Маркин и кот. Рассказ

Антон Гусев

Недавняя смерть крупного чиновника из силового ведомства невольно заставила многих вернуться мысленно к самому громкому делу в его карьере – дело знаменитой казнокрадки из Минобороны. И какие только слухи тогда не ходили вокруг их сложных взаимоотношений – от лирических до абсолютно абсурдных. А представьте, если бы тогда какие-то из этих инсинуаций оказались правдой – она бы тогда точно наказания избежала. Или все-таки… так оно и есть?

Дизайнер обложки Антон Гусев

© Антон Гусев, 2021

© Антон Гусев, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-6163-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Она никогда не знала, что их связывает. Их недавняя совместная работа тоже не давала окончательного ответа на этот вопрос. Кем он был для неё? Хорошим начальником — до того момента, пока она, наконец, после полугода ухаживаний с его стороны, не разглядела в нём мужчину. И не просто рассмотрела, а так, что сразу влюбилась, позволив ему сыграть, на самых что ни на есть тонких струнах своей души. На некоторое время ей даже показалось, будто она его одного всегда и любила. И не испытывала этого чувства ни к кому больше. Хотя, как знать, может, так оно и было…

Она помнит даже момент, когда впервые произнесла столь желаемую им фразу. Ей тогда показалось, что не так-то она его и порадовала. Ожидание праздника лучше самого праздника…

Но она помнит — и это её тогда не огорчило. Кстати, сейчас она наблюдает из окна точно такую же погоду, что стояла в приснопамятный вечер взаимных признаний. Собственно, она и вспомнила те моменты, только благодаря такой же погоде… Всё те же хлопья снега, лёгкая непринуждённая свежесть в воздухе и тишина. Такая несвойственная Москве тишина, казалось, всегда их сопровождала. Тишина и неспешность. Такая благостная, спокойная, взрослая тишина, в которой принято произносить и слушать самые великие слова.

Её и сейчас окружает всё та же тишина, но уже невольная. И тишина эта, теперешняя, отличается от той, что была год назад (а кажется, будто вчера, надо же), своей неосязаемостью и методичностью. Она существует сейчас непросто как физическая категория, но скорее как транспортное, психологическое явление. Её невозможно победить простым включением звука. Она словно медленно приводимый в исполнение приговор. Хотя в этих словах есть правовая истина.

Да, она заперта. Неволей для неё стала всё та же любимая квартира. И в этом было её несчастье. Ведь ещё вчера здесь она была счастлива, счастлива с ним, а теперь ни о счастье, ни о свободе говорить не приходилось. И всё случившееся, хотя и сближало её с ним, но в то же время отделяло на самое дальнее в мире расстояние. За это время оба они обросли таким количеством мишуры, что до истинной сути отношений уж и не докопаешься. И поэтому даже сейчас она не могла однозначно ответить даже для себя на вопрос о том, что в действительности их связывает. Но одно знала точно — ей было жаль его. Женская жалость города берёт. Сейчас именно ради него она готова на поступки. Ради жалости в первую очередь, а уже потом видно будет…

Сейчас же она стоит у окна и слушает ту самую тишину. Перед ней — мольберт со странной картиной, которую она пишет уже вторую неделю. Начинала она её как его портрет. Потом он плавно перетёк в портрет Маркина. Потом — в совместный. Только его она изобразила в виде огромного рыжего кота, многократно превышающего в размерах Маркина из-за своего маленького роста, производившего на холсте ещё более жалкое впечатление.

«Странная картина, — подумала она, потягивая кофе и согревая руки о горячую кружку. — Они так органично смотрятся, что себя на этом полотне и представить даже не могу. Это может быть символично!

Многочасовая работа над картиной утомила её, и она выходит на кухню. Там она достаёт из бара бутылку с коньяком, который так любит изображенный на её картине Маркин. Повертев её в руках, она пускает в горлышко крупную таблетку, предварительно измельчив её. Сон… Сон… Пусть поспит… Ох уж эта женская жалость…

Глядя на подымающиеся со дна сосуда пузырьки, она вновь оживляет в памяти судьбоносные моменты. И почему-то первое, пришло её на ум — это то, как они лежали в постели с ним после того самого полугодового ухаживания.

— Надо же, — говорит она, — что время делает с людьми. Ещё пару месяцев назад я не рассматривала тебя как партнёра ни по постели, ни по жизни. А сейчас лежу тут с тобой и даже представить не могу, что могло быть иначе…

— Как говорили древние, все на свете боятся времени, а время боится пирамид. Видимо, я являюсь непреходящей ценностью, — ах, какой он образованный: ей всегда это нравилось.

— И до одури нескромный.

— В наше время скромность — категория лишняя.

— И совесть, к сожалению, тоже.

— Это, конечно, камень в мой огород. Мол, неверный муж и всё такое.

— Некорректно рассуждать за меня. Хочешь кофе, неверный муж?..

Спустя несколько минут они уже сидят за столом на всё той же кухне, где сейчас она рассматривает почти совсем уже растаявшие в бутылке пузырьки воздуха.

— Нет, словосочетание «неверный муж» тебе не подходит. Я буду звать тебя соседом. Господи, всё как в анекдотах — от соседки муж ко мне ушёл.

— Как-то уж совсем оскорбительно получается… Сосед…

— Ну, хорошо. Словосочетание «господин министр» устраивает? Ты ведь пока ещё мой руководитель?

— Оставь только слово «господин»? Мой «господин»? Так согласен.

Оба смеются.

Ах, как долго она будет вспоминать этот смех. Казалось, он был самым беззащитным за всю её жизнь. Следов былого веселья теперь не осталось и в помине, один сарказм.

Вообще ей кажется теперь, что этот сарказм сопровождал её всю жизнь. Настоящего, кажется, ничего никогда и не было. Всё было какое-то игрушечное, дутое, вымышленное. И этот сарказм был колкой защитой от всего настоящего, подлинного, жизненного. Снимать эту маску она боялась, да и не приучена была. В кругу, которому она принадлежала, это было непринято. И только едкая усмешка подчас служила ответом на те вопросы, ответов на которые не было.

С ним всё было иначе. Она не любила банальных слов и выражений, но в его обществе она словно бы зажила, вышла из анабиоза. Жизнь открылась с новой, неизвестной ранее стороны. Наверное, потому, что от него она увидела абсолютно искреннее отношение. То, к чему она не привыкла. Оттого и не знала, как на это реагировать…

— Иногда я теряюсь рядом с тобой…

— Когда и почему такое было?

— Ну, вчера, например, ты при всём коллективе обнимал меня и даже сказал тост в мою честь.

— И что в этом плохого?

— Плохого нет, но… Твоя жена…

— Перестань. Ты не хуже меня знаешь, что у неё своя жизнь — да и может ли быть иначе после двадцати лет брака?

— Ей повезло. Папа — премьер, муж — министр…

— То есть, я так понимаю, ты хочешь сказать, что тебе не повезло?

— А мне ещё больше. Ты рядом, это главное. Не надо больше ничего.

— А почему тогда теряешься?

— Понимаешь, я так не привыкла. Всем всегда от меня что-то было надо. И бывшему мужу, и остальным… Ты не такой, ты больше отдаёшь. Для меня это непривычно. Всю свою жизнь я только смотрела на окружающих и думала: как это они такие все счастливые, семьи создают, детей рожают. Думала, врут все. Нет ничего такого. Никакой любви. Химия одна. Потому и детей до сих пор не завела. И только сейчас, с тобой поняла, что может быть по-другому. По-настоящему. И снова испугалась.

— Чего на этот раз?

— Того, что скоро всё закончится.

— Почему это должно закончиться?

— Как всё хорошее. На мне сразу всё заканчивалось, всегда. Поэтому долго не может быть у меня хорошо.

— Что за бред? Молодая, красивая — и вдруг чёрная вдова?

— Как правило…

— Ладно, заканчивай тоску наводить. Я сейчас на секунду домой забегу, переоденусь, и едем…

— Куда?

— Забыла? Мы сегодня на лыжах катаемся…

— Здорово. Когда вернёмся?

— Завтра к вечеру.

— И ты опять уйдёшь?

После этого вопроса он всегда молчит несколько секунд.

— Малыш, ты же всё понимаешь…

— Я прошу тебя, не оправдывайся. Тебе это не к лицу. Я всё понимаю, никуда тебя не тороплю, и ни за что не осуждаю. Я всего лишь женщина и понимаю, что это не ты создан для меня, а я для тебя.

Да, она ни за что его не осуждала. Ещё неизвестно, как она повела бы себя с другим, окажись он сейчас на его месте. Наверняка уж не стала бы привечать его в своей квартире и тем более скрывать от жены. Почему же ему она всё это позволяет? Логика и избитые фразы не помогали отыскать ответ на этот вопрос, как бы часто она не призывала их на помощь… Она часто вспоминает его слова о том, что дела — мерило любви. Только не делал он по отношению к ней вроде экстраординарного, разве что оказывал служебную протекцию. И даже она смотрелась в её глазах как величайший подвиг — никто ведь не делал этого раньше.

Пузырьки всё ещё поднимаются со дна бутылки, но всё в меньшем количестве, и снова та же кухня трёхмесячной давности встаёт у неё перед глазами, когда за ужином она вдруг говорит ему:

— Спасибо.

Он в ответ недоуменно вскидывает брови.

— За что?

— За то, что вступился за меня на сегодняшнем совещании.

— Ерунда.

— Не говори так. Это — моя работа, я её люблю, а ты защищаешь меня от тех, кто мешает мне её осуществлять.

— От тех, от кого могу…

— А есть другие?

— Я не Бог.

— Тебе что-то известно?

— В некотором роде.

— Расскажи. Я ведь твоя боевая подруга.

— Ну, раз боевая, — вздыхает он тяжко, — тогда слушай. У меня недавно состоялся диалог с Президентом. Они проводили социальный опрос, народ недоволен армией, да и оборонный заказ стал срываться с завидной регулярностью. В канун выборов такая картина не может играть ему на руку…

В его голосе слышится какая-то тревожная неопределённость, и она пугает её, как и всякую женщину.

— И что?

— Будет большая проверка Счётной палаты. В твоём ведомстве.

— Почему в моём?

— Потому что если в моём, то надо будет сажать через одного.

— А в моём?

— В твоём меньше.

— Меньше?! — такая формулировка пугает её ещё больше. — Что значит меньше?!

— То и значит. Только без истерик давай. Все кандидатуры на посадку будут согласовываться с тобой и со мной. Но ты не бойся — о наших с тобой отношениях он знает, и с тобой ничего не случится.

— А с тобой?!

— Тем более. Максимум нам предложат новые должности. Ты ведь пойдёшь за мной?

— Ты уверен, что всё так безоблачно?

— Я такое уже проходил. Что-то вроде публичной порки. Когда дело этого юриста, замученного в СИЗО, набирало обороты, я как раз налоговую возглавлял, а она потерпевшим по делу проходила. Представляешь, как меня тогда публично сквозь строй протащили… И ничего — должность министра дали.

— Я тогда подумала, что это всё — твоя жена. Всё-таки дочь премьера.

— Что ж, доля правды в твоих словах есть. Но только в той их части, которая связана с моим трудоустройством. То есть, её связи, а вернее, связи тестя помогли мне получить первую работу. Потом, когда уже непосредственно стал работать с самим, он оценил мои деловые качества, и теперь руководствуется исключительно ими, всякий раз оставляя меня в команде.

— Под деловыми качествами ты понимаешь умение откатывать?

— Это тоже далеко не последнее дело и не каждому под силу, знаешь ли.

— Однозначно согласна. У меня, например, не получается…

Ах, как ценит он её умение свести в шутку самый тяжёлый, неприятный для него разговор. В этом проявляется её умение ценить его. Жена так не может. Он спешит сообщить ей об этом. Она улыбается в ответ своей по истине джокондовской улыбкой.

— Я же всегда говорю тебе о том, что рождена для тебя. Поэтому берегу тебя, забочусь о тебе. Так будет всегда.

— Значит, не бросишь, если придётся сменить работу?

— Конечно нет. Главное, чтобы на наши отношения эта перемена не повлияла.

— Не бойся, малыш. Ты же умничка, понимаешь, что я к тебе привязался на всю оставшуюся…

— Тсс. Не говори громких слов. Достаточно того, что своими поступками ты доказал, что не предашь и тебе можно верить.

Она боится «расплескать» ту теплоту, ту радость отношений, которая, наконец, открылась ей. Поэтому к их отношениям относится трепетно, осторожно, словно, оберегая от постороннего вмешательства. Она по-своему права…

Она помнит и тот день, а точнее вечер, когда ключ в замке проворачивается, и она, чуть живая, после бурной попойки буквально вваливается в коридор. Её сопровождает незнакомец — пришёл какой-то из клуба. Как это она точно не помнит, но ей отчего-то постоянно смешно. Она смеётся буквально как заведённая — видимо, принятая доза кокса берёт своё.

Спутник ведёт её под руку и когда она, заходясь в приступе хохота, начинает лопотать ему какие-то глупости:

— А Вы… Вы… — хохот забивает её предложения, не давая довести их до конца — Откуда взялись, мой кавалер?

— Вы не помните?

— Я же… ахаха… девочка… Память, соответственно, у меня девичья…

— Ясно. В таком случае вспомните позже, торопиться Вам некуда.

— А Вы… может быть, останетесь на бокал вина? — оставлять незнакомца в гостях она не собиралась, решила лишь устроить ему проверку. Согласись, он сейчас на её предложение, сразу бы взашей выгнала.

— С удовольствием, но в другой раз. Сегодня поставленная передо мной задача по Вашей доставке к месту жительства в целости и сохранности выполнена.

— О как… И кем же она поставлена?

— Екатерина Семёновна, Вы точно в порядке? Может, помощь какая нужна?

Она окидывает ночного собеседника взглядом. Одет вполне прилично, если даже не сказать больше — костюм от импортного кутюрье бросается в глаза нашей ценительнице мод.

— Нужна, но Вы её, увы, оказать не в силах…

— Значит, я могу быть свободен?

— Вполне.

— Что сказать Динаре — Вы легли отдыхать?

Она уже ничего ему не отвечает, только отмахивается и бормоча что-то невнятное, удаляется в свою комнату. По звуку закрывающейся двери, сквозь сон она понимает, что спутник не ушёл, но её это уже мало волнует — всё постепенно сливается для неё воедино, и она неспешно засыпает.

…Утро в таких случаях всегда протекает по одному и тому же сценарию. Головная боль, ломота во всём теле, смутные воспоминания. А потому и принимаемое в таких случаях решение всегда одно и то же — стакан виски. И вот он уже внутри неё, а телефон — в руке.

— Привет, Динарик.

— Здорово, мать, — голос подруги на том конце провода позволяет прийти к выводу, что её вчерашняя визави переживает сейчас такие же душевные муки.

— Даже не спрашиваю, как ты.

— Правильно делаешь. Сама то лучше?

— Ммм… Весьма условно сие утверждение. Слушай, что вчера было-то?

— Как что? Мой день рождения, что же ещё?

— Это я ещё пока помню. Что в клубе-то было?

— Ничего особенного, если не считать того, что мы обдолбились кокса и стали приставать к мужикам.

— С этого места поподробнее. Кто меня вчера домой провожал?

— Крепко тебя, видать, садануло. Маркин.

— Какой ещё Маркин?

— Тот самый, зам из Следственного.

— Да ладно?! А он как там оказался?

— Не знаю, за соседним столиком сидел. Ты его увидела и давай к нему приставать. Мол, что вы там за проверку нам устроили?

Конец ознакомительного фрагмента.