Мы никогда не умрем

Антон Сергеевич Задорожный

В сборник петербургского писателя Антона Задорожного вошли реалистичные повести и рассказы, написанные в 2008—2019 гг. Жесткая, местами горькая, но романтическая проза. Автор пишет о проблемах маленького человека, конфликте поколений, осмыслении российского прошлого и современности, природе творчества, вопросах жизни и смерти.Произведения в этой книге связаны одно с другим, увлекают и завораживают, побуждая читателя задуматься, есть ли выход из замкнутого круга жизненных обстоятельств? Книга содержит нецензурную брань.

Триптих

I. Проверка

Летний день исчезал, оставляя после себя теплый, нагретый солнцем воздух. Этим вечером дворы молчали: не скрипели от ветра одинокие калитки, не шумела ребятня, не было слышно собачьего лая. Одни ласточки кружились над землей в тревожном танце. Над домами опасно накренилось небо, как ведро с водой, которую нужно вылить. Сумерки обмакнули облака в черничное варенье, как вату. Живое намекало, что необычная тишина обманчива.

«О, Володька едет. Наверное, в магазин», — подумал Михаил, услышав знакомый звук мопеда. Так и есть. Отчим помахал пасынку, как ни в чем не бывало.

Володька показал средний палец и унесся дальше. «Ага, вот и стой в огороде сколько влезет, а я поеду тусить», — подумал он, оставив неудачника позади. Ночь обещала быть приятной.

— Эх, ребенок! — Технарь сплюнул себе под ноги. — Ну ничего, отучишься ты у меня в ПТУ, а потом живи как хочешь, — сказал он юноше, которого и след простыл. Помятая колесами поселковая дорога укрылась одеялом из песка и пыли.

— А ты что молчишь, дура? — Подвыпивший автомеханик охрип кричать, почти потеряв голос, но жена безразлично молчала.

— Все, ты меня довела! — Супруг бросил лопату, на которую опирался локтем. Инструмент плюхнулся на грядку. Прошел в дом, включил на кухне свет. Набрал воды с умывальника в кружку. Выпил залпом. Стало полегче. Взбешенный, Михаил не мог успокоиться. Пнул табуретку. Раскрыл немытое окно, достал пачку «Петра» и решил закурить. Докурив, понял, что не договорил с женой… Положив пачку на подоконник, вышел обратно в огород.

— Ах, Надя, Надя… Рыба моя, чего же ты молчишь? — спросил он вкрадчиво.

В ответ — тишина.

— Хорошо хоть плакать перестала, — сказал он примирительно. Когда и это не помогло, он подумал со злобой: «Ну ничего, ничего. Ты у меня петь будешь, как соловушка!» Пронеслась мысль, что терять уже нечего и можно выкладывать начистоту:

— Ну ты точно дура! Ладно… хоть плакать перестала. Ты хоть помнишь, какая у нас любовь была? Ты еще называла ее образцово-показательной. Помнишь? Дрянь ты! Эх, блин… Мне сорок пять, тебе тридцать восемь. Чего же ты хочешь? И слышишь… эй, ты хоть смотри на меня! И,.. ты знаешь, за пять лет, слышишь? — Человек захлебывался словами от эмоций, путаясь в том, что хотел сказать.

— За пять лет, что мы живем с тобой, я тебе ни разу не изменил. Да я и не пьянствовал. Ты, я вижу, к этому пообвыкла, да? Коза, ты язык прикусила?! — В голове все мерцало и сияло искрами. Вспомнив о роли примерного семьянина, он, выдержав паузу, продолжил крайне вежливо:

— Солнышко, извини. — Он притворно ухмыльнулся. Взглянул на нее. Она, смотрела на него как-то отстраненно. Мишу это малость испугало, но на испуг живо отреагировал внутренний голос:

«Ничего, разве поймешь, что у этих женщин на уме».

Технарь укорял себя за свой испуг.

«Успокойся, идиот! Лучше донеси до нее свою телегу, пока не вытрезвел. Наступит похмелье, и ты, падла, будешь нуждаться в ее заботе и доброте. Ну, а пока ты пьяненький, на ногах стоишь, и сострадания ты не вызываешь. Раз уже перегнул палку — иди до конца. Ты ей объясни, что изменять — нездорово, неправильно, а потом извинись, что сорвался и выпил сегодня больше обычного, — и все будет хорошо. Уже не мальчик, чтобы переживать».

Точно, так он и поступит.

— Наденька, я уже совсем не ругаюсь с тобой. Смотри… Видишь ли, в чем дело? Ну неправильно, не-пра-виль-но изменять. Я ведь люблю тебя. Даже если ты меня разлюбила, то хоть ушла бы к нему или мне сказала бы, объяснила бы… — Краем уха Михаил услышал шум мопеда. Звук мотора вернул технаря в реальный мир. Наконец он все понял.

— Нет, все это просто дешевый бред. Невозможно. Я не помню, я не мог, — шептал он себе. Технаря колотила дрожь, но он не мог унять расколбас.

Снова взглянул на жену. Затем посмотрел на лопату. Черенок в крови. «Это… то есть как, я убил тебя?» — подумал ревнивец и завыл на весь двор волком. Краешком сознания понял, что кричать нельзя: если услышат соседи, то всё не так поймут.

Михаил мигом понесся в дом. Захлопнул за собой дверь. «Так! Куда? Что делать?» — думал, пытался думать он.

Сначала в их комнату, почему — не понимал. Рывком включил свет. Закрыл за собой дверь. Когда рыдал, заметил, что руки тряслись уродливо, как голые ветви осенних деревьев. Да и сам он чувствовал, что погиб. Осознав себя убийцей, ревнивец пошел на кухню. Из открытого окна прекрасно просматривалась дорога.

Неожиданно он понял, что теперь спешить некуда. Что бы с ним ни происходило дальше, эта дорога, деревья, поселок с его убогими жителями — все останется на своих местах. Закурив сигарету, Михаил успокоился. Было слышно, как стрекочут кузнечики.

— Я убил собственную жену. И что? — с тоской шептал он сам себе. Обиднее всего было то, что никто не заметил.

Из шкафчика возле умывальника достал бутылку водки. Откупорив, стал пить прямо из горла. Налакавшись, поставил на пол опрокинутую табуретку. Перед глазами все стоял кровавый черенок и отстраненный взгляд жены — живые люди с такой немой тоской на тебя не посмотрят. Постоянно об этом думал, хоть и не хотел.

Остаток водки выбросил в окно. Бутылка саданулась об забор, нарушив тишину. Михаил подумал, что горе отрезвляет, избавляя от иллюзий. Прихлопнув запоздалую мысль о пользе здорового образа жизни, будто комара, он навел порядок во всем доме и даже вымыл посуду. Казалось, так он прощается со своим прошлым.

Закончив уборку, он вернулся в огород, ставший местом преступления. Там, несмотря на полумрак, увидел Надежду — красивую и дорогую, только мертвую. Обратил внимание, что тело жены упало у куста шиповника, словно оставленная кем-то безделушка. Ветви колючего куста пугали своими очертаниями, словно щупальцами. Технарь понимал, что оставлять ее тут нельзя, но не знал, как поступить: отнести в дом не решался, а закопать на участке считал безумием.

Где-то невдалеке грянул гром, будто бы в помощь. Ночь осветилась вспышкой, после которой автомеханик сделал свой выбор:

— Не хочу, чтобы ты лежала в комьях земли, растрепанная и забытая, — сказал он, склонившись над телом. — Конечно, раньше надо было о тебе заботиться, но… не все сразу… — Бережно взяв на руки Надю, Михаил отнес ее в дом. Там отмыл супругу от грязи и крови и переодел в свежую одежду. Расчесал волосы на голове, чтобы не видеть трещины в черепе, — наверное, проломил. Уложив на диван, он накрыл несчастную чистой простыней.

Гроза прекратилась под утро. Выкурив последнюю сигарету, он пошел в милицию, где чистосердечно признался. Там, конечно, удивились, но проверили. Посадили…

Любимая снилась часто: сначала говорила, что за все его простила. Он не считал, что заслуживает прощения. Тогда Надежда стала звать мужа за собой. Прежде он не верил в загробную жизнь, но сны продолжались, и он засомневался: а вдруг? Был только один способ узнать наверняка, и он проверил.

Повесился в камере за несколько дней до выхода на свободу.

26.06.08, в Суходолье

II. Выбор

Люди не хотят жить вечно.

Люди просто не хотят умирать.

Станислав Лем

1

Володька думал о том, что нужно будет навестить в тюрьме отчима, сказать старику спасибо за подаренный мопед. «Хотя ну его на хрен! — размышлял парень. — Сам на меня забил, вот и пускай не обижается». Уже тогда, окончив школу, парень подвозил городских девчонок со станции. Местные на него не велись, а приезжие хотели развлечься, приезжали отдохнуть от душного Петербурга. Окончив ПТУ, он заработал на «Жигули», и девчонки стали вешаться на него сами. Но и без того он считал большинство девушек шлюхами, и его новая знакомая не стала исключением из правила.

— Трахни меня, не останавливайся… — простонала Катя, стоя перед ним на четвереньках. И Володя, этот сельский чурбан, в очередной раз за ночь вогнал в нее свой «болт». Шутка ли — такая красивая курица подвернулась! Как говорится, дают — бери, бьют — беги. И он, настоящий мужик, выпустившийся из «путяги», не собирался упускать шанс лишний раз перепихнуться.

Раньше Екатерина никогда бы не позволила себе подобного. В свои двадцать лет она считала, что следует придерживаться правил даже в самых сложных ситуациях. Она с детства испытывала интерес к жизни, ее любознательность позволила поступить на факультет журналистики. Вот только этим утром она осознала, что одно дело — думать о том, как ты поступишь в определенной ситуации, и другое — действовать так, когда она произойдет.

Сегодня девушка узнала, что больна раком и все серьезнее, чем ей бы хотелось. Так начался ее полет в пропасть, и она, видя перед собой бездну, без особых усилий и эстетических притязаний решила уцепиться за то животное, что существует в каждом из нас.

Катя думала, что секс без обязательств отвлечет, но нет — самое страшное было в том, что ее падение на дно, этот слепой полет в бездну продолжался.

«Черт, как же я обо всем скажу Денису? Боже, зачем я это натворила?!» — подумала она с таким выражением лица, будто бы съела лимон. Ей хотелось плакать, и трудно было даже пошевелиться. Она хотела, чтобы жизнь сложилась иначе, но нет — и это тоже невозможно. Как невозможно отмотать время вспять, превратиться из девушки обратно в сперматозоид папаши, а потом, как по взмаху волшебной палочки, сделать так, чтобы мать никогда не встретилась с ее отцом. Тогда бы ей не пришлось испытывать все то, что она переживала сейчас. «Господи, какого хрена мне все это нужно?» — душа Кати зашлась в немом крике. — «Зачем?!»

В голове вертелись картинки того, чего хотелось: вот у них с Денисом появились дети; всей семьей они побывали за границей; учеба в институте закончилась, карьера развивается успешно. Дальше, вполне возможно, покупка квартиры в Петербурге и спокойная счастливая жизнь, посвященная собственной семье. Только ничего этого не будет.

Голос парня, от которого пахло потом и перегаром от дешевой наливки, причинял боль, напоминая об этом. Нет, конечно, она не раскрыла этому Иванушке-дурачку своей души — просто слышала, как он треплет ей о любви. Даже если бы она кричала изо всех сил, урод, лежащий с ней рядом, все равно бы ничего не понял. Это даже обиднее, чем рак, от которого никуда не деться.

Володька гладил ее по спине, повторяя, какая Катя красивая, и все такое, а она думала о правде, которую сегодня узнала. В памяти всплыла сцена, разыгравшаяся между ней и врачом в онкологическом диспансере, куда она съездила утром, прогуляв институт.

Катя вспоминала, как еще пару месяцев назад почувствовала, что со здоровьем что-то не так. Начала читать о всяких болячках и, как полагается, находила у себя каждую из них: туберкулез, ВИЧ, гепатиты…

Однажды утром заметила воспаление лимфоузлов. Раньше времени пугать родителей, с которыми не сложилось доверительных отношений, не стала. Молодому человеку сказала коротко: «Схожу в Питере к врачу, может, накручиваю сама себя».

Сделала анализы, прошла обследования. И вот услышала хорошие новости:

— Подумайте. Вам ведь всего двадцать лет. Если пройдете химиотерапию, то хуже не будет.

— А лучше?! Лучше тоже не будет? — спрашивала Катя врача, отложив медицинские бумаги в сторону.

— Зависит от многого. Обычно шансы пятьдесят на пятьдесят, но пока опухоль не дала метастазы… велика вероятность вернуться к нормальной жизни. К долгой нормальной жизни, — подчеркнул онколог, ясно понимая: от врачей зависит не так много, как все привыкли с них спрашивать — так же немало зависит от пациента. — В том числе от вашего желания жить.

Медсестра, все это время наводившая порядок в документах за соседним, придвинутым вплотную столом, взяла чью-то медкарту и, с шепотом перебив беседу, сообщила:

— Игорь Вадимович, я отскочу в регистратуру.

Мужчина ответил кивком головы, и Катя заметила, что он недовольно нахмурился: «Зачем отвлекать? Не видишь, разговор идет». Возникла пауза, и специалист поспешил ее заполнить:

— Ушла, и слава богу, — махнул рукой, но тут же продолжил начатое: — Конечно, встречаются случаи самоисцеления, но они редки, и мне лично на чудеса рассчитывать не приходится. Поэтому…

…В дверь кабинета постучал настырный, ждущий волшебной таблетки пациент, и, отсрочив встречу («я вас не вызывал, посидите»), Игорь Вадимович посмотрел на Катю: обеспокоенную, неуверенную и уставшую.

Девушка с волосами песочного цвета, с большими синими глазами, в коричневом свитере и серых джинсах смотрела на него, не зная, как ей быть и что делать дальше: уйти или остаться.

Он наблюдал подобные дилеммы не впервые. Вот и сейчас пожилой онколог ощущал своим зрением, как похолодели ладони ее рук, не мог не видеть, как побледнело ее красивое лицо. Того и гляди: не выдержит, выскочит в коридор и, не помня себя, сиганет наружу — одним прыжком на дно большого города, которому нет дела до ее проблем. Бултых! И нет больше Кати.

Требовалось показать ей — казалось бы, совсем еще ребенку, для которого происходящее хуже, чем кирпич на голову, — что мир не жесток, донести строгую правду фактов, одновременно вселяя надежду на благоприятный исход в случае борьбы за свою жизнь, здоровье и будущее.

Но как? Он всегда считал, что комплаенс — не высокопарное слово из монографий профессиональной литературы, означающее добровольное и ясное следование больного лечению, основой для которого является доверительный контакт в связке «врач-пациент», — а возможность дать человеку шанс не запутаться в клубке связанных с заболеванием проблем, превратить его в нить Ариадны, чтобы выбраться из лабиринта смерти.

Ответ один: оставаться профессиональным. Быть искренним.

Кашлянув в кулак, врач продолжил:

— В общем, так, Катя. Предлагаю не терять времени и начать лечение. Молодые люди вашего возраста, по моему опыту, боятся раскрывать свой диагноз, обсуждать его с родителями… Если у вас именно такая история, я не буду упрашивать рассказать им, как и что. — Здесь он должен был добавить о конфиденциальности, но что-то язык не поворачивался. Сердце заговорило куда проще: — Ты приехала, значит, ты — борец! Вот, возьми мой номер телефона. Созреешь — звони. Договоримся о встрече, а там прикинем. Можешь прийти не одна, а с тем, кому веришь. Не затягивай.

— Спасибо вам, — ответила она доктору, взяла его визитку и расплакалась.

Время отбивало ритм пульсом. Пространство момента сузилось, как зрачок, реагирующий на свет, и врач, желая утешить милую пациентку, беззащитно потянувшуюся ко взрослому за утешением и поддержкой, обнял девушку:

— Ну все, все… Тише, миленькая… Не плачь. Жизнь так устроена, что ерунда может случиться со всеми нами. Но ты правда можешь выбраться. А теперь возвращайся домой. Договорились?

Девушка благодарно кивнула. Затем она вышла из его кабинета, утирая слезы. После ее ухода доктор продолжил прием, попутно вспоминая о том, как полжизни назад лишился двоих близких людей сразу: жены и дочки. Онкология к этому не имела никакого отношения — то было простое ДТП.

Катя, которую он, обычно хладнокровный и немного циничный, постарался по-отечески утешить, оказалась очень похожа на его погибшую дочку. Неудивительно, что она ему запомнилась.

Остаток дня девушка шаталась по городу без дела: занималась тратой денег на спиртное и поиском приключений на свою симпатичную задницу. Разрядился мобильник, и она посчитала, что так даже лучше — не хотелось, чтобы Денис знал, во сколько она вернется. Напившись, доехала до Девяткино, где взяла билет на последнюю электричку до своей деревеньки.

В вагоне сидела будто в коматозе. Пожилые смотрели на нее неодобрительно, но ей было плевать. Боялась встретить на станции своего парня, она ввязалась в авантюру с ПТУшником, который был счастлив подвезти девушку от станции до дома. До своего дома.

Так что поначалу Катя была не против такой концовки не самого лучшего дня в ее жизни. Теперь же ее охватил стыд за то, что она изменила Денису с каким-то отщепенцем.

— Ты прости, но я пойду, — сказала она своему новому знакомому, отстраняясь от поцелуев и надев свои трусики.

Тупой болван опешил:

— Куда? Ты же… пьяная. Давай провожу?

— Нет, спасибо. Я и так уже опозорилась. В смысле… мне стыдно, что я так нажралась. Но все было классно. Спасибо, что подбросил, — соврала она ему, чтобы он позволил ей спокойно уйти.

День выдался «веселым», а ночка и того хлеще. Но главное веселье было впереди — нужно было добраться до своего мальчика (при том, что мобильник разряжен) и обо всем рассказать любимому.

2

Пьяной походкой под апельсиновым светом фонарей она, спотыкаясь, топала по мокрому от тающего снега асфальту к его дому. Асфальт казался ей чужим, живым и недружелюбным: рябил и двоился в глазах, похожий на желе.

Шагать было тяжело: ноги были как ватные, а все остальное тело было тяжелым как камень.

— Хорошо еще, что не холодно. И в кого же я себя превратила? — задумалась девушка, неумело отряхиваясь от грязного коричневого снега возле очередного фонарного столба. — Никогда бы не подумала, что алкашам так сложно подняться на ноги… Чееерт, родительские окна… — прошептала себе под нос Катя, понимая, что появляться в таком виде подобно смерти.

Она жили в шестиэтажном панельном доме. С родителями удобно, но она не хотела променять теплый уют любимого человека на современную бытовую технику и чистую ванну. Зачем, если можно сходить в баню? Да, топить ее накладно, полдня пройдет, но и ощущения совсем другие. Она и раньше любила забуриться к Денису, да и родителям своим она, положа копыто на вымя, не доверяла: взрослые ведь такие опытные, что сразу начинают кидаться обвинениями и наказаниями, прежде чем помочь и разобраться. Мать смотрела на их с Дэном отношения как на что-то неважное, «очередные интрижки», а отец молчал. Неудивительно, что, когда парень предложил ей «попробовать жить вместе», Катя сразу согласилась.

— Нет, домой не вариант. Я должна добраться, — сказала она себе и, собрав остатки сил, двинулась дальше. Ночь сыграла ей на руку — дорога была пустынной.

Когда до его избушки оставалось метров двести, она упала и уже не смогла встать с колен. Очень хотелось уснуть прямо тут, но она, не обращая внимания на расцарапанные в кровь и покрытые грязью ладони, сумела доползти до калитки дома Дениса. Забор помог ей встать, или, вернее — она повисла на нем, будто мешок картошки.

«Хорошо, что у него играет телевизор. Значит, не спит», — успела она подумать с усталой улыбкой, едва увидела в окне разноцветные отблески, а затем уснула.

Очнулась уже в его комнате — раздетая. Катя сидела на стуле, словно кукла, и наблюдала, как он расстилает для нее диван. Заметил, что очухалась, но пока молчит.

Там, где месяц назад стояла новогодняя елка, заметила свою грязную одежду — валялась в углу, будто стог сена. Наконец произнесла:

— Дэн…

— Что такое? Кто… тебя так? — засыпал он ее вопросами.

— Сколько времени?

— Около трех, сама видишь, — ответил он, указав на стену с часами.

Девушка его словно не слышала.

— Я что, уснула на твоем заборе?

— Да хрен с ним, с забором. Я услышал шум и тут же к тебе выскочил. — Он не сказал, что собирался вызывать «скорую», — так разволновался. Сняв с нее грязную одежду, первым делом пощупал пульс — проверил, дышит ли. Он знал, что Катя не пьет, но чувствовал от нее перегар. Картинка пока не складывалась. — Ложись в кроватку. Давай, давай-ка. — С этими словами он помог ей встать и, хотя пройти было всего ничего, он попросил девушку обхватить его за шею — так, чтобы он мог ее придерживать двумя руками.

— Легла?

— Да, — сказала Катя и, помолчав, спросила: — Ты не говорил родителям, что я у тебя?

Телевизор продолжал работать, но без звука. Показывали «Кривое зеркало». Свет от экрана «Радуги» отражался на полу, высвечивая елочные иголки. Вцепились в половик, будто бы отказываясь выметаться вон.

— Нет.

Комната приятно пахла теплом. В небольшой печке трещали щепки.

— Руки были в крови, я их обработал перекисью, пока тебя отрубило. Коленка вон тоже, в мясо.

Катя с безразличием посмотрела на рану.

— Заживет, ты, главное, не волнуйся. Все уже позади. Сейчас йодом помажем.

Достал из ящика бутылочку, взял с подоконника ватные диски. Повернувшись к свету люстры, обмакнул их в коричневый раствор.

— Потерпи, давай обработаем, — наклонился он над ней, будто военный врач в землянке на линии фронта.

Катя зашипела, стараясь не кричать. Понимала, что сейчас она для него — проблема. Сначала будет больно, но затем отпустит.

— Давай я тебя укрою… Будешь спать?

— Не до того сейчас. Ты себя-то слышишь?

— Ты ж бухая. — Молодой человек еще не осознал случившегося. Разум его замер, споткнулся, поднялся на ноги и тут, наконец, воспринял догадку. — Погоди, тебя что, изнасиловали?!

— Денис! — одернула она его с надрывом в голосе. — У меня нашли рак. Я была у врача, а потом вернулась в деревню. Не изнасиловали.

— Не изнасиловали? — по-прежнему не догадываясь, в чем дело, переспросил он.

— Меня подвез парень, и я тебе изменила…

— С кем?! То есть… как рак, онкология?

— Нет, бля, речной. Доставай пиво, вместе пожуем.

Раздались нервные смешки.

— Завтра на работу?

— Издеваешься? Не пойду я завтра на работу.

Катя его уже не слушала: блевала в тазик возле дивана.

— Ну ты даешь… — Денису хотелось рвать на голове волосы, но вместо этого забрал тазик и вынес его на улицу. Вернувшись, закрыл дверь, прошел на кухню.

Слова кружились в его голове неразгаданным шифром, как снег за окном:

«Изменила, потрахалась, рак, умирает, потрахалась, пьяная, онкология, что дальше?»

Правда била по голове. Требовалось выпить. Налил себе триста грамм водки — все, что осталось, — в большую кружку с медвежонком. Выпив залпом, помолился о том, чтобы все было хорошо, хоть и не считал, что верит в Бога. Когда вернулся к Кате, в печке догорали деревяшки.

Присев рядом с Катей, сухо сказал:

— Все, давай по порядку…

3

Около часа ушло на то, чтобы ввести человека в курс дела. Как Денис ни старался, эмоции несколько раз брали верх над рассудком. Это было похоже на шизофрению: одна его половина слушала с участием и терпением, пока вторая кипела от злобы, ревности и отчаяния. Закончив пересказ, Катя начала сыпать жалобами на то, что мир несправедливо с ней обошелся. Рано оставшийся без родителей, Денис не смог сдержаться от укола:

— Не хочу тебя обижать, но все заканчивается смертью.

— Легко читать морали, не тебе же помирать, — вздохнула девушка.

— Иногда жить не легче. Особенно, если теряешь любимых, — парировал молодой человек.

Катя виновато замолчала, не зная, что на это возразить. Он истолковал ее молчание иначе. Посчитал, что она к нему холодна.

— Справедливости захотела?! Пришла сюда пьяная, с кем-то переспавшая, тяжелобольная, отказываешься пройти процедуры — только и скулишь о том, как тебе нехорошо. А мне зачем это слышать — твои протесты? Почему ты не думаешь о том, каково мне сейчас? Хочешь помереть раньше времени — пожалуйста, я не буду отговаривать… Почему ты не думаешь о том, что я останусь тут, когда тебя уже здесь не будет, а?! — Его мужественное лицо исказила гримаса печали и негодования. — Короче, так. Если ты хотела меня обидеть, то тебе это удалось. Второго раза я дожидаться не стану.

— Ты что, уходишь?

— Как видишь, я надеваю куртку.

— Зачем?

— Затем, что тебе нужно проспаться, а я не хочу сейчас находиться с тобой рядом и не знаю, захочу ли я этого с утра.

В эту секунду он не сомневался, что хочет от нее уйти. Чувствовал, что злится, и знал, что ведет себя жестоко.

— Не бросай меня, пожалуйста. Прости, что я тебе сейчас наговорила.

— Вот я о чем, только за это. — Денис старался не смотреть ей в глаза, чтобы не пойти на попятный.

Девушка продолжила умолять:

— Я виновата перед тобой с самого начала, но, если бы не рак, то я бы никогда тебе не изменила, ты знаешь.

Объяснение прозвучало трогательно. Вспышкой промелькнуло все то былое, за что он ее полюбил. И вот теперь он ее бросит? С минуту он молчал, стоя в полузастегнутой куртке, как оболтус, а потом Катя тихонько заплакала.

— Голова боли-ит, — протянула она сквозь слезы, словно голодный котенок, оставленный дома хозяевами.

Этих слез было достаточно, чтобы Денис понял, как ничтожны и мелочны все обиды и скандалы. Тем более, когда жизнь устанавливает дедлайн на общение с теми, кто для тебя уникален и поэтому любим.

— Нет, ты права. Никуда я не пойду… — Он сел к ней на кровать и приобнял.

— Точно? — Ее синие глаза, казалось, смотрели ему в самое сердце, с мольбой, нежностью и надеждой.

Было время, когда он вместе с пацанами сидел во дворе детского дома и пил пиво. Тусовка была особенно хороша в преддверии летних каникул, когда вечерами они дружно сидели, угорали и кто-нибудь играл на расстроенной гитаре песни «Сектор Газа». Однажды, именно в один из таких приятных деньков Денис сидел в окружении сотоварищей и поддерживал, где считал нужным, молодежную болтовню о «боевых подругах».

Подростки любят разговоры о девочках: чувства в этом непростом возрасте словно непаханое поле, эльдорадо, целина, которую после нескольких неудач становится лениво поднимать. Тогда любовь становится чем-то, что осуждается, а мутки с девочками превращаются в увлекательное соревнование, в котором победителем становится тот, кто больше всех кого трахнул.

У приличных подростков такого нет. Вот почему в игры вроде этих Денис играть отказывался, и когда все вдруг взялись обсуждать неведомый, но при этом реально существующий «кодекс мужика» (свод правил поведения любого нормального парня), разговор зашел на тему измены.

Получалась интересная картинка: мужикам изменять можно, а вот бабам нельзя. При этом, если вдруг телка спьяну ли, или, наоборот, трезвая переспит с кем-то кроме тебя, то ты, как настоящий джедай, должен или плюнуть ей в рожу и указать на дверь, или уйти от нее самостоятельно. Тем вечером, к счастью или к сожалению, сия высокоинтеллектуальная беседа не была разбавлена мнением девушек.

Слово за слово, кое-чем по столу, и подросток позволил себе не согласиться с одним на всех мнением:

— Не знаю, ребят. По-моему, это все фигня.

— Библия учит прощению? — удачно ввернул вопрос местный комик.

Раздался дружный смех. Денис продолжил:

–…или наоборот, закидывать потаскух камнями. Если человек тебе важен, то можно и простить, вот я о чем. Вам так не кажется?

— Нет, — разом ответила шабла.

— Почему?

— Потому что изменять нехорошо.

— А может, ей с тобой плохо, вот она и пошла искать счастья, — продолжал отстаивать свою точку зрения парень.

— Если она изменила тебе раз, изменит и второй, — сказал кто-то с таким видом, будто приходится объяснять очевидные вещи.

— И поэтому нам ходить налево можно, а им никак нельзя? — Денис не отступал.

— Ну… если она не узнает, что ты с кем-то перепихнулся, то вроде как для нее ничего и не было, — хихикнул сверстник.

— О, а вот это, по-твоему, хорошо?

— Ну да, ниче так.

— А если тайное станет явным, что тогда?

— Тогда обоим будет больно и станет легче разбежаться.

— Разбежаться будет легче, только если вам заведомо было наплевать друг на друга.

Чтобы перебрать в памяти этот разговор с ребятами, у Дениса ушла одна секунда. В следующее мгновение он вернулся в настоящее и ответил любимой:

— Точно. Какая разница, что ты с ним переспала? Ты испугалась смерти, а этот страх толкает людей на опасные поступки.

— Я люблю тебя, Денис. Ты меня простишь? — с надеждой спросила Катя.

— Ошибиться может каждый, — ответил он, вздохнув. Конечно, осадок еще оставался.

Вспомнил свою жизнь в детском доме — голодную, сложную, и все-таки иногда радостную. Именно там он ощутил, что значит быть одному и как важно чувство плеча. Это ощущение брошенности отпугивало, измучивало, обижало. Для него оно означало быть никому ненужным — потерявшейся игрушкой, которую давно забыли. Он пытался избегать этого гнетущего чувства, а потом сообразил, что оно является частью его самого, такого, как он есть. Это принятие помогало выживать.

Однажды, когда он сидел в детдомовской комнате, залитой солнечным светом, отчего пылинки напоминали снег, мальчик решил раз и навсегда: если жизнь обходится с человеком несправедливо, это еще не значит, что надо вставать перед ней на колени и сдаваться. Сейчас он говорил об этом своей девушке.

Катя слушала его и соглашалась. Его слова, само его присутствие в ее жизни — поддерживали девушку. У обоих бегали по телу мурашки. И пока она успокаивалась под его теплыми прикосновениями, он с грустью думал о том, что не столько ты меняешь мир, сколько мир меняет тебя.

Оставив это при себе, спросил:

— Скажи, а… что тебя беспокоит сейчас больше всего?

Скрепя сердце она ответила:

— То, что мне всего двадцать лет. И что я умру гораздо раньше тебя, так и не успев ничего добиться.

— Так, погоди… У тебя еще есть время и все шансы, чтобы выздороветь. Ты же говорила с врачом.

— Да понятно… А если не поможет?

Он возразил ей, что она может быть примером для остальных людей:

— Не будет никаких «если». Потом уже будет поздно, а сейчас ты еще можешь сделать немало хорошего.

— Для кого?

— Если не для меня, то для себя. А не для себя, так для других.

— Пытаешься дать мне надежду?

— Просто, когда тебя не станет, ты все равно будешь со мной, ведь я буду о тебе помнить.

— Ты же только что говорил, что все заканчивается смертью.

— У всего есть срок годности, это правда. Но человек — это не кефирчик, не так ли? Мы же не знаем, что будет после того, как нас не станет.

— Да нет там ничего, после смерти.

— Мы не можем знать наверняка.

— Можем.

— Каким образом?

— Факты говорят…

— Ах, ну да. Ты же у меня журналистка, — снова начал раздражаться молодой человек. — Факты дают стабильность. Для меня факты говорят о том, что мы судим о смерти только косвенно. Подумай, чаще всего мы сталкиваемся с ее результатом: опа! — кто-то умер и все такое. Мы лишь наблюдатели. Болтать, что после смерти что-то есть, или, напротив, утверждать, что после нее ничего нет, — одинаково глупо. — Денис чувствовал, что вновь распаляется. Надо было сбавлять обороты. — Знаешь, прости… Ты не виновата, что все так сложилось. Я понимаю, как тебе хреново, и все такое, но к чему опускать руки раньше времени? Я тебе не мама и не папа, но мой тебе совет: не отказывайся лечиться, пока еще возможно пойти на поправку.

— Хорошо, я приму решение. А мы с тобой сходим к врачу?

— Конечно, сходим, — кивнул Денис. — Я тебя не брошу.

— Приятно так слышать эти слова, аж голова прошла. Ты прости, что так вышло. Ты у меня самый хороший.

— Я постараюсь. Давай мириться.

— Мы разве ругались?

— Ну, чуточку.

Около шести часов утра эти двое легли спать. Последним, что она помнила о той ночи, был его нежный поцелуй. Ощутив на себе прикосновение родных и теплых губ, едва пахнущих сигаретами, она уснула и проспала здоровым сном до полудня. Денису, пусть даже рядом с любимой, в то утро не спалось.

Пока она спала, Денис успел подготовить баню: накрошил щепы, принес поленца. В который раз заметил, что крыльцо давно просело, а перила накренились — напоминания о прошлогодних кутежах с друзьями. И дело не в том, что баня была отстроена после Великой Отечественной, а в том, что руки не доходили починить. Так бывает — знаешь, что работы на день, но каждый раз откладываешь. Мол, «время еще есть, завтра сделаю»…

Растопил, потом тревожился, бегал — проверял, все ли нормально: как прогорают дровишки, уходит ли через задвижку на трубе угарный газ, пошла ли тяга, комфортная ли температура? Когда угли раскраснелись, задвижку чуть прикрыл — это помогает сберечь тепло. Обрадованный, что успевает протопить к полудню, сбегал за тазиком, чтобы набрать в него воды из ржавой бочки у крыльца. Совсем забыл, что тару нужно сполоснуть после вчерашнего.

Рассмеялся. Наконец отнес тазик с водой, поставил в предбанник. Дальше легче: оставалось подкидывать дрова да шевелить угли. Прежде чем разбудить Катю, слегка проветрил.

Освободившись, вышел на свежий воздух.

4

Парень был доволен результатом и совсем не чувствовал сонливости. Работа, которую он совершал на протяжении шести часов, взбодрила Дениса, помогла отойти от шока. Недавний разговор отошел на задний план, измена обжигала сердце уже не так лихо, казалась допустимой. А еще ему хотелось немного расслабить девушку после вчерашних событий: не отвлечь, словно ничего и не было, а позаботиться. Ведь забота — это проводник новых сил, открывающий второе дыхание, даже когда считаешь, что дышать уже нечем.

Хотя, может, все проще? И тогда он просто хотел сделать для нее как можно больше, успеть, прежде чем болезнь победит… «Нет, этого не будет, нельзя раскисать», — решил он, встряхнувшись.

Катя еще дрыхла, когда он к ней вернулся. Придумав, начал щекотать ей пятку.

— Ай, ну малыш, ну зачем… — замурлыкала она, просыпаясь. — Иди ко мне, приласкаю.

Он забрался к ней под одеяло. Перед баней успели заняться любовью и позавтракать. Новый день, казалось, принес с собой надежду, что все образуется. Насчет онкологии они не говорили — не то чтобы избегали этой темы, а просто было ясно, что сейчас важнее побыть вдвоем. Важнее всего на свете. И все же, когда устроились чаевничать, призраки вчерашнего дня принялись за свое с новой силой. Кате становилось страшно, стоило ей представить, как родители отреагируют на новость о ее болезни. Казалось, что они запрут ее за семью замками, загнобят или вовсе — избавятся, как от лишнего груза.

— Ну что, Катенька. — Голос матери в ее воображении звучал отчетливо строго и насмешливо. — Ты у нас давно взрослая, где дверь — знаешь. Беги, радуйся со своим детдомовским, вам уже давно все можно, маленьких настрогаете — заживете!

Она боялась, что тогда придется забросить учебу, пропадать на какой-нибудь дурацкой работе. Хотелось заниматься любимым делом, а не прозябать в офисе или продавцом у прилавка…

Слава богу, с Денисом ей было легче и безопаснее. Этот человек давал ей то тепло и понимание, которого она не находила в семейном кругу. Шутка ли — простить измену и не отвернуться от нее в такой момент. Не будь Дениса в ее жизни, она, скорее всего, сдалась бы и свела счеты с жизнью.

— Денчик…

— Чего?

— Думаешь, родители смогут меня понять? — спросила она обеспокоенно.

— Только идиоты будут желать смерти собственному ребенку. Они же у тебя неглупые люди.

— Нет, но они считают, что я должна жить по их правилам. И даже если папа пытается меня понять, то он все равно начинает прогибаться под маму.

— Знаю. — Он уже не раз об этом слышал. — Хочешь, не говори им ни о чем. Если будут нужны деньги, то я найду. — Денис продавал стройматериалы в сосновском «Вимосе», а временами шабашил кровельщиком по деревням. Платили неплохо. Нельзя сказать, что сирота вырос оптимистом. Сложно видеть в людях хорошее, если твои родители спились, а дядя, который тебя приютил, проигрался в игровые автоматы. За долги бандиты лишили дядю Юру ушей, а потом и жизни. Деньги он так и не вернул, вот и замокрили. Бандиты, они такие — дважды не спрашивают.

Незадолго до своей гибели он успел отвести мальчишку к бабушке, которая и завещала Денису этот дом. Спустя год после того, как он выпустился из детского дома, не стало и бабушки. Старость не радость.

Итак, оптимистом он не был. Вырос с убеждением: или ты победишь свои слабости, или они победят тебя, сожрав без остатка. Именно это понимание и вера в то, что безвыходных ситуаций не бывает, помогли ему не превратиться в алкашей по примеру родни и не проиграть последнюю рубаху, как это удалось дяде Юре. До сих пор по поселку ходили слухи, что работники «скорой» из Приозерской ЦРБ отказались выносить тело безухого из квартиры. Или брезговали, или боялись, что последуют за игроком. Такой бардак творился в 90-е повсеместно.

Но это, как говорил Александр Цекало в той телепередаче с Лолитой, уже совсем другая история.

— Да нет, надо сказать, — нахмурился молодой человек. — А то, если тебя не станет, они себя совсем возненавидят.

— Ну, это уже их личное половое несчастье.

Дошло до того, что она всегда хотела реже пересекаться с родителями, потому что у них не получалось нормально общаться. Забота подменялась финансированием, а уважение к личности — стремлением контролировать каждый ее шаг.

А внешне все было благополучно. Ровно до тех пор, пока Катерина не принимала самостоятельных решений. Мама очень хотела, чтобы дочка стала юристом. «Зачем тебе эта журналистика? У нас в поселке даже газет нет. Где ты будешь работать?» — говорила Юлия Владимировна. Ей и в голову не приходило, что можно найти работу в Петербурге.

Поступая на журфак, Катя чувствовала, что градус напряженности в семье возрастет. Он и так подскочил вверх, когда она рассказала, что они с Денисом встречаются. И если отец относился к выбору дочки ровно, то мамаша искала удобную возможность ввернуть что-нибудь оскорбительное в адрес Дениса. Вроде: «какое с ним будущее?», «мезальянс», и все в таком роде. «Если ты не уважаешь мой выбор, значит, не уважаешь и меня», — отвечала Катя, собирая рюкзак, а затем хлопала дверью и уходила к нему ночевать.

Возвращалась назад через неделю, с ощущением того, что здесь ей нет места. Поэтому девушка с нетерпением ждала момента, когда окажется в общаге. Комнату обещали предоставить в следующем семестре — сейчас все помещения были заняты. Теперь же она думала о том, успеет ли ее получить?

— Что ты будешь делать, когда я умру? — спросила она у Дениса.

Вопрос ударил его, словно электрический разряд. Он поперхнулся.

— Не рано ли ты себя похоронила?

— Просто ответь.

— Просто не сдавайся. Обещаешь?

— Обещаю, — кивнула девушка.

— Тогда… я отвечу. Даже если вдруг я кого-то встречу, то таких глубоких чувств мне уже ни к кому, кроме тебя, не испытать.

— Мне тоже, — сказала она, легонько проведя пальчиком по уголкам его глаз, чтобы утереть проступившие слезы.

— И вообще, рано ты депрессуешь. Спеши жить, а не наоборот. Никуда от меня не денешься, — поцеловал он Катю, потрепав легонько по голове.

Наконец, улыбнулась.

Денис решил сменить тему, выглянув в окно:

— А помнишь, как сосед из хаты напротив жену лопатой в угаре забил, а потом пошел и сдался ментам? Орал на всю ивановскую, а еще думал, что никто не слышит. Помнишь, как он выходил из дома, ни жив ни мертв? До сих пор почему-то не привыкну к такому соседству. Сынок-то у него, который «путягу» закончил, «Жигулями» обзавелся взамен мопеда своего на прошлой неделе. Ты знала?

— Тьфу ты! — стукнула Катя ложкой по столу.

— Что?

— Это же он меня вчера… подвозил.

— Жуть, стошнит счас! Нашла о чем рассказать. Счас пойдем париться, выбью из тебя эту дурь… веничком!

Внезапно Катя расхохоталась так, что Денису показалось, будто она сойдет с ума от смеха.

— Что ржешь?

— Тот чувак оказался мужчиной класса «люкс».

— Ага, ну конечно, — надулся Денис.

— А я-то думаю: лицо знакомое. Смотрю и не понимаю, чего же он такой тупой? — продолжала хохотать она, сложившись пополам. Ногти вцепились в скатерть стола.

Отхлебнув из кружки, он попытался вернуть девушку на место:

— Твой врач верно сказал, что плохое случается со всеми. Сегодня не повезло тебе, завтра удача отвернется от кого-то еще, а потом наступит и моя очередь. К этому сложно привыкнуть.

— Да ладно тебе, не ревнуй. Это ничего не значило. — Катя вдруг испугалась. Не смерти, а того, что Денис ее кинет. «И в принципе будет прав. Когда рискуешь все потерять, тогда и становится видно, что на самом деле важно», — подумала она в приятном возбуждении, чувствуя, что слепота сменилась прозрением. — «Откуда это странное чувство всепоглощающей любви к себе, к нему и миру, несмотря на то, что я умираю?»

— Знаешь, я счастлива и хочу жить, сколько бы мне ни осталось.

Когда Денис услышал это, лицо молодого человека засияло, озаренное улыбкой. Он понимал, о чем она хочет сказать. Обоим было легко.

Катя продолжила:

— Никогда бы не подумала, что смерть способна объединять людей. А все говорят, что я умная.

— Это не делает из тебя идиотку. О зубном никто не думает, пока зуб не разболится. Вот и тут, появилась необходимость. И ни рак, ни что-то еще не изменит моего к тебе отношения.

— Правда?

— Правда.

Она верила тому, что услышала.

5

После бани ей полегчало: отмылась от лишнего, вчерашнего, пакостного.

Приятно было переодеться в чистое, да и сон пошел на пользу. «И чего я нервничаю? Ведь я же с ним, значит, нормально», — думала она, глядя на Дениса.

Когда вышли из района деревенской застройки — бывшей финской деревушки, — поселковая дорога, летом обычно ухабистая и пыльная, сменилась асфальтом, сейчас припорошенным, с редкими полосами от колес. На ветках высоченных сосен белыми шапками гнездился снег, и это смотрелось красиво. Обогнули детский садик (кирпичное здание из трех квадратных корпусов), где преподавали подросткам каратэ. Катя пришла к заключению: «Диагноз — это факт, но не факт, что лечение бесполезно. Я же упертая. Раз проверилась, надо идти до конца».

Их поселок располагался недалеко от Суходольского озера и был мало чем примечателен с точки зрения жителя большого города. Одно дело выбираться сюда на природу (охота, рыбалка, шашлычки…), и совсем другое — жить.

Оставшиеся здесь жители (в основном военные, благодаря которым поселок пока функционировал) привыкли к этим местам: озерам, лесам и убитым дорогам. Измудрялись найти средства к существованию, халтурили кто чем. Например, летом обочина возле трассы была усыпана предприимчивыми жителями, которые продавали собранные рано утром ягоды и грибы дачникам и автомобилистам. Местные относились к этой земле по-разному: одни называли поселение военным городком, другие поселком городского типа, третьи снисходительно: «ай, деревня».

Штука в том, что все были правы. Многие, конечно, переехали в Петербург. Там и работы больше, и цивилизация.

— Денчик…

— Чего? — откликнулся, почесав нос.

— Ты никогда не думал отсюда свалить?

— Не думал об этом. А что? — Он считал, что где родился, там и пригодился.

— Да так, помечтать хочу немножко.

— Поправишься, вот и переедем в Питер. — Молодой человек провел варежкой по ее плечу, смахнув снежную пыльцу. — Одному мне там делать нечего.

Спустившись с пригорка, вышли к местному центру: несколько магазинов, общага, мини-рынок, на котором бабушки продавали свежее молоко в стеклянных банках…

Из продуктового вышел мужик, закурил. Возле общежития пацаны пили пиво. Местный алкоголик повторял привычное: «Командир, добавь два рубля».

На все это взирала искусственная новогодняя елка. Высокая и нарядная, она стояла среди такой компании лишняя. Огни ее не горели — слишком светло.

— Зацени, так и не разобрали. — Девушка показала пальцем на елочный манекен.

— Ничего, к первому сентября догадаются, — ответил Денис. Посмеялись.

Вокруг мирно стояли постройки: шестиэтажки, облицованные коричнево-белой плиткой, серые низкорослые хрущевки, выкрашенные в желтый двухэтажные здания. За центром свалка, кочегарка (недавно отремонтировали), гаражи, поле и огороды. Затем шоссе и единственная на три поселка школа. С ней соседствовал сельский клуб — бывший ДК. Мимо исправно, хоть и раз в полчаса, курсируют автобусы. Маршрут: Приозерск — Санкт-Петербург (ст. м. Девяткино или Парнас).

6

Чем ближе они подходили к дому, тем заметнее Катя нервничала.

— Прям задрожала. Страх берет? — спросил Денис, заметив проблему.

— Да, потряхивает, — призналась она. — Но у меня ведь нет выбора? Все-таки родители…

— Всегда есть выбор, — ответил Денис.

Катю продолжало колбасить:

— Хоть бы их не оказалось дома, — пожелала она, увидев знакомые окна.

— Не переживай, — подбодрил он, обняв. — Если не хочешь, то уйдем, что-нибудь придумаем.

— Ладно, дадим им последний шанс. — Катя решила пойти на риск, вспомнив, что Денис уже давно — с тех пор, как потерял родителей, — не оглядывается назад. — Не будь тебя рядом, я бы смолчала, спасибо.

— Не за что. Хуже уже не будет, — ответил он, надеясь, что ей хватит смелости дойти этот нелегкий путь до конца.

— Хуже некуда, — вздохнула девушка, и они зашли в подъезд.

Когда попали внутрь, время показалось Кате вязким и липким: текло медленно, как остатки каши из кастрюли. Прием был холодным: раздеться им не предложили; к столу не пригласили.

Услышав, что кто-то зашел внутрь, мама вышла в коридор квартиры. Уголок губы вверх, глаза хитрой лисицы:

— Как мило, что вы надумали почтить нас своим присутствием! — совершила легкий поклон в сторону Дениса. Удивилась: — Господи, что это на тебе?

Катя предпочла сохранить самообладание:

— Мам, позови папу.

— Зачем?

— Надо, — настояла девушка.

Юлия Владимировна послушно крикнула мужа.

— Ну, чего еще? Иду, иду, ща… — Отец выбирался с балкона. «Проверял банки с квашеной капустой», — догадалась дочка.

Увидев отца, выпалила:

— Мама, папа, я должна вам сказать кое-что очень важное.

«Забеременела!» — со страхом деревенщины подумала ее мать. Хуже этого, по ее мнению, и быть-то ничего не может.

«Женятся!» — уже собрался радоваться Александр Иванович.

Девушка поглядела на Дениса, а он, едва кивнув, взял ее за руку.

«Пора», — решилась она и на одном дыхании выпалила:

— В общем, доктора обнаружили у меня рак. Но если я пройду «химию», то есть шанс, что все обойдется. Вы… меня понимаете? — спросила она, робея с каждой секундой все сильнее.

В ушах застучало. Ощутила, как охватывает колкая тревога, от которой никуда не деться. Уши горели.

«Зачем, зачем же я им сказала? Ведь знала, что понимания не будет…» — сокрушенно подумала Катя, предвосхищая события.

— Саш, ты слышал?

— Слышал, ну и что теперь?

— Как что теперь? Хрен ли ты тут встал? Пошел отсюда! — закричала женщина на Дениса, дабы после его ухода посадить свою девочку под домашний арест. А как же иначе? Ее дочь, возможно, умирает, а этот герой-любовник только мешает родительнице трезво мыслить. Мать считала детдомовца коростой, от которой надо избавиться.

— Юля, хватит! Он-то тут при чем? — встрял отец Кати.

— Как при чем? Не будь подкаблучником, — схитрила супруга, вспомнив, что «лучшая защита — это нападение». Она находилась в состоянии вечной войны с домашними, не понимая, что сама не хочет с ними мира. — Это так ты, значит, беспокоишься о здоровье своей дочери, да? — спросила она, грозно надвигаясь на Дениса. Молодой человек перестал держать рот на замке. Он и так довольно долго это терпел:

— У вас тут совсем крыша поехала? Тоже мне, родители, бля… Ваша дочь сама не своя последние дни, а вы даже не знаете, что с ней творится. Вы вообще о дружеской поддержке слышали, нет?

— Нам-то известно, поддерживальщик.

— Мама, хватит! Благодаря ему, я здесь.

— И это, по-твоему, решает проблему?

— Вы и есть ее проблема, — только и сказал Денис, открывая дверь. — Кать, не трать нервы, ты была права.

Так бы они и ушли, если бы папа за них не вступился:

— Юль, баста! — встал он между ними. — Останьтесь.

— Не при ней, — ответили молодые люди.

— Я же мать! — начала она давить на совесть, пытаясь заручиться поддержкой мужа. Но ее не последовало:

— Котенок, мы недолго, — попросил ее выйти.

Фыркнув, Юлия Владимировна ушла в дальнюю комнату.

— Ну, что говорят врачи?

Наконец, Катя пересказала разговор со специалистом, опустив момент, когда пожилой онколог обнял ее так, как никогда не обнимал родной отец.

У Александра Ивановича был коллега, который тоже проходил «химию». Назначили несколько курсов. Итог оказался неутешителен: рвота, поносы, облысение и смерть. Знакомый был крепким малым, но болезнь иссушила мужика, превратила в спичку. Он помнил, как помогал доходяге выйти из машины и доковылять до подъезда, где его встретили родственники. Несколько дней спустя он ушел из жизни, что глубоко потрясло родителя. Местные, как обычно, судачили: «С нашими врачами проще сдохнуть», «Медицина довела» и т. д. Он находил в сплетнях зерно истины: с одной стороны, заболевание непростое, а с другой, похоже на лотерею. Но одно дело — коллега по работе, а другое — собственный ребенок.

Выслушав дочку, отец задал единственный вопрос:

— Скажи честно, готова ли ты лечиться?

— Да, пап, готова.

Сказанного оказалось достаточно, чтобы отец собрал все имеющиеся у него накопления и оплатил дочери лечение:

— Тогда чего же мы ждем? Пойду в Сберкассу, а завтра на первой едем в город.

Услышав эти слова, Денис пожал Александру руку.

— Спасибо, дядя Саша.

— Та, лишь бы не зря.

Он надеялся, что лотерейный билет окажется выигрышным.

Юлия Владимировна верила в альтернативные методы лечения и отказалась «участвовать в этой авантюре». Ее вера в целителей и знахарок оказалась настолько крепка, что дочка, папа и ее молодой человек отправились к онкологу без нее.

Бедная женщина любила своего ребенка, любила мужа. К несчастью, она не научилась проявлять свою любовь доступными для понимания способами. Секта служила для нее отдушиной, дарила утешение.

Мама не замечала той пропасти, которая разверзлась между близкими ей людьми. Превратилась в изгоя, и, когда захотела наладить отношения, стало уже слишком поздно.

7

Пока троица ехала сквозь мрак на электричке до Петербурга, врач собирался на работу. Покормив свою пятнистую, цвета топленого молока и пушистых сливок кошку (завел, чтобы не превратиться в сухаря окончательно), он вспомнил о Катерине. «Не придет, скорее всего», — подумал пожилой мужчина и тут же получил СМС на телефон: «Здравствуйте, Игорь Вадимович, это Катя из области. Мы едем».

— Вот и хорошо! — облегченно выдохнул доктор, погладив кошку. — Ну все, я пошел. Не скучай.

Кошка, красавица с янтарными глазами, присела на лапках и, удивленно всмотревшись ему в глаза, ткнулась в ладонь хозяина мокрым шершавым носом: «Приходи скорее, не задерживайся».

За время врачебной практики он понял многие вещи. Например, что между новостью о диагнозе и началом лечения часто имеется огромный разрыв, заполняющийся многочисленными опасениями. Работал Игорь Вадимович давно и понимал, что не каждый способен справиться со своими страхами, сомнениями и предубеждениями, вроде: «А вдруг не поможет?», «Что же скажут люди?», «Я уже покойник» и так далее.

Все это казалось несущественным для обывателей, которых не застал врасплох трудный диагноз. «Проверился да пошел лечиться, в чем проблема?» — говорили они, попросту не замечая препятствий. Пациенты же, наоборот, могли впадать в противоположную крайность и преувеличивать трудности. Но это все — лирика, оставим ее поэтам.

Четверть века Игорь работал в онкодиспансере на Ветеранов, 56. Больница была основана еще в 1946 году и была одним из лучших медицинских учреждений города.

Уже на подходе к диспансеру можно было почувствовать запах лекарств. Для одних он ассоциировался со смертью, для других означал выздоровление. Проходя мимо парковки для автомобилей и карет «скорой», Игорь Вадимович попадал в хорошо освещенный холл. Там гардероб, скамейки, на которых пациенты с выбритыми головами и точечками от капельниц на локтях надевали бахилы или ждали встреч с родственниками. Недалеко продавали халаты для студентов медицинского факультета. Затем пункт охраны с турникетом. По лестнице проходила группа интернов. «Наверное, в лабораторию», — подумал он, когда с ним поздоровался коллега-преподаватель.

Войдя в кабинет, разделся. Повесил пальто на вешалку, убрал вместе с уличной обувью в шкаф. Вскипятив себе чай взглянул на часы. На них 08:30. Накинул халат. Через несколько минут медсестра принесла карточки и истории болезни. Начался очередной рабочий день.

Сейчас — пациенты, у каждого из которых своя история. А кабинет и больничная палата — это лишь места, где пересекаются их судьбы. Он уже забыл, что увидит сегодня Катерину, как вдруг она постучалась.

— Войдите.

— Здравствуйте, Игорь Вадимович. К вам можно?

— Заходите, прошу, не стойте в дверях, — ответил он, скрывая радость от ее появления. Он не был из тех, кто делит шкуру неубитого медведя. Праздновать победу было рано. Жизнь не совершает остановок по требованию, а смерть не требует специального приглашения. Поэтому нужно работать.

На приеме больше всех нервничал отец. Не знал, как себя вести: начал с того, что у него есть деньги, поздоровался, а затем сел на кушетку. Денис и Катя сели напротив доктора. Девушка старалась сохранять спокойствие, но все же ерзала. Лицо выдавало ее напряжение.

Каждый задавал вопросы. Отца волновали сроки и стоимость лечения, требовал гарантий; Денис хотел знать, сможет ли его девушка иметь детей? Этот вопрос он задал Игорю Владимировичу тет-а-тет. Услышав, что сможет, облегченно вздохнул. Катя же беспокоилась о последствиях терапии и побочных эффектах от лекарств. В первую очередь спросила, сглотнув комок в горле:

— Я слышала, волосы выпадают, это правда?

— Вы очень правы, ко второй процедуре желательно хорошенько подстричься.

— Блин.

— Поправишься, и отрастут, — шепнул Денис.

— А тошнота, рвота?

— Она не всегда бывает, но легко снимается препаратами, я вам выпишу, они недорогие. Когда начнем лечение, питаться лучше небольшими порциями, за час или два до приема таблеток.

Врач не исключал, что после цикла «химии» придется сделать операцию, но не был уверен:

— Видите. — Игорь Вадимович показывал на снимок. — Опухоль небольшая. Поглядим, как будет реагировать на терапию.

Старания оказались не напрасны: опухоль уменьшилась в размерах, назначенные препараты стали уничтожать раковые клетки.

Опухоль оказалась побежденной.

8

Юлия Владимировна достаточно спокойно отнеслась к тому, что муж решил помочь дочери деньгами: все-таки это же его накопления. Дело было не в деньгах, а в оскорблении ее религиозных чувств.

Неприятный разговор состоялся после первой же его поездки на прием к Игорю Вадимовичу. Отец благодарил Бога, что Катя проводила тот злополучный вечер с Денисом.

— Мы могли отвести ее на сеанс к Отцу-Абсолюту! А вы поехали к этим медикам. Ты всегда относился к нашим групповым встречам как к секте: «если делать нечего, пусть общается, сектантка», — начала скандал супруга, упрекая мужа в недоверии.

— Прости, но я не могу относиться к этому иначе, когда на кону жизнь и здоровье нашей дочери, — ответил он, понимая, что чаша его терпения почти что переполнена.

— Открой интернет, почитай, сколько людей мрет от химиотерапии. Отец-Абсолют говорит, что это все — яд, а твоя вера…

— Знаю я, что твой абсолют говорит, каждый день это вижу! — крикнул Александр Иванович, окинув взглядом их спальню. Повсюду были расклеены распечатки планетарных систем, знаки Зодиака, записки о встречах.

«А, вот ты где…» — муж сорвал листок, приколотый к двери, и начал читать шестой пункт Заметки на полях: «Сегодня, когда Исторические события Квантового перехода уже стоят на пороге и от результатов поведения людей зависит уже не просто их Будущее, а Будущее всей Планетарной системы, Я просто вынужден сказать сразу всем жителям Планеты (и прежде всего участникам Движения), что Планета в который раз отдана в руки людей и если Пятая раса не сможет продемонстрировать ЕДИНСТВО в ДУХЕ, то судьба этих людей повторит судьбу всех предыдущих цивилизаций!»…

— Ах, ты еще издеваешься? Ну смотри, этого я тебе никогда не прощу, — прошипела ему жена. — Знаешь что, если Кати не станет, это будет на твоей совести. Маловерный! — бросила она ему в лицо оскорбление.

Этого отец стерпеть не мог. Еле сдержался, чтобы не ударить жену. Сказал в сердцах:

— Веры, говоришь, у меня мало, да? Не верю я в вашего Отца-Абсолюта, это да. Зато верю, что дочка поправится. — Александр Иванович смял листок с мурой и выкинул в раскрытую форточку.

Жена попыталась остановить, но было поздно: листок утонул в снежной темноте.

— Ты что делаешь?! Это же святое!

— Лучше бы Библию читала, — ответил он ей и, взяв подушку, отправился ночевать в другую комнату. В ту ночь он даже смог уснуть, попытавшись списать услышанные гадости на стресс, который испытывает супруга. Думал, что ей тоже тяжело.

9

Со временем та ссора забылась, спряталась за остатками прожитых дней, как вещичка, заваленная хламом на чердаке.

А когда Катя поправилась, Александр Иванович был вне себя от счастья: настолько, что не замечал очевидного — в то время как Денис с Катей стали еще ближе друг к другу, его собственный брак отказывался жить дальше.

Вскоре Денис сделал Кате предложение, от которого она не смогла (да и не хотела) отказываться. Разлом стал очевидным, когда молодые стали жить вместе, вопреки матери перебравшись в Петербург.

Глаза раскрыл не сразу, со временем. Не был готов признать: да, вчера (год, десять лет назад) было хорошо, но теперь — иначе. Ведь тогда придется принимать непростые решения, чтобы жить дальше.

Сначала отвлекался трудом, пропадал на работе. Перебивался халтурами: строил дачи тем, кого бедняки по привычке называли «новыми русскими». Ему, честно говоря, деньги были нужны мало: пожил, а побывать за границей, как просила его Катя, отказывался. Не то чтобы не хотел, стеснялся. После того, как дочка прошла лечение, стал тратить на себя меньше — бросил курить, побоявшись рака легких. Половину заработка он отправлял дочери на карту, еще часть отдавал жене. Немного в заначку — на рыбалку сходить, новые грузила купить, понтануться перед товарищами.

Иногда думал: «Так и проживем с ней дальше. Жили же, и ничего». Когда накрывало тоской, он находил поддержку в мыслях о дочери: Катя сделала правильный, пускай и непростой выбор, пошла на риск через боль и не прогадала.

Но ничто не проходит бесследно. Когда дочка перестала поддерживать отношения с мамой, он посчитал: все-таки что-то неправильно. Заметил, что стали бесить сектантские привычки жены. Она, в свою очередь, раздражалась, что муж не разделяет ее «увлечения». Раз за разом прокручивал в памяти тот зимний разговор. Фантазировал, что было бы, если Катя отказалась от лечения? А когда задался вопросом, «могла бы смерть дочери спасти их с Юлей брак?», жизнь ответила на его вопрос наглядно…

Летом следующего года Кати не стало. Она умерла ночью, во сне, рядом с любимым человеком. Спокойно и, как оба надеялись, без боли.

Врачи говорят, что причиной смерти стала аневризма. Лопнул сосуд, и нет человека, — объяснял Денис по телефону.

Попытки преодолеть горе от утраты вместе с супругой не увенчалась успехом, и прозрел: надо расходиться.

Было чуточку грустно, ведь эта женщина (когда-то веселая, спокойная, пробивная) подарила ему ребенка, которого они вместе растили. И вместе потеряли.

Ее фанатизм, считал Александр Иванович, он ведь от отчаяния. Видимо, для супруги он оказался единственным средством, чтобы приспособиться к невзгодам этого мира.

Силы расстаться появились спонтанно — однажды утром проснулся, взглянул на некогда родного ему человека, спящего рядом, и понял, что чувств не осталось. Точка.

Он не знал, можно ли сравнить возможность умереть от рака с разводом, но понял, что пора последовать примеру дочери — рискнуть. Он верил, решение будет правильным.

Ведь не выигрывает лишь тот, кто не ищет победы.

27.01.13 — 19.03.2017в Санкт-Петербурге.

III. Жизнь после смерти

Форман Уилсону:

— Терпеть боль ради тех, кто тебе дорог.…

Для чего еще мы живем?

«Доктор Хаус», 21 эпизод 8-го сезона.

Одна из квартир шестиэтажного дома, холодное утро. Холодней, чем все предыдущие, несмотря на то, что уже прошла первая половина лета. И дело, если честно, даже не в погоде. Каждое утро холодней предыдущего, когда они идут к своей дочери на могилу. Да, ее родители, муж и жена. Да, к своей мертвой дочери, мать и отец. В комнате приоткрыто окно, и от легкого утреннего ветерка супруг заворочался. Проснувшись, пошел на кухню, вскипятить себе чай. Восемь утра. Каждое утро до ужаса, до тошноты похоже на предыдущее с тех самых пор, как ее не стало. С тех пор, как она умерла, каждый новый день — пытка.

Жизнь его замерла, а брак превратился в топь, из которой он не находил ни сил, ни смысла выбраться. Буксовал.

Душа Александра Ивановича, казалось, была стянута жгутами, не дающими продохнуть. Все эти четыре года после ее смерти он не забывал о ней ни на секунду. Все эти четыре года, после ее ухода. «Смерть» — само это слово он ненавидел.

Каждое утро он просыпался и надеялся, что она живая и невредимая, что все только приснилось и ничего плохого с ней не происходило в реальности, — он восставал против конечности человеческого бытия, потому что его дочь такого конца не заслуживала. Может, все дело в том, что он был плохим, невнимательным отцом для своего ребенка, а теперь сожалеет об этом, когда уже поздно что-либо исправить?

Еще и спина болит… Отличное начало нового дня.

«Шло бы все к черту! Доченька, прости меня. Я очень по тебе скучаю. Если ты где-то существуешь и как-нибудь меня слышишь, то знай, что я люблю тебя и всегда любил. Просто из меня вышел плохой батька. Что я мог сделать иначе, когда ты была жива? Не знаю… Или все, или ничего». — Чайник вскипел, мужчина достал кружку, кинул две ложки сахара, положил в кружку чайный пакетик и залил все кипятком.

Порой сознание его прояснялось, становилось видно, что он винит себя зазря, внутренние путы ослабевали.

— Сложно говорить, когда тебя уже не вернуть, но почему, почему доходит слишком поздно: у нас есть намного больше для счастья, чем видно в паутине собственных проблем?

От возни на кухне мама девочки проснулась. Сон улетучился, словно его и не было. Женщина открыла глаза и некоторое время смотрела в потолок. Перед глазами опять — постылая действительность. Вероятно, она — эта самая действительность — и без того была не слишком радостной, но когда теряешь собственного ребенка… Такое ни с чем не спутать…

— Чего ты там шепчешься? — спросила она мужа, почесывая коленку под одеялом.

— Так, мысли вслух…

— Как ты спал? — После смерти своего единственного ребенка супружеская пара остерегалась говорить что-то дежурное типа «Доброе утро» — уж очень это казалось глупым и неприемлемым.

— Нормально, Юль. Кушать будешь? Чайник нагрелся.

— Да, немного надо. Саша, сегодня идем?

— Пойдем… Чего ж не пойти…

Жена встала с кровати, босиком дошла до окна, которое всю ночь было открыто, и остановилась, будто в ступоре: сегодня ровно четыре года с того самого момента, как врачебная ошибка отправила Катеньку на тот свет.

Да, недоработали. Не может быть, чтобы они победили рак, а потом… Сначала мать обвиняла врачей, затем скандалила с мужем — не верила, что во всем виновата какая-то аневризма.

На одной из встреч сторонников учения Отца-Абсолюта соратница поддержала:

— Что поделаешь… Помнишь же, как говорят.

— Как? — спросила Юлия Владимировна, смущаясь.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Значит, судьба.

«Бог мой, в чем же мораль этой трагедии? Но даже если так, почему на душе до сих пор тяжело?» — размышляла она, глядя во двор. Наступало погожее летнее утро — жизнь за окном их двухкомнатной квартиры, будто бы в насмешку, не соответствовала состоянию тоски и уныния, в которое мать погрузилась, как рыба в воду, не успев толком проснуться.

Облокотившись на подоконник и выглянув из окна, Юля посмотрела по сторонам. Как и всегда, глаза ее в первую очередь наткнулись на сосны: за леском, если вы знаете эти места, можно найти озеро, в котором раньше водилась рыба, купаются ребята. Женщина с грустной улыбкой наблюдала, как паренек в шортах и майке садился на свой велик, оставленный у дерева, — заходил за сигаретами в ларек. И вот он уже несется догонять остальных, воинственно улюлюкая, — так, что только песок из-под колес тонкой полоской да слышно, как хрустят камешки, разлетаясь в разные стороны. Прямо напротив нее детская площадка, на скамейке возле которой алкаш пьет очередную бутылку пива.

— Здравствуй, Юлечка! — сказал ей дедок, встретившись с ней глазами.

— Привет, дядя Вова… — ответила она через силу.

Мужик собирался спросить что-то еще, но она его опередила, закрыв окно.

— Все в порядке? — обратился к ней Саша.

— Да, просто… зябко.

Что дальше? Сегодня суббота, и скоро они пойдут к ней на кладбище. Проведать ее фотографию на гранитном камне, поплакать около надгробия. Постоять возле Катиной могилы, а потом, чуть успокоив душу, вернуться домой. «Время ничего не заживляет», — думала она устало. — «Если бы Катенька умерла своей смертью, было бы легче», — размышляла женщина, не понимая, что смерть и так у каждого своя.

«Почему она ушла из жизни так рано? Двадцать один — смешной возраст». Один вопрос влек за собой множество других, и все они одинаково напоминали о произошедшем. Но порой воспоминания — это все, что у нас есть. Лишиться их означало похоронить свою доченьку вновь, только уже навсегда. Чего-чего, а этого Юлия Владимировна позволить себе не могла: она считала, что экс-мам не бывает.

Да, может, за долгих четыре года правильней было бы смириться с тем, что уже случилось, пойти дальше, зажить по новой, но женщина предпочла себе роль мученицы. В страдании, оплакивая свою мертвую девочку, она находила смысл своей жизни. Не желая понять, что это уже не жизнь, а скорее доживание.

В детстве Катя была очень послушной, просто золотой девчушкой. Всю свою такую короткую жизнь она была доброй. Жизнерадостная и приветливая ко всем, Катенька даже не успела закончить институт. Мир лишился талантливой журналистки…

С годами произошедшее удалось переосмыслить, подравнять. Оглядываясь назад, например, Юлия Владимировна стыдилась того, что невзлюбила Дениса. Теперь она понимала почему — ревновала. Боялась отпустить повзрослевшую дочку (вдруг упорхнет и не вернется, кого тогда винить, кроме себя?) и потеряла ребенка навсегда. Несколько лет спустя она думала совсем иначе:

«Хорошо, что Денис всегда был с ней рядом», — подумала мать с благодарностью, которая сходила на нет, едва она припоминала, что парень узнал обо всем раньше, чем они с мужем. Если женщина пыталась найти для себя подходящую увертку, чтобы снять с себя тяжелый груз недоверия собственной дочери, ее клеймило каленым железом что-то грозное, едкое и слишком справедливое: «Не оправдывайся. Дочка боялась рассказать вам о своей болезни. Вспомни, как она волновалась», — не отпускал Юлию внутренний голос, а с ним и чувство вины.

Итак, женщина сумела уяснить, что молодой человек был не виноват в смерти Кати, смягчилась, однако так и не смогла поговорить начистоту со своим мужем. Боялась, если разговор состоится, то на нее сойдет оползень всего, что он умалчивал за годы ссор и обид. Надо было сделать шаг навстречу, оказать поддержку, предложить: «Давай поговорим», но страх оказывался сильнее.

Да и Александр, похоже, не стремился откровенничать. Поначалу пытался, а потом, что называется, забил. Стал уходить от разговора. Буквально: пропадал на халтурах. Приходя домой, валился с ног от усталости.

Была еще идея съездить за границу, развеяться, посмотреть мир, но Юлия отказалась. Мол, там же все чужое. Полжизни прожито, и ничего, — да и какие теперь поездки?

Но надо было выпить чаю, сполоснуться под душем и выходить на улицу. Вообще говоря, после сорока лет время словно замедляется, а с тех пор, как не стало Кати, Юлию Владимировну не отпускало чувство, что оно вообще грозит остановиться. И поэтому вперед — имитировать активность, занять себя хоть чем-то, дабы дожить до вечера, чтобы полночи опять не спать, а под утро проснуться, и опять все сначала…

— Ну что, одеваемся, и к Кате? — спросил он свою жену, когда она вышла из ванной.

— Да, не будем ждать. Только голову высушу, и можем идти.

— Ты права, незачем тянуть, — согласился с ней муж с каким-то непонятным ей блеском в глазах.

Молча оделись, закрыли квартиру и спустились во двор. Он тихонько обнял ее, и они прошли мимо детской площадки, свернули направо, вдоль новостроек с одной стороны и хрущевок вперемешку с сараями и избушками — с другой. На улице было по-утреннему прохладно, но при этом ясно. Туман давно уже рассеялся, и солнце уже начало греть этот мир, постепенно превратившись из мягко-розового в слегка оранжевое, а его лучи освещали мокрую от тумана траву, превращая мелкие капельки на ее листочках в блестящие бисеринки.

Своеобразное «место встречи» становилось все ближе. Своими виднеющимися издали очертаниями кладбище заставляло супружескую пару задуматься: смерть — это остановка по требованию или финал на маршруте жизни? А может, другое ее агрегатное состояние?

По пути раздавался нестройный лай собак, пели птицы. Вот они прошли мимо того дома, где когда-то пьяница забил до смерти свою молодую жену, а вот и дом Дениса: понурый и опустелый без хозяина, он держался строго. Входная дверь закрыта на замок, блестящий и заметный, как орден на груди солдата. Теперь огород брошен, в канавах вода, а между забором сеточки паутины. Гопота сюда не суется: ни в дом, ни за калитку, хотя могли бы разворовать — чужое горе тревожит, отпугивает.

Местные относились к Денису нормально: парень знал труд, не отказывался помочь другим. Хорошо относился к нему и Саша, иногда они пересекались на кладбище. В последнюю встречу Денис сказал, что ему невыносимо оставаться в деревне: «все родное и чужое одновременно. Не могу я так, Саш, после. Разрываюсь. Уеду куда подальше».

И вдруг он понял, что сегодня в его жизни должно произойти кое-что очень важное и, скорее всего, даже хорошее. Мысль эта пришла ему в голову, когда он почувствовал напряжение, охватившее его супругу. Хуже всего то, что напряженность эта не сулила ничего доброго.

Убрав руку с ее талии, он пошел дальше как ни в чем не бывало. Какое-то время они молчали, и он вежливо не лез ей в душу, но потом все-таки спросил с призрачной надеждой на благополучный исход разговора:

— В чем дело, Юль? Что тебя изо дня в день напрягает?

— А ты как думаешь? — ответила она вопросом на вопрос.

— Я думаю… — Он посмотрел на ее лицо, которое до сих пор находил красивым, и хотел ответить ей что-то утешающее, но венки на ее висках пульсировали, а щеки покраснели в знак того, что его супруга едва справляется со своим раздражением.

«Как же меня достало, что ты вечно всем недовольна», — подумал он и произнес:

— Я думаю, что мы с тобой были плохими родителями для своего ребенка, и еще я думаю, что ты винишь меня в ее смерти.

— А кого? Кого я должна винить?

— Да никого! — сорвался на крик Александр и, в момент успокоившись, добавил: — Искать виноватых можно сколько угодно. Катю это, к сожалению, не воскресит.

— Как ты можешь нести такую…

— Я не договорил.

–… чушь?! — досказала она так, что «шшшшшшшшь» звучало у него в ушах, будто бы он говорил с гремучей змеей, а не с женой, которую любил долго и, видимо, слишком преданно и даже по-рабски.

Злоба накипью заполонила мозг. Зашла на второй круг, не оставив шанса на примирение. Значит, надо договорить до конца и самому обозначить финал их затянувшейся истории.

Он продолжил:

— Ты спросила, что я думаю, так вот дослушай. — Внезапно мужчина ощутил былую уверенность в себе. Понимал, что должен наконец-таки высказать жене все, о чем молчал эти долгие четыре года, и не испытывал ни малейшей неловкости оттого, что этот разговор состоялся в годовщину смерти своей девочки. — Я думаю, что ты привязала меня к себе, как пса на поводок, и, наконец, я думаю, что ты поступила паскудно, когда запрещала ей переехать с ним в Питер. Я вполне понимаю его чувства и рад, что они любили друг друга. Думаешь, только тебе тяжело? Постоянно о ней думаю, перебираю в голове свои косяки, как осколки разбитой тарелки. Считаю себя плохим, а для чего? Это ведь не так. И ты на самом деле не плохая. Просто — если разбитое не склеить, давай меняться. Как бы дико для тебя это ни звучало, — жизнь продолжается.

Тут она с перекошенным лицом вцепилась ему в пиджак, так, что ему ничего не оставалось, как оттолкнуть ее от себя в сторону. Держа пуговицу в своих когтистых руках, теперь больше напоминающих ему лапы, она шлепнулась на землю, слюнявая и злая.

— Никогда не думал, что подниму руку на свою женщину. Но, видно, все когда-то бывает впервые. — С этими словами он протянул ей свою крепкую руку, чтобы помочь ей подняться, но она отказалась, стукнув ногой по земле, будто лошадь копытом.

— М-да… Видела бы тебя Катя… Я пошел на могилу к дочери, и если хочешь, то пошли со мной.

— Нет, — прошипела на него жена, словно маленький ребенок в песочнице, которого заставляют идти, куда он не хочет.

— Тогда сиди тут, а мне пора.

Она смотрела ему вслед, а он от нее все удалялся, и удалялся, и удалялся.

— Да и муж из тебя был хреновый!

— Может быть, — обернулся он, замедлив свой шаг. — Думаю, это значит, что тебе пора искать нового. Ты же сама меня пилила, что «сельская жизнь не для тебя», так что уматывай, и не придется дальше тащить свой крест. — Проведя черту, он продолжил свой путь, а она так и осталась сидеть на дороге, не ощущая ничего, кроме бессилия и злобы.

Неделей позже она вернулась в Санкт-Петербург на квартиру своей матери, где предпочла дожить свои дни в гордом одиночестве. Бог с ней! Ну а мы лучше узнаем, что же было дальше тем субботним утром, когда Александр в одиночку перешагнул скромную калитку местного кладбища, которая никогда не закрывалась, — зачем? Да и потом, «готы» и влюбленные чувствовали себя здесь прекрасно, вели себя тихо в месте последнего пристанища усопших, не мешая, а скорей сочувствуя остальным посетителям их спокойной обители.

Саша, несмотря на разборки с женой, чувствовал себя легко и впервые за все это время… свободно. Еще не счастливо, но уже свободно. Поздоровавшись взмахом руки с дворником — дедом, который жил недалеко от кладбища и присматривал за ним с тех пор, как вышел на пенсию, Александр без труда нашел место, где была похоронена его дочка.

Впервые за долгие четыре года он позволил себе от души улыбнуться.

— Ну здравствуй, моя хорошая. Как твои дела? Знаешь, сегодня я стал другим человеком, и вот как это было…

16.01.13 22:57,в Санкт-Петербурге