Аптерос

Антонина Шипулина

«Аптерос» – так звали древние греки богиню победы Нику, которую они, желая навеки остаться победителями, лишили крыльев. Но каково быть самой богиней, так униженной людьми? Каково вернуться на Олимп опозоренной, искалеченной, разбитой?Эта история о драконессе, потерявшей крылья, а с ними и свою личность. Велмара жаждет вернуть свое «я», учится не делить мир на чёрное и белое. Но возможно ли починить нечто настолько сломанное? И всегда ли любовь и дружба могут стать ключом к исцелению?

Глава 4

В последующие дни, проведенные в городе, Бенне старался не попадаться на глаза своей попутчице. На обратном пути это было невозможно, но Марвуль пытался сгладить все углы, и то отвлекал от мрачных мыслей Бенне, то болтал с Велмарой. В отличие от её наставника, южанин Бескрылую почти не раздражал, если забыть о его мерзком акценте, который иногда становилось невыносимо слушать. Он звонко картавил и пытался везде вместо «о» или «е» вставить «ё», из-за чего в его устах Велмара звучала Вёлмаро́й. Он мог говорить по-западянски, но только если себя контролировал, на что, похоже, на протяжении долгой беседы Марвуль был не способен. Велмара скрипела зубами, и иногда он внимал её немым мольбам, а иногда и оставался к ним глух.

В целом, стоило отдать Марвулю должное. Он не боялся говорить о вещах, которых Велмара не помнила, не называл её Бесой или Бескрылой, хотя и мог бы перенять эту привычку от Бенне, и прислушивался к тому, о чём она его просила. Бенне смотрел на него косо первые дни, однако позже, по-видимому, этот ревнивый дурак пришёл к выводу, что к южанину Велмара ничуть не более благосклонна, чем к нему самому.

Находиться в одной повозке с Бенне Бескрылой тоже было тошно. Раньше она хотя бы могла отстраниться от него, забыть о Бенне, как о предмете мебели, но теперь его существование висело над ней грозной тучей, а редкий взгляд дракона был также плох, как и его же упорные попытки в её сторону не смотреть. Бенне обращался к ней только по крайней необходимости, и то — не поднимая глаз от носков своих сапог. Он был уже больше безобидным, чем жалким, и Беса винила себя в том, что так сурово с ним обошлась… Но и то не слишком. Ей бы больше хотелось, чтобы ничего этого не было, и тем более, чтобы не было рядом Марвуля, который ей казался той ещё подколодной змеёй и сплетником, к тому же умным и осторожным, что придавало его слову остроту и меткость втройне. Если он что-то скажет не так, то весь Драконий Горб узнает и досочиняет такую историю, что от этих слухов ей ввек не отделаться. Её недовольство и смущение Бенне со временем пройдут, а вот болтовню длинных языков никакими силами не унять.

По возвращению домой первым делом она решила зайти к Замре, чтобы согласовать с ним свою отныне полную самостоятельность. К готовящемуся сражению она была готова, люди её уже никак не трогали в любых количествах, так что опека бескрылого западника становилась ненужной. Задержавшись только затем, чтобы зайти в свою келью и занести кое-какие купленные в городе вещи, она отправилась вниз, к горячему источнику. По пути за ней, конечно, увязался вездесущий Марвуль. Деятельный он был до противного — за то время, пока она дотащилась от повозки до своей пещеры и обратно к главному туннелю, этот прохвост успел засвидетельствовать своё почтение троюродному прадядюшке Калауле и его жене, захватил целую кружку какого-то пряного вина у своих приятелей из разведчиков, и теперь шёл поздороваться ещё и с Замрой и выпросить у него временное жилище, поскольку провести остаток зимы южанин решил здесь.

Слегка навеселе, он стал не болтливее, как это обычно бывает со здешними, а будто просветленнее. Он шёл рядом с Велмарой почти молча и сиял, сытый, согревшийся, по его же признанию — без единой здравой мысли в голове.

Молчание было для Велмары тягостным, но о чём бы поговорить с чужаком, что сказать ему, чтобы не звучало плоско и банально, она не знала и не хотела знать.

Замра был одной из главных тайн Драконьего Горба, будоражившей даже Велмару. Он был восточником, тяготеющим к буку, и в силу его древности сам по себе представлял больше подобие живого леса, нежели дракона. Вместо голоса у него был скрип, в котором непривыкший едва бы смог разобрать слова; он почти никогда не покидал свой тёплый угол, да уже, верно, и не мог, так как врос корнями между скал. Он жил здесь дольше, чем западники, и было абсолютно не ясно, почему он избрал себе домом именно это место. Бук в заснеженных горах, под землей, вдали от солнца… В самом деле, совсем без света он не остался: ещё много лет назад какой-то его почитатель пробил в скале несколько длинных узких туннелей, через которые пролезла бы в лучшем случае кошка. Так сюда пробивался свет и уходил пар от горячего источника, однако это обстоятельство ничего не объясняло.

Уважение к Замре было одним из неписаных законов, который не следовало преступать. Бенне однажды пространно рассуждал о значении этого старика в истории Драконьего Горба, но для Велмары всё равно оставалось загадкой, как может трухлявый пень, торчащий глубоко в скале, понимать в жизни больше, чем её активные участники (а едва ли среди драконов можно было найти более активных творцов истории, чем западники). Оставалось пожимать плечами и мириться… И иногда ходить к нему на поклон, чтобы убедиться, что это бревно одобряет её собственные планы на её же будущее.

— Самра! — по-южному скруглив «з», поприветствовал старика Марвуль. Бук пошевелился, поднял широкую задеревеневшую, всю в побегах, морду; из похожих на дупла четырех глазниц сверкнули желтые совиные глаза. Насколько можно было судить по деревянной морде Замры, он был рад видеть гостя. Почему-то Велмару кольнула зависть: ей восточник не был рад никогда.

— Я останусь у вас на зиму, Замра, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Марвуль. — В городе сейчас неспокойно, у моря… сам понимаешь, шторма, холод, тоска, — Замра как-то странно усмехнулся на эти слова: едва ли от его внимания ускользнуло, что южанин уже принял свою дозу веселья. — Так что? Ты не возражаешь?

— Живи у Пената, — скрипнул бук, чуть шевельнув губами.

— Неужели наш старый добрый ворюга своё отжил? — вскинул брови южанин в деланном удивлении. Да, он был тем ещё театралом.

— Утонул, — хмыкнула Велмара, готовая отразить напор вопросов о подробностях.

— Мда, мда, — покачав головой, южанин тем и ограничился. — Что ж! Наше дело — сторона. Ещё встретимся, Вёлмара, доброго здоровьица, Самра, — и, чокнувшись своей кружкой с воображаемыми кружками Замры и Велмары, он неспешно отправился восвояси.

На этот раз Велмара не могла не оценить его такт: он ничего не сказал о Бенне и позволил ей решить этот вопрос наедине с Замрой… Но по привычке она всё ждала подвоха.

— Я знаю, Бескрылая, — вздохнул бук прежде, чем она успела собраться с мыслями.

В мгновение ока Велмара вспыхнула: так вот чего Марвуль так быстро ретировался! Всем разболтал и рад, ушёл, чтоб не попасться под горячую руку! Видит, что у неё нет права задать ему трёпку прилюдно, и намеренно теперь не останется с ней наедине; хитрец, подлец…

— Бенне заходил, — медленно произнёс Замра. — Сказал, что ты готова идти на битву сама.

Из огня да в полымя: одно имя горе-влюблённого заставило Велмару оробеть и смутиться своих скорых выводов. Хорошо, что Бенне зашел сам. Теперь не возникнет никаких вопросов, а она сама зашла только удостовериться, что наставник дошёл до Замры. Ничего предосудительного, никакой пищи для разговоров.

Она обсудила с Замрой еще кое-какие формальности и удалилась прочь.

Праздник был проведен так, что Велмара не помнила от него почти ничего, кроме собственного пьяного смеха. Остаток зимы перед глазами постоянно маячил Марвуль, каким-то образом находившийся во всех бродяжничавших по Горбу шайках одновременно. Он был заметным — ярко-желтые волосы, живые зелёные глаза, голос не громкий и визглявый, как у большинства рассказчиков, без глупого гогота над своими же шутками, — он говорил с некоторым самоуважением, и, в отличие от Калаулы, терпеть не мог, когда его не слушали. Кого угодно он мог отсчитать, как провинившуюся собаку, ничуть не беспокоясь, что о нём подумают другие, при этом без намёка на рукоприкладство, к которому вечно так тянуло западников, будто и не умевших выражать своё недовольство словами. Такого разумного и всегда правого Марвуля и бить не хотелось, и из обычных компаний западников он выделялся ещё и целым лицом, без шрамов, синяков, царапин. Велмара его интересовала не больше, чем все остальные. Он мог поздороваться, рассказать или спросить какую-нибудь чепуху, и при этом инцидент, произошедший на равнине, оставался только между ними. Велмара гадала, помнит ли он это вовсе, придает ли тому такое же значение, как и она сама, поскольку напрямую заводить разговор об этом ей не хотелось, а сам южанин не подавал никаких признаков того или иного отношения к произошедшему. Впервые со дня своего возвращения к нормальной жизни Бескрылая ощущала, что ей хочется выделить Марвуля как своего друга. При этом то, что он её, вроде бы, и не обижал вниманием, и в то же время не проявлял особого расположения, Велмару никак не задевало.

Жизнь начинала налаживаться.