Тысяча и один гром

Антон Алеев

Роман написан в не совсем обычном формате коротких рассказов, которые автор называет рассказиками. Это истории из детства и ранней юности главного героя, случившиеся в 70-80-е годы прошлого столетия. Дружба, рыбалка, спорт, дворовые игры, школа, творческие увлечения – всё перемешано в яркую мозаику воспоминаний о той эпохе. Повествование щедро пропитано иронией, юмором и теплой, иногда грустной ностальгией по тем романтическим временам.

Странные люди

У нас с отцом имелись велосипеды. У меня «Урал», у отца — «Спортивный». Раньше особого разнообразия в марках не наблюдалось. «Спортивка» отличалась загнутым, как бараний рог, рулём, узенькой жёсткой сидушкой, ручными тормозами и переключателем скоростей на раме. Работал этот переключатель отвратно, и мы им почти не пользовались, довольствуясь одной из средних шестерёнок на ступице заднего колеса.

На велосипедах мы ездили на рыбалку.

Поутру, когда только занималась заря, крутить педали было одно удовольствие. Перед нами лежали пустые дороги, предрассветную тишину не нарушали даже птицы. Так как мы оба были спортсменами, то сразу задавали хороший темп и быстро преодолевали десяток-другой километров до места ловли.

Излюбленным местом один сезон у нас случилась речка Камышловка в той её части, где она почти впадает в Иртыш.

Там мы отыскали особенное место. Условия представлялись просто идиллическими; тихая речка шириной метров десять, кое-где реденький камыш, да какие-то водные цветы, что покачивались на поверхности от слабого течения. Берега хоть и были крутоваты, но это не мешало комфортно расположиться с удочкой. И самое главное — нам никто не мешал.

Представить такое ныне просто невозможно. Чтобы недалеко от города, на речке, мимо которой ходит дачный автобус, и где ловится хороший карась, не было народа? Сейчас, уехав даже за двести километров, невозможно приткнуться на берегу из-за огромного количества страждущих. Но память возвращает меня к давно ушедшим временам: мы с отцом сидим и смотрим на покачивающиеся на воде поплавки. Над головой поют птицы, тихо гудят редкие комары. И если долго не клюёт, никто не мешает нам переместиться метров на десять вправо или влево и попытать счастья там, потому что больше в пределах видимости никого нет.

Вдруг я настороженно замираю. Отец смотрит на меня вопросительно. Я киваю на свою удочку. Поплавок чуть качается, потом начинает медленно двигаться в сторону. Я хватаю удилище, готовясь подсекать. Поплавок всё ещё ведёт вправо и, наконец, чуть притапливает. Я дёргаю вверх. Есть!

Карась сопротивляется отчаянно, я не могу поднять его сразу, поэтому тащу к берегу сквозь водоросли, рискуя упустить. Но снасть выдерживает, серебряный трофейчик вылетает на зелёную траву. Хороший!

«Ла-а-апоть!» — восторженно приговаривает отец, подбегая к добыче и снимая рыбину с крючка. — «Ла-а-апоть! Лапотёночек!». Он искренне рад за меня, а я стою и счастливо улыбаюсь.

Почему-то, почти всегда, я облавливал отца. Причём это нисколько нас не напрягало, как не напрягает меня и ныне, когда мы рыбачим с Алисой (отца уже давно нет в живых). Не было у нас ни духа соперничества, ни зависти, мы просто радовались успехам друг друга и никогда не задумывались о таких само собой разумеющихся вещах.

Иногда нас с отцом вывозили на рыбалку, как белых людей, на автомобиле.

Один раз его хороший друг, бывший воспитанник, только что купивший «Запорожец»⁹, и желая продемонстрировать нам столь потрясающую воображение машину, завез нас на хмурое озеро Надеждино.

В другой — благодарный грузин, решивший засвидетельствовать своё расположение, так как его сын занимался футболом в команде отца (где тренировался и я). Так уж у них, у восточных людей, было принято.

Кстати, Заза (так звали сына грузина, вернее, так он назвался, потому что полное его имя никто выговорить из нас не мог) отличился тем, что пришёл на первую тренировку без шапочки и перчаток. Была ранняя весна, везде лежал снег, температура — минус 18 по Цельсию. А занимались мы на улице.

На вопрос «Почему?», Заза ответил застенчиво: «А у нас тепло». Он, надо сказать, очень плохо говорил по-русски.

Да и играл в футбол он слабовато, часто не проходил в основной состав, но почему-то мы с ним подружились. И когда, уже летом, его отец повёз нас на природу на шашлык, я очень обрадовался.

Разумеется, на выезд я взял свои снасти. Пока отцы сооружали костёр и устанавливали мангал, я привычным движением быстро размотал пару донок и закинул в Иртыш.

Место оказалось удачным — клевать начало почти сразу. Я позвал Зазу и назначил его следить за одной снастью. И он тут же поймал небольшого подлещика. У парня загорелись глаза, и мы принялись с большим азартом таскать чебаков и подлещиков. Так как Заза по-русски выразить всю степень своего восторга не мог, то он просто восхищённо цокал языком и благодарно на меня посматривал, сверкая чёрными глазами. А потом, уже у костра, то и дело хлопал меня по плечу и восклицал раз за разом: «Антон! Друг!»

Никогда ещё я не ел таких вкусных шашлыков, видимо, способность к их готовке заложена у грузин на генном уровне.

Жаль, что наши дороги с этими симпатичными людьми разошлись почти сразу после этой поездки. Зазу перевели в другую школу, и ему стало далеко добираться до стадиона. А его отца, пару лет спустя, мой батя заметил как-то на рынке, но подойти к нему постеснялся, тот продавал какие-то старые вещи.

Ну и чтобы мой рассказ о запоминающихся клёвых местах, на которых я рыбачил в детстве, был полнее, не могу не упомянуть ещё об одной «нашей» точке. Располагалась она за деревней «Сады Комиссарова» или «Комиссаровкой», как мы её называли. Добираться туда приходилось на автобусе. Вернее, на двух. Вначале на самом первом утреннем мы доезжали до вокзала, а оттуда уже на дачном до самой Комиссаровки. Там предстояло пройти ещё сквозь всю деревню, потом через поле и затем уже спуститься к Иртышу.

Несмотря на то, что дорога занимала у нас почти три часа, и оказывались мы у воды только ближе к девяти, клёв утренний мы ещё заставали. На удочки, переделанные в донки, ловился разнокалиберный чебак, на «закидушки» попадался подлещик средних размеров. На малька брал небольшой судачок. Скучать не приходилось. Обычно мы рыбачили до обеда, потом сматывали снасти и шли на остановку. Домой приезжали уже часам к шести вечера. Многие считали нас странными. Встать в пять утра, потом трястись три часа на автобусе, поймать дюжину-другую чебачков и ехать столько же обратно? Это не очень укладывалось в привычные представления об удовольствиях. Но мы не спорили. Каждому своё. Даже те несколько часов на реке привносили в нашу жизнь потаённый смысл, и уже был не столь важен улов. Каждая такая рыбалка давала нам что-то эфемерно-неосязаемое, но приобретённое нами уже на всю оставшуюся жизнь.

В Комиссаровке я впервые в жизни увидел живого двухкилограммового леща, которого выволок мужик, рыбачивший справа от нас. После того, как трофей оказался у него в садке, мужик от радости принялся танцевать на илистом берегу. Эта огромная рыба настолько тогда меня поразила, что я решил обязательно поймать когда-нибудь такую же. И спустя тридцать лет моя мечта сбылась, но это, как принято сейчас говорить, уже совсем другая история.

Примечания

9

Чудо отечественного Запорожского автопрома. Авто с полностью воздушным охлаждением двигателя. Дабы агрегат не перегревался, дяде Коле приходилось разгоняться до крейсерской скорости 60 км/ч., при которой вся конструкция на колесах начинала отчаянно трястись, скрежетать и стонать, отчего находящимся внутри пассажирам чудилось, что они едут прямиком в царство Аида.