Книга рассказов

Аркадий васильевич Макаров

Книга создана автором на основе своего жизненного опыта и своих многочисленных встреч со своими героями, которые показывают внутренний мир советского человека с его исканиями правды жизни в эпоху перестройки гигантской империи до нынешнего состояния третьестепенного государства. Книга должна заинтересовать молодого читателя любознательного и умного. Некоторые рассказы из сборника печатались отдельными книгами. Книга содержит нецензурную брань.

ЗАПИСКИ ИЗ ПРОШЛОГО

Пискунов Георгий Сергеевич, а попросту Гоша, был самым, что ни на есть, демократом, но не той, первой волны, высокой и светлой, смывающей тину и залежалые остатки болотных водорослей, волны молодой интеллигенции — писателей, учителей, библиотекарей, а второй или даже третьей, которая в свою очереди смяла и писателей и врачей и библиотекарей и даже рабочих, обозначив им место на последней ступеньки общественной лесенки — посторонись! Хотя лестница эта вела в никуда, но Георгий Сергеевич ещё об этом не догадывался. Вообще-то Гоша, Георгий Сергеевич, человек был неглупый, и цепкий за жизнь. Он все время полагал, что социальная справедливость нарушает его Богом данную свободу. Равенство и братство, которое проносили от век великие мыслители человечества, сковывают его личную свободу, права, наконец. «Вот взять бы, хотя, моего соседа, Кольку Гвоздева — никудышный, зряшный человек, — ломал голову в минугы гордых раздумий Георгий Сергеевич, — вроде институт кончал сосед, образование высшее, соображать должен, а он все равно, как дитё малое. Свою выгоду знать не хочет. Поэтому и живет кое-как. Прораб, он и есть прораб. Мотается по стройкам месяцами черти те знает где. Жену без пригляда оставляет. Девчонка, вон, у него в невесту вымахала, а он её всё лапушкой зовет. Тьфу! — вспомнив про дочь Гвоздевых, Георгий Сергеевич расстраивался. — Девчонка у Николая, конечно, красавица. Тоже в отца пошла, в институт бегает… А моя, — Гоша стыдливо примаргивал, — только и знает в дискотеках да в кабаках с осенними подранками, хилыми от доз, упражняться, да женскую науку осваивать, мать ее так!

Гоша ни институтов, ни даже техникумов не кончал, но всё равно вся его жизнь прошла на плаву. После десятилетки как молодой общественник, он был направлен секретарем комитета комсомола в строительное управление, где молодежь, в основном собранная с миру по нитке из пригородных сел, приучалась к индустриальному труду заметно отличавшейся от колхозной повинности смягченной простительной мелкой вороватостью помогающей одолеть бескормицу.

Молодежь — есть молодежь. Она и управления-то никакого не требовала. Кучковалась сама по себе, копеечные взносы платила безропотно, а комсомольскому секретарю оставляла уйму свободного времени, которое Гоша тратил безрезультативно. Ему бы учиться, а он только и делал, что организовывал бесконечные ударные субботники и воскресники да поставлял очень задумчивых девиц всяческим инструкторам да уполномоченным приезжающим в строительный трест с бесконечными, не дающими результативности, проверками.

Так и жил он, и старел потихоньку, пока не вышел по возрасту в тираж. Делать он ничего не умел, поэтому его избрали, теперь уже, председателем местного комитета профсоюза. Работа-та же: взносы да организация культпоходов в места общественного пользования — в областной театр, который, не смотря на мировые репертуары, так и оставался областным, билеты принудительно распространялись по трудовым коллективам, в кино на бескассовые сеансы, иногда на лыжные прогулки для особо приближенных к начальству передовиках. К раздаче путевок на курортное лечение и ордеров на недосягаемые квартиры Георгия Сергеевича Пискунова, конечно, не допускали. Этим занимались люди у руководства, а он только подписывал решения согласных на всё, членов месткома.

В начале девяностых годов, во времена контрреволюционного отката, Георгии Семенович стал просто Гошей. Профсоюзы рассыпались, как горстки сухого песка по ветру, заняться было нечем, хотя профком по бумагам ещё существовал, и его председатель исправно получал жалование, которое никак не скрашивало Гошино существование без ежедневной, хотя и пустопорожней, занятости.

«У, дермократы! — стенал Гоша, глядя в бумажные, теперь уже никому не нужные, закоулки — Страну развалили, сволочи!» Но потом, послушав главбуха, своего давнишнего приятеля, с которым они выпили не одну «цистерну» водки, он стал приглядываться — что будет дальше? А дальше, — как в сказке, чем дальше, тем страшнее. Дальше были козырные карты Чубайса — ваучеры.

«Пустая бумага, она даже на подтирку не годится» — сокрушался Гоша, получив желто-коричневый лоскуток казенной бумаги обещавшей некую долю собственности в призрачном измерении.

Всё бы так и прошло, скинул бы он этот жухлый безнадежный, как осенний листок, ваучер, если бы не многодумный Иосиф Яковлевич, все тот же Гошин приятель, главбух.

— Ты, — говорит Иосиф Яковлевич Гоше — мужик хоть и русский, но пронырливый, специальности у тебя никакой, а запросы большие. Как жить будешь? В рыночных отношениях между классами, твое место промежуточное.

— Яклич, это как же? — не понял Григорий Сергеевич. — Промежность что ли?

— Ха-ха-ха! Ну, развеселил ты меня, Гоша! Да-да, промежность! Место тоже неплохое. Всегда тепло и дух хлебный. Ты зря психуешь — Иосиф Яковлевич закрыл на ключ кабинет, подошел к усадистому, плечистому стальному сейфу старинного изготовления, на вид не меньше полутонны веса, с места — не сдвинешь, два раза повернул в узкой шелочки длинный замысловатый ключ и массивной брони — дверь со вздохом открылась. Внутри большого сейфа, находился другой сейф, размером с письменный ящик. Ну, вроде, шкатулки, но тоже под замком. Посопел, посопел Иосиф Яковлевич и шмякнул перед непонятливым Гошей завернутый в газету кирпич. Вот, — хмыкнул он, — на нервной почве заработанные. Все до копеечки! Ты что, Яклич? Деньгами, зачем швыряется? Я ведь не

БХ СС, какой, чтобы тебе откупиться. За такие деньги и средь бела дня почки отобьют. Ребята теперь, при новой власти, никого не боятся. Ты окна-то занавесь, чтоб не подсмотрели. Береженого — Бог бережет.

— Эх, Гоша, Гоша, какие это деньги! Больших денег ты не видел, какие они. Подожди, через годок-другой увидишь, если все по маслу пойдет с реформами. Подожди. А вот этими надо распределиться правильно.

— Яклич, ты в уме что ль? Разве их все пропьешь? Нам с тобой здоровья не хватит.

— Я всегда думал, что ты дурак, Пискунов, но не до такой же степени! Ты — человек из народа. Плоть и кровь его, как говорили раньше. У тебя с этим всё в порядке. А у меня, сам знаешь, проблемы от рождения. Ступай в люди, и на этот кирпич ваучеры достань, сколько сможешь, пока твой народ в чувство не пришел. Десятая часть твоя будет, согласно законам Моисея.

— Не, Яклич, дурак ты оказывается, а не я! Tы что, на Чубайсовы бумаги такую килу денег хочешь ухлопать? Очнись, Яклич, ты же еврей! У тебя жила от самого Каина идет. Ты что, совсем с ума сполз? Мало ли что этот рыжий Толян обещал. Курочка в гнезде, а яичко неизвестно где…

«Яклич» намек насчет Каина, мимо ушей пропустил. Ну, Каин, так Каин. Он тоже человек был. Но «Яклич» на Гошу посмотрел сурово:

— Так! Вот тебе расписка на получение тобой у меня денег. На всякий случай. Я тебе доверяю. Расписку я заранее составил. Распишись и молчи в тряпочку, Я тебе потом, после, объясню, в чём ты профан. А пока, у профсоюзного руководства состоишь. У руля, значит. Рабочие твои, члены эти, через день пьяные на работу выходят к станкам да ключам гаечным, Они, Гоша, святые люди, а Богу не молятся? Вот та их на эти самые ваучеры и штрафуй. Товарищеский суд нам тут не поможет, отдай ваучер — и свободен! Трудовая книжка чистая. Если упираться будут, возбуждай дело об увольнении по статье за систематическое пьянство, за употребление спиртных напитков на рабочем месте. Они люди; сознательные. Им такие записи-то к чему? А ваучеры для таких людей — бумага, — и приспособить некуда. Так они думают. Одним словом, — курочка в гнезде. А я к этим рыжим курочкам петушков приставлю, у власти которые. Посмотришь, какие золотые яйца будут! Ну, иди!

Взял Гоша бумажный пакет неказистый, засунул за пазуху и, почесав в недоумении затылок, пошел «в народ». А народ у нас, известное дело, какой, зачем ему журавль в небе, когда: синица в руках?

И стал Гоша выщучивать простаков разных. Вынюхает кого: — « Давай ваучер! Я не жадный. Бери! На! Бутылку на похмелку покупай, Я человек свой, не злопамятный. Иди, похмелись!» А. у другого — и так возьмет. Прижмёт к стенке — а ну, дыхни! И пойдет тот человек счастливый. Ваучер разгладит рукой и отдаст Гоше.

Ваучеры безымянные, спасибо Чубайсу! На то и рассчитали, что русскому человеку эти бумаги в острастку. Как облигации. Толку не жди. На! Возьми, пожалуйста! Только на бутылку дай!

Нежданно-негаданно приватизация подоспела. Наверху тоже решили — «На! Бери, сколько проглотишь!». И брали, и глотали. И не подавились…

Вот тогда-то Георгий Сергеевич Пискунов, Гоша, по-настоящему стал демократом. Даже за Ельцина семью свою сагитировал проголосовать. А как же? Генеральным директором «000 Жилищная Инициатива» Иосиф Яковлевич оказался. И Гошу взял в совет директоров. Ваучеры почти задарма достались. Много бумажек этих, которые в одно мгновение стали золотыми, Гоша по Моисееву закону десятую долю себе ваял. Тоже хватило! Хотя и не на контрольный пакет, но достаточно, чтобы по всем правилам новой демократии оказаться в Совете директоров.

Прошлый начальник пугливый. Перед самым собранием акционеров, почему-то сразу под самосвал угодил. Хороший был начальник. Деловой очень. Поехал на песчаный карьер обстановку выяснять. На растворо-бетонный узел песок перестал поступать. Ну, приехал. С экскаваторщиком, подвыпившим, строго поговорил. А тут звонок на его мобильник из управления. Экскаватор гремит, «КамАЗ» этот, самосвал гарью чихает, соляркой. Отошёл начальник в сторонку, прильнул ухом к мобильнику, увлекся разговором с главбухом о дебитной задолжности. А тут, как раз, самосвал груженый, уже, задом от экскаватора сдавать начал. И проутюжил начальника. Шофер трезвый был, как стеклышко, опытный. За что ему сидеть? Дело сразу и прикрыли. Начальник сам виноват, что у шофера зеркало заднего обозрения не оказалось. Наверное, еще в гараже сняли. Не надо было шофера в рейс выпускать.

Поохали сотрудники. Иосиф Яковлевич похоронами руководил. Похоронили честь-по-чести. Начальник — человек советский был, но крест ему всё же сварили. Хороший крест. Из нержавейки. Век стоять будет — думали. Да сняли тот крест с могилы на второй день. Цветмет. За него теперь деньги дают. На пару бутылок хватило и еще на закуску осталось, говорили. Зачем мертвому символы? Ему и без символов за жизнь ответ держать. Кто же уйдет от разговора с Богом? Даже Иосиф Яковлевич, и тот не уйдет.

Но тогда, об этом ещё никто не думал: ни сам Иосиф Яковлевич, ни Гоша. Они тогда ещё живы были. Думали о разном. Один о двойном гражданстве, а другой о незадачливом соседе, Коле Гвоздеве с его дочкой. На свою Гоша уже рукой махнул — пусть гуляет! А вот дочка у Николая хороша… Может ей персональную стипендию назначить? Отблагодарит или не отблагодарит она, студентка, бедолага нищая, его, Гошу. Он ещё ничего мужик! В пиджаках широких стал ходить, иномарка на четырех колесах, как олень резвая, должна, вроде, отблагодарить.

Бедствуют соседи. Николай гордый, без работы мыкается. Приглашал его Гоша к себе в «Жилищную инициативу» начальником производства. Проработал Николай недолго. Сметную документацию требовал по факту. Геодезию какую-то на новые объекты. Въедливый человек! Скандальный. Умного из себя строил. Пришлось разойтись. Вот и думает Гоша, чем бы помочь дочке его? Хорошая очень…

Думал и «Яклич» о своей исторической родине. Гошу дочка Гвоздевых вряд ли отблагодарит, a Иосиф Яковлевич более везучий был, сквозняком махнул в Израиль, передав Гоше управление. У Гоши теперь денег уйма. Он и сам не знает — сколько. Счета в банке постоянно обновляются.

Разные они люди — Гоша и Иосиф Яковлевич, да и шли теперь далеко друг от друга, а умерли в один день, как счастливые любовники.

Иосифа Яковлевича Либермана психованный палестинец в автобусе взорвал, а вот с Гошей случилась совсем другая, но тоже рядовая по современной жизни история.

То, что Либерман Иосиф Яковлевич отправился на свою историческую родину — понятно. Ну, не любил он русские березы, под сенью которых, более двух веков назад, его предки нашли себе приют от пристрастной Европы. Не любил «Яклич» просторы российские. Ему смоковницы ближе, пески Синайские, кипарисы с олеандрами, пальмы всякие…

А вот зачем Пискунов Григорий Сергеевич по кличке «Гоша», (ну, как же без клички? Модно теперь в бизнесе к имени собственному кликуху прилагать. Все деловые люди так делают. Вот и Пискунов, босс строительный, на «Гошу» откликается) зачем этому Гоше было на говорливом Кавказе свой филиал открывать? Бес наживы попутал!

Гость с гор прибыл. Кружился чёрт прошмыгливый возле Григория Сергеевича. Выгодный подряд обещал Джибраил Муратович. Говорил: — « Зови меня Гавриилом, если по-русски. Мой дом — твой дом! Мой бизнес — твой бизнес! У тебя Гоша «Инициатива» а у меня дэньги! Твои модульные, сборные дома бедном у горскому народу, ой, как нужны!» — Джибраил Муратович полоснул тыльной стороной ресторанного ножа себе по горлу, показывал тем самым, как остро стоит жилищный вопрос в разорённом междуусобицами крае.

Хорошо они тогда сидели. Вино пили. Закусывали. Шашлычки из барашка зубами рвали. Ты — брат, я — брат! Договор подписывали — в ладони били. Горец Гаврюша, ну, Джибраил этот, аванс крупный выдал и всё наличными. «Доверяю, брат!» — говорил. Опять в ладони друг другу стучали. Налоги платить с наличных, — кто будет?

Эшелон на юг Гошины снабженцы комплектовали уже без своего генерального директора. Работа по поставке конструкций и материалов была отлажена, как часы швейцарские. Аванс на руках. Какой вопрос? Клиент щедрый, и работал по понятиям. Беженцы в палатках живут. Удобств никаких. Разве это жизнь? Женщины с кувшинами: в кустики ходят. Жалко женщин! Нехорошо! Ой, как нехорошо! У тебя жена есть, у меня две жены есть. Нэхорошо!

В горах, слава Аллаху, теперь почти спокойно. Россия, говорят, большие деньги, транш выделило, чтобы беженцы в домах жили.

— Панимаешь, Гоша?

— Понимаешь, Джибраил?

— Ну, вот и хорошо! Значит мы люди понятливые! Забирай деньги! Что они? Бумага одна! А дружба крэпче стали! Поедэм на место, строительные площадки будэм смотреть. Нулевой цикл под монтаж принимать.

Поехали…

У Гоши машина — зверь. Джип-внедорожник. Дорога дальняя. В багажнике, как в гастрономе, — всё есть. Неутомительно ехать.

Прибыли на место. Всё — чин-чином. Фундаменты по струнке стоят с подведёнными коммуникациями. Гошиных поставок дожидаются. Месяца через три здесь целый поселок вырастит. Больше самого аула, который по ошибке, то ли федералы, то ли сами себя моджахеды подорвали вместе с аулом. Жители все до единого в соседнем ауле праздник справляли. Плов кушали, Сациви кушали. Халва дэти ели. Все, слава Аллаху, живы. Теперь вот денги федералы за ошибку выдали. Новый аул будет. Сакли-макли из камня в два этажа под чинарой густой…

Худой мир лучше хорошей ссоры.

Григорий Сергеевич доволен. Акт приёмки под сборку и монтаж с размаху подписал. Русские, если они такие, как Гоша, с любым локоть в локоть жить будут. Ай, какие нэхорошие люды ссоры устраивают!

Гоша согласно кивает головой. За длинным кавказским столом Джабраиловы родственники. Много — родственников. Все за столом не уместятся. Во дворе стоят, прохлаждаются. В ножички, как дети, играют. Хорошие родственники! Понятливые!

Среди родственников один Гошин земляк даже оказался. Все норовил Гошу под руку взять:

— Ну, ж набрались вы, Григорий Сергеевич, под завязку. Пойдем. Пойдем к нашим! Ну, их, чурок этих! Пошли к нашим.

Долго шли. Потом ехали. Землячок говорил, что к бабам едем. К бабам — это хорошо! По дороге еще выпили. Правда, без закуски. И опустился Гоша в сумерки. Вернее, в провальную тишину. Черно всё. Руки и ноги онемели, а потом и голова с плечей свесилась. Очнулся — сыровато как-то. Зябко. Наверху клочок неба синеет. Рассвело уже, наверное. « Ух-ты, ё-мое! Как же я сюда попал? В колодец, что ли по пьянке угодил?» Крикнул — нет ответа. Ещё крикнул — тишина кругом. Словно вымерли все. Царапает Гоша каменья осклизлые. Выбраться хочет. Да, куда там! Яма глубже возможностей оказалась. Только ногти на пальцах обломал. Бьется Гоша о стену. Пить нестерпимо хочется. Слизывает Гоша влагу с известнякового камня. Да разве этим напьешься? В горле песок один. На зубах скрипит. В полутьме какую-то тряпицу отыскал…

«Эх, канава, ты канава! Ты канавушка моя!» — как назло припомнились горестные слова, которые любил повторять отец Гоши перед самой смертью. Вот и самому Гоше выпало в полном объёме. Тряпицу мягкую ощупал — телогрейка вроде. Прилёг. Отдышался. И снова отключился. Очнулся от зычного, как у всех на Кавказе, голоса:

— Мужик, с тебя выкуп причитается! Если долго жить хочешь.

Бросили в яму бумагу с авторучкой.

— Пиши письмо домой! Жена-баба, дети ждут. Пиши. Скажи: «Дэньги давай!» Дорого не возьмём. Ты дороже стоишь, большой человек!

…Письмо пришло вовремя. Без почтового штемпеля. Без адреса. Прочитали дома: — «Господи! Разорят нас оглоеды чёрные! Это же почти всю наличность отдавать придётся!» Пошли в милицию. Там письмо, как водиться, к делу пришили. А дел у милиции: всегда хватает. Подождут там, небось. А там, небось, не подождали.

Зачем Дусе, жену так Гошину звали, в милицию заявлять было. У горных орлов связь хорошо налажена. Узнали, Выводят из ямы Гошу. Отвели за камни. Один психанул, как тот палестинец, что «Яклича» подорвал, да и полосонул Георгия Сергеевича сгоряча по горлу кинжалом, как водится. Обожгло гортань, словно Гоша кипятку на далёкой станции, как тогда, в детстве, когда от войны бежали, хватил. И покатился огрузшим мешком в чёрную щель каменную. Кто найдёт? А — найдёт, не скажет. Все гордые. Все мужчины.

Да и кто искать будет? Одним словом — канава!

ПОГОСТ