Айса. Незваные гости

Антон Ферт, 2021

До прихода "Айсы" Костя Туранов был обычным парнем с неопределенным будущим и незавидным настоящим. Все изменилось в один день. На правах семейного изгоя он безучастно наблюдал, как его отец привечает кремлевскую шишку и ведет самые важные переговоры в своей жизни. Костя думал, что это его не касается. Но отец Кости оказался нитью – и за ним пришла "Айса". А "Айса" не оставляет свидетелей. Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Этот день Евгений Туранов будет вспоминать в течение десятилетий: сегодня его жизнь перевернется.

Он стоял в гостиной в собственном доме на третьем холме дачного кооператива «Малина Хосю» и смотрел на человека, который должен был решить его судьбу. Имя вершителя — Петр Степанович Немесов.

Немесов — глава консалтинговой фирмы «Кому на Руси жить хорошо»…

Он высокий и худой, как дым от дальнего костра, шатен в темно-синем дорогом костюме. Лицо выбритое и бледное, с сероватым отливом; лоб большой, а подбородок слабый. Волосы зачесаны назад и щепетильно причесаны — словно Немесов только что выскочил из парикмахерской. Нос толстенький, а губы — тонкие и малокровные, с глубокой и острой аркой купидона. На устах застыла вежливая полуулыбка.

По выражению глаз создавалось впечатление, будто Немесов застрял в очереди в типичной ветхой поликлинике — тридцать человек на одного врача. Кругом визг и плач детей, причитания раздосадованных мамаш и атмосфера тухлятины — а сам Немесов температурил и терпеливо и бездумно — стоически — пялился в никуда. Именно так Немесов глядел на окружающих.

В Администрации президента Немесова знали как PC. Туранов глубоко не копал — понадеялся на свою харизму, — и потому полагал, что прозвище дали за любовь к компьютерным играм. Однако на самом деле — за тягу к различным техническим новшествам, а кличка прикипела еще в студенческие годы обучения в МГУ.

Немесов разбирался во всякого рода технике — от советских автомобилей до американских шлемов виртуальной реальности. Он был сторонником повальной цифровизации и роботизации и заменил людей на железо везде, где мог. Он покупал все новинки — не для нужды, а с целью их пощупать и составить мнение. Его дом в Хамовниках оборудован прототипной умной системой. Она позволяла удаленно включать музыку и свет (что он иногда делал, дразня, а на самом деле пугая жену), вскипятить чайник, поуправлять роботами-пылесосами и роботами — мойщиками окон. А так же — перевоплотиться роботом-собачкой Пумбой.

У Пумбы вместо глаз присобачены камеры, поэтому Немесов из любой точки земного шара всегда мог подглядеть, чем занимается его жена Виктория. Порой он целый день следовал за ней по пятам и гавкал, как ее любит. Или взбирался на кровать — и под вибрацию моторчиков смотрел, как она спит. Виктория обычно вздрагивала и с пару секунд смотрела на Пумбу как на исчадие ада. Но потом приходила в себя и говорила, что тоже его любит…

Но главное достоинство PC заключалось в том, что он однокурсник и давний друг КУНа — то бишь известного на всю Россию Кирилла Улбречтовича. КУН — бывший дипломат-японист, поклонник формального, но при этом доверительного общения — входил в нынешний состав Администрации президента РФ.

И, следовательно, — мог все.

Как правило, дело шло так: в «Кому на Руси жить хорошо» обращался влиятельный и богатый человек с определенной просьбой и тяжелым «тортиком» в подарок. С этим ходатайством и слегка покусанным «тортиком» Немесов устремлялся к всемогущему КУНу — а тот волшебным указом сносил все препятствия перед клиентурой Немесова.

Генералы, губернаторы, нефтяники и прочая элита РФ звали Немесова на обеденные лобстеры — и легонько заискивали, но без коленопреклонства, ища благорасположения в передвижении «сладостей». Никогда еще работа курьера не приносила такие барыши… В итоге Немесов сколотил внушительный счет в сингапурском оффшоре. Обзавелся связями и должниками во всех сферах — от ФСБ до продуктовых сетей. Завел вездесущую Пумбу и ее жертву — красавицу-жену, австрийскую модель.

Евгений Туранов тоже приготовил «лакомство». Он желал перевода в столицы, так как сибирские болота, по его мнению, он давно перерос.

И тут между Турановым и Немесовым возникла проблема…

Немесов пресытился. Жизнь его удалась: он построил карьеру, сколотил состояние, отхватил лучшую женщину из всех возможных. В свои сорок один он заполучил все, что когда-либо хотел или о чем мечтал.

Немесов был полностью удовлетворен, как отъевшийся ворованной колбасой кот…

Есть люди, которым всегда чего-то не хватает. Амбициозный моторчик толкает их вперед, они устремляются все выше и выше, на самый Олимп, — и обычно сгорают в пламени Солнца или по пути пускают кровь друг другу. Немесов умнее Икара и не взлетал далее верхних слоев атмосферы. Тут, а не близ звезды — царила самая благодать.

К власти Немесов никогда не рвался. Он прекрасно себя контролировал и потому не имел врагов, кроме клановых противников КУНа. И как большинство сметливых хватов, которые скопили богатство «передачками», Немесов озабочен не дальнейшим и многократным его приумножением. Это могло выделить его среди остальных — а значит, привлечь шакалов.

Заработанные деньги нужно сохранить — а сделать это в России не так-то просто.

Немесов знал, что однажды — когда старенький Капитан Россия умрет или найдет себе преемника — попутный ветер изменит свое направление… И тогда полетят головы.

Немесов боялся за собственные шевелюру, злато и положение. Он редко теперь брал «сладости», а связи использовал неохотно — и только ради поддержания и усиления своей позиции.

Совсем не брать он не мог — этого требовала его социальная роль.

В теле человека существует фильтр крови, который называется гематоэнцефалический барьер. Через него в мозг проникают питательные вещества, которые его кормят. Однако при этом он, подобно таможне, не пускает различные бактерии и прочие чужеродные субстанции. Включая, например, лекарства, которые могли бы организм вылечить… Гематоэнцефалический барьер минует только знакомое и комфортное для макушки — все, что соответствует, так сказать, линии партии…

Для элиты РФ Петр Немесов как раз был таким фильтром.

И Туранов — не проходил.

Немесов не хотел доставлять от Туранова никаких «тортиков», «корзинок с колбаской», «ведерок с белым трюфелем» или еще каких бы то ни было «вкуснях». Денег у Немесова в избытке, а сверх — Туранов ничего предложить не мог.

Более того, Туранов ему вообще не нравился. По мнению Немесова, Туранов — просто очередная нагловатая выскочка, каких в России как мух в прачечных «Айсы». Немесов любил людей, которые четко выражали мысль, говорили быстро и только по делу. А Туранов излагался медленно, чванливо и вальяжно, как барин, — и все только о себе. И еще он постоянно расплывался: начинал с бузины, а заканчивал киевским дядькой.

Все попытки Туранова впихнуть «сладость» Немесов со свойственной дипломатам вежливой уклончивостью неизменно отклонял.

И Туранов почти отчаялся — когда Немесов сам ни с того ни сего подошел и согласился приехать в гости.

Вот оно! Очаково наконец-то пало! — обрадовался Туранов.

Но шиш: когда он предложил Немесову пройти в кабинет, дабы повосхищаться подборкой кубинских папирос и попутно решить «один пресладкий вопрос» — Немесов отказал. Изучить коллекцию дорогого французского вина в подвале он тоже не захотел.

Чего он тогда приехал? Не картины же посмотреть! Туранов искренне недоумевал.

В данный момент Немесов прохаживался перед парадной стеной гостиной, которая в три ряда была завешана портретами российских монархов. Немесов молча и въедливо разглядывал лица царей, императриц и императоров.

Походка у него расслабленная, но уверенная и слегка высокомерная — Немесов любил смотреть свысока. Небольшие светло-серые глаза прятались за прямоугольными очками — как за прозрачными щитами. Множество морщин у век и на щеках — но на лбу ни одной. Мимика бездушная, как у рыбы, — и Туранов не мог понять, как именно Немесов относится к предмету обсуждения. Из-за этого подлизнуться было геморройно.

Туранов нервничал, прикидывал, что делать дальше, — и искал путеводные Знаки. Вдобавок золотой жаккардовый галстук затянулся висельной петлей. Туранов не привык носить каких бы то ни было указателей на подчиненное положение — обычно он вел себя как князь в родном поместье.

Берет он или не берет — ядрена вошь! — злился Туранов. — Дипломатик хренов! Немчура!.. Может, просто положить на стол — да посмотреть, что будет?..

Класть при посторонних было неудобно, а в гостиной, кроме Туранова и Немесова, находилась еще жена Немесова, Виктория, — женщина удивительной красоты и изящества. На ней светло-бежевое приталенное платье, дизайнерское, с ювелирным вырезом — но строгое. Крупные черные жемчужины — гири на подвесках — загарпунили уши. Ожерелье цепью пережало горло.

У нее были интересные духи: древесно-пудровые; в сердце — корица, а в базе — мягкие пачули. Теплый и обволакивающий аромат, терпко-сладкий — как гречишный мед. К Виктории хотелось приблизиться и навеки угнездиться рядом. Однако запаху не хватало харизмы — ему, как и самой Виктории, чего-то не доставало…

Виктория едва заметно улыбалась и задумчиво смотрела себе на руки. Она положила их на колени, а те — перехлестнула. На безымянном пальце, как пойманная звезда, сиял шести-каратный бриллиант.

Туранов таких, как Виктория, навидался: личность ведомая, несамостоятельная, слабая. В голове кот наплакал, храбрости и уверенности нуль — но зато красоты хоть отбавляй. Такие только и цепляются за свою внешность — да и то до поры до времени, пока мужское внимание не переметнется на более молодых и холеных. Туранов был убежден, что за личико Виктории прощали многое. Надо лишь улыбаться, как сейчас, ходить паинькой — и делать, что ей велят.

Впрочем, на Викторию Туранов неосознанно переводил раздражение с неуступчивого Немесова. Вдобавок Вика была на несколько сантиметров выше — и Туранова это напрягало. Он любил власть и не терпел женщин, которые взирали сверху.

— Евгений, вы знаете, сколько морщин на лице Ивана Грозного? — вдруг спросил Немесов.

— Сколько… морщин? — нахмурился Туранов. — Вы про что?

— Я про вашу впечатляющую коллекцию портретов российских монархов, — повернулся к нему Немесов. — Я спросил вас, знаете ли вы, сколько морщинок на лице вашего Ивана Грозного?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Девять. Всего девять маленьких… Завидное хладнокровие для правителя, вы так не считаете?

Туранов не ответил. Благодаря отцу, который был и остается школьным историком, Туранов крепко зубрил историю в юности. Однако теперь он помнил немногое.

Он мог отличить физиономию Ивана Грозного от, допустим, Петра Первого или Екатерины… Или запросто расскажет пару анекдотов про Сталина. Но конкретно про Грозного Туранов знал лишь то, что так его прозвали за «справедливые и суровые решения». Однако каковы они — он напрочь забыл…

В целом замшелыми древностями Туранов не интересовался. Коллекция монархов на парадной стене показывала не его страсть к прошлому или генеалогическим линиям Романовых и Рюриковичей. Она являла его приверженность России-матушке и, что важнее, верноподданническую любовь к царям…

Это должно было прояснить, что он «свой» для головы, — и пропустить через фильтр.

В наступившем молчании Туранова озарило, что Немесов с присущей дипломатам уклончивостью количеством морщинок намекал на вес «тортика»…

Руки опустились: девять — это многовато даже для него. Он не рассчитывал, что «сладости» ныне такие увесистые.

И Туранов решил поторговаться.

— Петр Степанович, а как насчет… пяти? — задумчиво произнес он.

Немесов недоуменно обернулся.

— Пяти? О чем вы, Евгений?

— Да-а-а, — протянул Туранов. — Я вижу там пять морщин.

Немесов оглянулся на грозного Ивана, достал из нагрудного кармана платок — и бегло протер очки. Снова посмотрел.

— Ровно девять, я не ошибаюсь в цифрах.

— Ну хорошо, — быстро согласился Туранов. — А если все-таки, допустим, их там шесть?..

Немесов раздражился.

— Евгений, вы, пожалуйста, подойдите да сами посчитайте. Их девять, ни больше ни меньше.

— Петр Степанович, у меня прекрасное зрение. Их шесть с половиной!..

Тут Немесов понял, что Туранов торгуется, — и раздосадовано отвернулся.

Он не хотел связываться с Турановым ни за шесть, ни за шестнадцать, ни даже за шестьсот. За сегодняшний день Туранов его невероятно достал.

До самого вечера Немесов решал накопившиеся в городе N дела и проводил разведку — он ежегодно обновлял информацию на местах. В основном он встречался с региональной элитой. Новым знакомым Немесов дарил позолоченную визитку фирмы, а старым вручал новогодние подарки. Презенты были двух типов: автомобильный цифровой козырек, который затемнял лишь ту область, на которую смотрит водитель; и умная пижама, которая мониторила здоровье тела.

Но куда бы Немесов ни пошел — там уже ошивался Туранов. Под предлогом «день выхода в народ, личная инспекция» он следовал за Немесовым по пятам. Вдобавок большинство людей, с кем беседовал Немесов, вдруг неохотно и невпопад припоминали прекрасного человека, «своего» в доску, лучшего налоговика из всех, кого они знали, — Евгения Туранова.

Про него Немесову рассказали разные, зачастую противоречивые байки. Что будто бы у Туранова шесть татуировок — все звериные, с крестами. Слухи веют: он вор в законе, долго сидел и на брудершафт в блатной сфере.. Заявляли, что Туранову прочили стать знаменитым на весь мир пианистом, похлеще Рахманинова. Однако он повредил руку в поединке с якобы подосланным к нему «монахом» из харбинской триады. Убеждали, что Туранов — потомок древнего рода, вроде бы даже магического. И качали головами: точно есть в нем что-то чудаковатое и мистическое. Часто поступает нерационально — но никогда не ошибается. Говорят, видит будущее…

Немесов слушал — да потирал очки.

Еще Туранов — приверженец одной занимательной теории, которую он лично рассказал Немесову, когда они «случайно» столкнулись в туалете.

— Народ наш, Петр Степанович, тупой как пробка, — расстегивая ширинку, начал Туранов. — Но он не виноват! Генетика — подлюка!..

Пьянство, весь этот либерализм и атеизм — это все откуда? Все это мутации! Ведь страна у нас, считай, ныне как большая деревня.

Раньше как было: воевали, а слабые и неконкурентные дохли. Воины привозили захваченных баб, а те давали хорошее, здоровое потомство. Вот Пушкин, например. Он же негр! А Лермонтов — шотландец. Достоевский — татарин. И так почти у всякого, если копнуть…

А сейчас все сидят на одном месте, перемещаются редко, будто всех обложили прогрессивным налогом на дальние выезды. У нас только в столицах умные, туда стягиваются со всех концов, а в деревнях что?

Выходит, что в поколениях все друг другу уже родственники. Братья и сестры. И рожают, как от родственников, всяких мутантов. Не соответствует, Петр Степанович. Вот чукчи, например. У них нет никого выдающегося. Ни ученых, ни писателей. А потому что они все перероднились и веками рожают друг от дружки!

А что надо сделать? А надо пе-ре-ме-шать, Петр Степанович! Как в супнице, знаете, половничком — раз! — и поехали саратовцы на Кавказ, а кавказцы — в Сибирь, а сибиряки — в прекрасную Москву…

Туранов побежал за Немесовым — мыть руки…

— Ну, можно и по-другому! Затащить сюда всяких немцев, англичан, японцев — все умные нации. И пускай они делают нам детишек. Или, наоборот, послать за рубеж наших девок — за пузом. Пускай наши жены рожают от немцев, но живут с русскими мужьями. Законодательно так утвердить. В Конституции…

И штрафовать, сильно штрафовать, чтобы не дай бог!.. И так будет, все у нас будет. Умные люди, а с людьми — наступит процветание. И никакого больше пьянства, либеральничества, проклятых геев. Этих феминисток!.. Будут смешиваться, и будет у нас сильный народ.

А то рождаются одни болваны, Петр Степанович, особенно по деревням которые. Америка!.. Набрали из лоскутов, а ныне — гегемон. С жиру бесятся, Петр Степанович, даже своих мутантов оберегают… Только надо умные нации звать, а не чукчей.

Под разными предлогами Туранов девять раз подходил к Немесову и немощно жал ему руку (даже в туалете). Пятижды приглашал к себе — но домой зазвал лишь хрен с маслом. Туранов заманивал то собранием картин — однако Немесову чхать, то ассортиментом французского вина — Немесов принципиально не пил (узнав, что у него в родословной литовцы, Туранов понимающе закивал). Прельщал папиросками — не курил. В отчаянии — искушал скромной коллекцией автомобилей.

Она в самом деле была без затей — всего две машины: «гелендваген» для себя и бровастый японец для семьи. Банально и безвкусно, по мнению Немесова.

Но Туранов не сдавался.

На взгляд Немесова, это походило на сексуальное преследование. Дошло до того, что в ресторане, где Немесов обедал, ему подали бифштекс «Туранов», официанта звали Аркадий Туранов — и даже на вилках красовалась эмблема «Туранов и Ко».

Немесов чувствовал, что его со всех сторон обложили Турановым. Под конец рабочего дня он думал все-таки воспользоваться своими связями — но лишь с тем, чтобы перевести засранца в глухое село — допустим, в Турановку. И таким образом — преподать навязчивым одиозным подлизам урок хороших манер.

Пускай там разглагольствует о Конституции и мешает кур в курятнике, — думал Немесов. — Вернем обратно, когда собственными глазами увижу «золотое яйцо»…

Единственно, почему Немесов все-таки взял да приехал в гости к Турановым, — чтобы поразвлечь жену. У Вики в самом разгаре шел чудовищный кризис.

Изначально после рабочих встреч Немесов планировал вернуться в отель, отужинать с супругой — а утром следующего дня лететь на юг, в очередной город по списку. Но при созвоне вечером он вновь услышал отсутствующий, несколько далекий и ослабший голос — будто у Вики были дела поважнее общения с мужем (что нонсенс). Интонации не грустные — Виктория никогда в беседах с ним не проявляла негативные чувства. Она вечно веселая и оптимистичная, жизнерадостная и энергичная, даже в этот раз — Немесов такое любил. Еще ему нравилось, что она добрая и обаятельно наивная, всегда делала, как он говорил — и за девять лет брака не закатила ни одной истерики. Виктория была мягка и податлива, как взбитая подушка…

Причем очень красивая — именно на такую с удовольствием кладешь голову…

И Немесов считал, что у его «подушки» начался кризис среднего возраста. Что это такое, он не вполне понимал: у него никогда не случалось никаких кризисов, хотя ему перевалило за сорок. Но если упрощать, Немесов решил, что Виктория грустит из-за морщинок.

Четвертого сентября Вике исполнилось двадцать девять — и морщин тоже было четыре. Немесов пересчитывал их каждый раз, когда смотрел в лицо жене, даже во время секса.

И всякий раз, как там появлялась новая, — он со вздохом заключал, что ничто не вечно. А красота — тем более.

Недолог женский век.

Грустила Вика, к слову, не из-за дурацких морщинок: она даже ухом не повела, когда мужчины обсуждали физиономию царя Ивана. Почему она раскисла — это отдельная история. И она далеко за пределами того, о чем в принципе могут думать Немесов и Туранов: хорьки и суслики не подозревают о существовании Марианской впадины.

Мужчины видели то, что хотели увидеть, — а Виктория их не переубеждала.

В целом, несмотря на «чудовищный кризис», поведение Вики практически не изменилось. За ужином она, как всегда, тешила мужа: рассказывала забавные истории, которые приключились с ней за день. Немесов с самого знакомства удивлялся, что с ней раз за разом происходят всякие диковинки. То в их сад залетит самолетик-письмо с призывом о помощи, но без обратного адреса… То одна из ее обезьянок-мармозеток ослепит и угонит Пумбу — и Виктория забегает по Арбату в поисках мармозетки верхом на роботе… То в шиномонтажной она перепутает свою «бмв» с чужой «ауди», а потом, осознав оплошность и испугавшись, — долго и безуспешно будет улепетывать от полиции.

Но теперь посреди анекдота Виктория могла уставиться в никуда — или забыться и не ответить на вопрос (что нонсенс). Или вдруг молча зашарить взглядом по лицу Немесова — словно не узнавая собственного мужа…

В такие моменты Немесов подсчитывал морщинки и заключал, что кризис среднего возраста не миф, а в самом деле существует, — и невнимательность жены вызвана скорбью по поводу скорой кончины своей красоты. Возможно, думал Немесов, Вике даже тяжелее, чем ему самому, считать эти складки…

Немесов решил, что супруге нужно помочь развеять горе — поэтому на сей раз он взял ее с собой в ежегодное восточное путешествие.

Но если бы он знал, чем все закончится — он бы ни за что этого не сделал…

Поездка с женой грозила испортить его «отдых» (Немесов совмещал полезное с приятным) — но по сути больше отсутствия достойной «релаксации» Немесова раздражала его туалетная вода. На ней по не понятной для него причине настаивала Вика — это единственная ее категоричная просьба за весь период их брака. Она хотела, чтобы он чем-то пах…

Однако цитрусы и зелень, которые для Виктории олицетворяли концентрат маскулинной энергии — муж как гонщик, — напоминали Немесову освежитель в писсуаре в одном венском ресторане. А оттеняющие мягкие древесно-фужерные ноты, создававшие у Виктории ощущение «крепкой стены», за которой всегда можно укрыться, — у Немесова ассоциировались с елкой, Вьетнамом и, следовательно, самым постыдным эпизодом в его жизни.

Немесов обожал жену и душился ради нее. Единственный плюс — аромат держался максимум два часа, и из гонщика-стены он быстренько превращался в ходячую, ничем не пахнущую версию смартфона…

Немесов вообще не терпел запахи, а ими полнился их дом. В длительных новогодних поездках проклятая вода пропадала в глубине чемодана, а нос Немесова кайфовал от безделья.

Так вот, услышав при созвоне в голосе Вики апатию и слабость, Немесов представил, как пройдет их ужин. Как Виктория станет весело рассказывать какую-нибудь случившуюся в городе N историю — а потом на полуслове, с приоткрытым ртом и приклеенной улыбкой, замолкнет с таким видом, будто ей дали под дых. Немесов начнет очередной подсчет — и, возможно, к своему страданию, найдет пятую морщинку…

Закончится вечер тем, что Вика с отсутствующим видом будет долго смотреть, как поднимаются в бокале игристого живые пузырьки. Глядеть на это Немесову невыносимо.

Что это за жена?..

Эти настырные складки разрушают наш брак, — думал Немесов все чаще и чаще. — Неужели она не видит, как ухудшились наши отношения — или ей все равно? И почему она так категорична против пластики?..

Им бы малыша, рассуждал Немесов, чтобы внимание Вики с приблизившейся старости переключилось на пеленки. Однако ребенка не было — и это еще одна трагедия их семьи.

Немесов жаждал наследника.

С другой стороны, морщинок уже четыре — а он слышал, что родившие женщины увядают быстрее. Страшно вообразить, в кого Вика превратится после родов…

В общем, представив уныние грядущего ужина, Немесов огляделся, как человек ищущий выход из тупикового положения. И за дальним столиком он увидал Туранова — который тут же ему помахал. Немесов подумал, что, возможно, энергичность Туранова будет как нельзя кстати: авось он сможет расшевелить Викторию и на время выдворить ее хандру.

Чувствуя, что ради любимой идет на невообразимую жертву, Немесов со вздохом предложил ей отужинать в гостях у Турановых. К тому же, сказал он, у них есть коллекция картин — это ее развлечет. Виктория как-то пробовала рисовать, но у нее ничего не вышло: Немесов думал, от недостатка таланта и вдохновения, но тут он снова дал маху.

Оказалось, Виктория уже знала о Туранове столько, что может написать о нем книгу. Она была заинтригована и согласна.

Однако сейчас Вика сидела на диванчике за спиной Немесова и на полотна не смотрела. Коллекция из двадцати пяти картин на 96% состояла из портретов монархов, которые ее не интересовали. А единственная оставшаяся — «Вечерний звон» Левитана на противоположной стене — погрузила ее в глубокую задумчивость.

Сам Туранов хлопотал только о «тортиках» и переезде в столицы — и был ей скучен. Немесов уже горько сожалел о своей задумке.

Нужно соблюсти приличия — и скорее уезжать.

— Ладно, так и быть, Петр Степанович. — Туранов неохотно кивнул. — Семь проклятых!.. Но, ей-богу, там нет ни капли восьмой.

— Давайте лучше отложим несколько бесперспективный пока разговор о морщинах, — ответил Немесов. Говорил он быстро, но голос звучал тихо и мягко, будто он ставил рекорд Гиннеса по скорочтению сказок. — Скажите лучше, почему у вас тут не висят советские? Почему у вас после Николая II сразу идет Ельцин и остальные наши президенты? Вам бы тогда, следуя вашей логике, либо советских вставить, либо убрать новых, разве не так?

— Видите ли… Советские все — дрянь и мятежники, — сказал Туранов. — Они разрушили все, всю Империю. Заметьте, Петр Степанович, в коллекции у меня нет Лжедмитрия. Я не поощряю всяких лже-. А все красные — это лже — в тридевятой степени. Их всех в пушку — и огня! Я только за легитимных и идеологически допустимых… И еще у меня нет «проходимцев» Годуновых.

— Хорошо-хорошо, разрушили Империю, вы сказали, но так и создали новую ведь, разве нет?

Пиджак попытался задушить — и Туранов расстегнул на животе пуговицы. Он хотел ослабить и галстук, но передумал — еще рано.

Следовало как-то впихнуть «тортик» — но как? Черт бы побрал этих московских с их ужимками и увертками.

— Россия по сути своей империя, Петр Степанович, — начал Туранов. — Это в ее генетическом коду. Тут хоть негра царем ставь, а будет совершенно одно… Не дай бог, правда, дожили, негров в цари! Или баб — ну, это уж вообще… Это штрафовать.

Со всем уважением, Виктория, но женщинам место на кухне и по дому. Это в ваших генах. Детишек воспитывайте, занимайтесь хозяйством, сажайте цветы. А власть… Ха! Оставьте власть тем, у кого для этого есть естественные способности и мозги!

Так вот, Петр Степанович, в России кого ни поставь, а мы будем завоевывать, завоевывать, завоевывать. У нас такой народ. Глупый и воюющий. Глупость надо чинить, перемешивать, — а войну не искоренить вообще никак…

А красные — мерзавцы и мятежники. Они совсем звери, своих кусали — ну кто так делает? Их всех в пушку — и огня. Нужно штрафовать всех этих тоскующих по СССР… А вот Ельцин, например, — по стати видно, что король. Как и наш нынешний президент… Он о-о-очень смотрится!

— Я вижу у вас на стене портрет, — сказала несколько задетая, но не показавшая виду Виктория. Говорила она с небольшим акцентом — высоким, мягким и мелодичным голоском, похожим на горный ручеек. — Ее, кажется, зовут Екатерина? Что она делает тут, если женщина?

— Это да. Но это же мужик в юбке, понимаете? — Туранов развел руками. — Она мутант. С одной стороны, она, конечно, полезный для России мутант… Она много для России хорошего сделала. Но… как женщина… рядом с такой и не чувствуешь себя мужиком. А что это за жена, с которой ты как бы и не мужик?..

Немесов задумчиво наклонил голову. Затем обернулся и с любовью посмотрел на Викторию.

Туранов выдохнул.

— Петр Степанович, клянусь богом, больше семи я не могу!..

Немесов слегка дернулся — но вместо ответа вытащил расшитый серебряной нитью платок. Запротирал очки.

— Евгений, вы верующий? — спросила Виктория.

— Да, — закусил губу Туранов. Никак не поддавался этот дипломатишка, крепкий орешек. — Истинно верующий. Понимаете, невозможно не верить, когда ангел, а возможно, сам Он меня навещал.

— Навещал?.. — заинтересовалась Виктория.

— Да, это будет довольно занимательно послушать, — сказал Немесов.

Сам того не понимая, Туранов ступил на верную стезю: путь к его цели лежал через Викторию.

А ведь Туранов видел ее как красивую дурочку. Причем, в его понимании, на последнем издыхании красивую, а дурочку в полном расцвете — и не придавал ей никакого значения. Он говорил только Немесову, смотрел лишь на него. Но каждое последующее слово ложилось на душу Виктории, как масло на хлеб, — и в конце она слушала не отвлекаясь.

Немесов между тем сел рядом с женой и невозмутимо продолжил втирать воздух в стекло. Ангелы были ему безразличны — он убежденный атеист. Хотя он носил крестик и, когда надо для репутации, посещал службы…

— Это довольно неприятная для женского уха история… — Туранов степенно зашагал вдоль парадной стены. — Начать нужно издалека. Мои родители — учителя, цивилизованные люди. Я бы даже сказал, интеллектуальная элита этого города… Следовательно, я получил великолепнейшее образование. На пианино играл… весьма сносно. Вот, смотрите! — и Туранов простер ладонь в направлении ближайшего угла.

Там стоял белоснежный салонный рояль. Над ним завис шкафчик с двумя полками — обе усеяны наградами за блестящую игру. Среди грамот и дипломов лучились два позолоченных кубка, три медали с триколорными лентами — все за первое место — и изысканная рамка с фотографией стройного юного пианиста с немного загнанным и пугливым взглядом.

Туранов на мгновение замер: залюбовался собственным отражением на крышке рояля. В свои сорок пять он придерживался нездорового образа жизни — но внешне сохранился почти как Дориан Грей. Загорелый, словно только что с юга: Туранов еженедельно посещал солярий и СПА-салоны. Морщин мало, а кожа лоснится от увлажняющих кремов и масок. Высокий лоб, небольшой нос, щуплые брови. Темные, от бальзама сияющие волосы с щепоткой седины аккуратно зачесаны назад. Туранов с молодости красавец — его жена говорила, что он копия Алена Делона: схожая конструкция тела, серые глаза, даже рост практически тот же. Правда, от обильного питания он раздобрел — поэтому лицо стало широким и полным; вычерчивался второй подбородок.

Смотрел Туранов твердо, со слабым прищуром — но не тепло и не зло, а с искоркой самолюбования. У него приятная, хоть и безмерно самонадеянная улыбка. Вообще, Туранов был нарцисс — и поразившая Немесова наглость и манерность проистекали отсюда.

Он следил за собой — всегда превосходно одет, причесан, побрит. На ступнях мерцали дорогие итальянские туфли; сшитый на заказ черный костюм — тоже с Апеннин; алый платочек в нагрудном кармашке — как самодовольно высунутый язык. Туранов любил золото и тяжесть, поэтому перстень с рубином у него с грецкий орех, а швейцарские часы — с пятидесятикилограммовую гирю. Обручальное кольцо слилось с пальцем. Верхнюю пуговицу черной рубашки он не застегивал — но сейчас пришлось, из-за гадины-галстука.

Собственный облик придал Туранову уверенности. Он подмигнул себе — уложит этого москвича как нечего делать.

Туранов вальяжным движением кисти указал на награды. У него сформировался новый план действий.

— Не хочу хвалиться, Петр Степанович, но факт есть факт: сцена принадлежала мне. Наставники звали меня сибирским самородком… Говорили, что я как Ломоносов — гений, но в музыке. Мне прочили славу в столицах и дальше — в Италии. Но не сложилось… Виктория, прошу вас, не пугайтесь.

Туранов снял пиджак и осторожно — до локтя — закатал правый рукав. Дальше было нельзя: по плечу шли татуировки, а он не хотел ими светить и отвечать на неприятные вопросы.

На свет предстало его покрытое многочисленными шрамами предплечье. Руку Туранова, будто мокрую тряпку, перекрутили с десяток раз. Выжали влагу — а потом развернули и кое-как собрали.

Зрелище глубоко задело Викторию: физические недостатки и травмы всегда были в числе ее наихудших кошмаров. Возможно, именно поэтому вид калек ее будоражил. Последнее время она часто гуглила их в тайне от мужа…

Виктория побледнела, ее перекрещенная поза порушилась. Она уселась прямо, как школьница, учащенно задышала. А вот Немесов даже бровью не повел. Такие моменты его, наоборот, раздражали — но дипломатическая выучка все скрывала.

Немесов вообще не любил сентиментальности, экзальтации и других сильных чувств. Он не мог их разделить — он был человек нечувствительный, с неразвитой эмпатией. Это помогало ему сохранять холодную голову в самых непростых ситуациях — и оценивать все разумом, а не сердцем.

Пришлось кстати на службе в дипломатии, когда он работал в российском посольстве Вьетнама и навидался там всякого. (Азия одарила его обсессивно-компульсивным расстройством, неприязнью к азиатам и тщательно скрываемым от Виктории фетишем.) Потом пригодилось в России — в качестве ниточки ведущей к КУНу, — в оценке рисков и балансировке. Ведь удовлетворяя просьбу одного клиента — он, вероятнее всего, вредил другому… Таким образом сложно не заполучить персональных врагов.

Немесову многое нравилось и не нравилось — но не настолько, чтобы ненавидеть или восхищаться. Наиболее близкое к восторгу чувство он испытал лишь однажды — когда увидел на подиуме «Мисс Вены» свою будущую жену, двадцатилетнюю Викторию Харц.

Завораживающая походка, грациозная осанка; Виктория и без своих магических глаз выдающаяся красавица, но с ними — от нее вообще взгляд не оторвать. Живи она в Средневековье — ее бы определенно сожгли на костре. Вдобавок она оказалась не безнадежно глупа, с хорошими манерами и умением своевременно замолчать — это единственный раз в жизни, когда Немесов закусил удила.

Он целый год наравне с другими почитателями всячески добивался Виктории. Победе над конкурентами очень помогла сулящая золотые горы дружба с КУНом — тот как раз в те времена пробился в Кремль. В итоге Немесов подписал грабительский брачный договор, на котором настаивала Горгулья (так Немесов звал Викину мать). Впрочем, об этом он почти не жалел: Виктория была идеальна как достижение и как партнер…

Кроме того, что теперь у нее четыре морщинки и она не рожает.

— Это чудо, что руку собрали, — сказал Туранов. — Но ни о какой дальнейшей игре, ни о каком будущем пианиста не могло быть и речи. Журавль с подбитым крылом — вот кто я был… Мне до сих пор тяжело подписывать директивы и штрафы. Плохо держит ложку, стакан. Едва пожимаю ладонь… Пришлось даже частично переучиться на левшу.

— Как вы потом?.. — спросила Виктория.

— Да как видите. — Туранов не удержался и подмигнул ей (глупая привычка из прошлого). — Выкарабкался. Но я вижу всю эту историю не в темных тонах, а в светлых. Бог просто не хотел делать из меня музыканта. Я думаю, Он направил меня на службу государю…

Раскатывать рукав Туранов не спешил. Напротив, он как бы невзначай повернулся — сначала налево, потом направо, — словно модель на подиуме.

— Как это произошло? — продолжала интересоваться Виктория.

— Это мрачная, кровавая и… — Туранов задумался. — Несколько мистическая история. Она не стоит вашего внимания. Некоторые вещи лучше не ворошить… Я лучше вот что скажу: так сказать, мораль моей басни. Между своим будущим и своим долгом — всегда нужно выбирать долг. На самом деле выбора нет. Надо просто поступать правильно. Я человека не предал, Петр Степанович, и искалечился — но моги я все перемотать — и поступил бы вновь точно так же…

Туранов застегнул запонку на рукаве, накинул пиджак и погрузился в другой диван — напротив пары. Пафосно представленная травма и последующая речь наложили на него отпечаток святости и загадочности в глазах Виктории.

— Верность — ценнейшее в наше время качество, — сказал нисколько не впечатленный Немесов, он продолжал методично протирать очки. — Впрочем, оно не так уж и редко встречается, если его подкреплять финансово…

— Спасибо, — важно кивнул Туранов. — А теперь я расскажу главное!..

В коридоре сильно зашумело: послышался хлопок дверью, а затем — сердитый мужской голос. Тихое шипение.

Головы гостей крутанулись в сторону от рассказчика.

Туранов ненавидел, когда его прерывали или оттягивали с него внимание — особенно когда он переходил к самому главному. А сейчас он разозлился еще крепче, так как дебоширил наверняка его сын Константин.

Костя не мог прийти незаметно в столь важный для отца день. Или пошляться, где он обычно шляется в это время, со своим корешем-чеченцем — этим бродячим шелудивым псом… Туранов не раз предупреждал Костю не путаться и не мешаться. Пускай только посмеет влезть и все испортить…

А шипела, естественно, Роза — жена Туранова. Она подслушивала за дверью.

— Простите за шум, это, вероятно, мой сын… — Туранов прочистил горло. — Костя. Он немного нерасторопный… Возраст… Я вас познакомлю позже. Когда Роза приготовит все к чаю.

Немесовы вновь смотрели на него. Отлично.

— Так вот, а теперь главное!..

Когда я был при смерти, я увидел… Как это описать…

Непроглядная тьма. И холод. А на плечах моих лежат руки.

Тяжелые, гигантские, один палец величиной с мое предплечье. Они придавили меня к земле, как подсудимого… Я стоял на коленях. Вот если, допустим, подоходный налог с 13% разом увеличить до 75% — вот так меня и придавили… Или огромный штраф шлепнули — я едва дышал.

И вдруг в центре этой темноты и безысходности появляется свет… Шар — такой яркий-яркий, белый-белый…

И оттуда ко мне идет Фигура… Очень расплывчатая, лица не разобрать. Обернута в тогу. Как римлянин… В левой руке держит деревянные четки.

И я сразу понял — это важная шишка. Там, на небесах. Я не шучу, так все и было. И еще я подумал, что я, скорее всего, отдал концы… А это за мной пришли сверху — чтобы судить.

Я много чего в своей жизни натворил, хвалиться мне нечем… Сейчас-то я исправился. Все по закону. А тогда я сразу понял, что грядет мне большой бесповоротный… не буду ругаться при дамах.

На условное я не рассчитывал. Получил бы по всей строгости… Лет триста, а может, и пятьсот. И вот тогда я впервые в своей жизни испугался…

Я в Бога до этого не верил. — Рука Туранова самовольно потянулась к галстуку, но опомнилась и вернулась на диван. — А тогда все встало на свои места.

И вот я стою на коленях, жду, когда Фигура вынесет мне вердикт. Укажет вниз — в Ад. Пальчиками щелкнет — и жариться мне в котле…

Но тут все замерло. Тишина…

Фигура смотрит на меня, перебирает четки. Я смотрю на Фигуру, молчу.

Я решил молчать, что мне было Ему сказать?..

Фигура медленно кивает, понимает. И начинает ярко-ярко сиять, до слез. Ну, я и пустил — потекла проклятая…

Склонил голову, покаялся.

А потом Он протянул ладонь — и потрепал меня по волосам…

Затем я проснулся в палате №26 — а рядом Роза, медсестры, доктора. И с тех пор я живу по-другому… Мне дали второй шанс — так я вижу. Врачи сказали: чудо, что выжил.

Туранов помотал головой — будто стряхивал наваждение. Эту историю он проговаривал сотни раз — но его до сих пор пробирало. Она, в отличие от многих других, им рассказанных, — почти чистая правда…

Туранов был убежден, что столь душещипательная притча обязана впечатлить дипломатика — и склонить его к семи с половиной. Он покосился на Немесова.

Немесов размеренным движением протирал очки. На Туранова он даже не смотрел.

Не сработало! — в ужасе подумал Туранов.

— Что было дальше? — спросила очарованная Виктория. — Вы получили второй шанс. Как вы распорядились им?

— Дальше? М-м-м… — Туранов закусил губу. — А дальше следовало держать нос по ветру и э… то есть э… быть внимательным и не пропускать Знаки.

— Знаки?..

— Да. Меня, Виктория, однорукого калеку, вскоре устроили в налоговую. Разве это не очередное чудо, подумал я? Человек, закончивший консерваторию, стал самым нагл… э… то есть э… стал начальником этой налоговой. Переехал сюда, в N, в «Малину», и занял третий холм. И вот вы, Петр Степанович, человек могущественный, сидите у меня в гостях. Это все Знаки!..

Немесов холодно улыбнулся.

— Вполне возможно, Евгений, что Знаки указывают на наш скорый отъезд. Вика, нам не пора?

Туранов сглотнул. Он перестал видеть Путь.

Туранов кое-как удержался, чтобы не вытереть о брючины вспотевшие ладони. Затем на автомате потянулся — и вновь чуть не ослабил галстук.

Опомнился.

— Петя, сейчас только вечер, — ответила Виктория. — Мы не пообщались с Розой как следует. Не познакомились с детьми. Мы не можем уехать. Это есть грубо. Нам нужно выпить чай. Скажите, Евгений, что значит «третий холм»? Я в начале удивилась. Это название… «Малина»… Как дальше?

— Совсем неудивительно, что позабыли, — кивнул Туранов. — «Малина Хосю». Дачный кооператив «Малина Хосю»… Название не придумано. Оно заколдовано. Его все забывают… Холмы, на которых мы с вами находимся, — это древняя святая земля. Раньше это было магическое место. Впрочем, и сейчас тут странностей невпроворот. Но если верить легенде, в былые эпохи тут творились совсем уж чудеса… Исполнение желаний, ни больше ни меньше! Это место — настоящая реликвия древних племен. Было очень сложно получить разрешение застроить ее дачами…

Глаза Виктории зажглись.

— Рассказывайте!

Ну хоть кого-то очаровал, — кисло подумал Туранов. — Чего мне твое восхищение, дуреха?.. А впрочем — вдруг и дипломатик заинтересуется…

— С большим удовольствием!..

Глава 2

В стародавние времена рядом с холмами, к юго-западу отсюда, стояла деревенька. Жили там мирные, добрые люди. Промышляли разведением оленей, охотой, рыбной ловлей в Енисее и его притоках. Денег еще не существовало — в ходу крутились пушнина и рога. Дети с одиннадцати лет становились полноправными мужчинами и женщинами.

Нравы были строгие и суровые, как царившая тут большую часть года зима. Однако все знали, что живут в гармонии с природой — как их предки тысячи лет назад. Правили народным вече и не воевали — слишком далека деревня от соседей. Никто в здравом уме сюда — на край земли — не приходил.

А на холмах этих обитал бог.

Тут все было зелено и радужно. По пояс росла трава, цветы оккупировали склоны, кусты обосновались в низинах — а лиственные деревья захватили вершины. Повсюду порхали певчие райские птички…

А ведь холмы — в субарктическом климате!

Это одна из сохранившихся загадок этого места. Здесь в самом деле теплее. Температура никогда не опускается ниже минус пяти — хотя в городе сейчас все тридцать. И это несмотря на то, что по легенде всю землю священную растащили… Возможно, тут какой-то вулкан был когда-то, отчего так греет, или кора тонкая — и магма жарит… Ученые разводят руками.

Но в те дни жители верили, что тепло — происходит от бога.

Это был сезонный бог, типа бог-лето. С весны по осень он колесил по планете — припекал и радовал смертных, дарил свет и жизнь. А зимовал — именно здесь.

Люди боялись сюда приходить и ненароком прогневить божество. Подступали один раз в год всей деревней, в конце февраля, на нашу масленицу, — и приносили подношения: пушнину, сушеную рыбу, икру, деревянные изделия, оленьи рога. Каждый — часть своего богатства. Все это складывалось в общую кучу у границы холмов. Затем они кланялись и умоляли его о благодати: просили пойти «погулять».

На его территорию жители никогда не заходили и ничего отселе не брали. Всякая травинка, живинка, пичужка, даже горсть пыли — все это принадлежало богу и было священно.

По легенде, каждый, кто являлся с подарками в поисках мира, душевной гармонии и спокойствия — находил их. И этого казалось достаточно — никто из местных никогда и не думал стяжать здесь волшебную Малину…

А потом началось, с Хосю, понаехали незваные гости — искатели малинки…

И с тех пор заповедная земля превратилась в проклятую. А бог отсюда, вероятно, навсегда ушел.

Когда, спустя века, до этих мест добралось христианство — оно в одночасье прижилось, так как жители ассоциировали Рай с холмами, а окаянное яблоко — с Малиной. Только Змея они долго изображали иначе. Не в виде ползучего гада — а как желтолицего мужчину с узкими глазами, колчаном стрел, луком и небольшой плетеной корзинкой для сбора ягод…

Это был Хосю — первый человек, который нарушил запрет и, дабы исполнить свои желания, ступил на холмы.

Хосю пришел из великой империи, что далеко на юге. Он был настолько измучен тяготами путешествия, что с месяц пролежал в горячке. В бреду, вцепившись в свою плетенку, он повторял два слова: «хосю» — и второе, которое, к сожалению, до нас не дошло. В деревне решили, что путник бубнит собственное имя.

Добрый народ выходил странника — а Хосю в итоге принес им разорение…

После долгих разговоров с очнувшимся жители выяснили, что ищет он нечто вроде ягоды-малины — то самое второе слово, которое Хосю твердил в лихорадке. Ягода эта настолько красная, сочная и вкусная, что остальные по сравнению с ней — просто жалкая имитация. По легенде, внешне она походила на малину — поэтому, когда настоящее название было утеряно, повелось ее звать Малиной.

Оказалось, что растет она — во владениях бога…

Хосю говорил, что тот, кто ее проглотит, исполнит любое желание. Сама нить судьбы распустится — и сплетется вновь…

Вы родились рабом? Съешьте — и окажетесь венценосцем.

Бедняком? Съешьте — и не будет человека богаче вас.

Жаждете славы — наденут лавры!

Все хотелки и мечты исполнит эта чудесная Малина…

Люди решили, что поиск и сбор ягоды наверняка прогневает божество. Они запретили Хосю приближаться к святой земле. Однако разрешили остаться и жить вместе с ними — по их примеру: на дарах природы, в идиллии с миром, по заветам предков…

Но Хосю не захотел брать в жены местную девку, а остаток жизни заниматься оленеводством, рыбной ловлей и охотой. Хосю хотел всего и сразу… Он был хитрый человек: согласился осесть в деревне, а когда выздоровел, обманул жителей, обокрал их — и убежал на холмы.

Люди побоялись последовать за ним на его территорию: столь велик был их страх перед богом. Они думали, что вскоре, после пробуждения, он самолично накажет незваного гостя.

Но Хосю жил и здравствовал. Изредка его видели то на одной сопке, то на вершине другой. Он крутил головой, щурил глазки и оглядывал ближайшие низины — выискивал Малину.

Порой он подбегал к границе владений. Тогда он кривлялся, показывал жителям оголенный зад или мочился в их сторону. Они не могли даже стрелу в засранца пустить — ведь убийство на его земле считалось святотатством.

Они видели, как Хосю истреблял заповедных белоснежных оленей. Как разводил костры — и поджаривал на палочке райских птиц. Они слышали, как по ночам Хосю распевал похабные матерные песни и хулил многочисленных врагов. А однажды до них донесся стук украденного топора, и они узрели, как вдалеке, на самом высоком холме, медленно валится лучшее дерево — тысячелетний дуб…

Хосю строил хату.

И тогда люди поняли, что бог, когда выйдет из спячки, в ярости вместе с Хосю сотрет и их деревеньку. Хосю пришел от них — это они позволили Хосю сотворить такое с его домом…

Все мужчины взяли кто лук, кто гарпун, кто рогатину на вепря — и отправились ловить пакостника.

Но не успели: Хосю отыскал заветную Малину.

Он съел ее — и нить его судьбы распустилась — и сплелась заново. Он стал императором — и слава о нем прогремела на весь свет.

Жители тут же поняли, что Хосю теперь император и, следовательно, обладает божественной властью… Они уже не могли его наказать.

Отныне их долг — верно ему служить и исполнять все его прихоти…

Хосю — пузатый, довольный, с красными от Малины ладонями и щеками — вышел к вооруженным мужчинами и ожидавшим на границе владений женщинам. Он собирался объявить о своих первых желаниях.

Сперва он приказал ежегодно платить непомерную дань — дабы жизнь человеческая превратилась в рабскую… Затем — присылать невесток, чтобы он впереди законных мужей лишал их девственности.

Сжали кулаки воины, вскрикнули матери — но все приклонили колени…

Весело хихикая, отъевшийся Хосю начал неуклюже взбираться на самый высокий холм — где кренилась его аляповатая, наспех сложенная изба. Хосю в этот момент мечтал — и глаза его заволокло маслянистым туманом.

Теперь он планировал выстроить тут царский дворец в тысячу палат и с множеством слуг. Каждый день верные холопы будут собирать волшебную Малину и приносить ему — и он ежечасно будет исполнять все новые и новые капризы.

Пока росла Малина — все в мире принадлежало Хосю…

И вдруг у самой вершины он осознал, что кто-то другой мог проглотить Малину, стать императором — и в миг у него все отобрать. Хосю побледнел: он, словно наяву, увидел, как воины позади кладут алые ягоды себе в рот, прожевывают — и желают ему скорейшей смерти.

Хосю резко обернулся — и поскользнулся.

Как снежный ком, набирая скорость — будто подталкиваемый взглядами новоиспеченных слуг, — покатился он с холма. Никто ему не помог — у Хосю не было друзей…

В конце он разбил венценосную голову о скалистый выступ.

Жители закатили пир — и на время все воротилось к прежним порядкам. Однако люди не понимали, что былого уже никогда не вернуть…

С запада начали приходить обрусевшие варяги и прочие немцы… Они прослышали про великого императора Хосю — который, съев Малину, сразу стал властителем всего и вся. И они тоже так захотели.

Каждый из них разорял священные холмы, находил ягоду — и становился царем или царицей, императором или императрицей. И так же, как Хосю, все монархи в дальнейшем тряслись за залежи волшебной Малины.

В конце они озлоблялись, принимались убивать, интриговать, предавать. Ослепляли родственников, душили детей и родителей, мучили народ. Затем подоспели иноземные султаны и короли — им также возжелалось Малинки, — и развязались бесконечные войны царей с царями.

По всему миру Малина Хосю сеяла недоверие, злорадство и смерть.

Последним сюда пришел низенький лысый бородач. Воспользовавшись слабостью военного времени, он во главе кучки вооруженных матросов захватил закрома ягоды и объявил, что она принадлежит не кому-то одному — а всему рабочему классу. И, следовательно, ее надо раздать…

Бородач отведал Малины, убил своего императора — а священную землю, на которой она произрастала, волшебным образом разбросал по планете.

Ныне Малина в виде различных ягод растет везде. Человечество ее ест — но мечты она больше не исполняет. Вероятно, магически ослабла из-за смешения божественной почвы с обычной.

Да и к тому же — раз все люди хотят примерно одного, то и желания в итоге друг друга нейтрализуют.

Ведь не могут существовать одни цари да царицы. Нужны и крестьяне.

А вот озлобляется человек — с прежней силой.

Глава 3

— Я никогда не слышала эту легенду, — улыбнулась Виктория. — Похожа на сказку.

— Это не сказка, — ответил Туранов. — Кроме температурной аномалии, тут есть еще несколько странностей. Лысый бородач, я забыл об этом сказать, стер с карт, из истории и воспоминаний всех людей любое упоминание о Малине, о Хосю, да и, собственно, саму легенду. И теперь никто, кроме потомков той самой деревни близ холмов, не помнит и не запоминает эту историю. Вы ее вскоре также забудете.

— А вы, стало быть?.. — спросил Немесов.

Ему чрезвычайно понравилось, что по поверью Змей был азиатом. Немесов всегда искал культурные корни для своего расизма — и потому решил запомнить сказание.

— Да. Я потомок тех самых людей.

— То есть я правильно понимаю, что вы утверждаете, будто я забуду эту информацию? — скептически улыбнулся Немесов.

— Не пройдет и дня, — кивнул Туранов. — Я рассказывал эту легенду Розе, наверно, раз сто, не меньше. И она продолжает забывать… Вы ее можете спросить сами — она сделает круглые глаза. А вот дети мои помнят. В них моя кровь, мои гены. Более того, однажды, подрабатывая в Екатеринбурге журналистом… в середине девяностых, сами понимаете, я был студентом, пришлось как-то выворачиваться… я написал об этом статью. И ее согласился опубликовать «Екатеринбургский рабочий». В своем мартовском выпуске. Только без части с лысым бородачом, разумеется… Цензура, сами понимаете… И что вы думаете? К вечеру чернила на страницах, где была написана моя статья, — поблекли и исчезли! Весь тираж был с пустым блоком! Случился скандал. Посчитали, что это политическая выходка, — и главреда сняли…

— То есть, если я напишу «Малина Хосю» у себя в телефоне, например, в блокноте — то запись скоро исчезнет? — недоверчиво покачал головой Немесов. Настолько легко опровергаемого бреда он еще не слышал.

— Да. Любое упоминание о Малине пропадает спустя несколько часов. Во всех официальных документах кооператив значится под номером. Иначе данные о нем стираются. Вы попробуйте, напишите. Утром у вас будет пустая страница.

Немесов достал телефон — и запечатал. Туранов ухмыльнулся: кажется, дело пошло на лад. Возможно, сейчас…

— Ну а теперь… как насчет чая с «тортиком»? — спросил он. — Перекусим?

— Да, пожалуйста, — улыбнулась Виктория. — Ваша жена сама делала тортик?

— Разумеется. Как и все сладости. Она кулинар. Он весит семь с половиной…

Немесов поморщился, убрал смартфон.

— Вика, у нас завтра очень ранний рейс. Нужно будет как следует выспаться — возможно, нам пора?

— Давай попьем чай.

— Хорошо, чай — так чай, но потом мы уезжаем, ладно? Простите, Евгений, зовут государственные дела, нет времени как следует погостить. И, пожалуйста, без «тортиков», мы не переносим «сладкое».

Туранов раздраженно вздохнул. Он не понимал, почему Немесов продолжает увиливать и отнекиваться. Ведь это блеф. Немесов хотел взятку — иначе чего он приехал? Не посмотреть же на картины, в самом деле!

Видимо, следовало увеличить сумму… Но запрошенные девять — это слишком много. Нужно как-нибудь сбить.

Ну, я еще не все козыри сдал, — подумал Туранов.

— Роза! — крикнул он.

Немного погодя в дверь постучали — и в гостиную заглянула Роза.

Жена Туранова была низенькой стройной брюнеткой тридцати пяти лет в черном облегающем платье. У нее длиннющая, до бедер, коса — ее гордость. Пышную белую горжетку из песца, которая покрывала всю грудь, Роза носила как ветеран — награды. На лицо она наложила столько пудры и теней, что походила на актрису театра Кабуки. Помада у нее ярко красная — как помидор. Никто, включая ее мужа, не считал ее красавицей. Сама Роза видела себя симпатичной — и вполне довольствовалась своей внешностью.

Как и Туранов, Роза небезразлична к золоту. Серьги со здоровенными рубинами — подобно двум шар-бабам — отягощали уши. На левом запястье переливались изысканные часы с белым циферблатом, на правом — браслет с сапфирами и бриллиантами. На пальцах у нее шесть колец — пять роскошные, с различными драгоценными камнями. Роза стыдилась за простое обручальное кольцо, поэтому прикрывала его рукой.

Она целый день была как на иголках. С утра готовила — первое, второе и десерт, — хотя еще было не ясно, приедут ли вообще Немесовы.

Несмотря на то, что Роза — одна из самых богатых женщин города N, она продолжала готовить самостоятельно. Почему? Вслух она отвечала, что не позволит кормить бесценного супруга всяким стряпунам — хотя повара-подмалинники считались непревзойденными асами. Или могла запричитать, что принципиально не доверяет завидующей прислуге: наверняка отравят или в суп нассут… Порой гордо заявляла, что за восемнадцать лет брака настолько тщательно изучила вкусы Туранова — что ее все равно никому не переплюнуть. И правда: в кулинарии Роза добилась значительных успехов.

Но по факту после того, как Турановы выбились «в люди», а Роза смогла позволить себе не работать, — она перестала чувствовать себя нужной мужу. Если раньше он без нее не мог, то теперь — легко. И готовка, на ее взгляд, была одним из нескольких тросов, которыми привязаны лодыжки ее капитана к палубе семейного корабля.

В ожидании приготовления блюд Роза нервничала — поэтому решила еще раз убраться. Вчера клининговая компания под ее беспощадным надзором вычистила дом — но ей везде чудились пылинки и соринки. А потом — ее понесло.

Она протерла телевизор, стоящие в гостиной римские колонны и статуэтки обнаженных женщин. Выдраила паркет и пропылесосила гигантскую напольную шкуру. Начистила журнальный столик, диваны и золотые с хрусталем настенные часы в виде лучистого солнца. Затем прошлась по помпезной люстре и даже потолку, который расписан «под Микеланджело» всякими купидонами.

А когда она узнала, что Немесовы приедут, — быстро сняла фотографии мужа, где он позировал с известными политиками, спортсменами и певцами. На их место Роза повесила портреты монархов, плесневевшие до этого в подвале… Царей пропылесосила, а фотографии бережно отнесла наверх — в их спальню.

Потом она освятила весь дом. Комнату Кости окропила несколько раз — разбрызгала там столько воды, что пол не успел высохнуть к его недавнему приходу.

Роза страшно переживала — ведь сегодня пятница, проклятый день.

К семи вечера она принарядилась — и с тех пор сидела в гостиной и седела. Смотрела любимый сериал по первому каналу — но совершенно не понимала, что там происходит. Дергала Алисию — и доводила ее до слез. Повторяла записанный план — и молилась.

Сейчас она очень боялась.

— Дорогой? — Голос у Розы высокий, но тихий и мягкий, чрезвычайно услужливый.

— Дорогая, как там наш чай? — Туранов дважды незаметно подмигнул.

Роза кивнула: вспомнила кодовую систему — сообразила. Два раза — значило вводить Алисию.

Это был последний козырь Туранова.

— Чаек готов, уже несу. Дорогой, к тебе Алисия просится. Хочет рассказать… Впустить?

— Алисия? Она наконец-то проснулась? Да-да, конечно. Пускай заходит. — Туранов повернулся к гостям. — Алисия — это моя дочь.

В гостиную вошла Алисия, пятилетняя Туранова.

Она напоминала смесь куколки-барби и принцессы из старых ванильных мультфильмов. Розовое в рюшечках платье с рукавами до запястий, две косички венчались небесно-голубыми бантами. Спину держала ровно — как модель на подиуме. Шла подбоченясь. Подбородок горделиво вздернут. Лицо невозмутимо: принцессы не улыбаются и не смеются, они не дурочки.

Ее надушили: несмотря на запрет, маленькая непоседа набесилась-наскакалась — и провоняла потом. И вдобавок набелили: Роза решила, что Алисия чересчур краснощекая — кабы не подумали о них дурного. Внешне Алисия была уменьшенной копией матери.

Она исполняла важную роль. Алисия шагала очень грациозной, как ей казалось, походкой.

Туранов выжидательно уставился на дочь.

— Хай! Меня зовут А… — и Алисия замолчала.

Следовало сказать «Здравствуйте» — а не привычное «Хай», за которое ее постоянно ругали. Принцессы не «хайкают», талдычила ей мать. С самого начала все пошло наперекосяк — и Алисия занервничала и засмущалась.

— Привет, — улыбнулась Виктория.

— Давай, Алисия. — Туранов подмигнул ей. — Давай же. Ты хотела нам что-то рассказать…

Родители любили Алисию сердечно и давали ей все, чего не хотели или не могли дать Косте. Она росла в достатке, в центре внимания. С Алисией, в отличие от Кости, у Розы не ассоциировалось никакого Греха… Туранов тоже уделял время: порой сажал ее на колени и говорил, какая она хорошая и послушная девочка. А иногда — даже гладил по голове.

Туранов боялся и сторонился сына — хотя скрывал это даже от самого себя.

Алисия посещала элитный садик в «Малине» и занималась фигурным катанием. Турановы мечтали, что она вырастет красавицей и олимпийской чемпионкой. Сама Алисия в разговоре с братом называла фигурное катание «фигурным каканием»…

Папа в ее глазах был суперкрутой, но при этом всегда как экзаменатор — далекий и чужой.

— Да! — для пущей уверенности Алисия заговорила громче. — Меня зовут Алисия! И мне пять лет! И я хочу рассказать стихотворение!

— Мы слушаем, — кивнул Туранов.

Алисия прокашлялась и, как нацист, приветствующий Гитлера, выставила руку. Начала декламировать:

— Как солнышко блистает!

Как путеводная звезда!

Без Президента!..

Без Прези-и-иде-е-ента-а-а…

Алисия нахмурилось и с опаской глянула на отца.

— Без Президента…

— Шва… — подсказал Туранов.

–…швах! Беда!

Армагеддон настанет!

Виктория рассмеялась и зааплодировала. Немесов, только-только насадив на переносицу очки, снова их снял и начал протирать — это была его компульсия.

Немесов чрезвычайно боялся сказать Туранову грубость — хотя последний час его так и подмывало. Достойно ответить Туранов не сможет — слишком мелкая сошка. Однако кто даст гарантию?..

Однажды Немесов недооценил: не вытерпел и остроумно указал нахальному неряшливому «желторотику» на его место. Впоследствии выяснилось, что наглец — старший сын высокопоставленного члена компартии Вьетнама… Это едва не стоило Немесову карьеры, свободы и даже, возможно, жизни.

После того случая все неприятные люди вызывали в Немесове тревогу за свое поведение — и он методично вбивал ее в стекла очков. Они стали двумя прозрачными щитами, двумя перегородками с мультипокрытием между ним и миром. Таким образом каждый раз Немесов полировал защиту. Да и само по себе равномерное протирающее движение — отлично успокаивало.

Немесов был уверен, что пока он трет — он сдержится во что бы то ни стало. Но стоит прекратить и надеть очки — и уже не ручается.

При этом страх собственной агрессии по отношению к Туранову усиливал неприязнь к нему — как к источнику треволнений. Немесов вступил на замкнутый круг: чем дольше он потакал компульсии — тем ближе подходил к срыву — и тем упорнее тер…

Однако протирать вечно ведь тоже нельзя: что о нем подумают?..

Надо скорее уезжать.

— Дочка! Дай я тебя поцелую! — воскликнул Туранов. Он чмокнул Алисию в щечку. — Но ведь это же мои стихи… Ты, пожалуйста, без спросу их не бери, хорошо?

— Хорошо.

— Алисия, ты замечательная! — Виктория залюбовалась девочкой.

Та покраснела.

— Алисия, золотко мое… Пожалуйста, иди отсюдова… — сказал Туранов. — Не смущай меня. Погуляй где-нибудь. И поторопи маму, мы хотим чай.

— До свидания!

Алисия поклонилась, степенно развернулась и — довольно разулыбавшись — прыгучей, резкой, энергичной походкой вылетела из гостиной.

— Евгений, вы пишете стихи? — спросила Виктория, когда за девочкой захлопнулась дверь.

— Да, — улыбнулся Туранов. — Стыдоба, конечно. В мои лета стихи писать… Но если я пишу, Петр Степанович, то только на славу государю… Сложно, понимаете ли, держать в себе… восторг. Рвется, иногда прямо наружу просится. Я, бывает, не в силах устоять… Но, ей-богу, публиковать — никогда. Людишки… то есть наши граждане… не поймут. Думаю, нам — всем, кто душой за Президента, — надо вместе держаться… Друг друга поддерживать… Помогать… Петр Степанович, ну так как насчет восьми?..

Туранов замолчал. Столь поэтичное изъявление лояльности и одновременное повышение суммы взятки — должны были пропихнуть его через фильтр со скоростью света.

Немесов быстро отстучал по циферблату умных часов.

— Какое же восемь, Евгений? Время уже доходит десять — и мы с Викторией очень-очень задержались у вас. Вика, я завел мотор. Прости, зайка, но нам завтра рано вставать. За десять минут нам нужно успеть выпить чай. Извините, Евгений, государственные дела.

Туранов приоткрыл рот. Немесов выглядел невозмутимо и беспощадно — как статуя.

Туранов беспомощно посмотрел на Викторию.

— А… за девять?

— Вы не понимаете, не в цифрах дело, — покачал головой Немесов. — Мы очень благодарны за столь радушный прием, но нам нужно ехать.

Туранов потерял дар речи.

Черте что творилось… Он крепко финансово вложился в сегодняшний день — и все, походу, катилось в тартарары. Одни серебряные вилки с эмблемой Туранова чего стоили!

Теперь у него лишь десять минут, чтобы поймать московского журавля — а не остаться с синицей в сибирских кустах. Но какими силками ловить — он не представлял, уже все испробовал.

Вошла Роза. На серебряном подносе она несла четыре чашки, чайник — все из древнего китайского фарфора — и угощения: самодельные ореховые конфеты, печенье и мармелад. Роза нервничала, боялась уронить — и потому совершенно запамятовала скрыть разлапистую, медвежачью походку. Роза считала, что манера ходить выдавала в ней рожденную в поселке Зюзельский. Шея у нее сзади пунцовая: в ожидании чайника Роза массировала ее, пыталась снять напряжение.

Она поставила поднос на журнальный столик — и села рядом с растерянным мужем. Страх сказать или сделать что-нибудь не так ее парализовал. Роза прикрыла обручальное кольцо и сжала губы.

Туранов посмотрел на жену, но сразу понял: помощи в обхаживании Немесова оттуда не дождешься. Роза даже забыла разлить дамиану.

Запахло чудно́, гости почувствовали во рту кислинку.

— Что это? — Вика приподняла крышку чайника. — Пахнет необычно.

— А. Вы знаете, я обычный чай и кофе не уважаю, — ответил Туранов. — И сказал «чай» скорее так, по привычке… Дамиана! Я пью только отвар из листьев и цветов дамианы. Я считаю себя апологетом… В некотором роде пропагандистом этого напитка. Так что пожалуйте, из личных запасов. Прямиком привезли — с Юкатана… Это магический напиток.

Немесов сморщил нос. Виктория удивилась — и вдохнула на всю глубину легких.

Вот бы их реакции были с точность да наоборот! — подумал Туранов.

— Магический? — Вика начала разливать. — У вас все магическое!

— Это американская магия. Вы когда-нибудь слышали о цивилизациях ацтеков и майя?

— Да, конечно.

— Вот. Это их напиток. — И Туранов закрутил головой в поисках Знака.

Туранов действительно верил, что однажды — когда чуть было не потерял руку — он повстречал Бога или по крайней мере архангела. Это видение стало для него неопровержимым фактом существования потусторонних сил. Оно перевернуло его картину мира: очень сложно не увериться, если видишь все собственными глазами.

Но больше всего Туранова поразила не реальность Бога, а Его последний поступок — то, как Он нежно и поучительно, как проказника-шалуна, потрепал Туранова по волосам… Это — ласка и забота. И Туранову было чрезвычайно лестно, что кто-то там наверху милостиво смотрит на него и печется о нем.

Все долгие дни реабилитации Туранов размышлял на тему, как печально и неудачно устроилась его жизнь. Он начал разбирать прошлое на составные части — и взирать на события с новой, «прозренной» точки зрения.

И Туранов понял: Бог всегда слал ему Знаки, указания как жить. Но Туранов им не следовал.

Бог, любя, показывал Путь — но Туранов был слеп.

В каждом неприятном происшествии, которое он вспоминал с грустью и сожалением, Туранов припоминал какой-нибудь Знак. Это каждый раз было что-то необычное и якобы случайное — типа кулачной формы облака или предостерегающего далекого гудка (но теперь-то Туранов знал, что случайностей в принципе не бывает). Все Знаки говорили ему поступать иначе.

Но нет, до самой больничной койки Туранов поступал так, как хотел, — а не как предписывалось свыше. Поэтому его жизнь сложилась столь тоскливо.

А могла бы — гораздо счастливее.

И Туранов решил, что впредь будет жить согласно повелениям Неба.

Он начал искать — и находить — Знаки везде. Порой было затруднительно определить, на что намекала, допустим, гавкающая собачонка… Или вообще уразуметь — Знак ли это. Но Туранов со временем наловчился и всегда справлялся — разгадывал головоломку.

Некоторые Знаки вели к нерациональным, сумасшедшим и даже зачастую подловатым поступкам… Но Туранов раз за разом слушался — ведь против Воли Небесной не попрешь…

В итоге из грязи он поднялся в князи — Туранов собой чрезвычайно гордился. Еще в молодости он верил, что является избранным, — но теперь-то у него были доказательства! Туранов стал очень богатым и успешным человеком — это судьба, предначертанная ему Богом…

Правда потом — уже переехав в город N и захватив холмик «Малины Хосю» — Туранов прочел «Алхимика» Коэльо. В книге он обнаружил, что теория божественных наставлений была давно описана. Истина всю жизнь лежала на блюдечке с голубой каемочкой — а он и не замечал! Какой же он дурак…

Из «Алхимика» Туранов понял, что Бог слал указания всем людям — а не только ему одному (сей факт его удручил). Но зато — мало кто их видел и понимал. Большинство пребывало в неведении — как и он до случая с рукой. И оттого, что дураки живут, как хотят, а не как свыше велено, — им выпадают неудачи и несчастья.

От осознания этого Туранов сильно ожесточился. Холокост случился с теми евреями, которые не видели божественных Знаков. А вот если бы они видели — то ничего бы с ними не произошло…

Каждый сам виноват в своем горе. Прозрейте — и будет вам благо.

Если Туранов встречал человека в беде — он никогда напрямую ему не помогал. Вместо этого он дарил маленького «Алхимика». Туранов всегда носил с собой экземпляр в мягком переплете — для помощи сирым и нуждающимся. Большего не надо: заблудший должен сам, как Туранов когда-то, выйти на Путь к свету…

Тот первый читаный-перечитанный «Алхимик» до сих пор лежал у него на тумбочке рядом с кроватью. Туранов считал эту книжку самой важной в истории человечества после Библии — а может, и важнее.

Сейчас он крутил головой — и искал божественный Знак.

Туранов искренне верил, что если ему суждено уехать в столицы — а все к этому и шло, — то Бог сейчас подсобит. Надо было лишь быстро и правильно Его понять — всего за десять минут.

Нервничая, Туранов тянулся то к сжавшему горло галстуку, то к часам — то к висевшему на груди, скрытому под рубашкой, здоровенному золотому кресту. Он отвечал невпопад и постоянно отвлекался.

— Расскажите подробнее, — сказала Вика, передавая Туранову горячий напиток. — Что такое дамиана?

— Да, спасибо. — Туранов залпом выпил отвар и протянул чашку обратно. — Будьте добры, еще. В горле пересохло… Дамиана, да. Я считаю, что все время своего существования… Цивилизация майя держалась на двух столпах. Точнее, на одном. — Туранов замолк и вгляделся в окошко: ему показалось, он заметил далекий свет фар…

— На каком?

— На пророчествах. Майя знали тайну Пути и видели Знаки. И, исходя из Знаков, они делали свои пророчества. А пророчества проводили их цивилизации через бесчисленные бедствия. Видимо, под конец они утратили знание о Знаках. Или жрецы неправильно их начали понимать. Поэтому они и исчезли в одной из случившихся катастроф. А дамиана… После того, как они пили дамиану, они лучше видели и понимали значение Знаков. Я тоже умею делать пророчества…

— Евгений, вы шутите?

— Нет. Кто видит Знаки — тот видит будущее. Точнее, он начинает чувствовать Путь и видит, куда этот Путь ведет. Я вижу Знаки, поэтому могу делать правильные пророчества. Я не как последние майя…

— Интересно. — Вика глотнула и поморщилась — очень кисло. — А что такое «Знаки», о которых вы говорите?

— Долго объяснять, я, к сожалению, за четыре минуты не успею… Я дам вам книжку, где не все, но многое описано. А потом, если вас заинтересует ваш собственный правильный Путь, Виктория… И более счастливая жизнь, которой вы лишились…

Глаза Виктории расширились, она едва не уронила чашку.

— У нее вполне счастливая жизнь, — перебил Немесов. Он нехотя припомнил ее морщины. Затем понюхал дамиану и отставил ее подальше от себя. — Просто время идет своим чередом, и от этого никуда не деться… Дамиана, как я понимаю, это древний мезоамериканский наркотик?

— Н-нет! Что вы, П-петр Степанович! Я законы соблюдаю… Штрафовать надо этих наркоманов!.. Они не соответствуют! Это просто сильный тонизирующий эффект дает! Расширяет мировоззрение… И никакого вредного кофеина. От которого, знаете, да, Альцгеймер, рак и прочая… А еще! — Туранов склонился над журнальным столиком, прикрыл от дам рот и зашептал: — Еще дамиана тонизирует наше м-мужское-то-сам-мое!.. Мощнейшее средство!..

Зрачки Немесова впились в Туранова так, что, казалось, готовы были его проткнуть. Немесов потянулся к очкам — но рука замерла на переносице.

Он посмотрел на дамиану, потом на Викторию — и снова на Туранова. Кое-что обдумал. Затем тихо вздохнул и поднял чашку.

И это был Знак.

Туранов затрепетал. Попался, голубчик! Попался, родной! От облегчения он чуть не заорал.

Он вновь отчетливо увидел Путь, который заволокло туманом, когда Немесов вознамерился уехать. Теперь все зависело от Туранова.

Надо все грамотно сказать и сделать — и счастье само приплывет в руки.

— И как же ее готовить? — спросил Немесов.

— Я, к сожалению, не успею вам рассказать за двадцать оставшихся секунд, — ухмыляясь, покачал головой Туранов.

— Давай останемся, Петя, — попросила Виктория. — Ради меня, я хочу остаться. Пожалуйста!

Глаза у Вики горели — как два угля. Она чувствовала, что наконец нашла то, что сможет хоть как-то заполнить зиявшую в ней пустоту. И дать другие ответы…

Она жадно поглядывала на Туранова и с просьбой — на мужа. Немесов удивился: это была прежняя Виктория, докризисная. У нее даже морщинки изгладились…

Немесов крепко задумался.

— Хм-м-м, — прихлебнул он. — Ну, можно еще… Но только ненадолго.

Туранов выдохнул, вытер лоб. По-барски откинулся на диван.

Все. Никуда Немесовы не уедут — он это видел. Дамиана сделала свое дело…

Троянский конь в крепости. Нужно обождать — и ворота сами откроются.

Туранов ослабил чертов галстук — теперь можно — и довольно глянул на жену.

Роза хищно смотрела на Викторию. До этого мига она восхищалась своим достатком и высоким положением; считала себя одной из первых леди города N и была полностью горда и счастлива. Но рядом с Викторией ее апломб слетел, как мираж.

За десять минут в обществе Вики Роза вновь ощутила себя деревенщиной. Это исчезнувшее, когда она выбилась в элиту, чувство опять появилось. Будто годами пряталось — и ожидало возможности напасть.

Роза заметила, как скромна Виктория по сравнению с ней в драгоценностях, платье и косметике — несмотря на больший статус. И сейчас Роза старалась спрятать все кольца, за исключением обручального и еще одного, с изумрудом поменьше, — но не получалось.

Она осознала, что явно передушилась: ничего не обоняла за тяжелой, терпкой пятой «шанелью». Аромат ей не нравился и вызывал головную боль — но в кругу подруг считался престижным. Теперь Роза думала, что воняет, как не мывшийся годами орангутанг.

Вблизи Виктории — Роза узрела собственную пошлость. Она смотрела, как грациозно Виктория разговаривает. Изящно разливает, держит чашку и пьет дамиану. Как высоко реагирует — и Розе казалось, что Виктория при ее красоте — это спустившаяся с небес богиня…

И Роза начала злиться — на себя, за эти мысли, и на Викторию.

Сей «богине» никогда не понять — какого юность провести среди кур, грязи и пьющих деревенских мужиков. Бросить все — и уехать в город. Учиться на медсестру, тесниться в общаге и осознавать, что будущее — это череда жоп. Куриных или пациентов — из этого и выбирать…

Она не знает, что значит бедность, корыта и свиньи. Ей не знакомы мытарства по коммунальным квартирам с малышом на руках, побои и ругань от мужа. Косые взгляды и стыд Греха. Виктории не приходилось льстить на каждом шагу. Она не шла на жертвы.

А Роза — терпела измены. И сама изменяла — ради семьи.

Но разве грешно желание хорошо устроиться? Ведь это ничего, крохи! Просто минимальный комфорт, обычное человеческое счастье — неужели это так много, чтобы об этом мечтать?..

Роза никогда не зарилась на третий холм в дачном кооперативе «Малина Хосю». Все, что она хотела, — это достаток, красивый мужчина и крепкая семья. Быть не хуже других. Чтобы на детей никто не смотрел свысока. А супруг был достоин уважения — и рядом с ним стоялось приятно и гордо. В холодильнике всегда лежала вкусная еда. А в выходной — находилось место, где в радость отдохнуть.

И Роза — всего добилась. И даже сверх — но кто в здравом уме откажется от большего, если само идет в руки?..

Однако она прошла через ад, чтобы сейчас сидеть на диванчике. А Виктории — той досталось все от рождения. И в этом — их различие.

Вика не ценит то, что имеет, так, как Роза.

Роза готова защищать нажитое насмерть. И «богине» Виктории — она не проиграет.

Роза изначально не желала приглашать к себе Немесовых — и перебираться в далекую Москву. Это затея Туранова, а ей хорошо и тут. Но сейчас она чувствовала себя в городе N как когда-то в поселке Зюзельский. И она уже не могла здесь остаться.

Теперь Роза хотела переехать и встать рядом с Викторией — оказаться с ней на одном уровне. А затем, возможно, — и превзойти ее…

Роза была возбуждена как человек, нашедший себе новую цель.

— Рассказывайте! — сказала Вика. — Теперь время есть. Как готовить дамиану?

— Видите ли… Дело не только в том, как готовить… — протянул Туранов. Он лениво подтягивал «пойманную рыбу». — Нужно заваривать при определенной температуре и определенным способом. Но важен весь процесс, с нуля… Я покупаю семена. Выращиваю в подвалах. Сам сушу, сам измельчаю. Сам храню… Нужно весь процесс знать, чтобы напиток получился правильным.

— Правильным?

— Если приготовить неверно, то дамиана будет простым травяным отваром. Она не покажет Знаки. Не возбудит то-самое, — Туранов ухмыльнулся. — И не покажет Путь. Вы видите свой Путь, Виктория?

— Нет, — покачала головой Вика. — К сожалению, нет…

— А я — вижу…

Туранов глотнул дамианы и прикрыл глаза. Он — видел.

Туранов стоял на тропе на крутом склоне. Он обернулся и посмотрел вниз, на болотистые низины — туда, откуда пришел.

Выучиться на пианиста, чтобы потом батрачить, как ишак, — за хлеб и воду? Перебиваться пельменями и макарошками под пятью разными соусами, для видимости разнообразия, — и задирать нос оттого, что ты не какой-то там продавец электроники, а самый настоящий Пианист, Представитель Культуры?

Нет!

Спесиво говорить, что деньги ничего не значат, так как главное — это Искусство, а самому втихаря завидовать по-черному? Найти тупую смазливую бабу, которая бы преклонялась перед музыкой и, следовательно, перед Турановым — и согласилась на четырнадцать тысяч заработка?

Дети — дача — старость — смерть?

Нет!!

Умереть непризнанным, ненужным, в нищете — и это называется «жизнь»?!

Нет!!! Трижды нет! Туранов — против!

Почему он не сможет? Ведь у других — выходит! Чтобы Туранов — и не попытался?! Он — добьется! У Туранова будут деньги и слава — его начнут уважать.

У него получится!!!

Он видел, как с детства мечтал об избранности. Что он единственный из тысяч, который выбился. Он — Особенный. Туранов с юности грезил: столицы услужливо склоняют к его ступням золотые купола.

Известность! богатство! всеобщая любовь! — вот что значит «жизнь»…

Но также Туранов видел, как раз за разом нога подворачивалась — и он скатывался с косогора обратно в болота. Не срослось с рок-бандой «Мозгоеды». Из талантливого музыканта он постепенно превратился в наркомана и басиста третьесортных групп. А внизу — беснующаяся толпа пустоголовых нимфеток, для которых сначала он — Звезда, а в итоге — ничтожество.

Видел, как в неудачах винил всех без разбора. С ужасом глядел на искромсанную руку — и думал, что песенка спета. Нет музыки — нет будущего. Доигрался…

И как несмотря на препоны — он поднялся до нынешнего своего положения. Туранов третий в городе N.

Но это — еще не предел.

Выше! Выше! На самый Олимп!..

Туранов повернулся и посмотрел вверх — куда вела его тропа.

Он — в золотокупольной Москве. Сидит за дубовым столом в собственном кабинете. И люди, которых он знал только по телевизору, кланяются и заискивающе тянут ему руки и «тортики»…

Ах, налоговый вычет? Конечно-конечно, для «своих» все вычтем. Пускай «чужие» платят вдвойне…

Заноза-конкурент не хочет продавать бизнес? Ничего-ничего, пошлем инспекцию — и все арестуем… Назначим непомерный штраф.

Штраф — какое замечательное слово! Туранов его обожал. В нем одном сконцентрирована вся абстрактная власть: люди делятся на тех, кто накладывает штрафы или имеет возможность наложить — и тех, кто эти штрафы получает.

Штрафующий никогда не станет штрафником — так думал Туранов.

Туранов открыл глаза и улыбнулся. Затем вновь глотнул кисловатой дамианы — но почувствовал во рту сладость, будто отведал Малины…

— Петр Степанович, я могу вам подарить в качестве уважения несколько мешков дамианы. Допустим, девять… Вам хватит надолго. Вы согласны?

Немесов молчал — он был заинтригован. Не дамианой — подобная байда его не занимала. В этом деле Немесов больше полагался на науку и медицину, чем на древнюю магию неизвестно как окочурившихся майя.

А заинтересовался он тем, что оживилась Виктория. Очевидно, она рада обществу Туранова. Немесов вдруг понял, что Вика будет припоминать чертову выжигу в течение всей поездки — и, скорее всего, потом, в Москве… Всю дорогу быть осажденным Турановым, а затем еще и в собственном доме — это уж слишком… Немесову и одного дня хватило.

Стоило перевести наглеца в столицу. Пускай Вика судачит с ним о древней магии, ацтеках и Знаках — пока полностью от него не устанет или пока не кончится ее долбанный кризис.

Туранов все так же раздражал Немесова. Но теперь Немесов иначе на него смотрел.

Конец ознакомительного фрагмента.