Продавцы слов

Антон Горынин

«Продавцы слов» – это не что иное, как трип-повесть о возможном будущем в настоящем времени. Как только вы откроете книгу, с вами неведомым ему самому способом свяжется построссиянин Умом, который начнёт рассказывать о том, как и чем в XXIII веке живут нелегальные продавцы слов.

2

В вашей голове снова совершенно неожиданно раздаётся противный звук. Звук практически тут же исчезает, остаются уже знакомые вам таинственный радиошум и голос.

У нас тут вечер. Девятый час. Торгаш всё спит на подоконнике, а я, как и планировал, потихоньку разбираю оставшийся товар, он же архив. Архив наш остаётся довольно большим, всё потому, что слова сегодня плохо разбирают. Постграждан можно понять — товар запрещённый, дорогой, да и тех, кто умеет читать, всё меньше и меньше, даже притом, что лучевая болезнь нынче всё равно, что насморк — так же не смертельна. Люди сегодня чаще мрут от нервного истощения — воображатель воображателем, но работает-то он на психической энергии своего хозяина. Кстати, вы, наверное, недоумеваете, зачем нам вообще деньги, если всё можно вообразить. А затем, чтобы приобрести и грамотно вшить себе «грушу» нового поколения — с более высоким разрешением. Ну и, конечно, для того, чтобы иметь возможность вливать себе через гастростростому питательный раствор покачественнее да пополезнее. Впрочем, более продуманные постграждане копят деньги на будущее, в котором, как они думают, будет какая-то вменяемая экономическая система и реальные перспективы на реальную жизнь, а то и на Возрождение — начало новой постъядерной эпохи в истории человечества и страны.

О! А вот и мой любимый раритет — «Записки из подполья». Обожаю эту книгу, вся эта комната в углу и оформившаяся в ней философия экзистенциализма… Вот странное дело: родился-то я намного позже того, как само слово «экзистенция» стало чуть ли не ругательным. Копаться в себе, задумываться о том, кто ты, зачем и куда идёшь, стало пошлым ещё, по-моему, у вас там — в начале двадцать первого века. Я родился гораздо позже, но откуда во мне тяга к этой теме? До сих пор не понимаю. Но каждый новый кусочек страницы с очередным словом отрываю для покупателя так, как будто это кусок моего собственного сердца, — вот как люблю эту книгу. Знаю «Записки…» наизусть, но покупателям показываю их в последнюю очередь.

Вот ещё пара шедевриков, мировая классика, девятнадцатый век, двадцатый… Смотрю на старинные книги, и прямо слёзы наворачиваются, какую культуру мы потеряли, от чего отказываемся, какие откровения стараемся забыть через этот запрет на язык, на слова, прекрасные глубокомысленные русские слова… А теперь вот «ум» да «ум» кругом.

Но есть отдельные словофилы, готовые отдать за новое для себя и старое для мира словечко последние деньги. А некоторые сами приносят на продажу свои библиографические раритеты.

Правительство решило лишить нас языка, но великую русскую культуру так просто не убить! И у Торгаша, я знаю, несмотря на его прозвище, главная цель не выручка, а сохранение, хотя бы частично, той — доумной — великой культуры. Хотя сам он строит из себя циника, барыгу какого-то, но я-то вижу его насквозь, и верю ему, иначе бы не пошёл за ним, обрекая себя на долгие прятки и смертную казнь, которая обязательно случится в конце всех концов. В общем, дорогие мои предки, что бы дальше с нами тут ни произошло, я хочу, чтобы вы там у себя знали: мы боремся за наши язык и культуру и будем бороться до конца! Собственно на дальнейшую, более агрессивную борьбу мы и копим деньги. Национальная валюта у нас хоть и временная, но всё же валюта. Правда, не знаю, как нам удастся перевести всё наторгованное в электронный формат…

Опа, стучат. Торгаш, как всегда в таких случаях, просыпается мгновенно и тут же хватается за свой лазерный пистолет, но стук вроде бы условно правильный. Подозреваю, что пришёл наш постоянный друг, тот самый Умау.

Вместе с Торгашом, настороженно переглядываясь, тишайшими шагами подходим к двери, я смотрю в глазок… Точно — Умау. И чьё-то изящное, если не сказать худое плечо рядом с ним.

— Ум? (Это кто с тобой?) — строго спрашиваю Умау через дверь.

— Ум. (Своя.) — отвечает Умау.

Смотрю на Торгаша, он отрицательно качает головой, обращаюсь к Умау с ещё более строгой интонацией:

— Ум? Ум! (Что значит своя? Пусть хоть лицо покажет, плечо мне не кажется знакомым!)

Умау отходит в сторону, видимо, уступая место своей спутнице. В следующую секунду в глазке появляется весьма приятное, как по своим чертам, так и по выражению, лицо молодой женщины. Смотрю на Торгаша, киваю.

— Ум? (Точно не из этих?) — спрашивает он.

Пожимаю плечами.

— Ум. Ум. (Вроде непохожа. Думаю, Умау кого попало и не приведёт.)

— Ум. (Ну, пусти, посмотрим.) — нехотя соглашается Торгаш, заводя руку с оружием за спину.

Чтобы открыть дверь, мне нужно повернуть три ручки и набрать два четырёхзначных кода, что я и делаю тщательно и не торопясь. Приоткрываю дверь, вижу Умау и его спутницу во всей красе — на вид обычная такая построссийская гражданка: короткая стрижка, карие глаза, вздёрнутый носик… короче, она мне уже нравится.

— Ум? (Войдём?) — спрашивает Умау.

Приоткрываю дверь ещё немного и отхожу назад. Умау слегка подталкивает девушку, та шагает вперёд и оказывается прямо передо мной. От незнакомки пахнет дождём, да она и сама чем-то похожа на дождь, то есть, да, она в моём вкусе. Странно и при этом очень завлекательно, когда от сухой девушки пахнет дождём. Следом за гостьей порог переступает и Умау, закрываю дверь так же тщательно, как и открыл. Торгаш кивком головы приглашает гостей пройти дальше и как-то странно переглядывается с непрошеной гостьей. Умау снова подталкивает девушку, оба проходят на середину полутёмной комнаты, в которой мы ещё не включали и — в целях конспирации — не будем включать электрический свет.

Возможно, вам интересно, почему я так подробно описываю то, как мы с Торгашом принимаем гостей. Да потому что приходят они редко и всегда приносят потенциальную опасность — если о нашем месте нахождения узнают компетентные органы, то мы с Торгашом, а заодно и все наши покупатели не проживём и двух суток. Литературному русскому языку в нашем новом мире не место и продавцам слов, соответственно, тоже. Власти можно понять: человек, владеющий не только виртуально-смайловой системой и интонациями бывшего междометия «ум», но и хоть сколько-нибудь литературным языком, а значит, хоть сколько-нибудь культурный, потенциально опасен для, хоть и временного, но действующего режима. Прописная истина, которая была известна и в ваши времена: непросто управлять людьми, которые способны сами делать какие-то выводы и принимать решения. Но такие, как мы с Торгашом, Умау и, видимо, эта девушка, отказываемся понимать и принимать такой подход власти к человеку. Мы всеми правдами и неправдами добываем уцелевшие в ходе грандиозной кампании по уничтожению языка и всякой письменности (кроме виртуально-смайловой) книги, журналы и тому подобное, буквально отрезаем от них по нормальному русскому словечку и продаём. Дорого. Однако здесь нельзя всё резюмировать расхожей в ваше время фразочкой «ничего личного, только бизнес». В нашем деле личного больше, чем наличного. Мы ни слова не продадим тому, кому по каким-то причинам не доверяем. Мы подпольщики, действуем под страхом смерти, и подставные покупатели нам не нужны.

Пока я вам всё это рассказывал, Торгаш уже успел пообщаться с гостями. Умау представил нам свою спутницу, проумкал, что это его возлюбленная с очень распространённым сегодня женским именем Ума. Ума сейчас сидит на подоконнике, смущённо улыбается (насколько это возможно с зашитым ртом). Она почему-то прячет от нас свои красивые глаза, но, кажется, это не повод ей не доверять. Смотрю на Торгаша, взгляд его в процессе общения с гостьей стал куда менее строгим, значит, он тоже так считает.

— Ум? (И где же вы с Умой познакомились?) — спрашиваю я Умау.

— Ум. (В библиотеке.) — отвечает Умау.

— Ум? (А если серьёзно?)

— Ум. Ум? Ум. Ум! (Я увидел её на углу двух главных улиц. Она шла мне навстречу и о чём-то думала, а вы знаете, какая это сегодня редкость — встретить просто так на улице, да ещё и на главной улице, думающего человека? Я спросил её, сколько сейчас времени, она задумчиво сказала, что не знает даже какой сегодня день, потому что думает о вечном. И вот тут я понял, что влюбился!

— Ум? (Когда это было?) — спрашивает Торгаш.

— Ум. (Позавчера, я как раз шёл от вас.)

Торгаш обращается к девушке:

— Ум. Ум? (Расскажите что-нибудь о себе, Ума. Извините, спрошу ещё раз: вы понимаете, куда попали, знаете, что такое литература, и вообще, что было до Построссии?)

— Ум. Ум. (Я прочитала много старых слов о том, что было раньше, я умею читать, прабабушка втихаря научила… а потом за ней пришли. Я хочу сотрудничать с вами и даже принесла вам в подарок небольшую книгу.) — говорит Ума и с этими словами вытаскивает откуда-то из-за пазухи маленькую книжку в песочно-жёлтой обложке.

Торгаш принимает подарок с благодарностью и настороженностью одновременно, он быстро пролистывает книжицу и протягивает её мне, если я правильно понимаю, для последующего изучения. Интересно. Пусть общаются дальше, а я отхожу в угол изучать книжонку какого-то неизвестного мне автора. Извините, пока отключаюсь.

Снова этот противный звук в вашей голове, удивительно, но ваш мозг опять не взрывается (вот видите, какой он у вас крепкий!). Звук быстро исчезает, не оставив после себя даже тихого радиошума.