Голубой Майзл. Роман-сюита

Аркадий Львович Фрейдлин

Считавшийся пропавшим во время Второй Мировой войны редкий бриллиант под названием Голубой Майзл благодаря мистической случайности и удивительным переплетениям событий обретает новую жизнь в наше время. Что принесёт очередное путешествие алмаза его номинальным владельцам? Сколько судеб при этом изменит? Еврейская семья из Праги, торговец оружием из ЮАР, ювелир из Бронкса, стартапер из России, швейцарский коллекционер и даже нобелевский лауреат – все станут другими после встречи с ним.

Чева

Этот незнакомый, молча принявший меня городок был аккуратно прикрыт невидимой глазу дремотной паутиной. Слегка и по-осеннему устало прикорнув, он выглядел заснувшим, как будто нудный шорох вяло шевелящихся под ленивой игрой ветра опавших листьев мог стать причиной его сладкого, почти гипнотического сна.

Я же во времена беспечного моего отцовства объездил с дочками на машине множество подобных, спрятавшихся на другом уровне бытия человеческих муравейников, где сонные туземцы с трудом могли сфокусировать свой тлеющий взгляд на нашей немногочисленной, но очень шумной семейке из двух баловниц и одного отпускника. Однако этот совсем уж неприметный безропотно остался тогда в стороне. Для выбора наших кратких ночёвок в незнакомой в ту пору Италии мы повиновались слепому наитию старшей моей Юлии, выбирающей пальчиком на обычной бумажной карте самые странные и неподходящие для этого места.

Я приехал сюда вечером, когда уже редкий свет из окон на главной улице мягко желтил плитку мокрых тротуаров. Моросило. В воздухе явственно ощущался запах моря. Я остановил машину, когда навигация бодрым голосом сообщила, что искомый мною приют находится справа от меня. С трудом рассмотрев вывеску пансиона между двумя кустами всё ещё цветущей жимолости, я вышел без зонта, запрокинул голову до хруста в шее, и влага мелкой вездесущей мошкарой из капель мгновенно облепила мне лицо. Затянутое чернеющее небо с просветами в гамме цветов сумеречного моря, казалось, опустилось как можно ниже в желании рассмотреть уставшего меня с лёгкой беззащитной лужайкой на макушке, благодарно вдыхающего неведомые запахи, полные тёплой сырости угасающего лета.

***

Я не знаю, почему она вышла замуж за того итальянца — «милого увальня», который вдруг прославился своим малоподвижным, почти кастрированным от чувств, однако всё же редким по природе басом-профундо. «Ты бы слышал его Командора!.. И он такой дуся, тебе бы он понравился!» — объясняла она мне, лежа обнажённой на кровати одного из наших очередных альпийских пристанищ. Тапок с вышитым золотом вензелем отеля при этом плавно покачивался на самом кончике её изящной ступни. Вот благодаря этому «дусе» мой малодушный вопрос — «А как же теперь быть мне, свет мой?» — лишь покалывал кончик моего языка в боязни её внезапно страшного ответа.

***

Невысокая девушка, почти подросток, с трогательным бейджиком «Габриэлла» открыла мне тяжёлую дверь и буквально затащила вовнутрь. Её взгляд блуждал у меня по рукам в немом поиске какого-нибудь подобия багажа. Я покачал головой — нет, в этот раз я представлял собой облегчённый вариант «пришельца».

Я поехал без смены одежды, даже без бритвы — просто сунул в карман Майзл и обыденно нажал пульт от своего гаража. И всё потому, что она сказала «через два дня» и назвала город в пятистах километрах от меня и в получасе езды от неё. Я же со своей актёрской невостребованностью всегда нуждался в выстраивании нужных мне мизансцен, подборке расшитых природой занавесов и режиссёрской определённости интонаций. В таких случаях я редко заигрывал со временем.

Когда она ответила согласием встретиться, её голос был торопливым и озабоченным. Бог дал мне слух настройщика, и это дополнительное преимущество позволяло мне улавливать в её глубоком сопрано быстро сменяющие друг друга модуляции её настроения.

***

Как-то в Монтрё, куда я повёз своих погодок на кладбище к тёще, я познакомил их с ней, лукаво поиграв со случаем. Мы вместе гуляли по верхнему парку какое-то недолгое упоительное время. И мои девчонки наперебой пытались убедить её, что именно с этого места, откуда открывался вид на весь залив, молодые пустельги учат своих птенцов летать, и смешно взмахивали руками, показывая, как. Она заливисто смеялась и тепло смотрела на меня. Потом, выждав момент и почти прикоснувшись к моему уху своими тонкими губами, тихо сказала на своём переливчатом итальянском: «Я бы тоже хотела иметь от тебя… таких дочек». Я никогда не слышал у неё ранее такую глубокую тональную перебивку, когда гортань слегка спазмирует на непривычной для неё модуляции… И через полгода позвала на свою свадьбу: «Знаю, что ты не придёшь, поэтому и зову».

***

Комната, в которую я поднялся, встретила меня последней вспышкой ушедшей в небытие лампочки. В другой момент я счёл бы это плохим предзнаменованием, но на сегодня всё моё всевластное суеверие было беспомощно, как заблудившаяся в Ватикане античная богиня. И пока растерянные глаза блуждали по темноте, пришлось споткнуться о кровать и познакомиться с твёрдым углом письменного стола: «Чёрт!» Возвращению в богатую фотонами реальность я стал обязанным какому-то позднему шоферу, нагло выхватившему светом фар из полной кромешности всю комнату на вполне достаточное для узнавания расстановки сил моего мебельного противника мгновение.

Уже по памяти найдя настольную лампу, я как Аладдин потер её, чтобы выпустить на волю свет. Первое, что я увидел, — себя в зеркале над столом. Ещё влажное лицо, неприятно знакомые глаза, сдобренные кругами цвета только что ушедшей темноты, прядь волос над правой бровью и безвольная обречённость как контрапункт всему моему нынешнему я.

Пришлось немного полежать на кровати в слабой попытке унять головокружение от быстрой дороги. Однако через несколько минут нервозный голод всё же заставил меня спуститься вниз. В призрачной надежде для этого сонного безвременья я обратился к Габриэлле с мольбой о помощи. Та секунду-другую, вытирая фартуком и без того чистые руки, размышляла над чем-то, а потом уверенно направила меня в Ristorante на углу: «Смело требуйте что-нибудь горячее у Вико. Он ленивый, но добрый! Думаю, печь ради одной пиццы он разжигать уже не будет, но его знаменитые каннеллони Вам ещё удастся попробовать». Не предусматривающим возражения жестом она сунула мне в руки купон на скидку и огромный зонт цвета хаки.

Дождь, как оказалось, зарядил сильнее. Когда часть видимого мира закрыта зонтом, воображение даёт себе волю. Пока я шёл до «угла», а это, как оказалось, ещё добрый километр пути, то по разноцветному отблеску витрин, по мигающим оранжевым пятнам от скрытых от взора светофоров, по отражённым буквам светящихся реклам я без труда дорисовывал перекрёстки, выстраивал дома, додумывал вывески и пытался объять всю полноту угасающей к ночи незнакомой жизни. Влажный воздух, ещё местами тёплый из-за нагретых за день стен домов, уже заигрывал среди лета с запахами осени, как бы пробуя на вкус новые ароматы, только-только входящие в моду.

В моём кармане зазвонил телефон. Я не стал смотреть на экран. Жена сама поставила мне на свой звонок отрывок из Вагнера, и теперь валькирии торжественно закружились у меня в кармане, удивительным образом попадая в такт роящемуся вокруг близкого фонаря мошкариному стаду. Я несколько секунд полюбовался игрой природы в совпадения и сбросил звонок. Она меня поймёт.

***

Я познакомил её со своей женой из-за лёгкого опьянения. Ни она, ни я почти никогда не заговаривали о моём супружестве. Этот неоспоримый факт не обговаривался нами по умолчанию. Так забывается среди близких родственников какое-то увечье или врождённая патология одного из них.

Конец ознакомительного фрагмента.