Допинг

Аркадий Арсёнов, 2019

Отряд бесился. Двери обеих комнат, расположенных напротив друг друга, были распахнуты, и бой шел с переменным успехом – то заваливая волной в спальню девчонок, то откатываясь под аккомпанемент победного визга обратно в спальню «мушкетеров», как гласила о них полуоборванная и помалёванная эмблема, висящая на двери, которая служила, в свою очередь, препятствующим рубежом для наступающих и способом прикрытия для отступающих, а потому несчастная дверь, исполняя роль рыцарского щита, поминутно вибрировала от хлопков и ударов, закрываясь и открываясь.

1

Начальник пионерского лагеря требовательно постучала карандашом по столу, призывая к тишине собравшихся воспитателей и вожатых. До отбоя оставалось менее получаса, но вечерняя планёрка была в самом разгаре и с каждым мгновением перерастала в пустую дискуссию вокруг надуманных, а потому и неразрешимых проблем. И это настолько раздражало начальника, что она, наконец, потеряла терпение:

— Прекратите этот базар, товарищи! Довольно! — и её командный возглас восстановил тишину. — Я понимаю вашу озабоченность, — продолжила Ольга Осиповна, заметно смягчаясь, но демонстрируя всем своим видом крайнюю усталость. — Да, действительно, проблема есть, и она очень тревожит нас, потому что выражена гораздо рельефнее чем, когда бы то ни было. Но повторяю, друзья мои, не нужно уподобляться тем демагогам, которые толкут воду в ступе, забивая голову и себе, и всем остальным, кто к ним прислушивается. Мы с вами, товарищи, педагоги-практики и должны каждый день, каждую минуту уметь анализировать пульс жизни наших детей и принимать безотлагательные, единственно верные и непременно реалистические решения. В конце концов, безвыходных положений не бывает в то время, как диссонанс между разносторонними интересами молодёжи и консервативными взглядами старшего поколения был всегда.

Ольга Осиповна жестом генерала, утвердившего генеральный план сражения, бросила карандаш на исписанную убористым почерком страничку раскрытого блокнота и, не спеша, с напряженным прищуриванием глаз и внешним чувством деятельной тревоги, посмотрела на присутствующих словно желая сказать: «Итак…»

— Всё же раньше дети были другими, — с печальной мечтательностью изрекла пожилая воспитательница, не прерывая своего вязания. Кажется, она вязала кофточку, и в конце кабинета ей было очень удобно, так как кроме желтоватого освещения слабых кабинетных лампочек ей ещё подсвечивал через окно уличный мощный фонарь, который уже включили к этому времени. — И они не скучали, и нам было весело, — с той же легкой улыбкой старинного воспоминания добавила она.

— А я не могу понять, — не выдержала молодая пионервожатая, — о каких разносторонних интересах молодежи вы говорите, Ольга Осиповна? — глаза девушки горели огнём задора и свежести чувств, миловидное лицо от волнения отсвечивало легким игривым румянцем. — Что мы ни предлагаем им — всё выходит скучным и блеклым, так неужто наша в том вина?

— Мариночка права!

— Разумеется!.. Но как же их расшевелить?

В кабинете возникали и зависали в воздухе отрывистые реплики, заведомо не требующие ответа.

Ольга Осиповна сдвинула очки на кончик носа, поставила локти на стол, скрестила пальцы рук и оперлась на них подбородком. Трудно было сказать — рассматривает ли она своих сотрудников с пристальным вниманием или медитирует, блуждая внутренним взглядом души в иных местах, а может быть и в другом времени. Это был её восемнадцатый лагерный сезон!

— Нет! Давайте быть самокритичными, — категорично промолвил кто-то из центра, — ведь мы каждый год крутим и насаждаем один и тот же список мероприятий. Меня уже тошнит от некоторых.

— Ну это, разве что, — вас! — строго парировала неравнодушная к детям Анна Петровна. — Вы забываете, что романтика и мечта — непреходящие качества всех наших мероприятий, а такое не стареет.

Это прозвучало как цитата из партийного доклада. У Анны Петровны их было множество — заранее заготовленных и заученных. Она резонно предполагала, что, используя их, всегда будет права и, главное, недостижима для критики, поскольку опасно критиковать символ веры.

— Тогда почему же позавчера мы не видели бурного эффекта от «Красных следопытов» — такой романтической и увлекательной игры?

— Я была просто ошеломлена этим! — сокрушенно промолвила Лариса Ивановна, воспитатель одного из младших отрядов. Она сказала это, как обычно, чтобы проявить участие и, в то же время, ничего не сказать. Краем глаза она взглянула на часы — что-то пошло не так, как водилось ранее, и это внутренне напрягало Ларису Ивановну. Она не любила неожиданностей, поисков нового пути, нарушения распорядка, — всякая импровизация была для неё равнозначна бунту, подрывающему её жизненные устои.

— Да и я — не меньше вашего, ведь сам когда-то с интересом играл в неё. Но до чего же кислые рожи были у наших нынешних вундеркиндов…

— Мне поначалу показалось, что у некоторых — пищевое отравление, — с такой тяжестью и едва преодолеваемой скукой они перемещались по лагерю. А это оказалось было поголовное отравление безразличием.

Ольга Осиповна продолжала медитировать. Она могла позволить себе это в своём положении. И ей приятно было вот так — внезапно, отключаться от реальности, поскольку её очень тяготил этот смерч «перестроечных» новаций, более того, она предчувствовала, что добром это «новое мышление» не закончится, но спрыгнуть с этого «поезда» она не могла, и потому иногда уходила в астрал.

— Неужто нам придется отменять наши традиционные дела?

— Нет-нет, ни в коем случае.

— Ну так предлагайте, что же делать. Их проведение сулит нам очередной провал.

— Нет, как бы там ни было, но плана мы не изменим.

— А что у нас там на очереди?

— По-моему, «Зарница»?!

— Да, совершенно верно.

— О-о-о… Тут уж мы точно загремим под свист и смех наших юных дикарей. Какая же у нас, к чертям, «Зарница»? Мы давно разучились её проводить.

— Вот именно. И, между прочим, Анна Петровна, растеряли всю романтику, удерживая до сих пор только пресную схему.

Анна Петровна возмущенно махнула рукой, прерывая град летящих фраз и как на суде заявила:

— А вас, самокритичный вы человек, никогда не тревожила совесть за бесцельность своей жизни и безразличие к детям, с которыми вы, якобы, работаете и получаете за это деньги?

Ситуация становилась неконтролируемой.

— По-моему, вы многое себе позволяете, — привстал человек из центра, оказавшийся физруком. — Не слишком ли безразмерная у вас совесть, чтобы говорить такие…

— Товарищи, товарищи! — властно вмешалась Ольга Осиповна. — Давайте не будем так опускаться и переходить на личности — это нас не достойно. Я думаю, мы все заблуждаемся в поисках источника неудач. Нужно вносить деловые предложения… И, прежде всего… как я считаю… нужен стимул, толчок, неординарное средство, которое смогло бы нам помочь…

— Я знаю такое средство! — с готовностью отрапортовал физрук.

Все облегченно вздохнули. Сразу стало ясно, что весь предшествующий сумбур был искусно организованной прелюдией к внедрению очередного новаторского метода работы, который отвечал новомодным веяниям — рвать шаблоны. Но это новое занятие требовало обостренного чувства меры и, потому, было уделом наиболее искушенных и тонко чувствующих почву под ногами, таких, как Ольга Осиповна. Заметив, что внутренний двигатель этого предприятия — она, — коллектив расслабился и был готов к метаморфозам как согретый пластилин.

— Моя надежда на вас, Анатолий Викторович, оправдала себя, — ободряюще приняла рапорт физрука Ольга Осиповна. — Пожалуй, вы поделитесь с нами своими задумками и… — она неожиданно прервалась, недовольно поведя взглядом. — Николай Леонидович, вы что же за день не наслушались музыки в радиоузле? Сейчас же выключите свой приёмник.

Конец ознакомительного фрагмента.