Каждый верил в рай

Арти Бринк

Детектив Алан уже давно не верит в обещанный лучший мир: рассыпаются дома, жителей поражает неизлечимая болезнь, безработные наводняют улицы. На глазах героя умирают бедные и преумножают свое состояние богатые. Все летит к чертям с того момента, как террористы убили семью мэра и тот обезумел от горя. Если бы Алан только знал, чем обернется расследование очередного убийства… Ему нужно еще немного времени, чтобы больше никогда не видеть позабывший про верность мир, где каждый верил в Рай.

II. ДРУГОЙ ВЗГЛЯД

Я попрощался с последним лучом солнца, блеснувшим далеко впереди. Дома, дворы, улицы — весь район стремительно утопал в ночи. Лишь оставшиеся в живых единицы легиона фонарей оттягивали неизбежное наступление кромешной темноты. В свете фар зашныряли первые грызуны и насекомые. Днем обитателей этого района от «соседей» спасало солнце, но сейчас последние вырывали власть над окрестностью. И спешно идущий домой с наступлением сумерек даже на главных дорогах мог с ужасом обнаружить, что за ним тянется орда таких же голодных, как и он сам. Собственно, вы никогда не найдете здесь замертво лежащую птицу. Мне повезло застать времена, когда все было иначе.

Шестьдесят лет назад геологи обнаружили обширные залежи золота. Тогда первопроходцы наспех отстроили городок для первых шахтеров и рабочих завода. Для тех, кто искал достаток себе или семье. Для тех, кто после беспрестанной, непосильной смены наконец вырывался за территорию предприятия: вдыхал свежий вольный воздух, чувствовал живой теплый свет и в изнеможении падал на матрас. Эстетика, комфорт и условия проживания никого в то время не волновали.

Тяжелая пыль, возможность обвалов и взрывов заманивали желающих подвергать свою жизнь опасности — ведь риск действительно был оправдан, каждому гарантировалась весьма приличная заработная плата. И такая погоня за мечтой от смены к смене увеличивала производительную мощность предприятия: чем больше пророешь, добудешь или переработаешь — тем больше получишь. Неудивительно, что колоссальные цифры перевыполняемых планов задирали планку другим добывающим пунктам.

Золото текло и пульсировало во всех сферах жизни города, поддерживало и взращивало его, обещая крупную прибыль инвесторам. И вскоре город по праву провозгласили связывающим воедино издыхающую страну узлом, что позволило административному району расшириться и возвыситься до небес в попытках уместить офисы всех управляющих структур. Одновременно преуспевшие персоны вознесли личный «райский» район: воздвигли небоскребы с роскошными апартаментами, распахнули двери великосветских отелей и усеянных повсюду всевозможных торгово-развлекательных центров, подсветили вывешенные афиши театров, разожгли звезды ночных клубов. Теперь у каждого разумного горожанина укрепилась мечта — перебраться из своей норы в нареченный Эдем. Все верили: будут усердно работать, лишь успевая утирать пот — и непременно проснутся в блаженной роскоши. И тогда эти мечты вполне могли воплотиться в реальность.

Но с годами спуск от спуска приносил все меньше прибыли. Добыча не успевала за без конца нарастающими темпами переработки — всемогущее Эльдорадо увядало от натиска конкистадоров, откашливая нетленную пелену пыли, окутывающую рабочий район. Труднее всего приходилось пристрастившимся к весомым пачкам купюр владельцам. И за короткий срок они завезли автоматику, переоборудовали завод и почти полностью распустили штат, тем самым сократив внушительную строку расходов.

Пара тысяч рабочих осталась на улице. В считанные мгновенья твердая земля разверзлась под их ногами. Повезло лишь операторам и инженерам, которые продолжили следить за мерным ходом преимущественно завезенного сырья по конвейеру. Число безработных, обескровленных и заполонивших неблагоприятные для проживания улицы города росло, как множились количества жалоб на пневмокониоз¹. Прожигающая насквозь боль в груди и тяжелый кашель завладели каждым вторым, обращавшимся в клинику. «Иронично: еще вчера рабочий вкладывался в смог, приумножая свои накопления, а сегодня тратит заработанное на лекарства, чтобы не подохнуть, хрипя на асфальте. Хороший священник назвал бы это карой божьей». Безработным-смертным негде было взять медикаментов. И народ, как пес, стал бродить в поисках средств к существованию, вгрызаться и лезть кровавой и грязной мордой туда, где остальные бы отступили. Треть населения стояла на распутье безнравственного заработка и жалости прохожих. Правоохранительные органы были не в силах сдерживать крепнущую преступность. Но последним хоронящим здравомыслие людей фактором были непомерные расходы на разжигание и без того ослепительных, сменявших друг друга светских вечеров Эдема, пока с другой стороны человек надеялся застать завтрашний рассвет. Все, что оставалось народу — молиться, надеяться, просить, протестовать и взывать к честности. Подавление митингов с требованиями о помощи стало обыденностью для силовых структур.

Но появился никому не известный Виктор Фирнум. Масляными красками он рисовал прекрасное будущее, естественно, при том условии, что займет пост мэра. И уставшие от жалкого существования жители увидели в амбициозном Викторе и его будоражащих и приковывающих речах символ скорых, столь желанных перемен. Данные предвыборные обещания он честно исполнил: в кратчайшие сроки возвел блочные дома, которые раздал под беспроцентный кредит, организовал выдачу лекарств и начисление пособия по безработице. Этого хватило для умиротворения волнений на пару лет. До тех пор, пока дома не стали рассыпаться от завывающего в щелях стен ветра, а люди, стоявшие часами в очередях за препаратами, уходить ни с чем. В народе рабочий район теперь звали воющим краем. Не то из-за ветра, носящего из стороны в сторону пыль, не то из-за тяжелой судьбы живущих здесь людей. Таким район, в котором я вырос, являлся и сейчас.

До перерабатывающего комплекса оставалось минут десять пути. И за все прошедшее в дороге время ни я, ни новичок не произнесли ни слова. В тусклом отражении лобового стекла я видел, как, положив ногу на ногу, она без единого движения сидела на переднем пассажирском сидении. Прислонившись к двери, девушка в задумчивости всматривалась в проносящиеся мимо силуэты. Когда по какой-то причине я вновь взглянул на ее отражение, то заметил, как что-то блеснуло на лице, скользнуло вниз. Взметнулась к глазам ладонь, скрестились руки на груди. «Не припомню, когда в последний раз чувствовал себя так неловко. Наверное, я выразился слишком резко на ее счет. Да и на деле она показала себя довольно неплохо», — думал я, не находя, что сказать, не зная, стоит ли вообще что-то говорить.

Но наконец за поворотом показались металлические ворота, вгрызшиеся в четырехметровые бетонные стены, которые были коронованы колючей проволокой. За ней едва виднелся конек листовой крыши комплекса. Я припарковался под белым светом одного из фонарей, и из окошка охраны тут же показалось недовольное лицо:

— Стоять, — догадываясь, что мы не сотрудники предприятия, прогремел сторож, когда я и новичок приблизились. — Кто вы? Никого не ждал. Чего надо? — поочередно направляя нам в глаза фонарик, от которого не удавалось укрыться за ладонью, поинтересовался охранник по вине обязанностей, со столь узнаваемой интонацией, будто все держится исключительно на нем.

— Детектив Соден. Мне нужно с кем-то поговорить об одном рабочем, — я предъявил удостоверение, и в это же мгновенье стоящая позади девушка недовольно фыркнула.

— Ждите.

Сквозь приподнятые жалюзи на окне я видел, как мужчина взял трубку стационарного телефона и доложил о почти что полуночных визитерах. Получив распоряжение, он взмахнул рукой, подзывая к себе, а затем указал на дверь, гудящий сигнал которой известил об открытии магнитных замков.

Только пройдя по коридору пропускного пункта сквозь свободно вращающийся турникет и отключенный металлодетектор, я достиг комнаты охраны. По эту сторону стоял притиснутый к знакомому окну стол с монитором. На нем мелькала сетка черно-белых изображений многочисленных камер. А по соседству заваривалась большая упаковка «роллтона», прикрытая книгой в размякшем и уже нечитаемом переплете. «Мерзость», — коротко выдохнул носом я, вспоминая, однако, что сам почти каждый день питаюсь на ходу. Встретивший нас охранник потребовал документы и, получив желаемое, стал заносить данные в журнал. По другую сторону комнаты, на диване, лежал второй сотрудник. Он решал судоку в журнале, прислушиваясь к радиоприемнику, антенна которой была примотана изолентой.

Ведущий мерно говорил, словно беседовал напрямую со слушателями: «…уже год. Неужели, он не понимает, что его решения лишь обостряют обстановку в нашем городе? Это не тот человек, которого мы избрали три года назад. Где тот, кто подарил порядок и спокойствие, кто видел своею обязанностью заботу о гражданах? Я могу представить чувство, когда теряешь все. И искренне сочувствую ему. Но мы ведь еще живые. Вы помните об этом, Виктор Фирнум?»

— Да ни черта он не помнит. Даже из отеля своего не выбирается.

— Догадывается, что не стоит ему к нам выходить, — усмехнулся первый. — Который месяц он уже не выходит?

— Жрет, небось, только да по бассейну на матрасе плавает.

«…сохраняйте в себе человечность: гнев и безумие на акциях не приведут к должному результату. Найденные у членов Совета миллионы по праву наши, но ни одна монета не стоит жертв. Прошу, не отвечайте жестокостью. Ваша радиостанция „Наш город“ и ее ведущий, Майкл Адвер. Напоминаю, что вы можете отправить пожертвования для нуждающихся на счет организованного нами фонда. Информация о нем прозвучит далее».

— Надеюсь, у Кэмбала кишка не тонка, и он выступит против.

— Как в сказке зажили бы тогда.

«Да, дружище, они действительно тебя обожают», — отметил я, с легкой улыбкой вспоминая последнюю встречу с Дюком.

— Отведешь этих к управляющему? — захлопнув журнал и развернувшись на стуле спросил сторож.

— Чтоб меня увольняли, а я еще и горбатился? Сам иди.

Тогда охранник протяжно вздохнул, протянул мне документы и потребовал расписаться. А затем выдал из ящика стола белые каски с эмблемой предприятия: темной горой, за которой восходило лучезарное солнце.

Нас провели через остаток коридора контрольно-пропускного пункта и вывели на территорию комплекса, сокрытого неприступной стеною от посторонних глаз. Я едва поспевал за скорым шагом мужчины, путь которого пролегал поперек всего комплекса. Даже не удавалось хорошенько рассмотреть теснящиеся по сторонам кирпичные сооружения. Пронеслась мимо стоянка тяжелых, истертых временем горных гигантов, служивших прежде для вывоза с глубин карьера горные массы, отвалы которых развевались на ветру изо дня в день. Их желто-черные цвета целиком скрывались пылью, а пробитые, спущенные шины свисали с колесных дисков — никто не заводил и даже не прикасался к ним уже многие годы. Мелькнуло и осталось позади пожарное подразделение, где на площадке сотрудники перепроверяли снаряжение на случай экстренных ситуаций. Дымила пепельными клубами котельная. Ритмично и часто грохотали цеха.

Но вскоре провожатый свернул, и мы ворвались в паутинную чащу желтых, красных, зеленых и синих труб, где многоярусной сетью вплотную от нас кочевало сырье по лентам. «Если бы меня попросили пройти вдоль какой-нибудь трубы, то я бы ее непременно потерял», — не сомневался я, задирая голову, стараясь заметить кусочек ночного неба. Но видел только, как вырывалось из клапанов и окон печей пламя, а разделенные какими-то четырьмя метрами рабочие пытались докричаться друг до друга; как тягостно на каждом шагу в собственных производственных нечистотах рокотали машины. Я с трудом вдыхал сдавливающий легкие запах масел и земли.

Через минут пять мы выбрались к двухэтажному зданию, на двери которой висела табличка: «Операторская №11».

— На ваши вопросы ответит управляющий смены, — пробормотал охранник, — Гарри Ворман.

Мы зашли внутрь, но ощущения оставались практически такими же, как и снаружи: противно и прохладно. Проводник доложил одному из тех, кто был в комнате, о нашем прибытии. Тогда двое в серых комбинезонах и куртках с синими полосами лениво повернули голову и, не удовлетворив свой интерес, вернулись к огромным мониторам, где в желто-красно-зеленых тонах мигали схемы работы комплекса, элементы управления и данные по давлению, температуре и еще нескольких неизвестных мне величин в различных точках. «Думаю, они безмерно рады, что могут контролировать процесс, лишь сидя в кресле да щелкая мышью». Третий же вложил в шкаф у стены толстую папку, дал указание операторам и, опершись задом о свободную часть стола, занятую сложенных стопкой касок, пригласил нас.

— Детективы, чем обязан?

— Алан Соден. Сегодня обнаружили мертвым одного из ваших сотрудников, — ответил я, предъявляя запечатанную в пластиковом пакете для вещдоков чип-карту покойного, — Мориса Неймуна.

Лицо Вормана не отражало ни удивления, ни сожаления, ни облегчения — никаких эмоций. Он провел рукой по коротким темным волосам, взял планшет и, поворошив листы, вычеркнул нужное имя.

— Да, он числится… Прошу прощения, числился в моей бригаде уже третий год.

— Опишите его.

— Тихий, исполнительный. Даже слишком, — потер он гладко выбритый подбородок. — Пока остальные парни наслаждаются обедам, он перекусывает одним лишь яблоком и продолжает работу.

— Какие у него были обязанности?

— В обязанности Мориса входила ежедневная проверка, настройка и ремонт измерительного оборудования.

— Если он каждый день был при деле, — в который раз уже на котором деле цеплялся я за слова, — то, как вы объясните, что он ориентировочно в полдень оказался на другом конце района?

— Видите ли, он четко выполнял изо дня в день свою монотонную тупую работу и в какой-то момент стал забываться, работать точно автомат. Можно понять. Тогда психиатр посоветовал ему сменить деятельность. — Начальник смены на пару секунд сделал паузу. — Но он не хотел увольняться, так как даже такая работа была стабильной. А на предприятии в то время как раз началась «благотворительность».

— Что вы имеете в виду? — несколько опустив голову и потирая напряженную шею, спросил я.

— Находишь себе работенку на районе: уборку улиц или еще чего — пишешь директору заявление, и тебе платит уже не сводящий концы с концами работодатель, а завод.

— Что за бред?

— Бред — убивать свой народ, — выпрямился Ворман, приподняв подбородок. Только тогда я осознал, насколько он по сравнению со мной крепок и широк в плечах. — Знаете, пока ждешь автобуса, даже места на скамейке себе среди обездоленных не найти. Уверен, хозяин помогает таким людям, только чтобы набить себе цену.

— Меньше чем через неделю выборы, — тут же вспомнил я.

— Именно, одного завода ему стало мало, а потому решил перебраться из Совета в мэры.

— Разве когда-то было иначе? Но вернемся к делу, знаете, где Неймун работал «второй сменой»?

— Доставками занимался.

— Курьером… Скажите, у кого?

Начальник смены вновь закопошился в бумагах. Но в итоге отрицательно покачал головой. «Теперь придется часами компании по доставке обзванивать», — закатил я глаза.

— Благодарю за помощь, я узнал все необходимое. И вот еще, кто-то должен явиться в семнадцатый участок для опознания.

Я уже собирался пожать Ворману руку, как вдруг позади раздалось:

— У Мориса Неймуна были близкие, друзья? — встав вровень со мной, вмешалась Вита.

— Во всяком случае, не здесь: переехал в город один — семьи не было; днем работал, а оставшиеся пять-шесть часов спал — друзей тоже не было.

— Благодарю, — произнесла она. Ее лицо отрешенно застыло, и читалось ни то удивление сказанному, ни то сочувствие.

— Рад был помочь. Гэри выведет вас, — сказал Ворман, указывая на ожидавшего в дверях охранника, который и привел нас. Я уже собирался направиться к выходу, но новичок передо мной резво развернулась и направилась первой, пока я неподвижный пытался поймать ее синий, как тонкий лед моря, взгляд. Но она лишь искоса взглянула и отвернулась.

На парковку нас вывели тем же маршрутом, и стальная дверь раскатистым ударом захлопнулась за спиной. Погода менялась: ветер, коснувшийся свободных от закатанной рубашки рук, играл свисающим над выездом дорожным знаком точно качелями, предвещая не слишком спокойную ночь. Я прикрыл глаза, втянул прохладный, спокойный, а главное, легкий воздух полной грудью. И поднял взгляд к небу, где сквозь кучевой смог силился пробиться отчужденный блеск мириад звезд. «Когда-то я мог отыскать все созвездия, а сейчас нахожу одну лишь Большую Медведицу».

Передо мной она представала столь же четко, столь же ясно и ненавязчиво, как всего в паре шагах дрожа стояла новичок. Скрестив руки, девушка, растирая себя, пыталась сохранить тепло. Но почему-то ее я заметил не сразу. Случайно, краем глаза.

— На сегодня все. Подбросить? — проговорил я пустоте.

Вита оглядела мрачную округу и, стуча зубами, ответила:

— Было бы неплохо, — все так же гордо держась позади, она направилась в машину.

Но в салоне оказалось не теплее, чем снаружи. Я включил печку, хоть знал, что после минувшего марта, две свечи ей цена. «Нужно постараться успеть рассчитаться за яхту до наступления морозов», — подумал я.

По моей просьбе девушка ввела в GPS-навигатор адрес, и вновь началась поездка, в которой в очередной раз загремело оглушающее молчание и возникло непреодолимое желание вернуться к блаженному одиночеству.

К счастью, пустынные дороги позволяли мне держать скорость в районе восьмидесяти. Я наблюдал, как в боковых зеркалах пылевые дюны песчинками закручивались в вихре, до тех пор, пока за очередным зданием не заприметил автозаправку, и желудок незамедлительно не напомнил о своей сиротливой жизни с самого утра. Даже предвкушение ужина из двух ломтиков сухого хлеба, обхвативших кусочек слегка поджаренной колбасы, покрытой слоем иссохшего за неделю майонеза, доставляло нам двоим непомерное удовольствие. Не завернуть я уже не мог.

Я остановился у здания кассы, но выключать двигатель не стал — дыхание Виты только перестало дрожать. А выходя из машины и накидывая куртку, я из вежливости спросил, взять ли и ей что-нибудь. На что получил холодное и краткое отрицание.

Хлопок дверью разбудил прижавшуюся к стене собаку. Она подняла лохматую голову и проводила меня пытливыми глазами, едва не коснувшись ладони любопытным носом. Ее мордашка была настолько близка, когда я потянулся к ручке двери, что ощутил поднимавшийся пар ее дыхания. «Я помню тебя. Ты слонялась бок о бок с бездомным, который, растягивая беззубую улыбку, помог мне в прошлый раз заправиться». Но пес не отыскал ни крохи чего-либо интересного и вновь припал на асфальт.

— Добрый вечер, — обратился я к кассиру в фирменной синей футболке.

— Добрый. Сегодня прохладно, может, стаканчик «эспрессо» по акции?

— Нет, спасибо, я не пью кофе.

— Чего тогда вам предложить? — зевнул работник.

— Два кофе и… три сэндвича, — пораздумав, попросил я. — По карте.

Задав команду зажужжавшей кофеварке, парень оттянул створку витрины и, точно заставляя мучиться в томительном ожидании, неспешно вытянул два свернутых в бумажную упаковку драгоценных экспоната.

— Кажется, у того пса был друг, — кивнул я в сторону входа.

— Был. Он кашлял без остановки, а в один день упал, его увезла скорая. И больше я его не видел.

— Жаль, — произнес я. — А в такую-то погоду может запустите его собаку?

— Можно было бы, — поведя бровями, прикинул кассир. — Но это запрещено.

— Понимаю, — протянул я, доставая из кармана жилетки купюру, на которую при желании мог бы прожить недели три. «Предприимчивая скотина. Но таков сегодня мир — оставаться славным малым невыгодно и рискованно».

— Но приедет начальство, прятать ее я не стану, — бросил вдогонку он, протягивая покупку и забирая деньги.

Открыв мне дверь, кассир свистом подманил пса. Тот встрепенулся и недоверчиво поковылял, пока, потянув носом в мою сторону, не притормозил.

— Держи, — улыбнувшись, протянул я один из бутербродов.

Бродяга осторожно взял его в пасть и, переведя испытующий взгляд на кассира, торопливо забежал внутрь. Отпустив дверь, парень повел «осчастливленный хвост» в подсобку, фальшиво напевая почти в полный голос. И я пошел к машине, заметив, как новичок не сводит с меня взгляд.

— Это тебе, — открыв пассажирскую дверь, сказал я, подавая чай с сэндвичем.

Девушка сидела неподвижно и неотрывно смотрела в глаза. Наконец, протянув руки, она произнесла краткое «спасибо», которое в этот раз прозвучало иначе, чем все сказанные ею прежде слова. Отложив сэндвич на панель, новичок крепко обхватила ладонями картонный стаканчик, из которого медленно поднимался пар.

Я закрыл дверь и устроился на багажнике, плотнее закутавшись в куртку. Наслаждаясь каждым куском отвратительного сэндвича, каждым глотком крепчайшего суррогатного кофе, я, задрав голову, корил себя: «Даже полярную звезду не в состоянии найти. Что может быть печальнее? Уплыву из города — обязательно все наверстаю. Но сейчас нужно еще немного поработать. Продержаться еще немного». Когда я вернулся в машину, то обнаружил в руках новичка лишь стаканчик с навряд ли еще согревающим кофе на донышке.

Мы проехали кварталов пять, когда Вита неожиданно, без всякой на то причины, повернулась ко мне и спросила:

— Что случилось на том расследовании?

— На каком именно?

— Я имею в виду покушение на мэра, после которого о вас пошла дурная слава.

— Когда наш мэр Виктор Фирнум вступил на пост и сдержал обещания, многие горожане оказались им довольны. Но в одночасье помочь тем, кто желает всего здесь и сейчас, он был не в силах. И в тяжелый год, когда сократился бюджет на здравоохранение, посыпался, как эти дома, и его образ. Тогда для стабилизации внутреннего положения Совет предложил провести маленькую экономическую войну. Сейчас я не говорю про то, что влияние каких-то корпораций людям и даром не сдалось. Главное здесь — то, что мэр почему-то поддержал торговую экспансию. И когда кампания завершилась, вернувшиеся обманутые солдаты нашли виновным во всех бедах мэра. Они организовали антиправительственное движение, а себя называли фуриями.

— Как богини гнева, справедливого суда и еще чего-то, — перебила новичок, перестукивая пальцами по колену. — Зачем вы это рассказываете? Я прекрасно помню события двухлетней давности.

— Не торопись, трупы не сами собой возникают. Народовольцы требовали спасти город. Из благородных побуждений или нет, не знаю, но шли напролом. И в очередной вечер, когда Виктор с семьей возвращался с благотворительного банкета, фурии закинули ему под машину самодельные бомбы. Взрыв выбил стекла ближайших домов, расколол асфальт и перевернул вверх дном лимузин. Под брызги льющегося дождем стекла машину в мгновенье окутало пламя, которое уже не могло потревожить водителя и дочь мэра. Жене повезло меньше. Но еще меньше — Виктору. К несчастью, оба остались в сознании. На руках Фирнум вынес ребенка и оттащил подальше. Вернулся за женой и изо всех сил пытался высвободить ее из челюстей сиденья и искореженного корпуса. Даже когда весь салон и его руки объял огонь. Даже когда терял сознание от боли. Даже когда перед его глазами было лишь вопящее пламя, изрыгающее тошнотворную вонь.

Именно тогда наш участок отправили во что бы то ни стало найти виновных. Главным назначили меня, и со своими людьми я перекрыл район, просмотрел каждую камеру, опросил всех свидетелей и медийных активистов. Чувствуя фурий прямиком перед собой — мы марафоном пронеслись вдоль всего города. Сделали все возможное и немного больше. Но все же потеряли след и за двое бессонных суток не продвинулись ни на йоту.

— Подозреваю, проблемы у вас пошли вовсе не от этого.

— Верно. Нас отозвали, доложив, что полумертвому мэру на больничной койке позвонил аноним и сообщил местоположение организаторов. И, когда мы вернулись в участок, чтобы допросить хладнокровных убийц, любезно доставленных нам бойцами Фирнума, то нашли нещадно избитых людей со сломанными ногами, закованными и вывернутыми руками. Их лиц невозможно было разглядеть за сплошным месивом. Когда я приблизился, чтобы поднять лежачего, то обнаружил лишь мертвеца. Позже оказалось, что это действительно они организовали подрыв. Но разве это давало людям, посланным мэром, право, как мы также выяснили, выламывать к фуриям дверь и без разбирательств бросаться избивать их, имея при этом как доказательство только один телефонный звонок? Никто из участка тебе не расскажет, как четверо наших парней вышли к довольным успешной операцией бравым ребятам; не упомянет об оглушительных пререканиях и завязавшейся драке, где один детектив потерял передний зуб.

— Но, в конечном счете, они же оказались виновными. Тем более в «таком», — взмахнув рукой, фыркнула девушка. — Я бы тоже не церемонилась.

— А если бы они были невиновными?

В ответ Вита лишь повела глазами.

— Тогда слушай: через два месяца я вел фурий по залу суда в администрации и даже не полагал, что на место судьи поднимется Виктор Фирнум в офицерской форме. Вдоль трибун пронеслись вздохи изумления, защелкали фотоаппараты. Никто прежде не видел насколько уродливы оказались последствия: горящие болезненные ожоги тянулись по шее, обезображивали челюсть, виски, выжигая волосы. От поднявшегося с больничной койки мэра я ожидал всякого, кроме немыслимого спокойствия: подсудимые, адвокаты и присяжные высказались, а он всего лишь сидел, сплетя пальцы опаленных кистей. Но вот настало время Фирнуму вынести свой приговор. Он встал, заходил взад-вперед, не обращая внимания на собственную запутывающуюся в шагах хромую ногу, заговорил о ложности правосудия и неравности судеб. Затем вытянул из кобуры гравированный пистолет, которым его наградили по окончании последней войны, и заявил залу, что во имя всеобщего блага с согласия Совета отменяет мораторий на смертную казнь. У меня на глазах все катилось к чертям. Я стал прорываться сквозь ликующую публику. Помню, как мои требования остановиться затонули под свист и аплодисменты, и мой крик лишь звоном отдался в ушах. Глядя прямо в глаза убийцам своей семьи, стоявшим пред ним на коленях, Виктор спустил курок. Выстрел. Второй. Третий… Когда я добрался до Фирнума, он не услышал моих криков. Его глаза горели, наслаждались тем, как кровь убитых заливала черно-белую плитку; вены на его шее вздувались в ритм колотящегося изодранного сердца. Кажется, он даже не моргал, — с усмешкой добавил я и умолк. — Уже и не помню, о чем мы пререкались в шквале ругательств.

— Неправда, — вздохнула девушка. — Я вижу, вы прекрасно помните.

— Верно, — хмыкнув, протянул я. — То было не правосудие. А он плевать хотел, что идет против законов, порядка и здравомыслия! Движется навстречу тому, что до́лжно искоренять. Фирнум упивался собственной местью. И я послал его, а затем и капитана, потребовавшего принести извинения. Я ответил на твой вопрос?

— Вполне.

Вновь стали слышны лишь шум мотора да дороги. И хоть навигатор показывал еще пару километров, я уже не следил с трепетным ожиданием за нисходящим маршрутом.

— Простите меня, — по прошествии некоторого времени произнесла Вита, опустив голову, — за мои слова.

— Ничего.

— И я верну вам завтра деньги, — посмотрела она на меня. — Просто у меня с собой сейчас ничего нет.

— Не стоит, это всего лишь чай.

За окном трущобы отступили пред грациозными домами. Мрак скрылся от света непреклонных фонарей, нескончаемого стока рекламы и безудержных прожекторов, рассекающих уныние неба. Ни в одном закоулке или укромном местечке на всем протяжении ухоженной дороги я не находил брошенного мусора, набитых баков и вездесущей пыли. Даже на окраине Эдема, куда привел навигатор, бросались под колеса престиж и материальная обеспеченность района и его жителей. «Я был прав, у нее определенно нет проблем со средствами».

Фасад указанного дома был отделан гладкой, приятной глазу кремовой штукатуркой, которая сочеталась с замысловатыми барельефными вставками и облицовкой первого этажа из натурального темного камня. Контрастные сплетения фактур и форм превращали облик здания в сдержанную выверенную композицию, овиваемую скандинавским модерном. Вместо балконов на каждом этаже нависали террасы со столиками, креслами-качалками и множеством зеленых насаждений. Когда я остановился у необходимой парадной, Вита легкими движениями покинула авто:

— До свидания, детектив Соден, — попрощалась она, не глядя.

— До завтра.

Новичок захлопнула дверь и направилась к парадному входу по дорожке между клумб. Вдруг я выскочил из машины и окликнул ее. Плавно развернувшись, девушка остановилась в свете голубых неоновых вывесок. Без единого движения она вглядывалась, ожидая.

— Ты сегодня неплохо себя показала.

— Спасибо, — на лице мелькнула еле заметная улыбка. Столь же неуловимая, как ледяной взгляд, несколько потеплевший.

Затем она скрылась за дверью дома, а я помчался домой. «Походит на ограбление: парень развозил заказы, а его подловили, завлекли в проулок и обчистили, забрав рюкзак со всем содержимым», — размышлял я, пересекая уже родной район, когда заметил в стороне дороги троих человек.

Хватаясь за прутья калитки, бездомный в изодранной оливковой майке, на которую обрушивались нечистоты улиц, пытался подняться с картонки. А щуплая фигура в черном длинном одеянии достала из спортивной сумки, висевшей на плече громадного мужчины в поношенном сером плаще, один белый пакет. В свете фар в полиэтилене просвечивались бутыль воды, батон хлеба, упаковка печенья и небольшая фармацевтическая баночка. Они не отстранились, когда бездомный, не веря в происходящее, покачал головой и потянулся к ним, чтобы схватить и крепко пожать руки. А когда пара ушла, он так и остался стоять, боясь раскрыть подарок, провожая взглядом и теплым словом своих благодетелей, у которых из сумки выглядывали края множества спасительных пакетов.

«Нужно будет выяснить, в какой компании он работал, и попытаться разузнать, какое было содержимое рюкзака — может, убийца попытается сплавить какой товар». А до будильника оставалось немногим меньше пяти часов.

Примечания

1

Пневмокониоз — необратимое и неизлечимое заболевание легких, вызванное длительным вдыханием производственной пыли и характеризующихся развитием в них фиброзного процесса.