Мухи с одной помойки

Артур Вадалеев, 2022

На электронную почту серьёзной бюджетной Организации из Министерства приходит странное письмо с аудиофайлом, в котором содержатся обвинение и угроза. Чтобы спастись, сотрудникам Организации нужно выполнить всего лишь одно условие.

— Паразиты, говоришь? Паразиты.

— Да, прямо нашествие какое-то.

— Знаешь, ты прав — вредителей полно. Куда ни посмотришь, всюду ничтожные твари, убежденные в собственном превосходстве. Они копошатся и не понимают, что их жизнь лишена всякого смысла, что она — коротка.

— Э, ну да. Значит, уничтожим?

— О, без жалости!

х/ф «Люди в черном»

Глава 1. Понедельник

«Как же я раньше не замечал, — внутренне сокрушался директор. — Почему ж я так промахнулся? Где? Когда? Все же правда, все! Ну, почти все. Видеть никого не хочу, надоели».

К еженедельному совещанию в кабинете собралось уже пятеро сотрудников — начиналось обычное утро понедельника. Трое сидели с тоскливыми по прошедшим выходным минами на лице, еще один никак не мог подавить зевоту, а другой, казалось, пребывал в приподнятом настроении и слегка постукивал пальцами по столу. Стрелки настенных часов приближались к десяти.

Открылась дверь, в кабинет вошел грузный пожилой мужчина, похожий на матерого бульдога. Усаживаясь, он басисто поздоровался.

Директор кивнул.

«Стучаться надо, — подумал он. — Да, вот, например, Живолгин. Опять в засаленном свитере. Я ж тебя пожалел, взял, чтоб до пенсии дотянул. Поначалу такой шелковый был, а чуть что не так пошло, сразу выделываться начал и других подстрекать. Вот кто ты после этого? Именно тот самый, лучше не скажешь. И жена такая же. В каждой бочке затычка. Говорят, притягиваются противоположности. Нет, пожалуйста. Вор еще? Надо будет его проверить. Наверняка бензин сливает. По морде видно, что сливает».

Сотрудники о чем-то переговаривались, создавая раздражительный бубнеж. Словно играя на нервах, гудели и мерцали две лампы дневного света. За окном уже рассвело: на улице хозяйничала вьюга, неистово наметая сугробы.

В дверь постучали, и на пороге появилась сорокадевятилетняя раскрасневшаяся женщина с седыми корнями волос.

— Ух, ну и погодка, — сказала она, широко улыбаясь до десен. — О, я точно вовремя, как всегда.

— Здравствуйте, здравствуйте, — улыбнулась ей, кивая, старая Любовь Заетовна с неприлично выделяющимися усами.

«О, отдел кадров пожаловал, ее величество госпожа Чувина, — подумал директор. — Вовремя она. Памятник себе поставь, дура. Полгода ВРИО побыла, так теперь ни успокоиться не может, ни заткнуться. На кого ты рыпаешься? Меня поставили, значит ценят и доверяют, а ты не хочешь понять этого. Я до тебя еще доберусь, ой доберусь. Доберусь, доберусь».

Выждав две минуты, директор поправил галстук, посуровел и сказал:

— Здравствуйте, уважаемые коллеги. Начнем, пожалуй. Опоздавших ждать не будем.

Тихо приоткрылась дверь, и в небольшую щель юркнула костлявая девушка.

«Царицына, — усмехнулся про себя директор. — Решила, что я не замечу? Только посмотрите, и села так, как будто уже давно здесь. Хоть бы извинилась. Сколько ж ты мне крови выпила. То ее, видите ли, не устраивает, это. Ну так гуляй отсюда! А ведь я тебя с колледжским, прости господи, образованием принял. И оплошности прощал. И не депремировал. Чего ты нарываешься? Вот правда — сучка».

Он откашлялся и продолжил:

— Сегодня у нас необычное совещание, я бы даже сказал странное, но…

— Ну, наконец-то, что-то интересное будет, — перебил скуластый Разбегаев, прикомандированный уже который год.

Директор кивнул.

— Угу. Министерство скучать точно не даст.

— Министерство, о! — удивленно повторила Чувина. — Ну-ка.

— Но для начала мы все-таки пробежимся по рабочим вопросам, в телеграфном стиле, — чуть повысил голос директор. — Мне только от троих нужно понимание…

— Остальные могут идти? — подняв голову, спросил Живолгин, но его шутку никто не поддержал.

— Хоть на все четыре стороны, — недовольно ответил директор. — Коллеги, давайте уважать друг друга, мы же одна команда. У нас серьезная бюджетная организация, надо поддерживать имидж. Итак. Любовь Заетовна, как у вас дела?

— Спасибо, Геннадий Венедиктович, хорошо, — оживилась Покобатько. — В субботу бездельничала, а в воскресение полдня квартиру убирала. Устала…

— Я имею ввиду в отделении. За вами какой-то должок числился?

— Нет, какой должок? Я, как заведующая отделением, знала бы. У нас работы невпроворот, три новых СанПина вышло. Голову не можем от стола поднять. Отчеты сплошные, ответы, номенклатура. Нам некогда сплетничать. Все сами тянем, а хозяйственная служба не помогает, хотя мы одна организация. Вот чем вы таким занимаетесь?

— Помогла, чем смогла, — огрызнулась Царицына. — Заявку надо вовремя подавать. По приказу директора…

— А, ну да, конечно — мы виноваты. А то вы не знаете, что нам надо. Из года в год одно и тоже. По чьему приказу?..

— Ладно, ладно, я понял, — сказал директор. — Значит у вас все в порядке? В отделении?

— У нас всегда все в порядке. Только работы много, а зарплата с гулькин нос.

Директор вздохнул, обвел всех взглядом.

— Теперь Степан Валерьевич. На каком этапе усиление безопасности? В связи с последними событиями.

— Это какой-то настоящий кошмар произошел, — потрясенно произнесла Клумбина. — Жуткий теракт. А главное, сколько детей!

— И будут происходить, пока половинчатые меры принимаются, — буркнул Живолгин. — Вот увидите.

— Ну что вы в самом деле, — сказала Покобатько и махнула рукой.

— Сколько там жертв? Двенадцать, кажется? — спросил директор.

— Я последний раз слышал — тридцать восемь и втрое больше пострадавших, — сказал Разбегаев и закинул в рот сосульку. — За последние три дня увеличилось.

— Я вчера подробный репортаж видела в интернете, там такое показывали, такое. — Чувина покачала головой. — По телевизору такое не покажут. Первый этаж полностью раскурочен, на втором всё в крови, на полу красные лужи. И на лестнице ее много было, прямо со ступенек стекала. Там же кровью на стене что-то было написано по-ихнему.

Сидевшая рядом Покобатько поежилась.

— Заварушка, конечно, та еще была, — сказала Царицына.

— Не то слово. — Чувина повернулась к ней. — Если на первом этаже, в основном, валялись фрагменты тел — взрывом разорвало, то на втором много изрезанных. Застывшие в неестественных позах. У многих горло от уха до уха, есть и со вспоротыми животами. Ну, знаете, когда крест накрест…

— Ага-ага, — с открытым ртом закивала Царицына.

Двое коллег на другом конце стола облокотились, чтобы лучше слышать.

— А еще там в распахнутом окне ребенок висел с отрезанной головой. — Чувина судорожно сглотнула. — За ногу подвешенный, и, знаете, слегка так раскачивался. И лужа крови под ним, на подоконнике, полу. Стекла все…

— Ну хватит уже подробностей, Людмила Вячеславовна! — оборвал ее директор. — Жуткие же вещи рассказываете. Кошмар какой-то. Так, на чем мы остановились?

В кабинете повисло молчание.

— На усилении безопасности, — проворчал Живолгин.

— А, да, — встрепенулся заместитель по безопасности. — Все сделано. Паспорта почти согласованы, локальные акты изданы, дополнительные инструктажи проведены, отчеты отправлены. Теперь — мы крепость.

Директор вздохнул.

— Мда. Это хорошо. Зайдите ко мне в конце дня, давайте в четыре. Пройдемся еще раз по пунктам контракта на охранные услуги.

Рассчитывавший улизнуть с работы пораньше Гордеев обреченно кивнул.

— Михаил Дмитриевич, пока не забыл, — сказал директор. — По вашей заявке. Стол заказан, какой вы и просили. Доставят на следующей неделе.

Молчавший до этого Песуков потер сонные глаза.

— Это мне на юбилей что ли? Учитесь, как надо полвека прожить, — сказал он. — Не, спасибо, конечно, лучше поздно, чем никогда. А то, сами понимаете какая у меня работа, а условия никудышные. Просто дрянь.

Директор сделал вид, что не заметил ни сарказма, ни очередного выпада.

— Можете считать это подарком. Проставиться только не забудьте.

Коллектив довольно заулыбался, зашушукался.

— И Алевтина Сергеевна. Мы сможем приобрести, что хотели? Специально спрашиваю при всех, чтобы все услышали и не думали потом, будто я что-то скрываю.

Клумбина покачала головой.

— Боюсь нет.

— Почему? — удивился директор. Он испытал неподдельное разочарование от того, что не сможет сейчас похвастаться хоть чем-нибудь. — Денег нет? Дебет с кредитом не сходится?

— Наоборот. Денег много, очень много дали. Вот только что, утром узнала. Но потратить их мы не сможем. Не успеем.

— Опять только сейчас дали? — Директор запрокинул голову и взмолился. — Ну почему это всегда происходит в декабре?

Чувина закатила глаза.

— Ну, начинается.

— Да кто-бы сомневался. Сволочи, — сквозь зубы процедил Песуков.

— Нам сколько еще ждать? — недовольно спросила Покобатько.

— Раньше надо было суетиться, — склонившись к Клумбиной, бросил Разбегаев.

— Ты не знаешь, как это все устроено, так что не умничай!

Начался гам.

«Суки», — с ненавистью подумал директор, а вслух, постукивая ручкой по столу, произнес:

— Уважаемые коллеги, тишина! Алевтина Сергеевна, тоже давайте вечером ко мне, в половину пятого. Прикинем, что можно сделать.

— Хорошо.

Вступительная часть совещания закончилась, и сейчас предстояло перейти к странной провокационной записи, присланной аудиофайлом с министерской почты. Директор заволновался. Чтобы не подумали ничего лишнего и ни в чем его не заподозрили, следовало сразу подвергнуть жесткой критике все, что будет сказано — это омерзительно, гадко, низко, чей-то дурацкий розыгрыш и так далее. С другой стороны, а вдруг там узнают, что он говорил? Вдруг прослушивают или донесут вот эти вот, уважаемые?

Директор облизал пересохшие губы.

— А теперь, как и говорил, будет кое-что…странное, — сказал он. — Сегодня утром из Министерства на наш ящик пришло письмо. В нем аудиофайл, приказ и ознакомительный лист. Согласно приказу, я обязан до двенадцати часов ознакомить вас с записью, собрать подписи и отправить их сканом в секретариат. Признаюсь, эту запись я уже прослушал и скажу сразу, что она достаточно шокирующая и неприятная, будьте к этому готовы. Вы можете отнестись к ней как угодно, мое дело — исполнить приказ. Никаких оценок я давать не хочу. И не буду.

— Ну ладно, не томите уже, — улыбаясь, попросил Разбегаев. — Что же там такого сногсшибательного?

— Сейчас, сейчас. Поверьте, мне очень не хочется этого делать, но приказ есть приказ. Очень не хочется.

Директор открыл папку «Загрузки», кликнул по аудиофайлу и сделал звук погромче.

«Ничтожные твари, даже не хочется здороваться с таким позорным сборищем, настолько вы все отвратительны, — раздался зычный мужской голос. — Я вынужден «выкать», потому как русский язык не предусматривает иного при обращении к нескольким людям одновременно. Все бы ничего, однако сейчас мне неприятно от того, что местоимение «вы» предполагает уважение, но, слава богу, если говоришь с кем-то одним — тем не менее осадочек остается. На самом деле, никто из вас не заслуживает и «тыканья», поскольку «ты» относится к одушевленным существам, а не к изделиям, пусть даже из плоти и крови. А знаете что, да пошли вы все куда подальше! Я буду вам «тыкать» даже всем. Надеюсь у тебя хватит мозгов понять, что при этом смысловое окончание некоторых глаголов на «те» не признак почтения. Скажите «спасибо», что к тебе вообще обращаются. Заметьте, однако, монолог мой без матерных слов, и будет без них, хотя других ты недостойны»…

Послышался ропот, директор нажал паузу. Коллеги недоуменно переглядывались и перешептывались, негодование возрастало.

— Что за дичь? — удивилась Царицына.

— А вы ничего не перепутали? — усмехаясь, спросила Покобатько.

— Это еще что такое? — пробасил Живолгин.

— Ничего я не перепутал и вас предупредил — будет вызывающе. Наберитесь терпения, — сказал директор и включил запись.

«Я понимаю твое возмущение, но меня лучше дослушать. Ведь речь пойдет ни много ни мало о твоих никчемных жизнях. И черт бы то с ними, но они же пагубно влияют на другие, честные и правильные, привнося в них хаос и скорбь вместе с ворохом ненужных, а порой идиотских проблем. Ты те, кто осквернили божье творение, этот удивительный дар между рождением и смертью. Ты делаете примерно тоже, что и вирусы со своей жертвой. Ты — моральные уроды, отравляющие жизнь нормальным людям.

Кто дал тебе право считать себя хозяевами жизни? Да будет тебе известно, что только на нас, на разумных и благородных, на духовности и сострадании держится этот мир, который ты можете только разрушить своим невежеством. Более того, ты осмелились возомнить себя выше Творца, потому что враньем искажаете действительность, подло подменяя одно другим. Ты самозвано присвоили себе право по своему порочному усмотрению создавать для нас свое тухлое представление о мире. Ты враги общества и угроза реальности. Ты исковеркали такие светлые понятия как доброта, честность, справедливость и еще много чего хорошего, придали им оттенок наивности, глупости, чуть ли не ереси. Но тебе не дано изменить суть этих возвышенных феноменов, доступных только чистым нравственным людям. Твоим поганым помыслам никогда не дотянуться до священной истины, им суждено вечно тонуть в грязи под тяжестью собственных извращений. И это нас несказанно радует.

Говорят, хороший человек — не профессия. Но мне плевать, какие ты специалисты и какую приносите пользу. Оставим это в скобках, речь сейчас не об этом, да и многие из тебя, по правде говоря, работают спустя рукава.

Итак, внимание! Ты все обвиняетесь в многочисленных преступлениях против человечности, а именно.

Чувина Людмила Вячеславовна. Всегда якобы хорошая и правильная, а на самом деле клеветница, наглая, хитрая, склочная, тщеславная. Каждый знает, что работать с тобой ужасно неприятно. Это все равно, что пользоваться старым деревенским сортиром с зелеными мухами и сырой газетой вместо туалетной бумаги. Вердикт: виновна в предательстве природы человека!»…

Трое чуть не рассмеялись, а Чувина вспыхнула:

— Это возмутительно! Что за грязь?!

Директор нажал паузу.

— Людмила Вячеславовна, успокойтесь, — сказал он дружелюбно. — Держите себя в руках и не принимайте близко к сердцу. Ну, отнеситесь к этому с юмором. Сейчас по всем проедутся. Надо просто выслушать, а потом расписаться. И я всех прошу тишины до конца записи. Быстрее закончим.

Чувина хотела что-то возразить, но снова раздался голос, полный нескрываемого отвращения.

«Покобатько Любовь Заетовна. Тоже наглая, хитрая, а еще лживая, надоедливая, с двойными стандартами чуть ли не в каждой фразе. Уже восьмой десяток разменяла, а все не угомонишься. «Когда ж ты сдохнешь?» — кто только так не думал тебе вслед. Вердикт: виновна в предательстве природы человека!

Гордеев Степан Валерьевич. Двуличный, циничный, услужливый до тошноты, изворотливый, безответственный, мелочный, но видите ли зато с пафосом ездит на белом Чери Тигго, как будто это БМВ. Про таких говорят просто — говно. Ты один из тех, кого хочется ударить просто так. Вердикт: виновен в предательстве природы человека!

Живолгин Петр Богданович. Вот уж, действительно, мразь божья. Опять наглый, лживый, и кроме этого злобный, гнилой, с непомерно раздутым чувством собственной важности, хотя всего лишь водитель такого же старого автобуса, как и ты сам. А еще вор, провокатор и саботажник. Ты как заноза в заднице. Вердикт: виновен в предательстве природы человека!

Клумбина Алевтина Сергеевна. Скажи мне, пожалуйста, жирные все такие носатые и обнаглевшие? Бесцеремонные, коварные, лицемерные, сплетницы, стукачи, ворюги? И самые умные что ли? Вот с чего ты взяла, что тебе все должны? Кто сказал, что тебе все можно? И почему… Ай, ладно. Вердикт: виновна в предательстве природы человека!

Царицына Виолетта Ивановна. Льстивая, алчная, черствая, меркантильная, завистливая, пошлая и вульгарная. Эгоистка, скандалистка, вся такая из себя, манерная и придурковатая. И это все в двадцать семь лет! Так и хочется сказать — сучка, но не буду, вдруг обидишься, хотя, вот честно, нисколько не жалко. Вердикт: виновна в предательстве природы человека!

Разбегаев Глеб Сидорович. Ну и имечко, как будто грязно оскорбили. И правда: ограниченный, примитивный, безалаберный, надменный. Жулик, подонок, негодяй. Такой сволочи не грех и зла пожелать. Вердикт: виновен в предательстве природы человека!

Песуков Михаил Дмитриевич. Грубый, агрессивный, бестактный, мстительный и хамоватый. Ублюдок, одним словом, с эгом, достигшем размера кафедрального собора, как сказал один известный персонаж. Даже усы почти как у Гитлера. Вердикт: виновен в предательстве природы человека!

И, наконец, директор, Овалов Геннадий Венедиктович. Вообще-то, нечего подчиненным знать больше положенного, но это когда речь идет о нормальных руководителях, так ведь? И этот — лживый, льстивый, вдобавок самодур, слюнтяй, трус, лизоблюд, параноик, с завышенной самооценкой и целым набором комплексов неполноценности. Тщеславный до смешного. Таким место в лаборатории, в качестве объектов исследования. Вердикт: виновен в предательстве природы человека!»…

Весь список директор в душе наслаждался и украдкой наблюдал за реакцией сотрудников, лица которых то и дело менялись с ухмылки на холодную отрешенность, а когда заговорили о нем самом, потупил взгляд и чуточку покраснел.

«Фу, пока всех перечислял, аж затошнило, — пожаловался на записи голос. — Как в дерьме измазался. Ну и народец. Между прочим у тебя и лица неприятные, настоящие рожи, словно отразившие твои мерзости. И при всем своем смердящем паскудстве, каждый из тебя ежеминутно убеждает себя и других, что он всегда прав, хотя прекрасно понимает, что это не так. О, боги — куда вы смотрите! Но все это было бы смешно, если б не было так грустно.

А грустить тебе есть о чем.

За оскорбления природы человека ты все приговариваетесь к высшей мере наказания — к справедливому возмездию! Как говорится, бог тебе судья, но по попе ты все равно получите. Пришло время ответить за свои злодеяния. Слава тебе, Господи. По окончании рабочей недели не останется никого. С каждым произойдет нечто мучительно-ужасное — это, если хотите, наш зеркальный ответ концентратом твоей же болезненной морали. Кто будет первым, сегодня, а кто последним, в пятницу — лотерея.

Но мы не звери и не мошенники, у нас может выиграть любой.

Чтобы уберечь себя от страшной беды, тебе нужно будет покаяться — только так можно спастись. Покаяться, значит честно признаться какая он тварь. Всего лишь. На самом деле, сделать это очень просто, поэтому надо как можно быстрее — промедление смерти подобно. И обязательно вслух! Мы знаем, что всем тебе, недалеким, чрезвычайно неудобно даже извиняться, если виноват, поэтому только вслух. Искренне, громко и внятно! Ты можете так исповедаться где угодно и наедине. Мы тебя увидим и услышим. Хоть в кабинете, хоть в туалете, хоть в коридоре всем хором. Последнее было бы потрясающе. Просто покаяться, как на обычном суде, и будете прощены. Сразу! Тебе дарован шанс только одними словами искупить грехи, чтобы обрести просветление и стать полноценной частью счастливого общества. Выбор за тобой. Запомните: искренне, громко, внятно!

Ты, наверное, думаете, что я не из Министерства. Разве все это возможно? Абсурд! Это наш директор такой исполнительный болван, что решил перестраховаться. Правильно, кстати, делает, мало ли что. В общем, мне без разницы, как ты посчитаете, я тебя предупредил. Отсчет начнется ровно в полдень; к этому времени ты все должны поставить свою подпись в ознакомительном листе. Обратите внимание, идиоты, именно подпись, а не роспись. Все, не могу больше, как же ты мне надоели».

Говоривший выразительно сплюнул, и запись закончилась.

На полминуты, длившейся вечность, повисла вакуумная тишина, даже рваный гул неисправных ламп оказался ей проглочен. Директор смотрел на подчиненных, ожидая их реакцию. Покобатько, Чувина, Царицына и Разбегаев сидели, опустив взгляд. Песуков откинулся на спинку стула, воинственно сложив руки на груди. Облокотившись, Живолгин злобно смотрел в даль. Клумбина насупилась до вздувшейся вены на лбу, а Гордеев в итоге так и не смог подавить зевоту.

— Прям, «Десять негритят», — подал он голос.

— Или «Пила», — сказала Царицына.

— Или «Матрица», — добавила Клумбина. — Хотя нет, там другое.

Сморщившись, директор остановил их:

— Стоп, стойте, погодите. Что вы черт возьми несете?

— Это названия фильмов. Смотрели такие? — спросил Разбегаев.

— «Десять негритят» смотрел.

— А «Матрицу», «Пилу»? — удивилась Царицына. — Смотрели?

— Нет. Я всякую коммерцию не смотрю.

— «Пилу» не знаю, не смотрел, а «Матрица» стоящий фильм, — шурша фантиком, оценил Разбегаев и закинул в рот очередную сосульку. — Зря вы так. Посмотрите.

Живолгин вдруг сообразил:

— Вообще-то, нас девять.

— Я знаю, я просто для примера! — ответил Гордеев. — Просто очень похоже, разве непонятно? Мы и не негритята. А вообще-то, с вашей женой будет десять.

— А причем здесь она?

— А при том, что всюду свой нос сует, типа вся своя такая, хотя сама — подрядчица.

— А она уже три года здесь работает, между прочим!

— А я семь!

Глядя на них, директор заулыбался, Покобатько же затряслась, сдерживая смех. Песуков кашлем привлек к себе внимание.

— Я правильно понимаю, что на запись всем плевать? Лучше про фильмы поговорить? Может есть что сказать по существу?

Наступило молчание.

— Возмутительно, — пожаловалась Чувина после паузы. — Неужели это пришло из Министерства?

Директор кивнул.

— Да. По специально выделенному каналу. Ошибка исключена.

— Может стоит перепроверить? — спросила Царицына.

— Не стоит, Виолетта Ивановна. Забыли, чем это закончилось в прошлый раз? Меня премии лишили, и вас всех соответственно тоже. Когда ж вы поймете, что они этого не любят.

Клумбина задумчиво спросила:

— Так нам угрожают, получается?

— Вот именно. И хамло-то какое редкостное, а. — Живолгин сжал кулаки. — Морду бы ему набить. И самого заставить каяться.

— Вот, вот, — подтвердила Царицына. — Скотина. Разве можно женщине говорить такое?

— Нам значит можно? — усмехнулся Разбегаев. — Ой. Конфету случайно проглотил.

— Недососал, — съязвила Клумбина.

— Недофафал, — надув впалые щеки, передразнил ее Разбегаев.

Клумбина обиделась и отвернулась.

Покобатько поддалась к столу, ее лицо покраснело, а следом на нем проступили бледные пятна.

— Вы знаете, — сказала она, повысив голос, — я полностью согласна с вами, Людмила Вячеславовна. Это не только возмутительно, но и откровенная ложь! Я пятьдесят два года работаю, я ветеран труда, у меня грамоты есть, три суда выиграла! Двоих детей на ноги поставила. Все неправда! Они сидят в своих кабинетах, как на другой планете. Завалили бумагами все отделение — голову не поднять!

— Лучше и не скажешь, — поддакнула Чувина.

Директор устало потер глаза.

«Господи, не об этом же речь шла», — подумал он.

— Да вообще смешно — искажаете действительность. Что за чушь? — наморщив лоб, едва не взвизгнула Царицына. — Кому рассказать — смех да и только. Они там что, зазвездились?

— Вам лишь бы рассказать, — пристыдил ее Гордеев.

— Вот-вот, — подтвердил Разбегаев. — А это: оскорбление природы человека. Надо же, слова-то какие подобрал. Пафоса-то сколько. Совсем уже спятили. Целую философию выдумал. Если вдуматься, то это они не от мира сего. Ну, правда.

— Да, да, да, да, — кивая, подтвердила Покобатько. — Как дети.

— Что-то Михаил Дмитриевич все молчит, хотя сам больше всех переживал, — тоже откинувшись на спинку стула, сказал Живолгин. — Вы-то что обо всем этом думаете?

Песуков, казалось, с трудом разжал стиснутые зубы.

— Все, что я думаю, я уже сказал себе, — процедил он.

— Матом, небось, как обычно, — рассмешил остальных Гордеев.

— Не надо хохмить, матюгаюсь я только пьяным, и вы все это знаете. Я просто пожелал этой сволочи мучительно сдохнуть…

— Не забывайте, коллеги, о ком вы говорите! — заглушил последние слова директор. — Я, конечно, все понимаю, но давайте соблюдать субординацию. Напоминаю, у нас серьезная бюджетная организация, а не какая-то там шарашкина контора.

— А можно посмотреть приказ? — недоверчиво попросила Чувина. — Уверена, что-то здесь не так.

Директор недовольно сверкнул глазами в ее сторону, но постарался взять себя в руки.

— Что значит — уверены? Опять думаете, я что-то напутал? Да ради пожалуйста, то есть бога, — сбивчиво ответил он.

Овалов наклонился и небрежно кинул на центральный стол приказ, а вслед метнул еще один лист.

— И ознакомительный, пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста. Все на фирменных бланках, как видите. Пришли вместе с записью. Одним письмом. Читайте, подписывайтесь.

Чувина внимательно изучила приказ, гордо выпрямилась и передала его по цепочке Царицыной.

— Все так? — спросил директор.

Чувина кивнула.

Бегло глянув на приказ, Живолгин сказал:

— Я предлагаю расписаться и закончить на этом. Жрать охота, пардон, кушать.

С пошлым сарказмом коллеги подписались и начали расходиться. В открытых дверях показалась охранница Живолгина, придерживающая пальцами кровь из носа.

— Оскорбительная наглость! — выходя из приемной, жаловалась она мужу. — Этот Гордеев настоящий хам!

Оставшись один, директор мрачно повторил:

— Оскорбительная наглость.

Он снова включил запись и прослушал характеристики сотрудников. Откуда такая точность? За нами следят? Все же так и есть! Кроме одного.

«Ну какой я слюнтяй? Я долго запрягаю, но зато потом каак разгонюсь, — подумал Овалов. — И не лизоблюд, а что, скалиться всем? Лживый — это во благо. Не трус, а осторожный. И все у меня нормально с комплексами. Ай, да ну вас».

Все же подсознательно испытывая тяжесть жестокой правды, директор махнул подпись, отсканировал лист и отправил его в секретариат. Мысли стремительно метались, от неисправных ламп гудело в голове, и чтобы успокоиться, пришлось воспользоваться проверенным методом. Рановато, конечно, но а что делать? Чуть-чуть можно.

Директор достал из нижнего ящика стола плоскую бутылку, высохший порезанный лайм и стопку, которую наполнил джином. Дерзко запахло можжевельником. Хорошо! Ну а как еще здесь можно работать нормально?

В столовой без ремонта лет двадцать за одним столом обедали четверо.

— Супы бывают разные, но все они невкусные, — неожиданно сказал Гордеев. — А второе всегда выглядит ужасно, но чаще всего очень даже съедобно. Может ли это что-нибудь значить?

— А что ты хотел от комплексного в серьезной бюджетной организации? — усмехнулся Песуков.

— Супы так себе, бывают и хуже, — отозвался Разбегаев. — Я за такие иногда не плачу. Говорю, занесу позже, и да пошли они. Ты к чему это?

— К тому, что все вокруг неправильно и через жопу, извините, за мой акцент. Странно как-то все. Неправдоподобно как-то.

— Когда через жопу, очень даже правдоподобно, — сказал Разбегаев и засмеялся так, что изо рта вылетели хлебные крошки. — Ой!

Чувина отталкивающе улыбнулась.

— Вот что ты вчера делал? — спросил Гордеев.

— Дома был, с семьей.

— А точнее?

— Да хрен знает. Телек смотрели, всякая мелочевка по дому, дети время от времени бесили. Ничего особенного, обычный выходной.

— И у меня также, все в общих чертах и шаблонно. И так каждый день. Работу почему-то хорошо помню, а остальное не очень.

— Ну и что? — спросил Песуков. — Жизнь она такая. Хорошо еще, что я в разводе. Лично я вчера ездил в автосервис — замерз, как бездомная псина. По необходимости ездил! Зажигание забарахлило. Это к вопросу о шаблонности.

— Это не кажется существенным, — философски заметил Гордеев. — Ну, не знаю. Что-то здесь не то. Эти все работники, которые толпами ходят туда-сюда по коридорам, как статисты какие-то, шум только создают. Здрасьте, до свидания, как дела, нормально, хи-хи, ха-ха. Смотрели «Шоу Трумена»?

— Ой, давай только не будем опять вот это вот все, ладно? — требовательно попросил Песуков.

Чувина допила компот, быстро и украдкой прополоскала зубы, затем глотнула.

— Вы, Степан Валерьевич, случайно не ударились в буддизм? — спросила она. — Мир этот майя, иллюзия. Плюньте вы на эту запись. Это возмутительно, но бред больного человека. Какой-то идиотский розыгрыш. Не думала, что вы настолько податливый.

— Я не податливый. Но ведь это реально из ряда вон выходящее, а не какое-то зажигание!

— По барабану. — Разбегаев подавил икоту. — Я уже начал забывать об этом, а ты зачем-то напомнил.

После обеда в курилку, где уже развалился в кресле Живолгин, перешли двое. Почти всю сигарету курили молча. Живолгин иногда косо посматривал на коллег, Песуков тренировался запускать дымные кольца, а Разбегаев с кем-то переписывался в смартфоне. Сидеть в кресле и на мягком диване было очень удобно, да и журнальчики всегда можно полистать, поэтому быстро уходить из курилки никогда не хотелось. Наконец, не прикрывая рта, Живолгин болезненно откашлялся и спросил:

— Все согласны, что директор мудак?

— Гордеев твой любимый тоже поплыл, — ответил Песуков.

— Что этот придурок выкинул?

— После записи усомнился в реальности происходящего.

Живолгин едва не выматерился, закурил снова.

— Вот куда ему такая должность? Идиот, — сказал он. — Но черт-то с ним. Я о том, мог ли Овалов сам все это подстроить?

Песуков пожал плечами.

— Зачем? Он что, настолько в обиде на нас? На тебя может да.

— Он сам сколько раз меня поставлял! Сделает подлянку и молчит или на других сваливает. Худая падла. Кому это может понравиться? Ты же сам рассказывал, что-то было у вас там не раз.

— Ну да, чего уж там. — Песуков почесал подборок. — Из-за условий труда. Я тогда чуть до суда не дошел, ух и злой же я был. Да у всех есть претензии.

— Сидорыч, а у тебя были проблемы с директором? — спросил Живолгин. — Кончай ты в свой телефон тыкаться.

Разбегаев, наконец, оторвался от переписки.

— А как же. Но не такие, чтобы очень.

— Не думаю, что Овалов это подстроил, кишка тонка, — заключил Песуков. — То, что розыгрыш этот ублюдский принял за правду — идиот и мудак. Тут даже не о чем говорить.

— Абсолютно, — зевнув, подтвердил Разбегаев. — Я вздремну немного.

Немного вздремнули и остальные. Вытянули ноги и сладко опрокинули головы: кто набок, кто на грудь.

Минут через сорок Живолгин проснулся от собственного храпа и разбудил им других. Все закурили и молчали до самого фильтра, приходя в себя ото сна.

— Кофе бы выпить, — потягиваясь, нарушил тишину Разбегаев.

— А у кого еще какие претензии к Овалову? — спросил Живолгин Песукова.

— Костлявая вечно недовольная выходит из его кабинета, — не задумываясь, ответил тот. — Зубастая часто критикует его приказы и распоряжения. Старая не перестает жаловаться на что-то. Жирная все время грозит уволиться…ну, и так далее.

Разбегаев кивнул.

— Он и правда самодур, все правильно про него сказали. Я б еще добавил — семь пятниц на неделе.

Живолгин снова закурил и, не гася пламя зажигалки, дал прикурить коллегам.

— Я вот одного не понимаю, он мне новый автобус специально зажал? — спросил он. — За то, что я правду матку режу?

Песуков достал из кармана брюк колоду карт.

— Как насчет в дурачка? По-быстрому.

Никто не отказался. Перекинулись девять раз. У Живолгина то и дело глаза наливались тяжестью, если карта к нему не шла, Песуков яростно покрывал, когда дело доходило до козырей, а Разбегаев дважды смухлевал. Все проиграли поровну и решили, что будет справедливым так закончить партию.

— Ого, — закуривая, удивился Разбегаев, глядя на смартфон. — Четыре уже.

— Оооо, — протянул Песуков, — время осталось только чаю попить. Все, еще одну, и все.

Живолгин с надрывом откашлялся, отхаркнул макроту в закопченную консервную банку с окурками и достал сигарету.

— Почти полпачки скурил, — чиркая зажигалкой, сказал он. — Пора двигать к своей развалине. На первой передаче.

Как только настенные часы показали шестнадцать тридцать, Овалов окончательно решил, что не придет и Клумбина. Еще полчаса назад с чего-то вдруг появилось смутное чувство беспокойства, вызванное, вероятно, тем, что Гордеев никогда не опаздывал. Он всегда приходил заранее, чтобы быстрее решить все вопросы и затем поскорее уйти, а теперь не пришел совсем. Также как и Клумбина.

«Может оно и к лучшему, — сонно подумал директор. — Не буду им звонить».

Ожидание его разморило и расслабило настолько, что, кроме как еще выпить, ничего не хотелось. Остановиться в середине дня на первой стопке так и не удалось — стресс сразу не сдался. Утренняя нервозность дрогнула только после второй, а отступила лишь вслед за третьей. Естественно, стало не до работы, хотя поначалу для кое-каких незначительных дел внимание все-таки сконцентрировалось. За четвертой и пятой стопкой директор чередовал тетрис с просмотром новостей, шестую же решил отложить на потом. С минуты на минуту уйдет секретарша, и, учитывая весь это тревожный день, джин можно будет допить — осталось-то меньше полбутылки.

«А то накручиваю себя, накручиваю, — меланхолично подумал директор, нежно глядя на нижний ящик. — Если что, на ночь завалюсь в процедурной».