Тысяча и один гром

Антон Алеев

Роман написан в не совсем обычном формате коротких рассказов, которые автор называет рассказиками. Это истории из детства и ранней юности главного героя, случившиеся в 70-80-е годы прошлого столетия. Дружба, рыбалка, спорт, дворовые игры, школа, творческие увлечения – всё перемешано в яркую мозаику воспоминаний о той эпохе. Повествование щедро пропитано иронией, юмором и теплой, иногда грустной ностальгией по тем романтическим временам.

Мокрое дело

У моего двоюродного брата Кости есть ещё брат младший, по имени Глеб. И, если Костя всегда придерживался законопослушной концепции поведения¹⁰, то Глеб с юных лет склонялся к авантюризму.

Эта история произошла июльским погожим днём. Весело светило солнце, на дворе — суббота, и в целом жизнь казалась приятной штукой. Мы приехали проверять резиновую лодку, которую приобрёл дядя Лёша и оставил на даче. Нашей задачей являлось накачать её и оценить ходовые качества на пруду, который располагался тут же, прямо за стоящим на участке домиком.

В этот момент нам стукнуло по 13 лет, Глеб, соответственно, был на два года младше.

Пока взрослые суетились по хозяйству, мы упёрли лодку на задворки, накачали и спустили на воду. Катались по двое. Пруд был не большой, но и не маленький. По берегам рос высокий камыш, который кое-где прорезали деревянные мостки, ведущие от дачных домиков, расположенных по периметру водоёма. Ходили слухи, что по весне сюда запустили карася, но рыба на удочку клевать отказывалась, поэтому любители-рыбаки сюда не заглядывали, и мы резвились на озерке в одиночестве.

Наступила наша с Глебом очередь выплывать. Проходя на лодке у отдалённых камышей, я что-то зацепил веслом. Весло спружинило, лодку развернуло.

Мы полезли руками в воду и скоро нащупали натянутую мелкоячеистую сеть.

— Ну ваще, — сказал я возмущённо.

— Они бы ещё в ванне натянули, — поддержал меня Глеб.

Мы оттолкнулись от верёвки и поплыли к месту своей дислокации.

Причалив к берегу, где скучал Костя, мы вытащили лодку на песок и принялись рассуждать про браконьеров-соседей.

— Надо сплавать, посмотреть, есть ли в сети рыба, — предложил Глеб.

— Дурак, что ли? — сказал Костя. — А если хозяева увидят?

— А че увидят-то? Мало ли кто на лодке катается.

— Да и озеро-то общее же, — поддержал я.

Поплыли.

Суетясь от страха быть замеченными, и окончательно промочив рукава рубашек, мы вроде бы нащупали в толще воды несколько запутавшихся рыб.

Выплыли.

На берегу и в окрестностях было спокойно. Приближался полдень, самое жаркое время суток.

У Глеба последнее время подозрительно горели глаза, и скоро мы поняли причину этого блеска.

— Давайте эту рыбу украдём! — сказал он возбуждённым шёпотом, когда мы расселись на песке.

— Ты дурак, что ли? — сказал Костя. — А если рыбнадзор?

— Не, правда, а как ты её украдёшь-то? С сетью, что ли, вместе? — усомнился я.

— Да зачем с сетью-то? — возмутился Глеб. — Выпутаем просто рыбу!

— Хм, — сказал я, не замечая, что в моих глазах тоже появляется нехороший блеск.

— Пошли вы в баню, — сказал Костя, встал, и убрёл к дому.

— Давай, — подтолкнул меня Глеб по направлению к лодке. — Только тихо надо!

— Да учи учёного, — огрызнулся я.

Поплыли.

— Ты следи за берегом, если что, свисти, — сказал Глеб, вставая на колени у борта лодки и готовясь погружаться верхней частью туловища в воду, — и за ноги меня держи!

Я, с гулко колотящимся сердцем, остался на стрёме, тревожно осматриваясь по сторонам. Глеб, булькая и отплёвываясь, копошился руками в воде.

— Ну скоро ты там? — нервно торопил его я. — Сейчас точно всыпимся же!

— Да сейчас… не выпутывается, зараза!

Вдруг мне показалось, что где-то сбоку раздаются приближающиеся голоса.

— Шухер! — шёпотом крикнул я и схватился за вёсла, нарушив тем самым хрупкое равновесие нашей скульптурной группы.

А так как большая часть Глеба находилась вне лодки, в полном соответствии с законами физики его ноги начали задираться вверх, стремясь вслед за остальными частями тела уйти в воду. Я в панике схватил брата за ускользающие кроссовки, другой рукой отчаянно отгребая веслом. Лодка выписывала замысловатые дугообразные фигуры, так как я грёб только с одной стороны, Глеб же, вверх ногами, наполовину торчащий из воды, булькал и молотил руками, никак не находя точку опоры.

Какое-то время мы в таком гротескном положении, поднимая тучи брызг, пытались отплыть от сети, но у нас мало что получалось. Наконец, мне, хоть и с большим трудом, но удалось затащить брата в лодку через борт. Я тут же бросил подельника, с которого лились галлоны воды, отфыркиваться на корме, а сам с остервенением заработал обоими вёслами, разгоняя наше судно до крейсерской скорости.

Причалив к нашему пятачку, мы затаились, с опаской осматривая окрестности. Но на пруду было тихо. Видимо, те голоса, что я услышал, принадлежали просто проходившим мимо дачникам. Вокруг летали беззаботные стрекозы, и царило полное полуденное умиротворение.

— Не выпутывается, — сказал Глеб, выжимая рубаху. Волосы у него намокли и торчали паклями.

— Ну чё теперь сделаешь, — вздохнул я, мысленно отказываясь от мероприятия.

Но я недооценил Глеба.

— Жди здесь, — сказал он и с хмурым видом ушёл в сторону дома.

Я пожал плечами и стал смотреть на плавунцов, снующих в воде у берега.

Минут через пять он вернулся, держа в руках две удочки.

В ответ на мой удивлённый взгляд, он сложил их под ближайшим кустом.

— Потом объясню, — сказал он таинственно и показал зажатый в руке большой осколок от разбитой бутылки. — Вот, понял?!

— Что понял? — у меня появилось нехорошее предчувствие.

— Поплыли снова!

Не знаю, почему я тогда согласился. Видимо, мы подхватил какой-то вирус хулиганства. И ведь мы снова добрались до той сети, и по очереди резали ячейки осколком, пока не превратили сеть в лохмотья, а в лодку не закинули штук семь жёлтых озёрных карасей-«троячков»¹¹.

Какой же мы тогда испытали «воровской» адреналин, хоть и стыдно это признавать! Но немного оправдывает нас то, что мы, хоть и испортили чужое имущество, но это было имущество браконьеров и такое наказание за установку сетей на дачном пруду являлось актом некоей справедливости.

Ну и, разумеется, нынешняя наша философия рыбалки категорически не предусматривает браконьерские снасти. Быть может, это неприятие «браков» идёт с тех самых пор, кто знает…

Возвращаясь с «рыбалки», мы победно помахивали удочками, азартно рассказывая взрослым, что нашли клёвое место и натаскали всё это великолепие на червя.

Отец удивлённо цокал языком, приняв всё за чистую монету, а Костя смотрел на нас с плохо скрываемым ехидством.

Карасей мы зажарили в сметане, они оказались на удивление сладкими.

А хозяевам уничтоженной сети, кто-то всё же настучал, что на озере в тот день баловались пацаны с десятого участка, но уличить нас в чём-то криминальном уже не было никакой возможности.

Примечания

10

Больше всего такую его концепцию характеризует хрестоматийный случай, произошедший с нами, когда мы учились в одной группе в «политехе» (тогда ОмПИ — Омский Политехнический Институт, ныне ОмГТУ — Омский Государственный Технический Университет) и на первом курсе пришли сдавать физику; у дверей кабинета толпились взволнованные студенты, кто-то спросил у нас традиционное: «Шпоры приготовили?», на что Костя ответил: «Сказали же, что нельзя».

11

Хитрая классификация размеров карася, принятая у рыбаков. В оригинале обозначает высоту зверюги в холке, измеренную в приложенных пальцах взрослого. Но так как пальцы у всех разные, а фантазия, как правило, у рыболовов развитая, то оценивается «на глазок». «Троячок» — мелкий, но уже едовый карасик, «четверка» — средний, «пятерик» — крупный.