Воскресения Люка Роелса

Аркадий Маргулис

«Воскресения Люка Роелса» – роман, объединяющий самостоятельной сюжетной линией повести, отнесенные авторами к серии «Мания Грёз»: «Конкиста», «Маня Гема», «Когда расцветает пейот», «Извозчик Его Сиятельства» и «Кибер-Крипта» (книга «Конкиста» из названной серии опубликована отдельно и получила признание читателей). Инвалид-колясочник Люк Роелс получает от Корпорации «VIRT-VIA-Z» приглашение к участию в гуманитарной акции для реализации «сокровенной» мечты и выигрывает в «Лотерее Грёз» поездку в Ватикан для встречи с Викарием Христа, Папой Римским. Корпорация привлекает к акции других инвалидов, оцифровывая их эмоции и создавая виртуальную программу для продажи сверхбогатым заказчикам. Люк Роелс отправляется в поездку в соответствии со сценарием Корпорации, всякий раз оказываясь участником событий в различных эпохах и обстоятельствах. На одном из этапов путешествия Роелс прекращает сотрудничество с Корпорацией, становится нежелательным свидетелем и погибает.

Глава 2. Мания Грёз — Любые просьбы и пожелания

Отложил в сторону Книгу. Все десять заповедей из скрижалей. Боже Праведный, каюсь. Клятва мистера Сантера исполнить мечту разбередила душу. Утроба сладко заныла в ожидании перемен. Что греха таить — калеки реагируют на события во сто крат острее здоровяков. И я подготовился, собрав в конце второй недели ожидания дорожную сумку.

Вулкан эмоций от глубин ада до высот рая бурлил во мне. Я терпеливо ждал известий — пока не выдохся ждать. Галлюцинации — на них списал звонок из «Fallow Your Dream» и тотчас вытравил из памяти. Но вышло — зря, как раз к исходу третьей недели Джон Сартер позвонил снова и пригласил меня в свой офис «на инструктаж с последующим забросом в Ватикан». Надо же! Из невообразимого числа американских спинальников, шейников, тетра — и параплегиков в лотерее воздушных замков счастье выпало именно на моё имя! Невероятно! Казалось, с тех пор как мне достался Грустный Слоник, мечтать стало не о чём. И вот, пожалуйста — Папа Римский из Ватикана! Я вкинул таблетку в рот и хлебнул пива, будто смесь ксанакса с алкоголем стала догмой. В голове пронеслись пыльные смерчи, пляшущие на ветру. Мысли то цеплялись друг за друга, сворачиваясь в колючие веретена, то рассеивались, расщепляя изнутри череп. Кажущееся обыденным прихотливое стечение обстоятельств, иногда случайная нелепость. Скажете — лотерея!? Попробуйте вообразить себе счастливчика, раз за разом отхватывающего первый приз в розыгрыше! Ну как, сумели? Ещё вчера отрицал бы, но сегодня я ни в чём не уверен. Всё возможно. Окружающий нас мир — часть вселенского механизма, запущенного или остановленного тем, кто имеет на это право… приобретённое от самого себя. Происходящее со мной неизбежно, ибо решение принято Им. И всё, что выходит, можно предоставить Ему. Значит, долой лишние нравоучения и мораль. Без транквилизаторов, то бишь, транков, я бы давно вскрыл себе вены и отпустил душу на волю…

— Люк!

Литавры в моей голове затеяли язвительный перезвон. Голос Аклы продирался сквозь «Гамбургскую траурную музыку», испечённую духовыми, ударными и кучей струнных, оставляя смысл слов за кормой восприятия. Уши застлал грохот — громогласный, как ядерный взрыв «Толстяка» над японским городом Нагасаки. Когда литавры умолкли, стало нестерпимо тихо.

— Родной, ты ни в чём не виноват! Зачем же себя так терзать? Так ненавидеть? Губить? Разве мало придурков, способных на это вместо тебя? Послушай меня, Люк…

Лицо Аклы смазалось, вытянулось и растеклось в перспективу. Чтобы избавиться от наваждения, я боднул лбом пространство. Проклятье! Пиво насквозь прогоркло! Надо было брать чешское! Американцы разучились варить «Будвайзер»! Слёзы Аклы покатились по полу исчезающими горошинами, казалось, их таскали в подпол приблудные мыши. Укоризненно застучала барабанная дробь, загнав меня в дальний угол:

— Почему ты себя так ненавидишь?

Гадкая фраза, где-то я её слышал, один к десяти, что недавно. Прищурился на своё отражение в окне. Какой простор для человеколюбия! Вот истинная свобода любить… Или ненавидеть… Чувство слишком великое, чтобы воодушевлять им такое пугало, как я… Взгляните, это Люк Роелс… собственной персоной. Ему вполне достанет брезгливости и презрения… Даже с избытком… От безысходности я коснулся манипулятора — но Грустный слоник не тронулся с места…

— Не волнуйся… — всхлипнула Акла, — это я вынула батарею.

— Ты…! Какого чёрта!!! Кто просил?!

Она всхлипнула. Тогда я запустил в неё бутылку. К счастью, промазал. Посыпалось стекло, рахитичной медузой поползла по стене пена.

Когда я, будущий программист, но в те времена студент «Long Island University», вернулся из клиники домой, Акла, девушка с фундаментальным бюстом, внушительным задом и пикантными оспинками щёк, впала в грех, коим страдают многие женщины при таковых подробностях. Она утопила калеку в патоке усердия и забот. Сдувала пылинки, меняла «пелёнки», баюкала, как младенца: «Спи, мой мальчик, я тебя не оставлю». И даже предусмотрительно плакала. Жалела. Жалела до позвоночных колик, до икоты, пока не вжилась в образ всепрощающей мамочки — её ненаглядной Святой, во плоти Марии Магдалины де Пацци, прозевав моё созревание в кухонного деспота. Меня раздражало всё: уведённый от кровати Грустный Слоник, разбросанная обувь, превращавшая квартиру в ковбойский полигон, забытая на верхней полке упаковка любимых хлопьев. Простушке Акле мелочи быта казались мыльными пузырями, не достойными переживаний. Её неразборчивость, обратная сторона чёрствости, бесила и я постепенно черствел сам, подобно хлебному ломтю, забытому на столе. Злость пожирала изнутри, но старался терпеть, страстно желая, чтобы Акла сама догадалась о причинах моего негодования. Куда там! Подобное понимание приходит с годами и с горьким опытом… Но зачастую непоправимо поздно…

Захватив сумку, я выкатился из квартиры, как только потерявшая душевное равновесие Акла вставила в блок питания батарею. Исчез, не прощаясь. Постоял перед дверью лифта — где-то выше не торопились его отпускать. Сжав зубы, тронул пальцем манипулятор, Грустный Слоник, плавно развернувшись, подобрался к кромке. Два пролёта по двенадцать ступенек. Будь, что будет, такая сегодня струя! Развернувшись спиной к спуску, я привалился животом к коленям, одной рукой уцепился за перильце, другой дал задний ход. На самом деле, предосторожности потакали страху, ведь мой Элефантик знал своё дело. Ему по-фигу — взлётная полоса, брусчатка с бордюрами, или пролёты лестниц.

Офис «Fallow Your Dream» находился неподалёку, в пределах разумного, и я решил отказаться от подвозки. Захотелось побыть одному посреди города. Посмаковать подлинность одиночества. Спокойно рассудить, что мосты сожжены. Этот вердикт, если и не имел разумной подоплёки, всё же позволял подстраховаться, обнадёжить себя. В багажной сумке лежали несколько упаковок транков, сменные катетеры, презервативы, деньги и сигареты. В специальном отделении отдыхали сменные батареи. Остальные незаменимости остались дома, в холодильнике на видном месте. Распрекрасная Акапулька увидит их и поймет. Но если не поймёт, ударится в панику, изведёт фирму телефонными звонками, закатит скандал социалам… Кто её знает… Но, может быть… вздохнёт облегчённо и с головой окунётся в фитнес, чтобы слегка похудеть…

Бывалому колясочнику и километр пути — каторга, зато Грустному Слонику сущий пустяк. Не ясно? Тогда натужьте свои извилины, мыслители, вот вам задача. Если порыв ветра оборвёт листву в парке, какова, по-вашему, вероятность, что листья, падая, улягутся на земле во фразу: «Боже, храни Америку»? Что, слабо догадаться? Так и быть, отвечу — колоссальнейшая в сравнении с возможностью любого события.

Грустный Слоник деловито покрывал асфальт армированной резиной. Редкие прохожие отводили глаза от калеки в оранжевом берете, белоснежной рубашке с жабо, краплёным блёсткой, шотландском килте в крупную клетку поверх лосин с наброском скелета и в беговых «Найках», давно вышедших из моды. Очень раздражали конфузливые взгляды. Пришлось свернуть в арку между домами — благо, что Грустный Слоник чихать хотел на препятствия. Без него я был заурядным колясочником. Бордюрные камни представлялись отвесными скалами, и прогулки на свежем воздухе ограничивались бетонным пятачком возле дома. Изредка, втихаря от Аклы, подкрепив плоть лишней таблеткой ксанакса, я бросался в атаку против… своей убогости, нахраписто, вроде конкистадоров в погоне за добычей. Они-то держались в сёдлах, как влитые и, по представлениям индейцев, составляли с лошадьми единое целое — навевающие ужас двуглавые существа. Со мной всегда случалось наоборот. Выдохнув, я становился на дыбы у края и, закрыв в страхе глаза, подавшись вперёд, решительным толчком прыгал вперёд и вниз. Порой приземлялся на все колеса, но, случалось, переворачивался и тогда долго лежал, дожидаясь помощи. Иногда приходилось успокаивать чрезмерно отзывчивого спасителя, когда он суетливо хватал меня, как придётся, пытаясь поставить на ноги или затащить на ускользавшую коляску.

И тут-то я почувствовал неладное. Чистенький бомж, прижавшись спиной к зданию, просительно протягивал руку. Носовой платок у его ног прижимала к тротуару кучка монет. Я бросил туда свою. Он не опускал свою руку — единственную, и экран мобильника светился в ней. Никлый, пустой рукав подтверждал её отсутствие.

— Дай ещё монетку, брат, — попросил он.

Я зарылся в сумку, поглядывая на экран. Он протянул руку поближе:

— Глянь заодно… Потеха… Вчера снял как раз здесь, где сейчас…

Я посмотрел. Странная процессия двигалась на экране — то ли массовка для фильма ужасов, то ли шествие ряженных на Хэллоуин. Они брели парами, четыре пары, одна за другой, ряженые, как на карнавал. Впереди ковылял гигант — ни очки в золотистой оправе, ни костюм идальго не смягчали его наружности. На груди болталась пустая, без холста, рама. Под руку семенила изящная женщина — она выглядела шестнадцатилетней на годы вперёд. Во второй паре густо накрашенная испанка тащила за руку малыша — он упирался, то и дело роняя с плеча раму, в точности такую, как нёс идальго. Третья пара, как будто, врачи — молодой ассистент придерживал пожилого осанистого мэтра. Позади всех девочка с пятнистой, как у ягуара кожей, осторожно влекла за собой юношу в индийском пончо. Я присмотрелся — его фигура возбуждала сострадание и могла претендовать на жуткое сходство со мной. Откопав в портмоне залежалую монетку, хотел было бросить на платок, но совсем некстати почувствовал грубый толчок и обернулся. Передо мной стоял верзила, с интересом ощупывая меня взглядом. Он был так похож на того рекламного гиганта с рамой без холста, что я подумал — не накатился ли очередной приход. Взгляд его пробирал меня насквозь. В нём не промелькнули ни жалость, ни презрение, и, положа руку на сердце, я был благодарен ему за это. Наконец, мне досталось свеженина вместо постылого бренда «несчастного инвалида». Браво, я — жертва! Я завоевал их мир!

От образины разило духами и кислым потом. В голубоватом створе глаз кувыркалось сомнение: снять с чучела украшение и отпустить, или снять, но сначала стукнуть по затылку. Мою гусиную шею украшала цепочка, подарок Аклы в годовщину совместной жизни. Я покорно поднял подбородок, и он протянул пятерню. Небрежно стащил добычу. Сжал в кулаке, подбросил и словил. Осклабился, всё так же молча развернулся и отошёл, переваливаясь с ноги на ногу, как хромой селезень. Беспородный ублюдок! Наследственный говнюк!

Бомж, потупив голову, пробормотал тоскливо:

— Гнусный подонок. Его здесь все знают. Недавно отобрал у меня дневную выручку Рак ему в печёнку…

Его надтреснутый шёпот задел меня за живое, зацепил тонкую струну. Так и вскипело вразумить парня, обломать, как следует, и я сказал тихо, так чтобы он услышал:

— Братишка, давай взгляни сюда! Чудак, ты стоишь на своих двоих — радуйся! Перед тобой целый мир! Ты можешь взять и запросто побрызгать на тротуар! У всех на виду! Ну? Что? Разве не клёво! Хочешь, махнёмся? Я готов. Хоть на минуту… Разомну ножки…

Процессия удалялась, пока не свернула на перекрёстке. Мне предстояло ехать туда же. Я ещё с минуту оставался на месте. Что это было? Глюки? Или на самом деле? Эй, мне не примерещилось — меня точно ограбили! Я засмеялся, трясясь от омерзительного озноба. Цепочку венчал медальон с профилем Акапульки, моей пышечки Аклы. Как символично! Раз нет цепочки, значит, нет дороги домой! Значит, только вперёд! На аудиенцию с Викарием Христа из Ватикана! Ясное дело, добром она не пахнет. Тут главное не облажаться, когда сам Папа Римский возложит на голову длань для благословения. Здесь важно вовремя ущипнуть себя за живую плоть повыше бесчувственной задницы. Мои ноги и ягодицы можно ковырять шилом до второго пришествия или до появления спастики, до едва ощутимых фальшивых колик, чёрт бы меня побрал вместе с ними!

Здания на семьдесят седьмой улице жались одно к другому, как хохлатки в дождь. С трудом распознав номерную табличку, я замер. Остолбенел перед монументальной неприступностью ступеней! Какой болван их придумал! Настоящие Кордильеры! Анды! Монблан! Чтобы оказаться наверху, придётся взять их с десяток, отвесных, как лестница Якова к небесам. Невероятно, воистину «Fallow Your Dream»… Но нет, господа, простите! Мои затуманенные ксанаксом и алкоголем глаза не сразу разглядели пандус, позволяющий бедолагам закатить наверх свои рондо.

Появление конкурента не произвело впечатления на публику в холле. Разве что Грустный Слоник удостоился завистливых взглядов. Даже среди соратников по несчастью я оказался одиноким. Толпа собралась разношёрстная: дюжина спинальников, троица шейников, один из них точно трансвестит, другая — молодящаяся матрона. Остальные — законченные паралитики. Я безапелляционно обвёл взглядом везунчиков, осчастливленных лотереей «Fоllow Your Dream». Любопытно, что за мечты обещал осуществить Джон Сартер! Кое-какие я взялся бы отгадать. Владелец Грустного Слоника в глазах «имеющих затруднения» мечтателей венчал иерархическую пирамиду их сообщества. Кому из них не хотелось стать значимее! Вообще, Всевышним над всеми! Мне нынче не втюхать, что ощущает полноценный человек при ходьбе, так и «кваду» не дано осознать свободу движений, подаренную Элефантом. Когда я впервые увидел Грустного Слоника, улыбка на моём лице уподобилась восходу солнца.

Не успел я как следует насладиться превосходством, как ко мне вырулила на своих двоих (да каких!) блондинка приемлемых лет. Розоватый блузон с запредельным декольте оставлял полоску тела над чёрной юбкой, едва приоткрывающей колени. Бесподобно! В каком журнале мод ей удалось присмотреть эту припадочную коллекцию! Искусно задрапированное лицо дышало любезностью так слащаво, что нестерпимо захотелось обдать его кислейшим из лаймов.

— Мистер Роелс? — спросила она с восхитительным придыхом.

На всякий случай я решил умерить её прыть:

— Имею от мистера Роелса нотариальную доверенность на встречу с Его Святейшеством… С Папой Римским, Викарием Христа из Ватикана.

Её глаза расширились, и она стала похожей на сову, обречённую снести страусиное яйцо.

— Шутка. Люк Роелс перед вами, — пожалел я её и, чтобы скрасить неловкость, показал удостоверение. Просроченное водительское, из прошлой жизни. Оно произвело гуманное воздействие. Дама, словно, разрешилась от страусиного бремени, издав избавительный возглас. Но, увидев на моём лице понимающую улыбку, сумела взять себя в руки.

— Ивонна, ваша сопровождающая, — прощебетала она, протянув ухоженную кисть для заключения мира.

Я сжал её пальчики. Итак? Ивонна придвинула стул, села напротив. Наверняка изучила «Американскую декларацию независимости инвалида».

— С этого момента и до конца путешествия я буду в вашем распоряжении. Любые просьбы и пожелания…

— Любые? — невинным тоном поинтересовался я, прикипев взглядом к откровенному вырезу блузы.

— Любые, — без рисовки подтвердила Ивонна, бледно рдея. Доказательно закинув ногу за ногу, поставив меня на место белизной трусиков. Пришлось покраснеть в ответ.

— Значит, мистер Роелс, станем считать, что познакомились и понравились друг другу.

Теперь, когда Ивонна расслабилась, наши глаза сошлись на одном уровне. Тонкая, едва заметная сетка морщин на её лице, заключала в плен серые, в опахалах роскошных ресниц, глаза.

— Вылет сегодня в двадцать ноль-ноль из «Кеннеди». В мероприятии восемнадцать участников с ограниченными возможностями, восемнадцать сопровождающих, пять переводчиков и старший координатор… он же идеолог акции мистер Стив Ферроу.

Я упорно пожирал взглядом роскошность в декольте и предполагал одно из двух — либо получу пощёчину, либо отделаюсь нахлобучкой. Мне было по барабану, сколько переводчиков участвует в их голубиной акции. Но имя идейного вдохновителя показалось знакомым. Видал я таких клоунов! В Америке их как саранчи! Пока я, покалеченный, изнемогал в больнице, вынашивая суицид, эти предприимчивые пираньи вынюхивали, кто виноват, и в какие деньжата выльется отмазка. Ведь со мной случилось необъяснимое. Я помнил до мелочей, как собирался на встречу, как произошла авария, в какую привезли клинику, даже лицо водителя погрузчика, будь оно неладно. Зато месяцы больничных будней вынесло из сознания, словно селевым потоком. Я даже не пытался вообразить, что происходило в чёрном провале. Мироощущение вернулось ко мне позже, после «внесознательного» периода, когда настало время реабилитации. Впереди траурными вехами маячила новая жизнь. Но жить не хотелось. У всех нас, потерянных, утративших привычные физиологические функции, мир воссоздавался в мрачных тонах. И в нём, как в неволе, как в разнузданном бессердечном рабстве, просто так, «за бесплатно», ничто никого не вдохновляло. Пришлось довольствоваться тем, что осталось. Жизнь ковыляла на ходулях.

После выписки из клиники меня время от времени приглашали в реабилитационный центр. Осматривали, ощупывали, делали смертельно надоевшие проверки. Я получал свежие рекомендации, точь-в-точь повторяющие предыдущие, и вдобавок очередной рецепт на лекарства, наименования которых затвердил наизусть. Как раз за неделю до первого звонка Джона Сартера, меня очень обрадовали — выпущен новый, сильно продвинутый ксанакс, именно этот надо просить в аптеке, не путая с предыдущим. И принимать строго два раза в сутки. Я немедленно отправился в аптеку — ту, что указали в рецепте.

Фармацевт посмотрел на меня пристальней обычного и выдал упаковку.

— Почти одинаковая с прежней — удивился я, — в чём прикол?

— Там поперёк радуги штамп «VIRT-VIA-Z». Редчайшее лекарство, продаётся только в двух аптеках Нью-Йорка. Строго по именному назначению специалиста. Очень результативная модификация…

— Наверное, есть принципиальные отличия? — спросил я, ведь хотелось разузнать побольше, — с каким, например, сочетается питанием?

— Противопоказания безобидные… К пище и питью вообще отсутствуют… Диета свободная, — солнечно улыбнулся он и, немного подождав, отошёл к следующему клиенту.

Как я возликовал тогда! Господи! Теперь мне ничто не угрожало стать добросовестным пациентом. «Класс! Свободная диета! Это значит… Ограничений нет!» — подумал я решительно и тут же велел Акле купить ящичек пива, разумеется, «Будвайзер»… И чуть погодя обнаружил, что новые таблетки ксанакса имели изумительные свойства. Они вызывали непритворные чувства, глюки и ощутимую боль — даже в парализованных ногах.

Я развернул Грустного Слоника в пол-оборота, чтобы видеть обоих — Ивонну и шустряка Ферроу. Чуть сутулый, вгладь выбритый, с хитроватыми глазками. Мне показалось, что мы виделись раньше, но грудь Ивонны притягивала больше.

— Ведущая реалити-шоу «Fallow Your Dream», несравненная София Феррари, — с пафосом объявил он, потрогав на шее бабочку в бриллиантовой чешуе.

Назойливые операторы отвлекли меня от созерцания декольте Ивонны. Они-то зачем? Каждый «мечтатель» получит в награду диск. Вполне логично и предусмотрительно.

— Потребуется подпись, — я машинально расписался, Ивонна перевернула лист, — здесь и здесь.

Моя скромная подпись, кроме реквизитов банка и социального работника, снова оказалась кому-то нужна. Далее следовала подробная инструкция, как вести себя на встрече с Папой. Что можно говорить, а чего нельзя категорически. Разумеется, я воздержался читать манускрипт о правилах общения с главным духовным пастырем. Дальше в объёмистой папке комплектовалось убойное кладбище информации. Сообщалось, что подготовка к исполнению мечты займёт около месяца. Обосновывалось почему. Прилагался увесистый перечень требований, подтверждений, разрешений и согласований. Они были задокументированы, идентифицированы и, кроме исчерпывающих сведений обо мне, содержали скромные выкладки отдельных этапов работы.

Я потянулся к сумке, где хранился стратегический запас пива. Не успел — меня почтила вниманием мисс Феррари. За её голой спиной маячил коротышка телеоператор с гигантской камерой на плече. Как он умудрялся таскать на себе это сооружение, оставалось загадкой. Такое допотопное страшилище во времена революционных технологий! Не исключено, что какой-то многофункциональный монстр.

— Перед вами Люк Роелс, молодой человек, имеющий инвалидность. Он испытывает некоторые трудности при передвижении, но ему помогает восхитительная… Не нахожу подходящего слова… необычная коляска, можно сказать, вездеход, — ведущая безоблачно хихикнула, — Люк, вы нам поможете? Как называть этот замечательный аппарат, новинку техники и прогресса?

— Грустный Слоник, — заявил я, мрачнея на глазах.

— Как мило, Боже мой, как мило! Вы дадите мне прокатиться?

Меня передёрнуло. Я тронул манипулятор и покатил на телезвезду, но она не стушевалась. Нашлась, как выжить. Руля попкой, понеслась по кругу. Оператор гарцевал впереди, заставляя объектив держать в фокусе её лицо.

— Мистер Роелс прикован к инвалидной коляска вот уже… впрочем, не стоит напоминать ему о грустном событии в его жизни. Важно то, что он истинный католик. Мечта его жизни — получить благословение от Папы Римского. Мистер Роелс справедливо полагает, что подобная милость от высшего духовного иерарха непременно поставит его на ноги. Наш меценат мистер Ферроу исполняет любую мечту. Волнуетесь, мистер Роелс?

— Чтоб тебя…

Феррари подала оператору знак продолжать съёмку. Значит, не прямой эфир, лишнее вырежут при монтаже.

— Люк, позволите называть вас просто Люк? Мне действительно хочется подружиться с вами. Расскажете телезрителям о том, как произошла катастрофа? Но только при условии, что воспоминания не причиняют вам боль… Только при этом условии! Договорились?

Я остановил Грустного Слоника. Было отчего. Неужели ослышался?! Она хочет, чтобы я рассказал, как умирал? Ей одной? Ей и миллионам охочих до чужих чувств ханжей! Миллионам энергетических вампиров, импотентов, давно не способных самостоятельно возбудиться. Пожирателям страданий, развалившимся в удобных креслах, набившим брюхо «Будвайзером» и бройлерными крылышками «KFC».

Вы хотели этого? Не передумали? Так получите! Хватайте! Хавайте! И я прилепившись к спинке Грустного Слоника, сперва картинно откашлялся.

— Это случилось много лет назад на федеральной трассе Нэшвилл. Я возвращался из дома престарелых, где навещал родную бабулю. Ей как раз стукнуло девяносто два, и мы все — я, две моих сестрёнки Дженнифер и Джессика, младший братишка Билли и двоюродная тётушка Энджел, решили устроить старушке сюрприз. Когда бабуля отправилась на процедуру, кажется, клизма с минеральной водой или хиропрактика, не важно, мы попрятались в её комнатушке, хотя это, скажу вам честно, оказалось не просто. Я взобрался на шкаф, тётушка Энджел с сестрёнками в шкаф, братик, как самый маленький, умудрился втиснуться под кровать, — звезда слушала исповедь с кроткой улыбкой профи на пике карьеры, — там скопилось столько пыли, что первые минуты Билли беспрестанно чихал, пока не разнёс её по всему помещению. Согласитесь, здравомыслящие люди обязаны учиться на чужих ошибках. Мораль истории о перебитом позвоночнике банальна — зарекитесь пугать до смерти древних старушек. Трудно представить, что произошло в седенькой головушке, но, когда сами собой распахнулись дверцы шкафа, сверху свесилась моя голова, а из-под кровати выполз на четвереньках зачуханный братец Билли, бабушка икнула, закатила глазки и почила. Штатный врач дома престарелых констатировал смерть. Мы были в отчаянии. Видавшая виды «Версо» ещё никогда не везла такой грустной компании. Музыкальный центр воскрешал печальное адажио из Аранхуэзского концерта. Глаза застилали слёзы, это, впрочем, и позволило немного отсрочить развязку. Я плохо видел дорогу, и, когда первый бак скатился на полосу, непроизвольно дёрнул руль вправо, съехав на обочину. Бак столкнулся с чёрным, тонированным «Мерседесом», мчавшимся на огромной скорости. От удара автомобиль понесло в сторону, он подлетел вверх, чиркнул колёсами о крышу «Версо» и рухнул на деревья. Мне бы понять предупреждение свыше и остановиться, но скорбь по кончине близкого человека застлала разум.

Тогда я ещё не знал, что в полёте «Мерседес» срубил вершину шестиметровой сосны, из него выпали трое несчастных — двое погибли на месте, третьего, юного альбиноса привезли в клинику в коме. После продолжительного лечения он выжил, но, несмотря на усилия врачей, потерял способность ходить. Мы было сдружились, но ненадолго, парень не справился с депрессией и покончил с собой, направив инвалидную коляску в Ниагарский водопад…

Три таблетки ксанакса с алкоголем — чересчур даже для опытного наркомана. Я говорил, София Феррари молчала, не замечая, что застыла с открытым ртом. Телевизионщики тоже не двигались, не говоря уже о моих несчастных собратьях. Слова изнутри рвались на волю, будто меня обкололи настоем из самой истины, если, конечно, такая смесь не выдумка для ФБР. Три таблетки ксанакса и сверху алкоголь развяжут язык кому угодно. В том числе и мне. И я заговорил снова:

— Скатившийся с грузовика второй бак обратился в трамплин для раритетного «Мустанга» восемьдесят второго года выпуска. Красавец шёл метрах в пятидесяти от меня и, встретив препятствие, юрко взмыл в воздух, пронёсся в воздухе сорок четыре метра и угодил в кабину «Петербита», где пожилой чернокожий дальнобойщик в тысячный раз наслаждался видеосъёмкой знаменитой речи Мартина Лютера Кинга со ступеней Мемориала Линкольна. На словах «У меня есть мечта…» злосчастный нигер отвлёкся от дороги и не смог избежать катастрофы. Гигантский «Петербит» перевозил сотни ульев, в которых мирно сосуществовали тридцать миллионов пчёл. В это время года в Теннеси душно, и большинство автомобилей ехали с открытыми окнами. В тот день старуха с косой собрала изобильный урожай. Дорожным службам понадобилось три дня, чтобы очистить трассу от мёда. Поклонник Кинга и свалившийся на его голову водитель «Мустанга» погибли вместе среди искорёженного железа. Третий бак достался джипу «Эксплорер». Удар оказался такой силы, что крепенький внедорожник распался на части, из него вывалились три чернокожих ребёнка. Водителя обнаружить не удалось, видно, сбежал, убоявшись ответственности. К слову, им оказался известный педофил, чьё имя по сей день возглавляет списки разыскиваемых во всех штатах преступников. Так вот, чтобы не сбить одного из мальчишек, я крутнул руль влево и встретился с четвёртым, последним баком. Результат… Ого! Вот он перед вами…

Тут я умолк, поклонился и театрально прикрыл глаза ладонью. Мой горестный жест усилил впечатление. Тишина уравнялась минуте молчания.

— Но что было в баках? — неожиданно спросил оператор, ошарашенный рассказом и позабывший, что в его работе требуется острый глаз и короткий язык.

— Вы не поверите, господа! Но я должен признаться! Там была… Там была… Чёрт побери! Там была бычья сперма! Грёбаная бычья сперма, стоимостью в сто тысяч долларов!

— Всё это правда? — подозрительно спросила телезвезда, обладавшая по роду занятий известной долей скептицизма.

— Нет, конечно… — ответил я с таким вязким сарказмом, что все наверняка подумали противоположное. Именно поэтому воцарилась тишина, и я тронул ручку манипулятора.

Мисс Феррари успела ретироваться, не то ей пришлось бы вплотную познакомиться со Слоником. Больше меня не беспокоили. Лишь Ивонна заботливо косилась с безопасного расстояния. В походной сумке, притороченной к борту, отыскался пузырёк «Барбовала». Препаратец исправно успокаивал нервы, расшатанные ксанаксом, алкоголем и человеческой всеядностью. Я отсалютовал флакончиком Ивонне, она нахмурилась, поджала губки и отвернулась. «Ну, сучка! — неожиданно разозлился я, — а ещё божилась, что исполнит любое желание», — и вылакал половину флакона. Мерзкое послевкусие! Я с трудом сдержал рвотные позывы — не хватало облажаться перед почтенным обществом. Вскоре меня накрыло спасительное облако индифферентности, позволив покинуть реальность…

Рейс «Трансконтиненталь»