Пустошь, что зовется миром

Аркади Мартин, 2021

Премия «Хьюго» за лучший роман. Премия «Локус» за лучший НФ роман. Финалист премий «Небьюла», ДрагонКон, Артура Ч. Кларка, Goodreads и премии Британской ассоциации НФ. Лучшая книга года по версии Publishers Weekly, Bookpage и Amazon.com Инопланетная армада появляется на границе пространства космической империи Тейкскалаан. Командующий имперским флотом отчаянно пытается наладить дипломатические отношения с превосходящими силами захватчиков. Теперь Махит Дзмаре сталкивается с невыполнимой задачей ― начать общение с враждебным существом. Ее провал гарантирует миллионы смертей в бесконечной войне. А успех предотвратит распад Тейкскалаана и обеспечит продолжение хищнической имперской экспансии. Или же будет создано нечто совершенно немыслимое. «Мартин плетет драматическую и напряженную историю о политических интригах и первом контакте с чужими… каждый персонаж прорисован в мельчайших деталях». – Booklist «Головокружительная, волнующая история дипломатии, заговора и первого контакта, удостоенная премии "Хьюго"… Эта сложная и ошеломляющая космическая опера обещает изменить жанр». – Publishers Weekly

Глава 4

Тейкскалаан, когда мы были в руках Первого Императора и летали в черноту, осваивали гиперврата, несли с собой наши семена цивилизации как клятвенную кровь из ладоней первооткрывателей планет — когда империя была Империей и занимала вселенную от одних гиперврат до других… Наши императоры были солдатами и все еще остаются солдатами, но империя, в которую входит галактическая сеть звезд в ее зубах, учится также произносить наши стихи на тысяче языков. Император может быть солдатом на поле переговоров и числиться среди наших самых выдающихся яотлеков. Потому что в последние века, которые близко подходят к нынешнему времени, Тейкскалаан правит в той же мере посредством слов, что и дел. Так это было при императоре Двенадцать Солнечной Вспышке, чья жизнь началась в Городе, втором ребенке ее предка Двенадцать Восхода, любимого советника императора Один Лаписа…

Тайная история императоров, 18-е издание, адаптированное для начальной школы

[…] рассмотрев последний отчет о состоянии эвакуационной процедуры Станции, включая и уровень подготовки жителей по быстрому развертыванию спасательных средств, линий снабжения и емкости наружных поселений шахтного типа при приеме беженцев, предлагаю рассмотреть варианты, которые я отверг бы прежде на основании того, что это является нагнетанием страха: если мы будем вынуждены оставить Станцию окончательно, то как мы построим новую такого же размера, прежде чем иссякнут ресурсы для поддержания тридцати тысяч жителей в диаспоре? И где мы должны будем строить, если оставим Станцию в срочном порядке, избегая конфликта? Нижеследующая записка — это первоначальный список недостающих материалов…

Внутренний исследовательский меморандум, адресованный Советнику по гидропонике, составлен аналитиком по жизнеобеспечению III Аджактс Керакел и командой, 67.1.1-19А(Тейкскалаанское летоисчисление)

«Ну, хорошо, — сказала Махит своему имаго, а потом задала прямой вопрос, мысленно скрежеща зубами: — Чего такого я не знаю о Дарце Тараце, что я должна знать?»

Она удалилась из ангара в свою спальную капсулу. Здесь было тихо, все углы сглажены, как в интимной приватности внутреннего ландшафта, который делят между собой имаго и преемник. Иногда она представляла себе это пространство комнатой, порой комнатой с неожиданными зеркалами. Она обнаружила, что разговор с имаго дается ей легче на тейкскалаанском, и не испытала особенного сожаления по этому поводу.

Не то чтобы говорить об этом было легко. Искандр был химерой, призраком — имаго не представлял собой отдельную персону, но иногда Махит казалось, что она делится собой с могущественным, замкнутым чужеродцем. Вот и теперь прямой вопрос не принес ей никакой пользы: голоса Искандра в ответ она не услышала, всего лишь мерцание визуального воспоминания — руки на столе, серо-коричневые выступающие вены доходят до костяшек пальцев, отражение звезд сквозь окно Станции. Оно растворялось, стоило приглядеться внимательнее — имаго-память не всегда оказывалась доступной, в лучшем случае она была ассоциативной, не похожей на ее собственные живые воспоминания. Она могла вернуться в воспоминания Искандра и вытащить оттуда Дарца Тараца, как голографильм. Единственной переадресацией, которая работала таким образом, была переадресация накопленного опыта. Язык, декор, то, как она могла теперь решать дифференциальные уравнения с частными производными — потому что Искандр знал, как это делается, — матричная алгебра, шифры, основанные на том и на другом…

Но если он не хотел помогать и замолкал, она пугалась. Каждый раз. Она так отчаянно боялась оставаться одной, снова сломанной, пугалась этого ужасного червяка в самой ее сердцевине, боялась, что не было никакого намеренного повреждения имаго, что она просто сама сломалась, оказалась губительной для своего имаго, никогда не была с ним совместима, не была его наследником по праву…

<Бога ради, прекрати>, — сказал Искандр, и Махит шумно выдохнула весь воздух из груди, складываясь пополам.

«Ты тоже мог бы перестать пугать меня».

<Это маловероятно, с учетом обстоятельств, нашей истории и продолжающейся неправомочной природы нашей связи в имаго-цепочке. Я уж не говорю о Дарце Тараце>.

Махит не собиралась покупаться на наживку и начать восхищаться собой, получать удовольствие от ироничной и злобной разновидности юмора в его понимании, в особенности теперь, когда ей очень, очень было нужно, чтобы он перестал валять дурака и поделился с ней информацией, которой владел.

«Что ты сделал, Искандр? Вероятно, затеял бунт» — фрагмент воспоминания, ее первый час на Тейкскалаанской земле, когда она знала только границы того, насколько лселский посол может отклоняться от принятых норм.

«Выкладывай, Искандр, — приказала она. — Дарц Тарац, советник по шахтерам, который спас нас и эту станцию, послав мне координаты об инородцах, уничтожающих корабли, чтобы я передала это Тейкскалаану в обмен на нашу свободу. Это ведь твой патрон, как говорят абсолютно все, включая тебя самого. Давай уже, делись. Или, по крайней мере, дай мне посмотреть».

<Ты же знаешь, оно — мы — так не работает>.

«Знаю. Дай мне посмотреть».

Комната с зеркалами, существовавшая в ее разуме, раскрылась, как цветок, поплыла по какому-то украшенному драгоценностями бассейну во Дворце-Восток с голубыми лепестками, словно тонущими.

Никакой связующей нити памяти — никакого существования в личине Искандра, которое она ощущала вспышками под воздействием успокоительных средств и лазерного ножа, когда на место ее поврежденной имаго-машины устанавливали другую с тем же имаго, но старше. Не нарратив, передача изображения. Длительное знакомство с человеком, коим может быть антагонистичная дружба на расстоянии, осуществляемая через межпланетарные пространства. Они обменивались письмами, Искандр Агавн и Дарц Тарац, около двадцати лет, писали тем же шифром, на котором Тарац послал ей координаты инопланетного вторжения. Так долго обращаться в темноту к тому, кто тебе не нравится…

<Он нравился мне. Иногда>.

Он нравился Искандру в момент получения нового письма, нравился в предвкушении вызова, который будет брошен ему, в предвкушении удивления и необходимости сообразить, как ответить, как сохранить в тайне свои истинные намерения в Тейкскалаане. Нравилась Искандру и дерзость планов Дарца Тараца, равенство революционных мыслей, которое он находил в этой долгой, неторопливой переписке. Ему нравилось быть достаточно полезным для своего патрона на Лселе, быть частью его мечтаний о будущем Тейкскалаана, а также о будущем самого Искандра…

Махит так еще и не добралась до сути. Умолчание, пустота. Утопание в синеве разворачивающегося ужаса, чего-то неразрешимого умственно, что было, возможно, всего лишь нежеланием Искандра показывать ей, каким, по представлениям Дарца Тараца, было будущее. А может быть, он не хотел показывать, как любил императора Шесть Путь за его разум и его тело — или, в конце концов, касаться своей преданности Лселу. Все это — все его — теперь должно было быть отдано. Она сосредоточилась, мысленно нажала — внутреннее давление, нечто вроде попытки вспомнить ритм стихотворения, порядок написания черточек символического знака, который она видела всего один раз, специальное слово в тейкскалаанском для ибиса, этой длинноногой птицы, которая опускала тонкие ноги в воду бассейнов Дворца-Восток, повреждая лотосы, та же синева…

Неприятные, колющие ощущения в ее локтевых нервах не были онемением или электрическим ожогом, они были фактической болью. «Идиопатия, — думала она, подавляя раздражающий шумок, — идиопатия и психосоматия, и, вероятно, дальше будет хуже, у нас вечно происходит что-то неприятное. Искандр…»

Руки она ощущала бесформенными, беспалыми комками, словно боль сделала их невидимыми, бесчувственными.

Синева в стакане. Алкоголь с голубоватой окраской — <Джин, — донесся издалека голос Искандра, — голубизна происходит от цветка зеленого горошка в дистилляте, меня с этим познакомила Девятнадцать Тесло> — и самые первые проблески утреннего света, зачатки восхода пробиваются сквозь стекло, свет падает на шифрованные письма Тараца. Искандр в своих — их — апартаментах в Городе. Ощущение удара безо всякой физической причины, эмоциональный тумак, мир — Империя — неожиданно дестабилизируется, и Искандр роняет стакан, разливая повсюду синеву, острые осколки стекла и запах можжевельника, поднимающийся тошнотворным ароматом.

«Тебе известно, что я лоббировал твое назначение послом, потому что знал: ты будешь вести себя так, чтобы у Тейкскалаана возникла потребность в тебе, чтобы он тебе доверял, любил тебя, а через тебя — нас, — писал Тарац. — Но, возможно, тебе так и не удалось понять, зачем мне понадобилась столь ужасная вещь, как сосредоточение имперского желания на нашей Станции или на ее представителе. Существует ли лучший способ приблизить нечто чудовищное к гибели, чем использовать его функции против него же самого? Тейкскалаан хочет; его доверие коренится в желании; и вот таким способом мы с тобой его уничтожим».

Слова были слишком прозрачны, чтобы быть органической памятью — они были высечены, слова, которые Искандр повторял, перечитывал, обдумывал так часто, что они стали частью его внутреннего нарратива. Были ли они на самом деле словами Тараца, не имело значения. Они были историей, которую Искандр рассказал себе, запомнились как правдивые слова, были связаны запахом, цветом и теперь стали и ее воспоминанием, настолько же правдивым для нее, как и для ее имаго, живым воспоминанием чувства и образа.

Махит очень осторожно, словно касаясь языком раны, позволила себе задуматься: какая часть этих слов заставила Искандра отшатнуться и уронить свой стакан с джином? Слова «приблизить нечто чудовищное к его гибели» зацепили ее, вонзились колючкой в ее губу — эта фраза, которая может ранить.

<Это>, — сказал Искандр, вспышка мысли настолько близкая к ее собственной, что она больше походила на подтверждение, чем что-либо чужое или несовместимое. <Это, и «его доверие коренится в желании» — я знал, что делаю с Шесть Путем, но услышать это, облаченное в откровенные слова…>

«Услышать, что нет ничего из вашей любви друг к другу, очевидно».

<Человек делает вид, — пробормотал Искандр. — Варвар делает вид, что цивилизация может расти в ранние утренние часы между двумя людьми>.

Махит вообразила это, цивилизация — человечество — расцветает, как крохотные цветы между ртами в темноте, губами, которые целуют, говорят, строят. По-тейкскалаански это звучало великолепно.

«Ты мог бы стать поэтом, если бы не умер…»

<Нет. Ты бы могла, если бы до тебя послом не был я>.

Это жалило. Она отерла слезы с глаз тыльной стороной одной онемевшей, болящей руки. И с каких это пор она начала плакать?.. Она словно прикоснулась к лицу рукавицей. Но боль была меньше, чем прежде, что давало некоторое утешение. Она старалась дышать медленно, обеспечивать ровный приток кислорода.

«Ты знал? — спросила она после долгой паузы. — Хотя бы подозревал, что советник по шахтерам использовал тебя как наживку, чтобы втянуть Тейкскалаан в войну, которую сегодня ведет Империя? Использовал тебя — и всю станцию вместе с тобой?»

Махит не получила прямого ответа; она получила эмоциональный эквивалент дрожи, постыдное чувство уклонения, необходимости думать о чем-то другом. Она получила это и приняла за «да», а еще за «хотел бы я этого не понять». Тишина в ее капсуле казалась пустой, угнетающе мрачной. Она способствовала началу этой войны, делала это из отчаяния и нужды, делала именно то, что Тарац всегда хотел от Искандра, то, от чего он всегда отказывался. Тягостное чувство вины поднималось по ее пищеводу. Неудивительно, что Искандр не хотел делиться этим с ней. Неудивительно, что у нее так сильно болели руки.

Сдавшись, с очень далекого расстояния, он сказал:

<Он хотел — полагаю, до сих пор хочет, — чтобы мы, станциосельники, были свободными. Это всегда стояло у него на первом месте. Попытка придумать нечто такое, чтобы мы сделались свободными, как если бы Двенадцать Солнечная Вспышка вообще никогда не находила нас>.

Махит попыталась вообразить, какой была бы станция Лсел, если бы тейкскалаанский император Двенадцать Солнечная Вспышка вообще никогда не нашла гиперврат, через которые проникла в этот сектор космического пространства. Если бы о том открытии не был написан исторический эпос автором, звавшимся Псевдо-Тринадцать Река, а Махит никогда бы не прочла этот эпос на занятиях по языку и не цитировала его имперским подданным, чтобы показать свою образованность. Обреченная на провал попытка. Она бы просто не существовала. Не было бы никакого созвездия эндокринной реакции и непрерывности памяти, в которых была бы хоть капля сходства с Махит Дзмаре. Подвиг воображения, который пытался совершить Тарац, был… другого эпитета кроме «героический» не подобрать.

Как события из какой-нибудь тейкскалаанской эпической поэмы — настолько героическим он был.

Махит рассмеялась, издав грубый звук, который перешел в кашель. Она закашлялась до слез и чуть не задохнулась в собственных нелепых жидкостях. Она вообще не была способна представить мир без Империи. Она думала по-тейкскалаански, метафорами имперского стиля и избыточными определениями. Весь этот разговор с имаго состоялся на их языке.

Она специально подумала на языке Станции: «Мы не свободны».

<Нет никакой чертовой свободы>, — на том же языке согласился с ней Искандр.

* * *

Человека внутри Дворца-Земля можно было увидеть тремя способами. Обычный способ, когда Восемь Антидот находился где-то с другими людьми и они смотрели на него глазами или через облачную привязку. При желании ему хорошо удавалось избегать обычного способа, помогало то, что он никогда не жил в других местах. Большинство персонала Ее Великолепия Девятнадцать Тесло пришло из Дворца-Восток и даже теперь, два месяца спустя, все еще плохо ориентировалось в коридорах. Помогало ему и то, что он был маленьким и, помимо ярко-золотой, красной и серой одежды, которой был полон его гардероб, туника и брюки, используемые им в повседневности, были пошиты из светло-серого материала, незаметного для глаза. Ему все время удавалось оставаться невидимым.

Но были и два других способа, и он пока не сообразил, как с ними справиться. Были Глаза Города с камерами слежения, местным трекингом, и ко всем ним имели доступ Солнечные, которые осуществляли перекрестную сверку любых ошибок, благодаря чему император каждую минуту точно знала, где он находится. Восемь Антидот как-то раз проверил свою одежду, нет ли на ней трекингового жучка, но ничего похожего не нашел и почувствовал себя полным дураком: трекинг локации был алгоритмическим. Он узнал об этом от одного из своих тьюторов, одного из многих, присланных ему министром Восемь Петлей из Судебного ведомства — будто экономист был одним из подарков, о которых может мечтать ребенок. Город отслеживал его по изображению и местонахождению его облачной привязки, а также определял, где он будет, если на минуту терялся из виду. Эти данные были и в самом деле точны, он произвел математический подсчет для того же тьютора. Бо́льшую часть подсчета — некоторая часть все еще оставалась слишком трудной для него, он таких уравнений никогда не видел.

Третий способ увидеть человека был самым хитроумным. Человек становится видимым, когда задает вопросы, позволяя другому — обычно какому-нибудь взрослому — заглянуть ему в голову. А лицо, задавать вопросы которому было опаснее всего, звалось император Девятнадцать Тесло — и скорее всего, она использовала эти вопросы для того, чтобы понять, какие мысли в голове у Восемь Антидота, хотя сам он никогда свои мысли не озвучивал.

Выходило, что ему необходимо спросить ее о Каураанской кампании. Никто другой не сказал бы ему правду или сказал бы ему что-то, похожее на правду, но, по сути, отклонившееся от нее, как дерево, растущее у стены здания, где ему вовсе не место. Дерево, у которого такой вид, будто можно повиснуть на его ветвях и покачаться, но если попробуешь, вся стена обрушится на тебя вместе с деревом.

Он пока не достиг успеха в том, чтобы прятать свои мысли при беседе без предварительной подготовки, это определенно было правдой, и ничуть не утешительной. Правда вообще редко бывает утешением. И все же размышлять было полезно: даже если император знала, почему он задает вопросы, он учился на своих ошибках и в следующий раз действовал тоньше. Ему требовалась учеба. Ему уже стукнуло одиннадцать, а некоторым кадетам в министерстве войны едва перевалило за четырнадцать, и у них были обязанности, так что ему оставалось всего три года подождать, и он станет не кадетом, а наследником Империи. Или у него не будет трех лет, чтобы подготовиться.

Император находилась в Большом зале, как и обычно в середине дня: принимала представителей общественности и петиции, как это делал Шесть Путь до нее, иногда делала официальные заявления, а раз или два в неделю Восемь Антидот по просьбе императора садился у ее лучезарного солнцетрона копий и слушал просьбы, обращенные к ней. «Смотри, — говорила она. — Смотри, кто приходит просить о помощи, а кто нет». Сегодняшний день был не по расписанию. Сегодня он тихонько проскользнул в Большой зал в своей серой одежде и мягких туфлях — кроме него все остальное здесь сияло и имело узоры. Одеяния императора отливали золотом и белизной, слои материи, стрелки отворотов перекликались со стрелками на троне, она говорила с каким-то икспланатлем в маково-красном одеянии — в цвете врачей и ученых от медицины. «Красное для крови и облегчения боли» — гласили стихи в детской песенке о разных служителях дворца, а мелодия была слишком запоминающейся и чрезмерно веселой, по мнению Восемь Антидота. Он недоумевал, о чем Император собирается говорить с врачами или что они могут сказать ей.

Она была молода, не как его император-предок, который был при смерти и все время говорил с икспланатлем. Ей точно не нужен медик — и долго еще не понадобится.

Он подобрался поближе. Глаза Города, конечно, засекли его, но в этот момент он не пытался их обмануть; он просто хотел спокойствия. Он прижался спиной к стене и принялся раскачиваться из стороны в сторону между веерными сводами крыши, уходящими в пол. Он сидел там в тени, скрестив ноги. Серое, как тень, более темное пятно на плиточном полу, которого и нет здесь вовсе — только для того, чтобы слушать.

–…узнайте, — прозвучал голос Девятнадцать Тесло. — Я не хочу слышать ваши предположения о том, что эта женщина умерла во время пожара в магазине Беллтаун-Два, потому что при ней было взрывное устройство, которое взорвалось раньше времени. Мне нужна ваша уверенность, и я хочу знать, кем она была. Было ли это ее устройство, предназначалось ли оно кому-то другому, или у нее вообще не было никакого взрывного устройства и она просто оказалась не в том месте и не в то время.

У икспланатлей был несчастный вид — они смотрели друг на друга, словно оба пытались перестать быть обязанными говорить императору слова, которые та не желает слушать. Наконец женщина с лежащей на спине тройной косичкой пепельно-каштановых волос, тусклых на ярко-красной материи ее формы, сделала шаг вперед.

— Мы бы никогда не пришли, не закончив расследования, — сказала она, — если бы на том, что осталось от лица этой женщины, не сохранился отпечаток антиимператорского постера, одного из тех, что были повсюду в Городе перед недавними… трудностями, Ваше Великолепие.

Восемь Антидот мог отличить, когда Девятнадцать Тесло обращает внимание, потому что ей интересно, а не потому что обязана. Она вела себя так, что весь воздух вышел из помещения, даже такого большого, как это. Ее пальцы постукивали по подлокотнику трона — один, два, три, четыре, пять, — а потом снова замирали.

— Постер с изуродованным боевым флагом? — спросила она.

Икспланатль оторвала взгляд от руки императора, перевела на ее лицо. Кивнула.

— Постер был приклеен к ее лицу тем же клеем, которым их приклеивали к стенам.

— После смерти.

— Да, Ваше Великолепие. Кто-то прилепил этот постер к трупу. До прибытия следователей.

— И нет визуальных записей этого таинственного осквернителя лиц трупов?

— Огонь уничтожил ближайший городской глаз, и…

Девятнадцать Тесло махнула рукой, прерывая ее.

— Отправляйтесь с этим в судебное ведомство. Что касается трупа, все дальнейшие действия должны проводиться на их территории, — сказала она. — К тому времени, когда вы туда прибудете, министр юстиции будет ждать вас. Скажите Восемь Петле то, что сейчас сказали мне. Тейкскалаан глубоко ценит вашу озабоченность и экспертизу.

Удаление этих людей от лучезарного солнцетрона копий было похоже на попытку космического корабля сойти с орбиты — для этого требовалось усилие. Восемь Антидот никогда не чувствовал подобной силы тяготения. Вероятно, это объяснялось тем, что он принадлежал этому месту, а они — нет.

— Восемь Антидот, можешь выйти из тени, — сказала император, и Восемь Антидот вздохнул.

Было бы хорошо, не будь у Девятнадцать Тесло такого острого глаза. Но это сделало бы ее менее хорошим императором. Об этом говорила вся известная ему поэзия: императоры видели весь Тейкскалаан, весь сразу, так почему они не могут увидеть одиннадцатилетнего парнишку в углу? Он поднялся и подошел к трону, размышляя: «Когда я стану императором, я тоже буду видеть?», но потом решил не думать об этом сейчас. Он не этот вопрос хотел задать.

Не хотел он и спрашивать: «Что, кого-то убили?», но именно этот вопрос сорвался с его языка.

— К несчастью, людей все время убивают, — сказала император, и это прозвучало снисходительно. Это Восемь Антидот знал. Он уже не был ребенком.

— Большинство убийств не заканчиваются беседой трех судебно-медицинских экспертов с императором о трупе, — сказал он.

— Верно, — ответила ему император, ее широко раскрытые глаза улыбались. Восемь Антидот не верил ей, не знал ее на самом деле, но предок-император любил ее в достаточной мере, чтобы сделать владелицей лучезарного солнцетрона копий. Об этом стоило вспомнить, когда она улыбнулась ему, и у него возникло чувство, что он ничуть не против того, чтобы его видели так, как видят сейчас.

— Подойди сюда и сядь, маленький шпион, ты так или иначе уже все слышал, — она похлопала ладонью по широкому подлокотнику трона.

«Маленький шпион» и вполовину не воспринималось так приятно, как Эликсир, но зато было честнее. Восемь Антидот, подобно дворцовому певчему, уселся на подлокотник трона, словно специально приспособленный для этого — ширины вполне хватало, а еще одно удобство заключалось в том, что подлокотник можно было мигом покинуть. Сидя там, он посмотрел на Ее Великолепие, подождал, стараясь, насколько это было в его силах, не допускать на лице никакого выражения.

–…ты так похож на него, что даже эти твои вечные игры в прятки действуют на меня чуть ли не благотворно, — сказала император, и Восемь Антидот почувствовал прилив удовольствия: как же, она реагировала на него. Он знал, что походил на Шесть Путь. Знал, что еще больше будет похож на своего мертвого предка, когда станет постарше, и если будет немного наклонять голову направо, поднимать подбородок, вскидывать брови…

…Девятнадцать Тесло отпрянула от него на дюйм, но тут же поймала себя на этом движении и замерла. «Интересно».

— Моему предку-императору пришлось бы сильно постараться, чтобы его стало не видно, — сказал он. — И вам тоже. Этот трон очень большой.

— Это очень большая империя, маленький шпион, — сказала Девятнадцать Тесло и откинулась на спинку трона. Восемь Антидот задумался, удобно ли здесь сидеть, если у тебя достаточно длинные ноги. Сидеть на троне, имея ноги одиннадцатилетнего мальчика, было не слишком удобно, он уже пробовал. Но у Девятнадцать Тесло вид был такой, будто она всю жизнь просидела на этом троне: солнечный венец с лучами-колючками, как императорская корона позади нее, цвета серого металла и золота. Как выглядел Шесть Путь. Как пилот, запечатленный на корабле…

— Я хотел спросить у вас кое-что, — сказал он, понимая, что, задав сейчас свой вопрос, он раскроет, чему учил его Одиннадцать Лавр в министерстве войны. И тогда его тайное обучение прекратится, оно станет таким, как и все остальное. Станет просто частью его жизни, его жизни внутри дворца. Внутри его жизни.

Девятнадцать Тесло из глубин своего трона сказала:

— Я попытаюсь ответить.

— А что вам может помешать?

— Спрашивай, — сказала император, — и узнаешь.

Восемь Антидот вздохнул, продолжая сидеть на подлокотнике трона, втянул воздух через нос, согнулся в пояснице так, что его локти легли на колени, подбородок уперся в ладони.

— Почему вы выбрали капитана Флота Девять Гибискус на должность яотлека, Ваше Великолепие?

— Какой очаровательный вопрос. Ты думаешь о том, чтобы проводить свое время во Флоте?

Он не исключал этого. Он не думал об этом вслух, только в голове, где эта мысль могла обратиться в реальное желание, что-то такое, о чем можно спросить, но не получить. Но — может быть. Он постарается. Он же мог решать картографические пазлы, которые ему задавал Одиннадцать Лавр, даже самые трудные.

— Я еще слишком маленький, — сказал он.

— Это, насколько я понимаю, ненадолго, — сказала Девятнадцать Тесло, и это явно показалось ей забавным, в отличие от Восемь Антидота. — Так что тебя интересует в связи с Девять Гибискус?

Он мог бы солгать.

Но тогда он не получит ответа на свой вопрос.

— Заместитель министра Одиннадцать Лавр говорит, что вы отправили ее умирать за Тейкскалаан. Как можно скорее.

Девятнадцать Тесло чмокнула губами, задумалась.

— Откровенно говоря, — сказала она, — я бы предпочла, чтобы она вовсе не умирала быстро, если уж ее судьба умереть за нас.

На самом деле это не было ответом. Он попробовал еще раз.

— Это все из-за Каураана? То, что вы ее выбрали? — Еще один выданный секрет. Одиннадцать Лавр, наверное, теперь перестанет его любить, перестанет говорить важные вещи, если он все это собирается выбалтывать императору.

Император, не вставая с трона, протянула руку, теплой тяжестью положила ее на плечо Восемь Антидота. На ее руке были мозоли. Он знал истории про нее, о том, как она была солдатом, как встретила его предка-императора во время одной наземной кампании, когда они сражались шок-тростями и снарядами. На одной из планет, в грязи.

— Да, — сказала она. — Но не потому что считала ее слишком опасной, чтобы оставлять живой, маленький шпион. А потому что полагала, что, оставаясь живой, она может быть опасной.

* * *

К тому времени, когда Три Саргасс добралась до своей шестой по счету реквизированной правительством пассажирской полки, ее форма специального уполномоченного была уже упакована, а она сама облачилась в дорогой и неудобный космический комбинезон из черной шерсти, в котором выглядела обладательницей кучи денег и совершенно иного культурного бэкграунда, чем тот, который имела на самом деле. Она уже перелетела через шесть разных гиперврат на шести разных кораблях, и не один из этих кораблей не был приспособлен для комфортного полета пассажиров. Если она не надевала прилагавшийся к комбинезону жакет на шести молниях, немалая часть ее груди оставалась открытой. Она приобрела комбинезон во время остановки — пятой по счету — на Эскер-1, планете на Западной дуге, где она не бывала прежде: здесь обитало множество богатых семей, занимавшихся экспортно-импортными операциями, вроде той, из которой происходил Тридцать Шпорник, недавно пониженный в должности с высот до специального советника по торговле из-за попытки переворота. Эскер-1 осуществляла торговлю, а также хоровое пение, к которому Три Саргасс необъяснимым образом прониклась любовью. К хоровому пению — не к торговле, торговля была делом легким. Торговля позволила ей приобрести комбинезоны у наследника одной сказочно богатой семьи импортеров и сесть на корабль, стартовавший с планеты в одно место, в котором не следовало бы находиться имеющему хорошую репутацию работнику министерства информации, если только ее не отправили туда в командировку.

Эскер-1 располагалась в системе между тремя гипервратами, в двух из которых наблюдался довольно оживленный трафик в пространство Тейкскалаана и из него, а через третьи вас могли подбросить в какую-нибудь глухомань — до планетной системы, которую кто-то из императоров не поленился завоевать, но удовлетворился тем, что дал согласие на ее частичное присоединение к конфедерации Верашк-Талай… Система эта находилась в четырех днях пути на досветовых скоростях от тыльной стороны Анхамематских Врат или — в чем Три Саргасс была почти абсолютно уверена — сама представляла тыльную сторону Анхамематских Врат. Глухомань — вот куда попала Три Саргасс, и она с головокружительной тоской чувствовала, что и в самом деле покинула надлежащим образом упорядоченную и предсказуемую вселенную.

Возможно, дело было в количестве гиперврат, через которые она пролетела за три дня. Она никогда не перелетала через столько врат за такой короткий период времени и никак не могла выкинуть из головы давно изобличенные во лжи таблоидные статьи, опубликованные пол-индикта назад. В этих статьях утверждалось, что частые перелеты через гиперврата калечат генетику и могут являться канцерогеном.

Может быть, дело еще и в том, что если Три Саргасс и покидала Город — для обязательного полета на отдаленный пограничный пост, как и всякий прилежный кадет-асекрета, который хотел получать только отличные оценки за свою учебную жизнь, — то за пределами Тейкскалаана никогда не была. За пределами мира. В местах, которые были иными. Где звезды восходили и садились по другим законами никто не склонялся над прижатыми друг к другу кончиками пальцев, говоря «привет», где слишком много людей улыбались, как Махит, одними зубами.

На помощь ей пришел этот нелепый комбинезон. Он позволял ей делать вид, будто она принадлежит к тому разряду людей, которым нравится здесь, в грязноватом, бедном ресурсами космопорту, наполненном варварами, ждущими подходящего корабля, чтобы выбраться из этой дыры. Не глубже в пространство Верашк-Талай — она, волей чертового случая, не разбирала их языков, хотя будучи кадетом прослушала обязательные шестимесячные курсы, но сдала экзамен и забыла все, что знала. Она специализировалась на политических вопросах и не собиралась становиться переговорщиком с маловраждебными в настоящее время правительствами. Ее нынешнее прискорбное владение верашкским или талайским ограничивалось умением задать вопрос о местонахождении уборной или сделать заказ в баре типа «одно большое пиво, пожалуйста» — скучающие кадеты радостно выкрикивали эти фразы друг другу в коридорах.

Сейчас она заказала одно большое пиво и попыталась убедить инженера одного грузовика позволить ей забраться в трюм с тем грузом, который они доставляли в пространство станции. Каким бы ни был этот груз, корабль направлялся через обратные гиперврата и наверняка выкинул бы ее где-нибудь рядом со станцией Лсел. Через те самые гиперврата, через которые, как говорилось в разведданных, присланных Махит, сюда прибыли и те самые инородцы. Три Саргасс спрашивала себя, не боится ли этот инженер атаки инородцев или попадания в зону боевых действий. Может быть, и нет, но страх перед инородцами определенно мог быть причиной того, что Три Саргасс смогла найти только один корабль — больше никто не направлялся в края, куда ей нужно было попасть.

— Мне все равно, что у вас там в этих ящиках, — сказала она по-тейкскалаански. — Мне нужно попасть на ваш корабль, и только.

Инженер смотрела на нее с непроницаемым лицом. Не с вежливо-нейтральным, как это было свойственно тейкскалаанской цивилизации, а агрессивно-пустым.

— Путевой манифест выпущен только на груз, — сказала она, произнося слоги каждого слова подчеркнуто внятно. — Только на груз. Никаких лиц с планеты Эскер-1.

«Я не с Эскер-1, — подумала Саргасс, чувствуя крохотный водопад отчаяния внутри себя. — Я из министерства информации». Но и это не могло ей помочь, только усугубило бы ситуацию. Если этот инженер не хочет брать богатого трейдера с Западной дуги, то уж агента министерства информации не возьмет тем более.

— Откуда я, не имеет значения, — попыталась она. — Важно то, куда я.

— Тут есть и другие грузовики. Идите — купите им пиво.

Другие грузовики и в самом деле были. Только ни один из них не летел этим маршрутом — на территорию Станции через выходные врата. У нее ушло несколько часов, чтобы найти этот.

— Ваш грузовик самый быстрый и летит прямым курсом. — Три Саргасс попыталась изобразить улыбку станциосельника. Зубами. Проку от этого было мало — ее старания ничуть не тронули инженера. — Правда, я понятия не имею, что там в ваших ящиках, и знать не хочу. Я хочу, чтобы вы взяли меня через Анхамематские врата.

— А что потом? — спросила инженер.

— А потом вы высадите меня вместе с грузом на станции Лсел.

— И что вы скажете таможенным агентам? Я думаю — нет. Я думаю, это плохая идея для вас и для нас.

Три Саргасс знала, как вести этот разговор в качестве агента министерства. Она знала, как вести это разговор на Эскер-1, где она была пассажиром из тейкскалаанского Города, а потому таинственной и интересной. Первое было упражнением в социальном воздействии, второе — мошенничеством, слишком настойчивым, чтобы его игнорировать, и слишком скользким, чтобы ухватиться за него. Ни один из этих вариантов здесь не проходил. Ей всегда нравились чужаки, варвары. Но между «нравиться» и «уметь говорить» большая разница, а поэтому ей была нужна Махит…

У нее оставалась одна опция, хотя и сильно урезанная после приобретения ею этого нелепого комбинезона.

Она моргнула, принялась совершать микродвижения глазом за облачной привязкой и спроецировала на стол между собой и инженером мерцающую голограмму очень большого числа.

— Я думаю, идея вовсе не такая плохая, как вам кажется, — сказала она, — и мне нужен всего лишь адрес финансового института вашего грузовика, чтобы показать вам, почему… Может быть, у вас есть какие-либо долги, неуплаты за ремонт, о которых вы не хотели бы больше беспокоиться?

Лицо инженера впервые за время их разговора ожило. Она наморщила нос. Три Саргасс не была уверена, интерес это или же неудовольствие. Молчание продолжалось бесконечно. Три Саргасс подумала, что инженер беззвучно разговаривает со своим капитаном по частной линии, проверяет, будет ли достаточной названная сумма. Скорее всего, после этой операции Три Саргасс окажется на мели, а письма в министерства с просьбами пополнить ее кошелек вряд ли приведут к какому-нибудь результату. А если и приведут, то по прошествии такой прорвы времени, что это вряд ли будет иметь значение. Может быть, она навсегда застрянет на этой планете черт знает где, и придется совершенствовать свой верашкский или талайский. Погружение в среду, конечно, поможет…

— Мы не будем нести за вас ответственность на Станции, — сказала, наконец, инженер. — И вы должны заплатить до того, как подниметесь на борт. Прямо сейчас.

* * *

Дарц Тарац пришел раньше нее и занял лучшее место в баре. На взгляд Искандра, он состарился и стал похожим на труп, — на ее взгляд, он всегда напоминал скелет. Выжженная под ноль оболочка человека, который первые десятилетия своей трудовой жизни провел на шахте астероида, а после этого стал политиком и все это время философски обосновывал разрушение империи и тихую революцию. Когда Махит его увидела, желудок дал знать о себе острым приступом тошноты, потом успокоился до состояния высшей боевой готовности, готовый в одно мгновение отреагировать на бедствие.

Она начинала думать, что это состояние уже становится для нее обычным, и эта мысль отнюдь не радовала.

Иногда она казалась себе Искандром по образу мыслей. В последнее время чаще, чем раньше.

Дарц Тарац сидел рядом с Декакел Ончу, и оба они допивали как минимум вторую порцию водки. Махит явно припозднилась.

Припозднилась и удивилась, поскольку ожидала увидеть здесь одну лишь Ончу — здесь, в том же самом баре их первой встречи; это было предложением советника в ответ на электронную записку, в которой Махит сообщала, что спросила своего имаго о Дарце Тараце. Дарц Тарац хотел, чтобы теперь война бушевала повсюду, кроме пространства вокруг Станции, и не соглашался использовать Лсел как наживку, чтобы отвлечь Тейкскалаан. Дарц Тарац, которому Искандр доверял больше, чем она, хотя она сделала то, что он хотел, а Искандр никогда этого не делал. Махит решила игнорировать все сигналы своей эндокринной системы, посылаемые на протяжении разговора, хотя и знала, что это решение непрактично и вряд ли физически осуществимо.

— Советники, — сказала она, садясь по другую сторону от Ончу, — вас вдвое больше, чем я предполагала увидеть.

— У Декакел вполне предсказуемые алкогольные привычки, Дзмаре, — сказал Тарац. — Если искать ее, то в этом баре, если при этом хочется поговорить с другом в менее формальной обстановке, чем офис советника. Я вижу, вы это уже и сами отметили.

Это была очевидная силовая игра — настолько очевидная, что Махит расстроилась на мгновение, почему это она не придумала чего-нибудь получше. Он назвал Декакел Ончу по имени, намекая на давнюю и близкую дружбу между ними, а потом назвал Махит по фамилии и без титула, который все еще принадлежал ей по праву. Не было никакого посла в Тейкскалаане, спасшего станцию. Она была имаго-линией.

<Хватит уже игнорировать свои эндокринные реакции>.

«Заткнись, пожалуйста», — сказала она Искандру и помахала бармену.

— То же, что пьют советники, — сказала она, после чего повернулась к Тарацу и улыбнулась, испытывая некоторую злобную радость оттого, что ее оскаленные зубы будут теперь восприниматься как угроза, ведь такого рода улыбка во весь рот даже на Лселе была разновидностью угрозы. — Советник Ончу была настолько добра, что познакомила меня с лучшей водкой на Станции. Ну и пить с вами — одно удовольствие, советник.

Он был непроницаем. Ее это бесило — нет, не ее, а Искандра, двадцать лет его копившейся досады и соперничества с этим человеком. Он не ответил ей улыбкой.

— Вы вернулись домой из империи, — сказал он. Они говорили «через» Ончу, и та позволяла им, она лишь подалась назад, чтобы не быть препятствием. — Это необычно для вашей имаго-линии.

<Я остался в Тейкскалаане, если ты не знаешь, что…>

«Что ты совершил предательство, да, заткнись, мне нужно поговорить, и если я скажу то, что у тебя в голове, то мы оба будем в заднице, понял?»

Мурашки побежали у нее по спине — она почувствовала себя виноватой. Но Искандр исчез, отступил, и на мгновение Махит испытала ощущение пугающего одиночества. Пугающего ощущения самой себя, ее будто раздели донага на глазах толпы.

— Вы не знаете? — сказала она, продолжая улыбаться. — Мой имаго был поврежден. Кто знает, что я могу сделать. «Наследие» явно не знает.

Декакел Ончу рассмеялась и пододвинула Махит свой стакан — в нем еще оставалось полпорции водки, в которой плавали кубики льда, со звоном ударившиеся о стекло, что придало водке облачно-белый цвет.

— Расслабьтесь, — сказала она. — За Тарацем теперь должок — он поставит мне еще. Он поспорил со мной, что вы напуститесь на нас на манер Искандра Агавна, надменно и изворотливо. Я тебе говорила, Дарц, что она действует напрямик, когда ее загоняют в угол. И я была права, когда говорила о повреждении.

Махит взяла стакан, допила водку. Всю, вместе с кубиками льда, сделала это так быстро, что алкоголь обжег пищевод и ей едва удалось сдержать кашель. Когда стакан опустел, она, перевернув его вверх дном, поставила со стуком на стол. Стук получился достаточно громкий, чтобы придать ей уверенности в себе — чувства непотопляемости, полета.

— Советник, — сказала она, когда дыхание вернулось к ней. — Ваша коллега по пилотам посоветовала мне проконсультироваться с моим имаго, прежде чем возвращаться к ней. Я так и сделала. И вот я здесь. «Наследие», вероятно, предпочло бы, чтобы наша встреча не состоялась, или, по меньшей мере, хотели бы заглянуть в мою черепную коробку. А как насчет вас?

Подошел бармен с водкой для Махит, но она отправила его к Ончу. Она играла, стукнув стаканом об стол. Играла в игру, кто тут сильнее. Она знала, что не она. Она допила водку Ончу, потому что попала в беду в «Наследии» и не знала, как выпутаться, но…

<Ну, мы так или иначе будем играть>, — пробормотал Искандр, и она с ним согласилась. Ончу приняла стакан без всяких слов.

Тарац протянул коричнево-серую руку, взял стакан, наклонил в одну, а потом в другую сторону.

— По зрелом размышлении, — сказал он, — я бы тоже хотел заглянуть к вам в черепную коробку. Если бы, конечно, мог увидеть мои собственные отчеты по вашей имаго-интеграции в сравнении с отчетами «Наследия». Интересно, что вы вернулись. Интересно, что вы сохраняете в достаточном для проверки состоянии вашу имаго-линию, невзирая на мнимое повреждение. Интересно, что вы после возвращения абсолютно ничем не занимали себя, хотя вам следовало бы сообщить кому-нибудь обо всех этих интригующих фактах.

Махит и глазом не моргнула. Ничуть. Нельзя было сказать, что она ничего не делала. Она пыталась вернуться в свое нормальное состояние, вернуть себе ощущение собственного «я», образ жизни — любой жизни, — в которую вместились бы и станция Лсел и Тейкскалаан, два Искандра и одна она, каким бы все это ни было. Она, как ни крути, много думала, нарезая бессмысленные круги по станции, но ничего лучше не придумала. Физические движения пошли ей на пользу. Об этом речь шла и в психотерапевтических методиках, известных каждому ребенку на Лселе.

Она и глазом не моргнула.

— Что ж, значит, это увидит «Наследие», — сказала она.

Предложение. Если вы ничего не предпримете, ни один, ни другая, то Акнел Амнардбат разберет меня на части и я стану бесполезной для вас.

<Это больше похоже на прошение суду>.

«Мне и раньше везло с убежищами…»

<Это не Город. Тарац — не Девятнадцать Тесло>. Флэшбек: голубизна джина, темные руки Девятнадцать Тесло на ее (его) щеках, рисунок кожи на ее губах, вкус можжевельника. Запах можжевельника, когда Искандр узнал, что Тарац готов использовать Лсел как наживку, чтобы вовлечь Тейкскалаан в войну с некой силой, более крупной, чем станция.

Ончу задумчиво проговорила:

— Я некоторое время думала: может ли вообще «Наследие» легальным образом осуществить повреждение имаго-линии? С учетом того, что их компетенция в первую очередь — сохранять наши коллективные воспоминания.

Тарац кивнул ей.

— И каковы твои заключения, Декакел? Они же наверняка у тебя есть.

Махит он игнорировал полностью, и она не понимала почему.

— Мои заключения — не может, — сказала Декакел Ончу. — Но кто-нибудь из работников «Наследия» — даже его советник — безусловно может. Дарц, кто-то должен вырезать имаго-линию этой женщины и поместить в жесткий вакуум.

Против этого Махит ничуть не возражала. Может быть, пилоты помогут ей, если шахтеры не захотят — она теперь должна была найти способ показать свою огромную полезность, чтобы ее не отправили в заботливую хирургическую пасть аналитиков «Наследия», которые мгновенно поймут, что она осуществила незапланированную корректировку имаго-машины. А то и вовсе просто убьют на месте, чтобы скрыть таким образом повреждения, внесенные Амнардбат.

— Я согласен, — сказала Тарац. — Я знал ее предшественника, и он ни на что такое не пошел бы; а эта имаго-линия членов совета «Наследия» имеет протяженность в шесть поколений. Что-то пошло не так. Это… дело… с Дзмаре — явление такого же порядка.

— Что касается меня, — сказала Махит с максимальными безразличием и невозмутимостью, какие ей удалось изобразить, — то я бы вообще не хотела иметь с «Наследием» никаких дел.

— Тогда вам следовало бы вернуться в Империю, — сказал Тарац, глядя ей прямо в глаза. Наконец-то он посмотрел ей в глаза.

— Вы потратили столько времени, чтобы убедить Искандра вернуться домой, — ответила она. — И вот я здесь.

Я здесь, вы прежде этого хотели.

Искандр огорченно пробормотал: <Он хотел, чтобы вернулся я и он мог бы мною управлять>. Желудок Махит реагировал так, будто она никогда в жизни не пила столько водки, сколько выпила сейчас, реагировал неторопливой, ползучей тошнотой. Было бы неплохо, будь этот эффект и правда от выпивки.

— Ваш имаго знает меня, — сказал Тарац, словно слышал слова Искандра с такой же четкостью, как она. — Вы сказали, что повреждения, которые вы чувствовали, были не столь сильны, чтобы вы утратили ощущение непрерывности, пусть и устаревшей, — я получил от него то, что хотел благодаря вашей хорошей работе. Если бы вы остались в Империи или пришли ко мне по возвращении и у вас было бы желание снова отправиться на прежнее место, я, возможно, и дальше нашел бы вам употребление.

Ей было нужно услышать эти слова от него. Произнесенные громко в этом баре, где полно пилотов, где кто-нибудь может его услышать.

— Что вы хотели от Искандра?

Карие глаза Дарца Тараца смотрели на нее самым ледяным взглядом, какой Махит могла представить, карие, как пыль, как ржавчина в вакууме.

— Тейкскалаан начинает войну, — сказал он. — Прямо над нами. Через наши гиперврата постоянно проходят корабли, и ни один не останавливается здесь со своими легионерами, чтобы аннексировать эту Станцию.

— Долго это не продлится, — пробормотала Ончу. — Этот бесконечный поток.

— Это продлится долго, — сказал Тарац. — У них проблемы покруче, чем мы, и это весьма бодрит.

Махит сердито, отстраненно и холодно подумала, что Тарац слишком доволен собой, слишком доволен тем, что помог ей сделать в Городе. Он создал эту войну между Империей и более мощной, злобной силой за Дальними гипервратами, создал, чтобы иметь точку политического давления, ось, на которой можно провернуть кризис престолонаследия и одновременно отвлечь завоевательную войну от Станции. Он сделал все это, чтобы удовлетворить свое желание вовлечь Империю в разрушительный конфликт. Задуманное удалось, и эта мысль была ему слишком приятна, чтобы портить себе настроение, допуская вероятность правоты Ончу, которая говорила, что ни одна сила, будь то Тейкскалаан или инородцы, не оставит идею завоевывать богатые ресурсами горнодобывающие станции.

— А как вы узнаете, не передумали ли они? — спросила она из чистой, аполитичной неприязни — если, конечно, о чем-то, выходящем сейчас из ее рта, можно сказать, что в нем отсутствует политика. Империя явно изменила не только ее язык.

— По моим расчетам, у меня будет минут тридцать, чтобы поднять пилотов по тревоге, — сказала Декакел Ончу, — когда противник начнет расстреливать наши наиболее отдаленные горнодобывающие посты.

— До возвращения к нам Дзмаре, у нас, возможно, было бы более ясное представление о том, что происходит, даже из Города, — сказал Тарац.

В этом и была загвоздка, почему он не помогал ей, почему ему все равно, если Амнардбат убьет ее или разберет на части: он больше не знал, что происходит в голове у императора. Искандр Агавн был мертв, Махит Дзмаре вернулась домой, потерпев, как он это понимал, поражение. Был ли причинен вред ее имаго или нет, какой смысл в том, чтобы демонстрировать особое к ней отношение и предлагать спасение?

— Я по-прежнему остаюсь послом в Тейкссалаане, — сказала она. Она не подала в отставку. Она взяла отпуск, просто длительный отпуск. Она пыталась вернуться домой.

<Ничего подобного>.

«Я знаю, знаю, но я хотела…»

Тарац пожал плечами — едва заметное усталое движение.

— Значит, остаетесь, хотя я сомневаюсь, что это продлится после вашего обследования в «Наследии».

— И тогда у вас вообще не будет глаз, никого, кто был бы знаком с новым императором и кто знает ее…

Даже ей самой собственный голос показался криком отчаяния. Но Тарац смотрел на нее, прямо в глаза, словно он она была куском молибденовой руды, чем-то, что можно поднести к свету и наблюдать отражающие грани. Она молчала. Заставила себя молчать.

— Вы правы, — сказал он наконец. — Вы к тому же довольно похожи на Искандра. Может быть, вы и есть Искандр в достаточной мере. — Еще одна пауза. Махит поймала себя на том, что ждет затаив дыхание. — Вы сделаете вот что, Махит Дзмаре: вы пойдете на запланированную встречу с Амнардбат и ее хирургами. Но там будут не ее хирурги. Хирурги будут мои.

Она затаила дыхание.

— Ваши? И что они сделают?

— Извлекут вашу имаго-машину, — сказал Дарц Тарац. — Фактически проверят ее на повреждения. И если машина пригодна к дальнейшему использованию, то установят ее в позвоночный столб нового посла в Тейкскалаане. Посла, которого выберу я и, возможно, Декакел. Какого-нибудь молодого человека, обладающего необходимыми способностями. Ваша имаго-машина определенно повреждена, Дзмаре, и самое главное, вы были выбором «Наследия». Лучше всего начать все заново.

На одно странное мгновение объективности Махит показалось, что эта идея вовсе неплоха для нее. Прийти на обследование так, будто ей нечего скрывать; позволить Тарацу взять ее имаго-машину, все воспоминания двух Искандров и одной Махит. Полностью освободить ее от ответственности, от обязанностей представителя Лсела в Тейкскалаане, от необходимости изыскивать способ полюбить Тейкскалаан, будучи при этом станциосельником, и не задыхаться от этого. Стать свободной.

«Нет никакой чертовой свободы». На сей раз это был ее голос, не Искандра. Та же тональность. Подтверждение неясности.

— А что произойдет со мной в этом гипотетическом сценарии? — спросила она.

— Близится экзамен по проверке способностей, — сказал Тарац. — Пройдите его заново. Для новой имаго-линии или для чего угодно, что вам по душе. Вы вернулись на Станцию, так будьте же станциосельником. А все, что вы сделали и запомнили, будет навечно вписано в имаго-линию послов.

Такого рода предложения делались людям, у которых обнаруживалась несовместимость с имаго, чья гендерная идентичность была сильнее, чем они думали, а потому межгендерная совместимость памяти оказывалась невыносимой. Или людям, которые были очень близки к сети отношений, накопленных их предшественником, и они не могли понять, как ориентироваться во всем этом без эмоционального урона. Или тем, чья имаго-линия была настолько весомой и протяженной, что они не могли достаточно быстро интегрироваться и в стрессовых ситуациях ломались. Такой оказалась одна из ровесниц Махит. Инженер по гидропонике, которая получила имаго протяженностью памяти в тринадцать поколений. Она имела наивысшие оценки способностей в системном мышлении и станционной биологии, но просто разрушилась под таким гнетом. Через две недели ее лишили линии и позволили пересдать на способности через год.

Махит не знала, где та оказалась в конечном счете.

Предложение Дарца было плохим.

Она и вообразить не могла жизни без Искандра. Она не знала, насколько сильно — или слабо — они интегрированы, насколько силен ущерб повреждения; не знала, что останется от нее, если эту имаго-машину извлекут из ее черепа, как Пять Портик извлекла ту, прежнюю. Не говоря уже о несчастном, глупом парне, который получит гибрид из трех имаго — из двойной порции Искандра и одинарной того, что осталось от самой Махит, а также первого из их линии, переговорщика Тсагкел Амбак, которая существовала главным образом в виде чувства.

<Я бы утонул в нас>, — сказал какой-то из Искандров, а может быть, сразу оба — молодой и старый. Подобие общего страха, инстинкт самосохранения сущности, которой они были, все вместе.

К тому же она не доверяла Дарцу Тарацу, не верила, что он и в самом деле сделает то, что говорит. Она придет в медицинское отделение «Наследия», ляжет на операционный стол, а там в конечном счете все окажутся людьми Амнардбат. И что тогда? Тарац и Ончу — оба смотрели на нее. Она не знала, что написано на ее лице. Оно онемело, одеревенело.

— Не знаю, что сказать, — сказала она, потому что и в самом деле не знала.

— Я мог бы предложить вам место на одной из горных станций, — сказал Тарац. — Но это было бы расточительством, если только вы в области операционного и финансового анализа не превосходите обычного дипломатического работника.

— Амнардбат отозвала бы меня, — сказала Махит, потому что так оно и случилось бы. А еще потому, что не хотела жить человеком Тараца, который смог сохраниться благодаря его стараниям и получил место на астероидной станции, где его не видно и не слышно. Но какой выбор у нее был?

— Да, она бы это сделала, — сказал Тарац и замолчал.

Все предложения были плохими, и если Махит отвергнет все, то останется ни с чем. Она подала знак бармену. Если заказать еще водки, может быть, у нее будет шанс подумать и она сможет предложить что-то — что-то такое, в чем разбирается только она, что не будет сохранено в имаго-линии…

<Предложи ему меня, — сказал Искандр. — Те пятнадцать моих лет, что я отказывал ему. Скажи ему, что нас двое — два Искандра. И что я буду говорить с ним>.

Махат открыла рот.

На пилотской палубе Станции вдруг разом заработала вся тревожная сигнализация опасного сближения.