Одержизнь

Анна Семироль, 2022

Со всколыхнувшей благословенный Азиль, город под куполом, революции минул почти год. Люди постепенно привыкают к новому миру, в котором появляются трава и свежий воздух, а история героев пишется с чистого листа. Но все меняется, когда в последнем городе на земле оживает радиоаппаратура, молчавшая полвека, а маленькая Амелия Каро находит птицу там, где уже 200 лет никто не видел птиц. Порой надежда – не луч света, а худшая из кар. Продолжение «Азиля» – глубокого, но тревожного и неминуемо актуального романа Анны Семироль. Пронзительная социальная фантастика. «Одержизнь» – это постапокалипсис, роман-путешествие с элементами киберпанка и философская притча. Анна Семироль плетёт сюжет, как кружево, искусно превращая слова на бумаге в живую историю, которая впивается в сердце читателя, чтобы остаться там навсегда.

IV

Узы

— Глотай, сучонок! Пей — или сдохнешь!

Кружка с водой стукается об зубы, саднит разбитую губу. Дышать тяжело — словно сквозь толстое грязное одеяло. У воздуха привкус пыльной дряни и церковных благовоний, от него раскалывается голова.

— Пей! — орёт в ухо мужской голос. — Пей, крысёныш!

Перед глазами мельтешат, толкая друг друга, мутные красные кляксы. Свет причиняет боль, давит на грудь. В губы снова тычется холодный жестяной край, вода льётся по лицу, попадает в нос. Кто-то подсовывает под затылок ладонь, приподнимая голову. Вовремя: накатывает приступ тошноты, мальчишка попёрхивается, с трудом поворачивается на бок, и его желудок исторгает наружу целое море воды.

— Умница, Жиль. — Голос невидимого мужчины теплеет. — Хорошо. Давай-ка ещё.

И снова в него вливают воду. Глотать нет никаких сил, Жиль стискивает зубы, пытается отстраниться. Сильная рука хватает его за волосы, встряхивает.

— Сдохнуть хочешь? А хер тебе! Я тебя вытащу. Пей, стервец! Глотай, или зубы выбью!

Он пытается закричать, но вместо этого лишь судорожно глотает вливаемую воду. Попёрхивается, получает пощёчину, сглатывает. Его знобит, в ушах гремит ритм собственного сердца, во рту привкус крови и вода, вода, словно Орб теперь течёт сквозь него.

— Допивай! — командует мужчина. — Что, блевать тянет? Голову вбок — и давай.

Пытка кажется бесконечной. В Жиля вливают воду, он исторгает её обратно, и его снова поят силком, и опять до рвоты, и так раз за разом.

— Пей, малый, пей. Давай, чтоб все потроха промыло. — И Жиль снова давится, кашляет до спазма в животе.

Он не запоминает, сколько кружек воды в него влили, прежде чем он почувствовал, что может говорить и смутно видеть. В красноватом свете профиль сидящего рядом с ним мужчины кажется знакомым. Жиль старательно щурится, всматриваясь. Нос с горбинкой, острый подбородок, высокий лоб, зачёсанные назад гладкие волосы, собранные в хвост.

— Очухался, недоумок? — сурово спрашивает Артюс Канселье.

Подросток прикрывает глаза и бессильно обмякает. Начальник полиции буровит его презрительным взглядом, хлопает себя по коленям:

— Ну что, поехали в госпиталь? Там тебя приведут в порядок, а к утру весь город узнает о том, в каком состоянии потомок рода Бойер попал к медикам?

— Трепло, — еле слышно шепчет Жиль.

— А при чём тут я? Медсёстры разболтают. Вот радости-то вашей сестрице, Советник Бойер. А что это ты так смотришь? Не нравится перспектива?

— Уйдите.

Канселье невесело усмехается, встаёт, шурша форменной чёрной курткой, подхватывает Жиля под мышки.

— Поднимайся, — командует он. — Поехали.

Бойер пытается сопротивляться, но сил нет совсем. Начальник полиции перекидывает его руку через своё плечо, рывком поднимает с дивана. Жилю ничего другого не остаётся — только следовать за Канселье, с трудом передвигая ноги и сгорая от стыда.

— Могу оставить тебя до утра, — ехидно комментирует полицай. — Полы помоешь, приберёшь тут, тряпки выстираешь. Хозяевам притона приятно будет.

Возле дома ожидает электромобиль Канселье. Жиля пинком отправляют на заднее сиденье, машина трогается. Краем глаза мальчишка замечает, как отъезжает следом тёмный кабриолет. Де Ги?..

Жиль подбирает колени к животу, обхватывает себя за плечи и утыкается лицом в жёсткую обивку сиденья. Думать не хочется ни о чём. Просто холодно, пусто, стыдно. И чёртов Канселье не затыкается:

— Вот в кого ты такой идиот, а? Мадам Веронику не жалко? То, что тебе наплевать на всех, кроме своей косой, давно понятно. А сестру ты за что так? Мало того, что её из-за тебя элитарии сторонятся? Она знает, что ты на наркоте сидишь?

— Я не сижу, — вяло отзывается подросток.

— Ну да! А кто передоз словил? Малыш, ты мне-то мозги не еби! Я вас таких каждый день вижу пачками. И тебе очень повезло, что ты жив остался. Как давно закидываешься? Доза какая? — Тон жёсткий, таким только дознание вести.

Жиль не отвечает, и Канселье оставляет его в покое. Жив — и слава богу. Остальное можно и потом выяснить.

Электромобиль проносится мимо тёплого свечения окон Собора, огибает городской парк и останавливается возле одного из коттеджей, в которых живут семьи Второго круга.

— Прибыли, — цедит Канселье сквозь зубы. — Выходи сам, помогать не буду.

Жиль выбирается из машины, озирается по сторонам, обнимая себя за голые плечи.

— Мы же в госпиталь… — начинает он растерянно.

— Мою жену зовут Соланж. Дочь — Валери. Сына — Этьен. — Тон Канселье строгий, но уже не уничижающий. — Нрав свой дурной в жопу засунь и будь вежлив с ними. Переночуешь у нас, и утром я тебя отвезу в Ядро. Если мне только покажется, что ты ведёшь себя не так, — поедешь в госпиталь. Вопросы?

— Зачем вы это делаете?

Канселье пожимает плечами, слегка пинает колесо машины и идёт по дорожке к дому. Жиль плетётся за ним. Как только они поднимаются на крыльцо, в окошках первого этажа загорается свет, дверь открывается, и навстречу выходит женщина лет сорока — сутулая, коротко стриженная, но при этом очень приятная. Большие тёмные глаза смотрят на Жиля с таким беспокойством и сожалением, что юному Бойеру становится жутко неудобно. «Вот же людям подарок среди ночи, — думает он. — И почему Канселье меня там не оставил, правда?»

— Принимай, мать, — бурчит Канселье, на ходу целуя жену в щёку. — Вода горячая есть? Мне б отмыться.

— Да-да, Артюс, я нагрела два больших бака, — торопливо кивает женщина и снова обращает приветливый взгляд на Жиля: — Здравствуйте, месье Бойер. Будьте нашим гостем, прошу.

— Здравствуйте, мадам Канселье. Я… я очень сожалею, что так…

Он замолкает, окончательно смущённый её приёмом, и следует за Соланж в дом. Разувается в тесном тёмном коридоре, проходит дальше и оказывается на кухне. Канселье, голый по пояс, подхватывает с электроплиты цинковый бак и сердито рявкает:

— Все с дороги! Обварю кипятком — сами виноваты будете!

Хозяйка дома мягко касается запястья Жиля, отводит мальчишку в сторону:

— Присядьте пока здесь.

Жиль провожает проносящего кипяток Канселье взглядом и осторожно спрашивает:

— Мадам, а можно мне тоже умыться? Я… Мне правда неловко. Воняю, как…

Соланж присаживается перед ним на корточки, смотрит внимательно в глаза, кивает:

— Я вам тоже нагрею воды. Пока муж в ванной, принесу влажное полотенце.

Полотенце оказывается горячим. Жиль с наслаждением вытирает лицо, прячет озябшие пальцы в мокрую ткань, прижимает к себе.

— Да вы замёрзли, — с сожалением замечает мадам Канселье. — Сейчас, у нас есть плед.

Она исчезает в соседней комнате, чем-то погромыхивает, возвращается с акриловым пледом, укутывает им незваного гостя. И внезапно Жиля прорывает. Он по-детски всхлипывает, торопливо закрывает лицо ладонями:

— Простите, мадам… Мне очень стыдно, я…

— Тише-тише. Жиль… Можно вас так называть? — Получив в ответ кивок, она продолжает: — Вам вовсе не обязательно каяться. Я вас ни в чём не обвиняю и не осуждаю. Мне просто хочется вам помочь.

— Я не… не знаю, что и зачем творю. Мне просто хотелось уйти. — Слова льются сами, раздражая горло. — Я везде чужой, всем… Всё, что мне дорого, обесценено другими. Я не хочу жить так, как меня вынуждают. Моим близким за меня только стыдно. А мне жутко от того, как другие живут… Мадам Соланж, простите, что я вам всё это…

Она кладёт ладонь ему на затылок, поглаживает.

— Сколько вам лет, Жиль?

— Пятнадцать.

— Потому всё так и болит. Вы взрослеете. Мои дети уже прошли через это, каждый по-своему. Это просто надо пережить. И постараться не потерять себя. Я знаю о вас по рассказам мужа. Вы сильный и непростой мальчик, Жиль.

— Ты спроси, что этот сильный и непростой мальчик принял, — мрачно бросает Канселье, заходя на кухню в одном полотенце. — И зачем его к блядям понесло. А, всё равно не ответит. Иди мойся, крысёныш чёртов!

И уже прикрывая за собой скрипучую дверь тесной ванной, Жиль слышит, как Соланж спокойно и твёрдо обращается к мужу:

— Если есть в тебе хоть капля совести — не доламывай, а помоги подняться. А не можешь этого — хотя бы помолчи.

Жиль сидит в ванне, пока вода не становится холодной. Замывает пятна рвоты на штанах, натягивает мокрое на себя. Да, неуютно, но терпимо. Не зима же. И хотя бы не воняет больше. Таким не стыдно и к мадам Канселье вернуться.

— Вот, совсем другое дело! — радостно восклицает Соланж, когда Жиль несмело заходит в кухню. — Завернитесь пока в плед, погрейтесь. Мы с Артюсом сейчас придумаем, как сделать вам кровать, и вы поспите.

— Спасибо. Мне не надо, — качает головой подросток. — Я же уличный, привык спать сидя. Можно я у окна стул займу? Мне будет удобно, честно.

— Лучше помоги дверь с петель снять, — ворчит Канселье, в клетчатой домашней рубахе совсем не похожий на грозу азильской преступности.

— Зачем дверь? — удивлённо приподнимает бровь Жиль.

— Положим на стулья — будет кровать. Так, жена, иди в спальню, мужики сами управятся. Юный свин, ты поддерживаешь, я снимаю?

Вместо ответа Жиль ставит стул к окну, садится, подобрав ноги, оборачивает себя пледом, облокачивается на спинку и закрывает глаза.

— Ну… спи уж, упрямец, — разводит руками Канселье и выключает свет.

Утром позёвывающий хозяин дома спускается в кухню и застаёт жену с ножницами в руках: Соланж стрижет Жиля перед зеркалом. Канселье удивлённо рассматривает коротко подстриженный затылок, тонкую мальчишескую шею, чёлку, укороченную с одной стороны до середины щеки, и вопрошает:

— Э-э-э… косичку-то не жалко? Соланж, чего это вы решили?

Косичку Жиль сворачивает и убирает в карман. Избегая смотреть в зеркало, поднимает взгляд на Канселье:

— Больше не крысёныш. Вот так вот.

— Ну-у-у… как вести себя будешь, — не теряется начальник полиции.

— Доброе утро, Артюс. Мы решили, что Жиль из дома не убегал, а просто сходил подстричься, — спокойно отвечает мадам Канселье. — Ну, пожалуй, и всё. Завтракаем?

Час спустя электромобиль Канселье мчит, погромыхивая, в направлении Ядра. Жиль сидит рядом с водителем, привычно молчит и смотрит в окно. Память безжалостно возвращает его к вчерашним событиям, раз за разом заставляя то краснеть, то бледнеть.

— Что-то ты совсем неважно выглядишь, — замечает Канселье. — Не спал ночью?

— Не спал. Амелия больна. Я её чувствую. Ночью опять был приступ.

— М-да. А что с ней?

— Одержизнь.

— Чего-чего?

— Припадки такие, — вздыхает Жиль. — Доктора не знают, что это. Никто не знает.

— Уж не та ли неведомая хворь, которая сейчас детишек охватила?

Мальчишка коротко угукает. Канселье, прищурившись, косится на него:

— А как ты это чувствуешь? Ну, когда ей плохо.

— Не могу объяснить. Знаю — и всё.

Жиль скользит взглядом по полю кукурузы, которое проносится за окном. Всходы в этом году слабые, растут медленно. Обычно в это время они выше и гуще раза в два.

— Я хотел спросить, — не поворачиваясь к Канселье, начинает он. — Только если вы на такие вопросы отвечаете.

— «Такие» — какие?

— Неприятные.

— Обычно я их задаю. Давай, ладно.

— Как вы меня нашли?

Канселье усмехается, барабанит пальцами по рулю. Жиль ждёт ответа, поворачивается к куратору.

— Давай остановимся на том, что кому-то стало не всё равно и он позвал полицию, — наконец говорит Канселье.

— И приехали почему-то именно вы.

— Ну-у-у… Потому что этот человек знал, кого звать, когда кто-то из элитарных ублюдков вляпывается в говно.

— А с чего вы помогаете тем, кого терпеть не можете? — не унимается Жиль.

— Или это моя работа, или я кому-то что-то должен. Всё, вопросы кончились?

— Значит, и то и другое.

— Вот прими как версию и заткнись на хер! — взрывается Канселье. — Привычнее, когда ты злишься и молчишь!

Жиль прячет ехидную улыбку и до самого дома не издаёт ни звука. Начальник полиции конвоирует его до крыльца, где их встречает заплаканная Вероника.

— Доброе утро, мадам Бойер. Передаю с рук на руки. Рекомендую связать и дальше туалета не выпускать.

— Шуточки у вас, — хмурится Вероника и тут же спохватывается: — Спасибо огромное, месье Артюс.

Канселье отмахивается и быстро уходит, оставив брата с сестрой наедине. Жиль смотрит под ноги, боится взглянуть Веронике в лицо. И лишь когда вокруг него смыкаются объятья и Веро поднимается на цыпочки, чтобы прижаться к его щеке, Жиль понимает, что она по-настоящему волновалась и счастлива, что её бестолковый брат вернулся.

— Я это… подстригся. Вот так вот, — говорит он первое, что приходит в голову.

Она молчит и кивает. И улыбается, трогая его обстриженную чёлку.

Хлопает дверь за спиной, и подростка за талию обхватывают маленькие руки Амелии.

— Жиль! Я снова сделала ящерицу… и она рассыпалась! — отчаянно кричит она. — Опять! Опять!

Она тянет его за руку, заставляя наклониться, и шепчет на ухо:

— Я знаю, как должно быть. Я знаю, но мама не понимает! Пойдём скорее, я должна тебе всё-превсё рассказать!

Она прохаживается туда-сюда по комнате — до ужаса взрослая с высокой причёской и в перешитом из маминого платье. Взгляд Амелии суров и серьёзен, пухлые губы сжаты, настрой решительный.

— И ты мне не веришь, — без укора, просто констатируя факт, говорит она Жилю, сидящему на подоконнике. — Не веришь же…

— Я не виноват, что это бредово звучит, — хмурится он. — Вот ты бы сама на моём месте поверила? Что кто-то далеко-далеко знает, как тебя вылечить, и аппаратура в доме Роберов включилась, чтобы тебе это сказать, и ты поняла, а другие нет. Ты ещё скажи, что знаешь, на каком языке сигнал пришёл.

— На английском, — не задумываясь, отвечает Амелия.

— Откуда ты всё это взяла, веснушка? Придумать у меня бы не хватило фантазии.

Амелия берёт с дивана книгу о птицах, хлопает ею по столу, поднимая облако пыли. Удовлетворённо хмыкает:

— Мне приснилось.

— Нельзя верить снам, — возражает Жиль.

— Мне приснилось, когда я лепила ящерицу, — спокойно дополняет девочка.

Жиль качает головой: нет, не верю. Малышка поджимает губы, хмурится и являет свой последний довод:

— А если совсем незнакомый мне месье скажет всё то же, что и я? Тогда ты поверишь?

— Что ещё за незнакомый месье? — в один голос спрашивают Жиль и тихо сидящая в стороне Вероника.

— Месье, которого вы не знаете, но знает папа. И то чуть-чуть.

— Стоп-стоп! — восклицает Вероника, выставив ладони вперёд. — Я совсем запуталась. Амелия, откуда ты знаешь, что папа…

— Мам, — в голосе девочки — сплошной укор, — не это важно. Важно то, что я говорю правду.

Она переводит взгляд с матери на Жиля, потом обратно.

— Его надо найти и поговорить. Он правильнее вам всё расскажет.

— Мы ни с кем говорить не будем! — Вероника почти кричит, и Жиль понимает, что она испугана. — Амелия, детка, это просто сон!

Жиль стискивает виски ладонями. «Так, соберись. Если ей правда приснилось — да, всё ерунда, и делать то, о чём она просит, — пустая трата времени. А если нет? Если действительно все эти знаки складываются в нечто, что понимает только веснушка? И то как-то смутно… Что тогда?»

— Послушай, Веро, — примиряющим тоном начинает брат. — А если… а если мы попробуем? Просто поговорить. Что мы теряем?

Она молчит, в глазах мечется страх. Нет, в резиденцию Каро она точно не пойдёт. Ей проще цепляться за то, что Амелии всё пригрезилось. А вот Жилю уже не проще. Пока он подыскивает нужные слова для разговора с сестрой, в детскую заглядывает Ганна:

— Доктор пришёл. Срочно требует вас, мадам.

Вероника спускается в вестибюль, Амелия следует за ней. Франсуа Ламонтань прохаживается вдоль высоких — от пола до потолка — окон вестибюля. И не улыбается в знак приветствия — вопреки привычке.

— Доброго утра, мадам Бойер, — с лёгким поклоном здоровается врач. — Буду краток: у нас эпидемия. Больно более пяти процентов детей Азиля. И так как мадемуазель Амелия является нулевым пациентом, я должен препроводить её в карантинную зону Второго круга.

— Я не нулевой пациент! — гневно топает ногой девочка, прячась за мать.

— Нулевой пациент — это человек, заболевший первым, — поясняет доктор Ламонтань. — Это не ругательство, милая.

— Я не больная. И никто не болеет. Вы не понимаете, что с нами происходит, — совершенно по-взрослому заявляет Амелия.

— Так помогите нам разобраться, мадемуазель Каро. Вас ожидает электромобиль у ворот.

— Она никуда не поедет! — хмуро отрезает Вероника, закрывая дочь собой.

— Увы, мадам. — Тон Ламонтаня становится официальным, колким. — Когда речь идёт об эпидемии, я перестаю быть вашим лечащим врачом и становлюсь буквой закона. Ради безопасности города я обязан забрать вашу дочь.

Амелия срывается с места, вихрем несётся на второй этаж, колотит кулаком в закрытые двери.

— Жиль! — зовёт она. — Жиль, меня хотят забрать! Помоги! Не отдавай меня! Мама, я не поеду!

Подросток выскакивает в коридор, подхватывает её на руки. Амелия цепляется за Жиля, лицо перекошено от страха:

— Он меня заберёт! Сделай что-нибудь!

— Тихо-тихо, — шёпотом успокаивает её Жиль. — Я тебя не отдам. И мама не отдаст. Только не кричи.

Он заносит её в свою комнату, с трудом отцепляет от себя руки перепуганной девочки, спускает племянницу на пол. Присаживается на корточки, внимательно смотрит ей в лицо:

— Я очень виноват перед тобой, веснушка. Но больше я тебя не оставлю. Ты мне веришь?

Вместо ответа она кладёт ладонь на его исчерченную шрамами щёку и кивает. Жиль открывает окно, смотрит вниз, перегнувшись через подоконник. Нет, не вариант. Сам-то он отсюда спустится без проблем, но если Амелия упадёт, падение может стать фатальным. Даже если она будет прыгать ему на руки — рисковать нельзя.

— В ванную, — шёпотом командует Жиль. — Бегом.

Вдвоём они пробегают по этажу до ванной возле спальни Вероники. Жиль закрывает за собой дверь и отпирает люк для сброса грязного белья.

— Малышка, придётся тебе притвориться платьем в стирку, — подмигивает он девочке. — Съедешь по трубе вниз, только руки не опускай и ни за что не цепляйся. Поняла?

— Да! — Рот до ушей, глаза сияют: всё, ей больше не страшно.

Жиль осторожно опускает её в люк, считает до трёх и разжимает руки. Тихонько ойкнув, Амелия скользит по трубе в подвал. Жиль наскоро плещет водой из-под крана в лицо, перекидывает полотенце через шею и спокойно выходит из ванной. Вовремя: Вероника и доктор Ламонтань поднимаются по лестнице.

— Здравствуйте, месье Бойер.

— Здравствуйте, доктор. Веро, что-то случилось?

Сестра вытирает слёзы запястьем, кивает, всхлипывает длинно.

— Амелию забирают, — на выдохе сообщает она. — Я поеду с ней. Пожалуйста, скажи Ксавье, когда он вернётся.

Жиль позволяет им пройти в комнату девочки и бегом несётся вниз по лестнице. Мельком взглянув, нет ли кого у ворот, он огибает дом, пригнувшись, падает на четвереньки у подвального оконца. Амелия машет ему рукой, улыбается. Жиль делает строгое лицо, прикладывает к губам палец и дёргает раму вверх. Окно не открывается, как бы он ни старался. Подросток осторожно постукивает по стеклу, показывает девочке туда, где должен находиться шпингалет. Смышлёная кроха кивает, исчезает на несколько секунд, потом снова появляется в поле зрения, тянется к защёлке изо всех сил.

— Ну же… — умоляет Жиль еле слышно.

Амелия смотрит на него разнесчастными глазами, встряхивает кудряшками: «Не могу!»

— Встань на что-нибудь, — шепчет Жиль, пытается объяснить ей жестами.

Девочка снова исчезает, на этот раз её нет с минуту. Жиль напряжённо прислушивается к голосам сестры и кормилицы, зовущим Амелию, нервно кусает губу. Да, можно разбить окно и вытащить малышку, но тогда она поранится осколками. Да и окно узкое, рама толстая — мальчишка не уверен, что Амелия пролезет.

— Амелия! — зовёт Вероника уже с крыльца.

— Чё-о-орт… — в отчаянии стонет Жиль, и тут шпингалет по ту сторону окна отчётливо щёлкает, сдвигаясь.

Мальчишка мгновенно поднимает раму, тянет руки к малышке:

— Хватайся!

Несколько секунд — и довольная Амелия стоит рядом с Жилем.

— Я нашла проволочку, сделала петельку, зацепила и потянула! — восторженно рассказывает она.

Жиль хватает девочку за руку, и они бегут в дальний угол сада, к чёрному ходу. Калитка предательски скрежещет, открываясь, но дело сделано — Жиль и Амелия выбегают на улицу позади усадьбы Бойер.

— А мы — куда? — любопытствует девочка.

Мальчишка сбавляет шаг, смотрит на неё, что-то прикидывая.

— Скажи, ты точно не придумала месье, который знает то же, что и ты?

— Точно.

— Тогда мы бежим к твоему папе. Ты же не боишься?

Она улыбается — доверчиво и тепло.

— Ты же со мной. А я храбрая!

Пятнадцать минут спустя Жиль общается с охранниками у ворот резиденции Каро:

— Передайте месье Каро, что пришла его дочь. Да, мы в курсе, что ему запрещено к ней приближаться, но ей этого делать никто не запрещал.

— Я хочу видеть папу! — вопит Амелия так, что два крепких мужика морщатся. — Срочно! Срочнее не бывает!

Она подныривает под локоть зазевавшегося охранника и вприпрыжку несётся к дому. Хлопает входная дверь, и вот уже тишину дома Каро нарушает громкий требовательный крик:

— Папа! Это я! Я пришла! Помоги мне!

Для стоящего у ворот Жиля минуты ожидания кажутся часами. Хочется очертя голову броситься туда, где исчезла девчонка, и наплевать на охрану, но что-то подсказывает ему, что вмешиваться не надо. И он терпеливо ждёт.

Наконец на крыльцо выходит Бастиан Каро, за руку его крепко держит серьёзная, но очень довольная дочь. Бывший Советник, как всегда, подтянут, аккуратно одет, борода подстрижена, лицо бесстрастно. Только вместо привычного Жилю строгого костюма на нём тонкая водолазка и лёгкие светлые брюки.

— Машину. Срочно, — распоряжается он охранникам, скользнув взглядом по Жилю. — Мне требуется сопровождение в Третий круг.

Один из крепких парней подгоняет к воротам чёрный электромобиль, в салон которого мигом ныряет Амелия, другой делает очень строгое лицо и пытается втолковать Каро, что ему запрещено покидать пределы Ядра, кроме случаев крайней необходимости, и обо всех нарушениях охрана обязана…

— Обязан — докладывай, — равнодушно обрывает словесный поток Каро и садится рядом с дочерью на заднее сиденье электромобиля.

Жиль пожимает плечами и усаживается рядом с водителем. Машина трогается, позади остаётся особняк Каро, а после и КПП Ядра. Подросток хмуро рассматривает Бастиана в широкое зеркало заднего вида, пытаясь понять, как себя вести и как к нему относиться. Но пока ничего определённого в голове не складывается.

Бастиан смотрит на дочь с таким неприкрытым восторгом и обожанием, что девочку это немного смущает.

— Пап, мама не знает, что я убежала, — говорит она, провожая взглядом кукурузное поле за окном.

— Ну, это уже будет моя проблема, — машет рукой Каро. — А теперь расскажи, как ты себя чувствуешь и зачем угнала мою машину.

— Я чувствую себя хорошо, но мне никто не верит. И не верит в то, что одержизнь — это не болезнь. Это как… как когда кормилица готовит пирог, а потом кричит из кухни: матерь божья, а сахара-то у нас не хватает! — Амелия настолько похоже имитирует интонации Ганны, что Жиль фыркает в кулак. — Так вот, мы делаем пирог, и у нас нет сахара, пап.

— У нас? — удивлённо переспрашивает Бастиан.

— Ага. Нас много. Одержизнь не только у меня. Месье врачи хотели меня к другим забрать, но если я буду там, я никак им не помогу. А они не понимают. Поэтому мы с Жилем убежали, чтобы найти месье, который скажет всем, что я не вру. Пап, почему ты с Жилем не здороваешься? Ты что, не видишь, что мы с ним вместе пришли?

— Здравствуй, Жиль, — равнодушно произносит Бастиан, взглянув наконец в зеркальце и поймав взгляд подростка. — Вот, значит, кого мне обучать управлению городом. Я думал, ты старше.

— Вам ли не знать, какого я возраста, — цедит Жиль сквозь зубы. — Здравствуйте.

— Амелия, bien-aimé, я очень скучаю по тебе. Ты же моё сердце, это навсегда, это не разорвать. — Бастиан пропускает реплику мальчишки мимо ушей, протягивает руку дочери: — Садись поближе. Расскажи, как твои дела. С кем дружишь, во что играешь, чем тебя слуги балуют.

И всю дорогу девочка увлечённо рассказывает отцу о рогатке, из которой так весело стрелять по мишеням на старом чердаке, о хромом рабочем Жераре, который умеет дальше всех плеваться, о том, что у Ганны попа такая толстая, что маленькой bien-aimé и не обхватить, о том, как быстро Жиль умеет гонять на велосипеде и что чуть-чуть быстрее — и можно полететь.

— А самое вкусное, пап, — это лепёшечки, которые Жиль привозит после учёбы. Они махонькие такие, но я знаю, что дети из Третьего круга едят их всего по одной. А мы их вообще не едим, потому что мы ещё беднее, вот!

Выслушав эту тираду от Амелии, Бастиан прикрывает лицо рукой и отворачивается к окну. Жиль не видит его, но точно знает, что бывший Советник Каро не смеётся.

— Месье Каро, — подаёт голос водитель. — Вы так и не сказали, куда мы едем.

— Третий круг, сектор девять. Линия один, дом двенадцать. Квартиру не помню, но найду.

— А как месье зовут, пап?

— Месье зовут Йосеф. Тома Йосеф.

Амелия весело скачет вверх по лестнице, с любопытством разглядывая граффити на стенах и затхло воняющие завалы барахла в углах.

— А это зачем? — спрашивает она, тыча пальчиком в сторону сломанного стула.

— Это мусор, — терпеливо отвечает Бастиан раз в десятый.

— А это?

— И это тоже. Перила не трогай, пожалуйста.

Идущий впереди Жиль оборачивается:

— Веснушка, может, всё-таки на закорки?

— Нет! На закорках я вниз поеду, на папе. Пап, я хочу жить в таком большущем доме! — восторженно верещит Амелия. — И чтобы наверху, к небу ближе!

Охранник за спиной Бастиана хмыкает и тут же получает уничтожающий взгляд.

— Ей всего семь. Это смешно? — Голос эхом бьётся в бетонном колодце лестничных пролётов.

— Простите, месье Каро.

— Стоп, пришли, — распоряжается Бастиан и стучит в неприметную дверь слева на лестничной площадке.

Амелия хватает Жиля за руку, прячется за него.

— Я не боюсь, — поясняет она. — Но там чужие люди.

Проходит минута, другая, но дверь никто не открывает.

— На работе твой месье, — подводит итог Жиль. — Давай, мелкая, запрыгивай на закорки. Ты обещала.

Амелия грустно опускает плечи, трогает дверную ручку. Мгновенье замешательства — и девчонка вовсю барабанит ладонями по соседней двери. Щёлкает задвижка, и на лестничную площадку выглядывает пожилая женщина.

— Мадам, здравствуйте, мадам! — тараторит Амелия, не давая ей опомниться. — Мы очень-очень ищем месье Йосефа, но не знаем, где он работает! Вы нам не подскажете?

Женщина подслеповато щурится, разглядывая девочку, потом поднимает взгляд на Бастиана, вздрагивает и пытается закрыть дверь. Воплем Амелии можно крушить стены:

— Мадам бабушка, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-а-а-а!

— Он в доке, чинит баркас, — испуганно отвечает женщина. — Там его спросите.

Щёлкает, запираясь, задвижка. Амелия радостно тянет Бастиана за руку:

— Поехали скорее, папа! Жиль, побежали наперегонки вниз!

В машине девочка нетерпеливо ёрзает, вертится и задаёт по сто вопросов в минуту:

— А что это — док? А баркас? А почему так называется, если это просто корабль? А какие ещё корабли бывают? А ещё? А зачем эсминец? А траулер почему? А кто в доке работает? А почему мне туда нельзя? А папе можно? А мне с папой? А потом мне можно без папы? А Жилю можно? Жиль, а меня с собой возьмёшь? А почему велосипед по песку не едет? Значит, колёса надо большие, да? А где такие взять? Папа, а в Ядре есть большие колёса для велосипеда? А машина там проедет? Жиль, а давай на машине ездить? Почему нет? А нам дадут машину, правда же, пап? Ну Жи-иль! Тогда я водить буду! А почему нет? Почему «сядь и не тарахти»?

Бастиан неловко прячет улыбку, терпеливо отвечает на бесконечные дочкины вопросы. Жиль поглядывает на него в зеркало и удивляется про себя: нет, не таким он себе представлял бывшего Советника Каро. Столько лет подряд воображение рисовало его подлым, надменным, высокомерным, неприятным внешне. Тот Бастиан, которого Жиль видел в зале суда, был подавлен и жалок. Тот, что сидел сейчас на заднем сиденье и не сводил глаз с Амелии, виделся мальчишке удивительно заботливым и добродушным.

«А ты не сильно верь глазам, — одёргивает подросток сам себя. — Помни о Веронике. Помни о своих шрамах. И подумай ещё раз о том, почему твоя Акеми в тюрьме, а эта сволочь под домашним арестом. Да и отца его вместо тюрьмы на проживание в городском архиве отправили. Или таким достойным и прекрасным людям город простил убийства, или…»

Мысль обрывается. Память подсовывает образ Мицуко, шепчущей: «Вы же простили отцу Ланглу смерть Ники Каро…»

— Жиль, — окликает Каро, пристально рассматривая его отражение в боковом зеркале. — Что-то не так?

Мальчишка игнорирует вопрос, отвернувшись. Пусть общается с Амелией. Он же не нанимался развлекать беседой бывшего Советника.

Электромобиль вздрагивает, съезжая с бетонной трассы на грунтовку, мягко шелестит шинами по припорошенному песком гравию. Амелия привстаёт с сиденья, вытягивает шею, стараясь рассмотреть всё-всё-всё, мимо чего едет машина.

— Ой, какие железки грязные… — восторгается она. — И большущие! Старые, да? А что во-он там, мимо чего мы только что проехали?

— Там корабль, малышка. Он уже не ходит в море, лежит теперь на берегу, — поясняет Бастиан.

— А зачем тут домики? В них корабли живут, да? Но корабли же гораздо больше домиков!

— Там люди работают, — тихо отвечает Жиль.

Взгляд мальчишки мечется, ищет среди пришвартованных судов очертания баркаса «Проныра». Ну где же он, обычно он вон там… «Затонул твой баркас, — вспоминает он. — Год назад, как раз в мае. Забыл, бака?»

Электромобиль останавливается у здания администрации порта, Бастиан с охранником уходят туда наводить справки о Йосефе. Амелия выпрыгивает из машины, тянет дверцу со стороны Жиля:

— Выходи! Пойдём смотреть! Давай корабли погладим, пока они спят!

Он нехотя вылезает, плетётся за неугомонной девочкой. Порт словно провожает Жиля насмешливым взглядом: чего это ты один, бывший юнга, где твоя Акеми? Всё здесь напоминает о ней. Вон цех, в который они таскали контейнеры с уловом и вонючие длинные ленты водорослей. Вон там обычно собиралась перед выходом в море команда, а Акеми сидела вот на этих свёрнутых канатах.

С моря дует сильный ветер, оставляет на губах мелкие песчинки. Акеми любила поворчать, что этот песок у неё везде и что это «везде» дико чешется после возвращения на сушу. И она первая летела в душевую, не обращая внимания на ехидные комментарии и гогот команды. Жиль никогда не смеялся, сочувствовал девушке.

— Амелия! — зовёт Бастиан Каро, возвращаясь к машине. — Ты где, bien-aimé?

Малышка появляется из-за спины Жиля, шлёпает подростка по бедру:

— Ты водишь! Догоняй! — и мчится к отцу.

Бастиан протягивает дочери руку, и они почти бегут в сторону дока, оборудованного правее административного здания. Жиль спешит за ними.

Вид дока — гигантской бетонной ямы, в которой покоится старый траулер, — приводит Амелию в восторг. Она разглядывает суетящихся возле судна людей — маленьких, словно игрушечных. Вертится, дёргает взрослых за руки:

— Ух ты! А зачем ворота? А как туда корабль приехал? На колёсах?

— Когда ворота открыты, в док заливается вода, — объясняет Жиль. — Потом ворота закрывают, воду выкачивают насосами. Похоже, нам туда.

Спуск до самого бетонного дна по спиралям лестниц занимает минут десять. Бастиан с неприязнью поглядывает на проходящих мимо людей в грязных комбинезонах, старается ничего не касаться руками. Амелия со всеми здоровается, норовит заглянуть в каждый уголок, открывающийся её любопытному взору. Жиль держится позади, больше смотрит под ноги, нежели по сторонам. Вот спуск заканчивается, и троица оказывается под днищем траулера — холодным, тёмным, покрытым металлическими заплатками. Сразу становится очень мало неба и света, и Амелия робко жмётся к Жилю.

— Он точно не упадёт? — шёпотом спрашивает она, указывая на махину корабля.

— Точно, — с особенной серьёзностью отвечает подросток. — Его тут держит вода-невидимка.

Бастиан внимательно вглядывается в лица проходящих мимо людей, задирает голову, смотрит на рабочих-сварщиков в подвесных люльках на корпусе траулера и громко зовёт:

— Тома Йосеф! Есть здесь Тома Йосеф?

Один из сварщиков машет рукой, спускается быстро, скользя по тросам. У самого бетонного дна дока сдвигает на затылок сварочную маску. Яркие синие глаза, тёмные вьющиеся волосы с проседью, худое лицо, нос с лёгкой горбинкой.

— Добрый день, Советник. Здравствуйте, мадемуазель Амелия. Здравствуй, Жиль.

— Приветствую вас, Тома, — сдержанно здоровается Бастиан.

Жиль успевает заметить странную, почти болезненную улыбку, мелькнувшую на лице Каро. И взгляд — напряжённый, беспокойный. «Он что — его боится?» — с удивлением думает мальчишка, а потом вглядывается в черты лица сварщика… и холодеет.

«Дидье. Господи, Дидье бы так выглядел, будь ему за тридцать! Как я сразу не понял, что это его отец? Бака ты, Бойер! Сам удивился, откуда он тебя знает, а фамилию знакомую и не… Тупица».

— Здрасьте, месье Йосеф! — Амелия уже вертится рядом с Тома, довольная тем, что её назвали по имени. — Месье Йосеф, а расскажите им! Вы же тоже это знаете, да?

Бастиан протягивает Тома Йосефу руку — как равному. И тот пожимает — уверенно, с достоинством — как равный.

— Знаю, мадемуазель Каро, — серьёзно кивает он девочке и обращается к её отцу: — Видите, Советник, снова судьба нас с вами сводит. В прошлый раз это плохо кончилось. Я предупреждал.

— Я получил урок, Тома. Жестокий, страшный урок. Но без вас я бы не познал разницы между путём Зверя и путём Человека. И я вам за это благодарен. — Бастиан говорит неспешно, делая паузы, словно тщательно подбирает слова. — И полагаю, на этот раз судьба даёт мне шанс. И неспроста мы с вами снова повстречались.

— Просто так ничего не бывает, — соглашается Йосеф. — Чем я могу быть вам полезен на этот раз?

— Месье Йосеф! Расскажите папе про одержизнь! — умоляет Амелия. — Меня хотят запереть в больнице, потому что думают, что одержизнь — это болезнь!

Тома присаживается перед ней на корточки, вглядывается в обрамлённое растрёпанными кудряшками лицо.

— Это не болезнь, верно. И вам её принесла не птица, которая вас клюнула.

— Какая птица? — насторожённо спрашивает Бастиан.

Амелия неохотно показывает отметину на правой ладони:

— Меня укусила горехвостка. А потом умерла. Мама её отправила в полицию, но месье Канселье сказал, что мёртвую птицу к ним не приносили.

— Это был вестник, мадемуазель Амелия. Доктора неверно приняли её за причину болезни. Вас пометили таким образом.

— Кто? — подаёт голос Жиль.

— Тот, кто привёл в мир синий лёд. И кто вернул душу Азиля — тебя и Веронику.

— Месье Бог? — удивлённо уточняет Амелия.

— Да.

Бастиан нервно оглаживает подстриженную бороду.

— Откуда вы всё это взяли, Тома? Звучит это по меньшей мере… — Он запинается, подыскивая слово, и Йосеф продолжает за него:

–…абсурдно. Но как я могу знать то же, что знает ваша дочь, Советник? Об этом не писали в газетах. Значит, это что-то выше обычных домыслов, не так ли?

— Так, — поразмыслив, соглашается Бастиан. — Учитывая вашу репутацию, я склонен вам верить.

— Это не моя репутация. Это цыганская кровь моего рода. С вашего позволения, я продолжу. Мадемуазель Амелия, вы же не крутили верньеры аппаратуры месье Робера?

— Я вообще ничего не крутила, я только чуть-чуть потрогала. Мы играли в прятки, я полезла под стол, и со стола запищал ящик. И он говорил. По-английски.

Тома удовлетворённо кивает, внимательно смотрит на Бастиана, потом на Жиля.

— Вы убедились, что мы с маленькой мадемуазель знаем одно и то же?

— Скажите им, что Амелия Каро — не врушка! — просит девочка.

— Я скажу больше. Советник, постарайтесь услышать. От вас будет зависеть куда больше, чем кажется. Одержизнь, которая владеет каждым двадцатым ребёнком города, — это не недуг. Это некая миссия, которая требует завершения. Ключа, если так будет угодно. Человек, с которого всё началось в Азиле, должен найти человека, с которого всё началось в… К сожалению, я не силён в названии этой страны. Мадемуазель Амелия покажет вам её на карте.

Бастиан хмурится всё сильнее и наконец не выдерживает:

— Стоп! Тома, вы что — предлагаете отправить мою дочь искать не пойми кого не пойми куда?

— Именно. Как можно быстрее. Иначе припадки будут чаще и сильнее, от этого не станет лучше никому. И ваша задача, Советник, убедить людей в управе Азиля в том, что это необходимо.

— Нет-нет! — встревает Жиль. — Месье Йосеф, ей семь! Ей всего семь, а вы говорите… Да её мать не отпустит! Давайте пойду я, мне бы только знать, куда и кого надо найти.

Амелия тянет его за руку. Жиль смолкает, смотрит на неё: чего тебе?

— Жиль, ты не узнаешь того, кто нам нужен. А я узнаю. И ты туда не дойдёшь без меня. А я знаю дорогу. Папа?..

Бастиан смотрит вверх, где видна из-за громады траулера узкая полоса неба. Жилю кажется это ужасно нелепым: мужчина в дорогом костюме, стоящий под днищем корабля посреди пропахшего солью и водорослями дока. Нелепым — как и всё, что они услышали от Тома Йосефа. Нелепым — но от этого не менее настоящим.

— Я понял вас, Тома, — произносит Каро. — Буду думать. Спасибо и до встречи.

— До свидания, месье Йосеф! — машет руками Амелия и первая бежит к лестницам, по которым они спустились в док.

Бастиан быстрым шагом следует за дочерью. Жиль коротко прощается и разворачивается, чтобы уйти, но Йосеф хватает его за запястье:

— Жиль, постой. Я должен сказать и тебе. Ты помнишь, что всё не случайно?

— Угу, — кивает юный Бойер.

— Этот мир живёт узами. Кому-то это шёлковые ленточки, кому-то — проволочный капкан. Ты накрепко повязан с судьбой города, мальчик. Как и тот, кого ты по привычке продолжаешь ненавидеть. Жиль, это будет непросто. Это будет горько.

— Что — горько?

— Потом поймёшь. Я прошу тебя об одном: помни, что ты нужен Азилю. Как бы ни было плохо.

— Ну, спасибо за настрой, — криво ухмыляется Жиль.

Пальцы сварщика отпускают его запястье. Тома Йосеф возвращается к работе. Подросток пожимает плечами и бежит догонять Амелию и Бастиана. Домой ехать нет ни малейшего желания. Но ещё меньше хочется вдумываться в услышанное от Йосефа.

«А вот ни слова Веронике не скажу! — решает на бегу мальчишка. — Пусть ей Каро всё объясняет. А я… если действительно Амелии разрешат идти искать тот самый ключ, я уйду с ней. И к чёрту город, которому я так нужен».

Длинный подол изумрудно-зелёного платья грязен и мокр. В плетёные кожаные сандалии то и дело попадают мелкие камушки, подвёрнутая нога ноет. Вероника Бойер молча плачет, некрасиво кривя губы и размазывая слёзы по лицу. Ей уже всё равно, увидит ли её кто-то из соседей, подумают ли о ней неподобающе её статусу. Амелии нигде нет, и это всё, что сейчас имеет значение.

Они с Ганной обыскали весь дом — от чердака до подвала. Вероника сорвала голос, зовя дочь. Просила, угрожала, умоляла, обещала, что не отдаст свою малышку никому-никому… Доктор Ламонтань подождал полчаса, махнул рукой и ушёл. Конечно, мадам Бойер тут же сообщит, когда девочка найдётся. Да, она согласна, что её необходимо поместить в карантин, она же понимает, что безопасность города…

Вероника плачет. Бредёт по пыльной обочине под сенью цветущих садов Ядра, роняя слёзы. Сейчас она чувствует себя беспомощной. Будто это она потерялась, а не Амелия. И никто её не ищет.

Она обшарила сад, перевернула всё, где можно спрятаться, в гараже и пристройке. Бегала к реке. Опросила всех соседей. Амелия исчезла, никто не видел её. Больше всего Вероника боится, что напуганный ребёнок убежал вдоль реки, пролез через решётку, поскользнулся на камнях…

«С ней Жиль, — твердит про себя Вероника, вытирая мокрые щёки. — Не смей думать о плохом, с ней Жиль».

Мимо проносится электромобиль, и Вероника едва успевает убраться с его пути. Она неловко отпрыгивает в сторону, подвёрнутая нога напоминает о себе, и молодая женщина падает в заросли придорожного кустарника. Машина останавливается неподалёку, хлопает дверца, к Веронике подбегает Сельен Лефевр:

— Господи, мадам Бойер, вы целы?

Он выглядит напуганным. Поднимает всхлипывающую Веронику, отряхивает ей подол длинного платья.

— Я вас не видел, честное слово, простите… Вам больно?

Она молча качает головой, прячет зарёванное лицо в ладонях.

— Позвольте, я вас довезу? — заботливо предлагает Сельен. — Опирайтесь на меня, пойдёмте в машину.

Он усаживает её на переднее сиденье, отходит на пару шагов в сторону.

— Давайте вы пока чуть успокоитесь, а я покурю?

— Хорошо, — едва слышно шепчет Вероника.

Сельен достаёт из бардачка антикварный портсигар, шлепком о ладонь ловко вытряхивает сигарету, щёлкает зажигалкой. Отходит к заднему крылу, затягивается, опираясь на багажник. Вероника поглядывает на него в боковое зеркало, потом спохватывается, смотрит на себя. Растрёпанная, с опухшими от слёз глазами, руки до локтей исцарапаны ветками кустов, подол платья по краю грязный… Вероника стыдливо прячет в кулаки пальцы с обкусанными уголками ногтей, наскоро поправляет причёску. Ловит сочувствующий взгляд молодого Лефевра и вдруг вспоминает о том, что они ровесники. Невольно она сравнивает себя и этого беззаботного мальчишку, красавца номер один в Ядре. «Почему мне за себя так неловко? Мы равны, но рядом с ним я словно оборванка из трущоб или прислуга…»

— Мадам Бойер?..

Снова набегают слёзы, заставляя Веронику часто моргать, отворачиваться.

— Ресница в глаз попала, — дрожащим голосом врёт она.

Сельен докуривает, щелчком отправляет окурок на обочину. Возвращается на место водителя, косится на пассажирку:

— Вероника, что у тебя случилось, а?

Это простое обращение, от которого она так отвыкла, рвёт что-то внутри. Слёзы уже не капают — бегут, обгоняя друг друга.

— Дочка пропала… — выдавливает она.

— Это серьёзно. Удрала гулять?

— Нет. Она… — Вероника всхлипывает, прикрывает рот ладонью: господи, как неприлично рыдать…

— У отца искала?

— Нет…

— Поехали.

Те несколько минут, что занимает их путь до особняка Каро, Вероника чувствует себя идиоткой. Почему она сразу об этом не подумала? Куда ещё могла убежать обиженная, напуганная Амелия, кроме как к отцу?

«Она же боится его, — вспоминает Вероника, и тут же мысль сменяется другой: — Уже нет. За книгой в библиотеку ходила — значит, не боится. Ты трусливей, чем семилетняя кроха, Вероника Бойер. Это ты боишься, не она».

Электромобиль Сельена сигналит у ворот дома Каро. Сельен опускает стекло, ободряюще улыбается Веронике. С крыльца резво сбегает охранник:

— Месье Лефевр, моё почтение. Чем могу помочь?

— Мадемуазель Каро у вас? — грубовато, игнорируя приветствие, спрашивает Сельен, заправляя за ухо золотистую чёлку.

— Нет, месье.

— Тогда зови хозяина. И побыстрее.

Охранник мнётся, нервно щёлкает пальцами.

— Ну?.. — напоминает о себе Сельен. — Мне самому сходить?

— Дело в том, что месье Каро срочно отъехал по делам, — бледнея, отвечает наконец охранник.

— Надо же! А что, домашний арест закончился? — Голос Лефевра-младшего источает ехидство.

И тут Веронику осеняет:

— Погодите. Он уехал с Амелией?

Охранник молча кивает. Вероника откидывается на спинку сиденья, медленно выдыхает. «Ну вот. Я хотя бы знаю, с кем дочь», — с облегчением думает она.

— Давно уехал? — интересуется Сельен.

— Часа четыре будет.

— Та-ак… Ты валишь в Ось писать признание в халатном отношении к своим обязанностям и докладывать о том, что месье Каро поехал прогуляться. Да-да, прямо сейчас. А мы с вами, мадам Бойер, едем к вам домой. Ваша нянька умеет варить кофе?

— У нас только чай, — неловко краснея, отвечает Вероника.

— А я и от чая не откажусь.

Электромобиль срывается с места, заставив молодую женщину вжаться в сиденье. Сельен косится на неё, сбрасывает скорость.

— Прости, что напрашиваюсь. Не надо тебе сейчас одной быть. Дождусь твоего бывшего и уеду.

«Я не одна, Ксавье придёт вечером», — хочет сказать Вероника, но понимает, что Сельен прав, и просто кивает.

Внезапно Сельен мрачнеет, исчезает с лица лёгкая улыбка:

— А братец твой где? Как учёба закончилась, его и не видно.

В его голосе Веронике чудится что-то похожее на затаённый страх. Показалось?

— Он с Амелией должен быть. Они оба пропали после завтрака.

Сельен кивает, снова улыбается. Наигранно весело барабанит пальцами по рулю:

— А, ну тогда вообще отлично.

Дома их встречает взволнованная Ганна.

— Мадам, ну что? — умоляющим тоном спрашивает она.

— Амелия с отцом. Где-то, — отвечает Вероника сдержанно и распоряжается: — Nourrice, чаю, пожалуйста. Для месье Лефевра и меня. Подать в библиотеку.

В библиотеке Сельен долго изучает стеллажи со старинными книгами, достаёт несколько томов по истории, усаживается в кресло за их изучение. Вероника ходит туда-сюда, без конца выглядывает в окно. Ей мерещится то шелест шин по мостовой, то скрип створок ворот, то голос Амелии во дворе.

— Да присядь… — умоляюще тянет Сельен. — От того, что ты мечешься, они быстрее не приедут. Выпей чаю.

Метнув раздражённый взгляд, Вероника отходит от окна и присаживается с краю софы напротив сына Советника.

— Во, так лучше. Что за травки в чае? Расскажешь?

— Мята, чабрец, ромашка, — слегка нервозно перечисляет Вероника. — Сушёные яблоки ещё. Ягоды.

— Ты клубнику любишь? У матери целая грядка клубники, вот-вот поспеет.

Клубникой маленькую Веронику часто угощал отец. Как давно это было…

— Да, наверное.

— А что точно любишь? — прищурясь, спрашивает парень.

— Читать люблю, — отвечает Вероника и растерянно умолкает.

— А ещё?

«Люблю, когда Амелия и Жиль вместе играют и носятся по дому. Люблю, как пахнет рубашка Ксавье. И свежая, и после мессы. Когда Ганна поёт свои цыганские песни. Люблю розы в утренней росе. Особенно когда они с шипами, настоящие. Люблю наблюдать, как растёт виноград и салатные травы. Люблю туманы после сильных дождей. И когда солнце сквозь густую листву светит…»

— Рыбок смотреть в городском парке, — тихо отвечает Вероника, краснея.

Сельен усмехается, и Вероника окончательно тушуется.

— А брат что любит? Мне ж интересно, нам работать вместе предстоит.

Она снова задумывается.

«Он любит свою японку. Больше всего на свете. Настолько сильно, что жизнь за неё отдал. И хорошо, что почти никто об этом не знает. И так ужасно, что он настолько её любит. Он любит Амелию. Ксавье тоже. Меня, но… но мы мало друг друга понимаем».

— Я не знаю. — Беспомощная улыбка лишь подчёркивает её неловкость. — Он… почти не говорит о том, что ему нравится.

— Хорошо ты брата знаешь, — смеётся Сельен. — Или он дома не бывает?

— Он у меня вольный ветер.

— Ага, я заметил. А правда, что у него девчонка в трущобах есть? В универе об этом все говорят.

Вероника неопределённо пожимает плечами и утыкается в чашку с остывшим чаем.

Полтора часа общения с Сельеном дожимают её так, словно всё это время она передвигала мебель и отмывала полы. Парень задаёт уйму вопросов, из-за которых Вероника чувствует себя неловко или не знает, что ответить. Ей самой очень хочется спросить, зачем молодому Лефевру всё это знать, но она не решается.

— Через три месяца состоится назначение новых Советников. Только пока непонятно, сколько нас будет, — повествует Сельен уже о своём. Веронику цепляет это «нас» — надо же, насколько парень уверен в том, что одно из мест в Совете уже его. — Я так понял, наберут ту же семёрку и, скорее всего, человек десять плебеев. Нет, ну ты можешь себе представить, чтобы нищеброды советовали нам, как управлять городом?

— Предыдущий Седьмой был не из Ядра, — не выдерживает Вероника. — Но отлично справлялся со своими обязанностями.

— Ну да. И Совет его слил, когда стало жарко. Я не спорю: есть достойные люди вне Ядра, но их единицы. Десятка не наберётся точно. Они ж все тупые, Вероника! Их не спасает даже образование. Они же дикари, привыкли только хватать и тащить. Управлять городом могут только рождённые в Ядре. Это у нас в крови.

Вероника смотрит на него — холёного «золотого мальчика», такого беззаботного и уверенного в себе. Сидящего на папиной шее, убеждённого в том, что может править Азилем только потому, что ему выпало родиться сыном Советника. Ни дня не зарабатывавшего себе на питание. Верящего в байки о том, что работа гробит мозги. И ей становится смешно и горько одновременно.

«Вот Сельен — рвущийся к власти. Иллюзорной власти над городом, которая на самом деле — тяжкий груз. И вот Жиль, мой маленький брат, который будет прекрасным Советником лишь потому, что знает самое дно жизни, но отчаянно сопротивляется должности. Кто из них больше нужен городу? Кто из них лучший, кто будет на своём месте? Вряд ли Сельен станет заботиться о ком-то, кроме своей семьи. А Жилю противно наше общество, и мы сами в этом виноваты. У того, кто с детства жил в нужде и голоде, скучающие сытые власть имущие вряд ли вызовут тёплые чувства».

— Сельен, я скажу кое-что, что вам не понравится. Мой бывший муж, который пришёл к власти обманом, но при этом показал себя прекрасным руководителем, всегда ценил тех, кто его кормит. Работал не для себя, а для людей. И возможно, это единственная причина, по которой он сейчас под домашним арестом, а не в тюрьме. Даже бывшим Советником он остаётся нужным Азилю. С ним до сих пор консультируются, и, находясь дома, он работает для города. Мне бы очень хотелось, чтобы вы над этим задумались.

— Прости, но с политикой твоего бывшего я во многом не согласен, — разводит руками Лефевр.

Вероника чувствует, что больше не желает ни говорить, ни слушать об этом.

— Ещё чаю? — любезно улыбаясь, спрашивает она. И, не дожидаясь ответа, встаёт с софы: — Я принесу.

И когда Вероника с чайным подносом выходит из кухни, щёлкает, открываясь, замок входной двери. Под ноги ложится яркая тёплая дорожка света, и голос брата произносит негромко:

— Мы вернулись. Вот так вот.

Звякают на подносе две чашки из тонкого голубого фарфора. Вероника ставит свою ношу на порог кухни, делает шаг навстречу брату. «Не плакать. Всё хорошо. Не плакать!»

— Веро, Амелия там во дворе с этим… твоим. Поговори с ним, пожалуйста. Оно нам всем очень нужно.

— Спасибо, братик, — улыбается сквозь набежавшие слёзы она. — Я поговорю. В библиотеке Сельен Лефевр. Пожалуйста, выстави его вон максимально вежливо.

Жиль кивает, прячет усмешку и не спеша поднимается на второй этаж. И ему, и Веронике предстоит нелёгкий диалог с людьми, которым так хочется сломать шею, но нельзя. Ради блага семьи. Ради блага города.

— Дрянь какая, — кисло морщится Жиль, рассматривая себя в зеркало.

В рубашке с жилетом и галстуком он сам себе кажется смешным, ряженым. Брюки, пошитые у лучшего в Ядре мастера, спадают, в ремне пришлось прокалывать ещё одну дырку. В ответ на предложение молодого Бойера пришить к штанам лямки портной на пять минут потерял дар речи. Вероника, присутствовавшая при этом, была не просто красная — пунцовая.

— Почему дрянь? — спрашивает Амелия, измеряющая всё, что под руку попадётся, сантиметровой лентой, которую для неё стащил Жиль. — Ты красивый! Как принц!

— Вот потому и дрянь. Веро, можно я хотя бы удавку сниму?

Вероника, десятый раз развязывающая и завязывающая по новой бант на юбке, вскипает:

— Так! Даже не начинай торговаться! И ещё одно бранное слово — поедешь в Ось в пижамных штанах!

— Жопа, — тихим ангельским голоском произносит Амелия и ухмыляется.

— Амелия!!! — возмущённо рявкают Жиль и Веро в один голос.

Девочка спокойно поправляет шпильку в высокой причёске и как бы между прочим замечает:

— Папа приехал. Давно уже стоит у ворот. Наверное, уже злится, — и первая направляется к выходу.

Бастиан действительно нервничает. Ходит вокруг электромобиля, хмуро поглядывает в сторону дома Бойеров. Улыбается лишь тогда, когда Амелия подбегает к воротам, залезает на них, проезжается на створке и радостно сваливается к нему в руки.

— Привет, папа! Можно я у тебя на коленях поеду?

— Нет, милая. Сегодня ты поедешь с мамой на заднем сиденье. Так надо. Не дуйся. Мы с тобой ещё покатаемся, и я тебе дам порулить.

К машине подходят Вероника и Жиль, сдержанно здороваются. Бастиан открывает перед бывшей женой заднюю дверцу электромобиля, спускает с рук Амелию. Дочь быстренько ныряет в салон, Жиль и Вероника садятся по обе стороны от неё.

— Здравствуйте, мадам Бойер, месье Бойер, — приветствует их с переднего сиденья Мицуко.

— Мадемуазель Кейко! — радостно кричит Амелия. — Вы теперь папина охрана, да?

— Здравствуйте, мадемуазель Каро. Я не Кейко, вы ошиблись. Я Мицуко, секретарь вашего папы, — скромно поясняет японка.

— А пару дней назад была горничной, — не удерживается от ядовитого комментария Вероника.

— Мадам Бойер, — подчёркивая фамилию, обращается к ней Бастиан, усаживаясь за руль. — Вам не всё ли равно?

Вероника бледнеет, открывает рот для ответа, но тут Амелия ловко встревает между взрослыми, дотягивается до руля, шлёпает по клаксону. Резкий звук заставляет всех вздрогнуть.

— Всё, поехали уже, — вздыхает Жиль.

Две минуты пути — и они паркуются на бетонной площадке возле Оси. Бастиан открывает дверь перед Вероникой, но руки не подаёт. Она же ловко перехватывает Амелию, не давая возможности бывшему мужу даже коснуться ребёнка. Мицуко и Жиль выбираются из машины сами. Японка быстро направляется к Оси и исчезает за её стеклянными дверями.

— Амелия, вы с мамой или побудьте в вестибюле, или погуляйте тут неподалёку, — обращается Бастиан к дочке. — За вами спустятся, когда надо будет подписать некоторые документы. Жиль, идём.

Подросток перехватывает возмущённый взгляд Амелии, подмигивает ей и быстро шепчет на ухо:

— Я скоро вернусь, там будет очень скучно.

— Точно? — недоверчиво морщит нос Амелия.

— Уверен. Смотри, чтобы маму никто не украл.

Короткий взгляд на Веронику, комкающую в руке носовой платок, — и парнишка уже бежит ко входу в Ось. В вестибюле, облицованном серым мрамором, к Жилю направляется офицер полиции, но Бастиан останавливает его:

— Благодарю за бдительность. Молодой Советник Бойер со мной.

Жиль с интересом глазеет по сторонам. Как-то по-другому он представлял себе главное здание города-государства. Думал, увидит помпезную роскошь, выставленную напоказ уже в приёмной. Но нет: строгий мрамор, лёгкие диваны в зоне ожидания, обтянутые недорогим материалом, и светильники — обычные овальные лампы мутного стекла, а не дорогущие люстры, как в доме Роберов. Даже девушка на ресепшене простенькая и милая. Приветливо улыбается каждому, кто к ней подходит.

— Жиль! — окликает его Каро. — Нам в лифт.

В лифте подросток исподтишка рассматривает Мицуко. Сейчас в ней ни за что не признать уроженку Третьего круга: туфли на каблуке, изящный серо-голубой костюм с узкой юбкой до колен, уголок кружевного платка, выглядывающий из нагрудного кармана, гранёные тёмные бусы на изящной шее, собранные в пучок волосы, подколотые двумя палочками. Жиль натыкается на её взгляд — спокойный, уверенный взгляд человека, который имеет право быть здесь. И даже незаметно касаться опущенной руки Бастиана Каро.

И снова Жиль задаётся вопросом: зачем она с ним? Кто она на самом деле?

— Месье Бойер, — обращается к нему Бастиан, глядя прямо перед собой. — Сейчас мы выйдем и направимся в зал заседаний. Я прошу вас больше слушать и по возможности меньше говорить. Право защищать интересы Амелии я как отец оставляю за собой. Вы же будете говорить, когда вам предоставят слово. Это понятно?

— Да.

Этот человек в сюртуке, застёгнутом под горло, ничем не напоминает того Бастиана, что вчера возил их с Амелией в порт. Если тот был мягким, заботливым отцом, этот — живое воплощение власти. Спокойный тон, которым отдают приказы. Чёткие формулировки, и нечего возразить, даже если очень хочется. Возражать и не тянет, потому что, какую бы антипатию ни вызывал Бастиан Каро у Жиля, сейчас бывший Советник лучше знает, что надо делать.

Дверь лифта бесшумно отъезжает в сторону, Бастиан покидает его первым, оборачивается, сделав несколько шагов по ковровой дорожке:

— Мицуко, отнеси сводки в отдел снабжения и дожидайся в вестибюле. Жиль, за мной.

Зал заседаний напоминает Жилю суд. Стены, обитые красным бархатом. Кипенно-белые шторы. Пятеро немолодых мужчин за длинным столом, одетых в одинаковые строгие костюмы с вычурной булавкой на отвороте. Ряды неудобных кресел с потёртыми подлокотниками и спинками, сидящие люди — кто в дорогом пиджаке, кто в униформе или в рабочем комбинезоне. В одном из присутствующих подросток с удивлением узнаёт Ксавье Ланглу. Ему очень хочется окликнуть священника, помахать рукой, но лицо Ксавье настолько отрешённо-серьёзное, что Жиль не решается и послушно проходит за Бастианом в первый ряд.

— Месье Каро, где ваша пунктуальность? — раздражённо спрашивает один из пятерых за столом. — Вы задержались на семнадцать минут. И где ваша охрана? Вы нарушаете предписанный судом режим.

— Прошу прощения, председатель Кариньян, — спокойно отвечает Бастиан. — Можете выписать мне штраф.

Последняя реплика вызывает усмешки среди присутствующих элитариев. Председатель хмурится, постукивает по столу карандашом и начинает говорить, поглядывая в бумаги, лежащие перед ним:

— Итак, вчера вы подали срочное прошение, касаемое ситуации с эпидемией неизвестной болезни среди детей Азиля. В нём вы ходатайствуете о выделении городом средств и людей на сопровождение вашей дочери… а дальше я ничего не понял. Каро, куда и зачем вы хотите отправить семилетнего ребёнка?

Бастиан поднимается со своего кресла, встаёт вполоборота к залу:

— Прежде чем ответить на ваш вопрос, месье Кариньян, я спрошу у присутствующего здесь месье Ламонтаня: удалось ли медикам Азиля выяснить, с каким именно заболеванием они имеют дело?

— Нет, не удалось, — неохотно откликается Франсуа Ламонтань. — Мы наблюдаем лишь симптомы, причину выясняем.

— И сколько вы намерены ещё наблюдать и выяснять? А также содержать в карантинной зоне более сотни детей и их родителей?

— У меня нет ответа на этот вопрос.

— То есть сколь угодно долго? Город лишён как минимум сотни работников, а их семьи — кормильцев. Вас не волнует, что условия в карантине, мягко говоря, скотские? У вас ребёнок и взрослый делят одну кровать, пайку получают скудную. Детям негде играть, они заперты в душном бараке. Это, по-вашему, приемлемо?

— Каро, не распаляйтесь! — одёргивает Бастиана председатель.

— Прошу прощения. Собственно, я задержался из-за того, что посетил место, в которое по настоянию месье Ламонтаня хотят поместить мою дочь. Уважаемые присутствующие, это не карантин, это отстойник. И там ничего не делается для того, чтобы облегчить состояние детей или выяснить причины припадков. Также я имел беседу с доктором Второго круга — месье Шабо. Его опыту я более склонен доверять. Мы обсудили с ним версию так называемого нулевого пациента — того, кто заболел первым. Выходит, что это именно моя Амелия. Мы с доктором Шабо сошлись во мнении: решение проблемы — я сознательно избегаю термина «болезнь»! — именно в ней. Я прошу внимательно меня выслушать. Не хотел бы ударяться в мистику — я материалист, но волей-неволей придётся, потому как эта версия — единственная. Моя дочь и совершенно незнакомый ей человек независимо друг от друга утверждают, что истинный нулевой пациент находится вне Азиля и путь к нему известен. А наш единственный шанс для исправления ситуации — поиск этого нулевого.

— Каро, вы идиот? — не выдерживает один из пятёрки за столом.

— Смотря с кем сравнивать, месье Марен, — сдержанно отвечает Бастиан. — Хотя, наверное, всё же идиот. Умные предпочитают держать детей в отстойнике и ждать неизвестно чего неизвестно сколько. Я предлагаю отправить своего ребёнка с командой сопровождения на поиск нулевого пациента. Использовать шанс. И я подал прошение о материальной поддержке и подборе сопровождающих. У меня всё.

Ненадолго наступает тишина. Бастиан со вздохом садится на место. Пятеро градоуправленцев негромко совещаются между собой. Жиль смотрит то на одного человека за столом, то на другого. Минуты текут медленно, в зале заседаний становится душно. Будущий Советник потихоньку ослабляет узел галстука, оборачивается на отца Ксавье. Тот смотрит в сторону, на пробивающийся сквозь неплотно задёрнутые шторы солнечный свет.

— Месье Каро, — окликает председатель, — как далеко вы планируете отправить вашего ребёнка?

— Великобритания, — коротко отвечает Бастиан.

— Это что?

— Это остров к северу от Азиля, отделённый от материка проливом Ла-Манш. С сушей соединяется через тоннель под проливом. От нас находится примерно в тысяче километров.

— Вы точно спятили, Каро. Тысяча километров. Семилетняя девочка…

–…и единственный шанс помочь ей и сотне других детей, — заканчивает Бастиан.

Снова пятёрка управленцев принимается совещаться. Бастиан неподвижно сидит рядом с Жилем и кажется спокойным, как камень. Но Жиль откуда-то знает, что это спокойствие даётся Каро с большим трудом.

— Месье Каро, допустим, мы поддержим ваше сумасшедшее желание пожертвовать собственной дочерью ради призрачного шанса. Раз нет других вариантов, — говорит полный медлительный старик, сидящий ближе всех к выходу из зала. — Но каким образом ваш ребёнок доберётся до места?

— Месье Бернье, прошу слова, — встаёт с места Ксавье Ланглу. — Способ есть.

— Да, святой отец, говорите.

— Железнодорожные пути. Они уцелели, и по ним можно ориентироваться. Мы с месье Канселье несколько дней назад опробовали дрезину, проехали километров двадцать. В библиотеке можно найти карты, выстроить маршрут.

— Так, хорошо. Сколько это займёт времени и где мы найдём вам столько еды и воды для группы сопровождения?

— Неделю, месье Бернье. Дрезина развивает скорость тридцать-сорок километров в час. Это чистых двадцать пять часов пути. И примерно столько же на путь обратно.

Председатель что-то пишет на листке бумаги, кивает:

— Хорошо. Допустим, ресурсы мы выделим. Кто возьмётся сопровождать ребёнка?

— Я, — одновременно выдыхают Жиль, Бастиан и Ксавье.

— Каро, Бойер, вы — точно нет, — отрезает Кариньян. — Будущим Советником мы не вправе рисковать, а способности месье Каро нужны городу здесь и сейчас. Отец Ланглу, вы уверены, что ваш возраст…

— Уверен.

Жилю вдруг становится нехорошо. От духоты звенит в ушах. Он встаёт с места, подходит к столу.

— Я иду с Амелией, — чеканя каждое слово, заявляет Бойер. — Я это решил, и не вам мной распоряжаться. Хотите меня в Совет, да? А вот ни хера не получите, пока я не вернусь обратно!

— Жиль, сядь! — рявкает на него Бастиан.

— Я знаю, как справляться с её приступами. Это раз. Это дорогой мне человек — два. Я молод и вынослив — три. Чего вам, сволочи, ещё надо?

Сердце заходится, дрожат руки. Так уже было. Жиль, так было, когда…

— Месье Бойер, сядьте!

Плывёт зрение, звуки словно отдаляются. Мальчишка трясёт головой, делает шаг от стола в сторону двери. Было, так было…

— Жиль?..

— Амелия… — бормочет он, спотыкаясь, идёт к выходу.

Бастиан подрывается за ним, но Жиль отталкивает его:

— Мы сами… Вы нужны тут. Заставьте их отправить меня с ней.

Конец ознакомительного фрагмента.