше неожиданное появление. Нет, нет, что вы, я должен подготовить вас к встрече, рассказать о моих отношениях с Бартоломью. Прежде всего, я вынужден сказать вам, что во всей этой истории есть места, и для меня самого не очень ясные. Все, что я могу сделать — это сообщить вам факты, мне известные и понятные.

Мой отец, майор Джон Шолто, как вы уже, вероятно, догадались, служил в Индии. Лет одиннадцать тому назад он вышел в отставку и, возвратившись в Англию, поселился в Пондичерри-лодж, в Верхнем Норвуде. В Индии отцу моему удалось разбогатеть, и вернулся он сюда с большими деньгами и громадной коллекцией восточных редкостей. Довольно ценных, нужно сказать. Кроме того, он привез с собой несколько слуг — индусов. Не стесненный в средствах, он купил себе небольшой домик и зажил в роскоши, ни в чем себе не отказывая. Наследников у него только двое — я, и Бартолмью, мой брат-близнец.

Я очень хорошо помню тот ужас, который охватил нас, когда мы узнали об исчезновении капитана Морстана. О деталях этого обстоятельства мы прочитали в газетах. Зная, что он является другом нашего отца, мы частенько в его присутствии говорили о загадочном исчезновении Морстана. Отец нередко принимал участие в наших разговорах и делился своими соображениями. Мы и не подозревали, что из всех людей только он один знает о судьбе несчастного Артура Морстона. Нам и в голову тогда не приходило, что наш отец может быть причастен к этому делу.

Но мы догадывались о другом — мы чувствовали, что наш отец скрывает какую-то тайну, и все его поведение показывало, что над ним нависла огромная опасность. Он вдруг стал на редкость боязлив — никогда не выходил из дома один, а вскоре нанял двух телохранителей, бывших боксеров. Они служат в Подничерри-лодж привратниками. Кстати, один их них — тот самый Вильямс, который привез вас сюда. Да, да, когда-то он был чемпионом Англии в легком весе. Наш отец никогда не говорил нам о том, кого именно он боится. Но через некоторое время мы заметили, что особую ярость у него вызывают люди с деревяшками вместо ног. Как-то раз он даже открыл огонь из револьвера по какому-то безногому, который, как выяснилось впоследствии, был всего лишь коммивояжером, пришедшим к нам предложить свой товар. Слава богу, все обошлось, бедолага даже не был ранен, но нам пришлось выложить немалую сумму за его молчание и за то, чтобы замять все это дело. Вначале мы подумали, что неприязнь к безногим у нашего отца — это одна из малообъяснимых странностей его характера. Однако, последующих ход событий заставил нас изменить это мнение.

В начале 1882 года отец мой получил из Индии какое-то письмо, которое повергло его в панику. Прочитав его за завтраком, отец едва не лишился чувств. С того дня он заболел и вскоре уже лежал при смерти. Мы не знали, что это за письмо, и кто его автор, но оно было очень короткими и написано корявым почерком, вероятно, человеком малограмотным. С момента получения письма отец впал в глубокую депрессию, затем ему стало значительно хуже, А уже в конце апреля нам сообщили, что отец безнадежен и хочет проститься с нами.

Когда мы вошли в его комнату, то увидели нашего отца, высохшего, бледного, утопавшего в подушках. Тяжело дыша, он попросил нас запереть дверь и встать по обеим сторонам кровати. Затем, лихорадочно двигая руками и задыхаясь, голосом, в котором звучало волнение и мука, он сообщил известие, поразившее нас. Я попытаюсь вспомнить и передать все сказанное им его же собственными словами.

Конец ознакомительного фрагмента.