40000 лет назад

Дед Старый Скрипун, 2023

Судьба занесла нашего героя в очень далекое прошлое, в то время, о котором не осталось даже легенд, одни только перевранные сказки. Туда, где боги с духами такие же живые как и люди. Там другой мир. Мир о котором ни кто не помнит. Но герой наш там не просто так. Его призвали....

Плоды любознательности.

Если вы посчитаете, что все, что далее будет написано вымысел автора, то вы глубоко ошибаетесь. Все нижеизложенное — все истинная правда, вычитанная и в дальнейшем описанная, а также являющаяся результатом моей неугомонной любознательности, ну и конечно же огромной удачи. Этот рассказ не обо мне. Как бы не хотелось стать главным героем тех удивительных приключений, но увы, совесть не позволит присвоить себе лавры путешественника в далекое прошлое.

А ведь все началось с того, что подстрекаемый врожденным любопытством, я наткнулся в интернете на Перуновы Веды. Да, именно те самые, золотые пластинки, которым более сорока тысяч лет. Можете верить, или кривиться в скептической улыбке называя меня дилетантом и лжецом, объясняя с пеной у рта, что все эти Славяно-Арийские записи лишь грубая подделка, но именно с их помощью я смог узнать такую вот удивительную историю.

Естественно, что я увлекся изучением сего артефакта. Скопировал изображенные на них буквы-иероглифы на рабочий стол компьютера, а затем, зачем-то, вставил изображения в нейросеть, с запросом обработки и перевода. Почему я так поступил? Не спрашивайте, не знаю, просто так захотелось, видимо интуиция сработала, но результат оказался неожиданным и поразительным. Ваш покорный слуга, минут пятнадцать, если не больше, сидел с открытым ртом, ежеминутно протирая глаза, ибо не верил в произошедшее. На мониторе появился текст на русском языке. Вы только вдумайтесь. На табличках, которым сорок тысяч лет, современный текст, написанный в виде дневника — мемуара, от некого Федора.

Представляете: на древних пластинках, описывалась удивительная история нашего с вами современника, волею судьбы, заброшенного в доисторический мир. Прочитав текст, я поразился не только его невероятным приключениям, но и тому, на сколько оказывается неправильными являются знания современных ученых о тех, стародавних временах. На сколько мы ничего не знаем о том мире, из нашего с вами прошлого. На сколько оказывается правдивы сказки и легенды, сохранившиеся до наших дней.

Я понял, что мне предоставилась уникальная возможность открыть завесу невежества. И тогда, обуреваемый самыми искренними желаниями, принести в мир истину, я кинулся в институты и университеты специализирующиеся на изучении истории. Махал перед носами профессоров и академиков, распечатанными на бумаге дневниками Федора. Доказывал заблуждения мастодонтов от науки, кривящих лица в скепсисе, в их знаниях истории человечества. Пытался им объяснить, что они неправы, отстаивая, с пеной у рта свою правоту.

Как же я ошибался. Меня подняли на смех и отправили в ближайшую редакцию, специализирующуюся на «желтой прессе», с пожеланиями напечатать свои каракули под подобающим, для подобной литературы, видом бредовой фантастики, а не отвлекать научные умы, своим вымыслом, от серьезных изысканий. Так и ничего не добившись в мире науки, я решил опубликовать дневники, выставив их таким образом, на всеобщее обозрение. Но и здесь потерпел полное фиаско.

Первый же редактор книжного издательства, объяснил мне, что: «История у вас просто замечательная, конечно. Но вот ее подача. Очень сильно, понимаете ли, и это еще очень мягко сказано — хромает. Не литературным языком написана. Ошибок много. Не заинтересуется массовый читатель таким произведением, а нам такое невыгодно. Так что извините.». Намаялся я в общем с этим дневником. Оставалось мне в итоге, только два варианта развития дальнейших событий. Первый, это плюнуть и забыть, а второй — это переписать всю историю Федора, попытавшись придать ей более-менее читабельный вид. Вот вторым вариантом я и занялся. Что из этого получилось? Не знаю, судить вам, дорогие мои читатели.

Понимаю конечно ваше нетерпение, и желание скорее узнать эту удивительную историю. Но прошу немножко потерпеть мое занудство. Мне кажется важным пояснить, в какой именно мир попал мой герой, и поверьте, это я делаю не из вредности, и не для того, чтобы, затянуть рассказ, а лишь для того, чтобы в последующем не отвлекаться от повествования, давая нудные пояснения.

В те доисторические времена, земля наша ничем не отличалась от современной, разве, что только климат был более сухим и немного холодным, но это и не удивительно, малый ледниковый период как раз свирепствовал на севере нашего голубого шарика. В остальном же, в плане географии, все было так же, как и сейчас, может быть, только с малюсенькими отклонениями, практически не меняющими облик планеты.

Глобальные движения материков, к тому времени, давно закончились, образовав привычные нам континенты, моря и океаны. Великие реки давно пробили свои русла, и если и поменяли, так сказать, свой путь, то столь незначительно, что даже говорить об этом не стоит. Леса стали — лесами, степи — степями, а пустыни — пустынями. Все то же самое, что и сейчас, конечно же с небольшими нюансами, но на столько незначительными, что даже отвлекаться на их описание не имеет смысла. Ведь даже в наше время изменения ландшафта происходят постоянно, что уж тут говорить о сроке, в сорок тысяч лет.

Животный же мир был другим, очень непохожим на привычный нам — современный. Конечно, в описания каждой, существовавшей в те стародавние времена зверюшки, я погружаться не буду, ибо тогда затяну и так немаленькое вступление, скажу только, что сочетание мамонтов, саблезубых тигров, пещерных медведей, и вполне современных лошадей и собак, были неотъемлемыми реалиями того времени.

Еще одной особенностью того исторического периода существования нашей земли, было создание в то время, новых цивилизаций, которые образовывались на обломках уничтоженных триста пятьдесят лет назад, более древних империй Атлантов, и еще какой-то не оставившей даже своего названия. Воюя друг с другом, они применили какое-то жуткое оружие, чем-то похожее по своей сокрушительной мощи на атомное, или водородное, и едва не уничтожили всю планету. Но ко времени попадания в тот мир нашего героя, о них сохранились только отдельные легенды, да еще заброшенные руины некогда огромных городов, да заросших дорог.

Что поделать. Человеческая память коротка, тем более, когда не остается письменных подтверждений. Считающие себя победителями расы, переворачивают прошлое под свои, часто меркантильные нужды, при этом стремительно ассимилируясь с более примитивными племенами, перенимая их опыт выживания, и деградируя до уровня, зачастую каменного века. Старые знания уходят вместе с культурой и обычаями. Два три поколения, и все: технологии утеряны, учения забыты, искусство кануло в небытие, а из того, что осталось, уже нарождается, что-то новое, пусть чем-то и напоминающее уходящее старое, но уже свое, новое и неповторимое.

Вот в такие вот времена и попал наш герой. Простой школьник десятого класса, шестнадцатилетний парень, ничем особым не отличающийся от своих сверстников, если только более упрямым и авантюрным нравом да высоким ростом.

Фигура парня, в силу возраста еще не сформировавшаяся окончательно, выглядела несуразно и забавно. Как, в общем-то, и у всех подростков во время физиологического созревания, тем более не особо уделяющих внимание на занятия спортом, и более предпочитающим онлайн игры, и соцсети, а зачастую и сигарету с пивом.

От многочасового сидения за компьютером, а также, от держания рук в карманах, сутулая спина, нашего героя, казалась хилым продолжением затылка, и это, несмотря на внушительный размах плеч, доставшихся по наследству от деда — казака. Увы, сочетание богатырских плеч и скукоженной впалой груди, выделяло острые выпирающие лопатки, образовывавшие своеобразный горб на спине. Вьющаяся грива черных, длинных, с синеватым отливом, волос на голове, спадала волнами на кряжистую мускулистую шею, словно взятую от донора тяжелоатлета, и прилепленную к несуразному телу червяка. Длинные, худые ноги, еще более визуально увеличивали худобу, и угловатость фигуры нашего героя.

Он не был красавчиком, в общепринятом понимании этого слова, но и конечно же уродливой его внешность назвать было нельзя. Приятное, притягивающее взоры девушек, правда слегка бледное, с синеватым оттенком век, лицо, хотя возможно это просто создавалось такое впечатление, из-за незагорелой кожи и черной, контрастирующей ей шевелюры.

Высокий, слегка покатый, лоб, греческий, немного великоватый, с горбинкой, нос. Тонкая верхняя губа, с темным пушком первых, пробивающихся усов, при улыбке открывающая белоснежные, крупные зубы и пухлая нижняя, при сжимании, образующая с верхней сестрой нитку бараньего упрямства. Широкие скулы — верный признак затаившейся где-то в глубине души, воли и целеустремленности, и довольно внушительный подбородок, называемый в народе: «Упрямый».

Несмотря на своего рода посредственность и инфантильность, во внешности было всё-таки, что-то в нем такое, что создавало впечатление существовавшего стержня внутренней интеллигентности, или наверно, точнее будет сказать, породистости.

Возможно, причиной этому были глаза. Ярко-синие, с какой-то неестественной глубиной, и поволокой мудрости. Они смотрели на окружающий мир с поразительной жесткостью и несгибаемой волей, что совершенно нехарактерно для его шестнадцатилетнего возраста, и что заставляло отводить взор, даже арестовавшего его однажды полицейского.

Не сказать, что Федор был хулиган. Совсем нет. Просто характер он имел довольно авантюрный, за что частенько и страдал, от ремня отца, который тот применял с регулярным постоянством, частенько разрисовывая задницу сына, и пытаясь, таким образом, внушить уважение к общепринятым правилам жизни.

Не блистая особыми успехами в общеобразовательных дисциплинах, в школе, парень, однако, был довольно знаменит своими нестандартными выходками, и довольно колкими на язык шутками. Особую популярность он приобрел, когда угнал у собственного отца автомобиль. Глупейшая выходка, за которую ему было нестерпимо стыдно, и на которую он никогда бы не решился, если бы не спор с одноклассником, в присутствии красавицы Ленки, к которой испытывал чувства первой юношеской любви, и которую неосмотрительно пообещал вывезти за город, на шашлыки на машине.

Запланированный пикник не состоялся по причине дежурившего на выезде из города поста ДПС. В итоге, Федор, Ленка, и друг по проказам — Ванька с его подругой, веснушчатой хохотушкой Светкой, были безжалостно задержаны, и провели в полицейском участке шесть часов, пока стражи порядка разыскивали родителей, и составляли протоколы.

Наш герой еще к тому же отличился тем, что гнусавым голосом продекламировал небезызвестные стихи: «Сижу за решёткой, в темнице сырой», чем вызывал одобрительный хохот у сидящего в соседней камере-клетке мужика, самой бандитской наружности с выбитым зубом и огромным синяком под глазом, а так же явное раздражение у дежурившего за пультом капитана, нервно хватающегося за дубинку на поясе.

Итогом этого глупейшего приключения стали синяки на заднем месте, старательно нарисованные взбешенным отцом, и прозвище: «Отморозок», с придыханием и благоговейным шепотом, произносимое за спиной Федора учениками младших классов, провожающих парня восхищенными взорами.

Ну вот наверно и все. Хватит предисловий. Моих пояснений и описаний, перейдем, пожалуй, к самому дневнику, и окунемся в наше доисторическое прошлое, вместе с нашим героем:

Этот день начался обычно, так же, как и все предыдущие. Ничего странного и сверхъестественного, если не считать опоздание на первый урок по физике в школе, из-за банальной причины — крепкого сна и неработающего будильника.

Сегодня вечером он договорился встретиться со Светкой в парке, и предстоящее событие, полностью заполняло сознание Федора, затуманивая мечтами разум и делая парня рассеянным. Это было уже не первое их свидание, и они даже целовались три раза, в подъезде дома, когда он провожал девушку до дверей квартиры, но от того не было менее желанным. Промечтав шесть уроков, и отвлекаясь от этого приятного занятия только на перемены, Федор вернулся домой. Пообедал разогретыми в микроволновке щами, сделал быстренько и нехотя уроки, и засел до вечера за подаренный отцом на день рождения ноутбуком, с головой погрузившись в очередную стрелялку.

Время пролетело быстро. «Вот почему так? Когда что-то интересное, то летит птицей, а когда делаешь что-то нудное, то ползет черепахой. Несправедливо». — С такими мыслями он проглотил приготовленный матерью ужин, и чмокнув в щеку, буркнув на прощание: «Спасибо». Быстро переоделся, расчесал непослушные вихры волос у зеркала в прихожей, и выскочил на улицу.

До назначенного свидания оставалось еще полчаса, но ноги сами собой летели вперед и потому он добежал до места за десять минут, а потом ждал свою белокурую принцессу еще полтора часа. Так было всегда. Светка опаздывала постоянно, заставляя страдать сгорающее от любви сердце в томительных, еле бредущих по циферблату часов, минутах.

Потом долгое гуляние по аллеям парка, в обнимку, обхватив неуклюже, дрожащей рукой тонкую талию, и втягивая носом еле различимый запах духов, заставляющий трепетать сердце. Жаркие поцелуи нежных, податливых губ, с привкусом клубники, на прощание, у дверей квартиры. Затем, ставшее уже семейным ритуалом, выслушивание нотаций от матери за позднее возвращение домой и наконец сон, в мягкой, благоухающей свежестью чистого белья постели.

Сладкий, полный волшебных иллюзий юношеский сон, с непременными героическими свершениями. Победой над полчищами врагов и последующими за этим чествованиями на торжественных пирах великого героя Федора, совершившего какой-то уже забытый, потонувший и растворившийся в небытие морфея подвиг. Конечно же непременные объятия и поцелуи принцессы-девушки, в белоснежном подвенечном платье, ее восхищенные глаза и шепчущие слова благодарности, за спасение из лап злодея. Прекрасны эти юношеские, полные романтизма сны. Но вот пробуждение не всегда бывает таким приятным. Можно даже сказать жестоким бывает.

Старички поссорились.

Сквозь утреннюю дрему Федор почувствовал неприятный дискомфорт. Стало как-то вдруг неудобно и жестко. Что-то надавило и закололо в боку, на котором он лежал. Прерывать сон совершенно не хотелось, поэтому он игнорировал такую мелкую неприятность. Также довольно резко похолодало. Причем спина замерзла, словно мама открыла форточку для проветривания комнаты, и сквозняк мурашками забегал по коже, а переднюю часть тела, наоборот, обогревало приятным пеплом. Такое ощущение, что юноша оказался на Черноморском пляже, под палящими лучами солнца, которое по странному стечению обстоятельств, светило только в лицо, игнорируя при этом все остальное слегка замерзшее тело.

— Мам, закрой, пожалуйста, окно. Дует. — Пробормотал он, не открывая глаз. И причмокнув по-детски губами, вновь попытался погрузится в объятия Морфея, перевернувшись на другой бок, и засунув ладони под щеку.

— Кхе. — Донесся до него приглушенный смешок.

Федор разлепил один глаз, и улыбнувшись увиденному, приняв странную действительность за видения не проснувшегося еще разума, вновь закрыл. Юношеский сон крепок, не просто вырвать из его лап посапывающего ребенка, а наш парень, как не кичился своей великовозрастностью, но был все еще по своей сути дитем.

— Какой сон. — прошептал он, блаженно потягиваясь и садясь на почему-то ставшей твердой постели, все еще не поднимая век, в попытке продлить удовольствия ночного отдыха. — Лес, костер, гномы, еще бы форточку кто закрыл. Мам, ты тут? — Он передернулся ознобом, и наконец открыл глаза.

Шок от увиденной никак не ожидаемой действительности, разом парализовал и разум, и тело. У каждого человека, при таких нестандартных, обстоятельствах (и это еще очень мягко сказано — нестандартных), своя реакция. Кто-то неистово начнет себя щипать, до кровавых синяков, при этом крестясь двумя руками одновременно, кто-то, перебирая в прыжке ногами, рванет наутек, вопя: «Мамочка!». Но я думаю, что большинство, так же, как и наш герой, зависнет в ступоре. В этом нет ничего пред рассудительного. Никогда не знаешь, что предпримешь, когда испытаешь подобное, да еще столь неожиданно. Ведь ложась спать дома в теплою постель, вы наверняка не ожидаете, что проснетесь на голой земле, в предрассветном лесу у костра, в обществе улыбающегося гнома, и злобной Бабы Яги.

Да, именно так. Вокруг нашего, широко раскрывшего в испуге глаза, и прекратившего даже дышать, героя, шелестела, покачиваемая легким ветром, еловая сумрачная чащоба. Темные конусы деревьев, на фоне голубого, подсвеченного бордовым пламенем восхода солнца неба, пугали парня почему-то больше, чем непроглядный мрак, обступающего вокруг леса, и зловещего костра, с двумя бомжеватыми с виду персонажами.

Один из них малюсенького росточка дедок, еле достающий, своей широкополой шляпой, в форме гриба подосиновика, только грязно-зеленого цвета, до колена Федора. Более-менее точно измерить рост этого персонажа, было бы возможно, но это только в том случае, если бы он хотя бы встал, но тот сидел на поваленном стволе дерева, угрюмо ковыряясь сучковатой палкой в пламени костра. Как ни странно, но тот отвечал ему, словно живой, недовольным потрескиванием, и плевками искр, в предрассветное небо.

На лице, наглухо заросшем седыми волосами, соединившими в одно целое, и прическу, и брови, и усы, и бороду, выступали только две вещи: большой, мясистый, красный нос-картошина, со здоровенной коричневой, рыхлой бородавкой, и загнутая книзу, опускающаяся между ног, вместе с длинной переплетенной с лесным мусором, бородой, огромная курительная трубка, пускающая редкие кольца дыма. Нет, было еще, то, что пугало больше всего Федора — немигающие глаза, отражающие свет костра, красными жуткими отблесками потустороннего пламени.

— И всё-таки ты дура. — Густой, хриплый бас, никак не вяжущийся с обликом говорившего, прозвучал прямо из седых зарослей бороды. — Я просил тебя, о богатыре Федогране, а ты приволокла сюда этого сморчка. Столько сил и трудов насмарку. — Он тяжело вздохнул, и со злостью бросил палку в костер. — Что мне теперь с этим подобием человека делать прикажешь?

— Что просил, то и получай. — Заскрипела голосом пенопласта по стеклу, сидящая напротив худющая старуха.

Федор перевел с деда на нее немигающие от ужаса глаза, и едва не потерял сознание. Не осуждайте его за это. На березовом пне, положив голову на сложенные ладони, обхватывающие загнутый в виде змеи крюк посоха, сидела сама смерть. И одного взгляда парня, хватило на то, чтобы это осознать.

Высокая бабка, на столько худая, что кажется каждое ее движение сопровождалось стуком костей, не мигая смотрела в костер черными, бездонными глазами, состоящими из одних зрачков с мерцающими там искрами отражающегося пламени. Перепутанная шевелюра рыжих с прядями седины волос, опускалась ушами пуделя на плечи, и дальше, волнами накатывалась на торчащие острые холмики грудей, прикрытые серым, с черными кляксами гниющей ткани, и неровными заплатками, платьем. Она громко сопела, с трудом втягивая воздух, длинным прямым носом, крючком загнутом внизу, к нижней тонкой губе, наползающей на верхнюю, создавая тем самым гримасу вечного недовольства.

Подрагивающий свет костра, гулял всполохами и тенями по ее изрезанному морщинами лицу, создавая видимость, то милой улыбки, то хищного оскала. Она медленно повернула голову и не мигая посмотрела на Федора, и вдруг внезапно рассмеялась, каркающие и натужно, выплевывая звуки, из широко раскрываемого рта, с двумя одинокими, пораженными пародонтозом, желтыми зубами, в разных его углах.

— Что, касатик, так на меня влюбленно смотришь? Никак понравилась тебе? Так не стесняйся, я еще баба хоть куда, на все согласная. Даже замуж пойду. Меня даже звать не надо.

— Уймись, Ягира. Только тут твоего тупого юмора недостает. Наворотила делов непотребных, теперь ржет как кобыла перед случкой. — Дед злобно сплюнул в костер, и тот ответил ему не менее злобным шипением, заскворчав на раскаленном угле слюной. — Он ходьбы понимает нас? — внезапно, крючковатый палец с обгрызенным ногтем, на неестественно вытянувшейся руке, больно ткнул парня в грудь. Бабка, все еще смеясь, закивала головой.

— Понимает, понимает, как не понять. Я поковырялась там, в его черепушке. Поправила кое, что. Только вот, что я тебе скажу. Больше я туда не полезу, что хочешь мне посули, но не полезу. Там такое наворочено, что я с трудом назад выбралась:

Дома кругом каменные, ну прям как у англуссов в поселениях, но с теми то понятно все, от бедности это у них. Только вот камень тот, в отличие от племен тех диких, все больше ровный, да гладкий, словно шлифованный, и в слюде весь, в прозрачной. Как они еще там все зимой не померли от холода? Я сколь не кумекала, не разобралась. И зачем каменные, если деревьев вокруг пруд пруди. Тут для меня старой вообще непонимание полное. Еще там…

— Да заткнись ты ворона! — Рявкнул дед. — Я тебя только спросил: «Понимает он по-нашему, али нет? А ты развела канитель.»

— Ты, Чащун гонор свой непотребный окороти. Не с девочкой чай разговариваешь, и не со слугами своими. Я ведь и обидеться могу. — Ягира повысила голос, который стал внезапно твердым и звенящим как церковный колокол.

— Ладно. Забудем. — Дед примирительно махнул рукой и выпустил струю густого дыма из бороды. — Сама же видишь, что не получилось у нас ничего. — Пробормотал он едва слышно себе в усы.

— Ты на меня-то не кивай. Я все, что ты по уговору просил — выполнила, а в остальном не моя забота. — Смягчилась бабка, но в голосе явно послышались нотки ехидства. — Привык понимаешь, старый хрыч, командовать. В лесу своем свирепствуй, а ко мне не лезь. Я тут в ельнике хозяйка. — Забрюзжала она монотонным голосом.

— Где же выполнила-то. Я тебя о чем просил? Я тебя о Федогране просил, о богатыре, а ты мне какого-то сморчка приволокла. — Внезапно взорвался дед и подскочив воткнулся в бабку злющим взглядом. Та не осталась в долгу, и то же подпрыгнула, непонятно каким образом оттолкнувшись от земли, и крутанув в руках посохом, нависла над ним серым приведением, с клубящимися из гниющих прорех в платье черными облачками то ли тумана, то ли марева.

— Не нравится, я себе заберу. — Вновь загремел ее голос. — Мне для куража пригодится, да и задумка у меня одна есть кулинарная, как раз для такой вот немощи подходящая. А за Калинов мост сам за покойниками бегай, а я несогласная. У меня с Перуном договор, я в Навь не лезу, а он меня за это в Яви не трогает. Твой Федогран давно за столом Триглава пирует к отправке в Правь готовится, а этот вот. — Клюка старухи вытянулась в сторону отползающего в сторону Федора. — Потомок его, чистой крови, так, что договор выполнен.

— Шиш тебе, карга старая! Не признаю я завершения договора. — Скрутил «фигу» дед, сунув ее в птичий нос старухи.

Внезапно воздух на поляне стал густым, и запахло озоном. Со стороны Чащуна взошло солнце, заполнив пространство ярким светом и теплом, а со стороны Ягиры стеной встал могильный, ледяной мрак, не отступая, но и не двигаясь вперед. Ровная прямая линия разделения ночи и дня, одной своей стороной опиралась на взревевший пламенем костер, а вторая, утонула в бесконечности неба.

Наш герой, отталкиваясь трясущимися от страха руками, попятился к лесу, в надежде спрятаться там от разразившегося внезапно скандала двух непонятных существ, грозящего перерасти в побоище, в слабой надежде забиться там под любой, даже самый маленький и чахлый кустик, и постараться как минимум не умереть от охватившего ужаса. О спасении он уже и не мечтал.

— Стоять! — Рявкнули на него дуэтом два голоса, и две пары глаз намертво пригвоздили его к земле. Одни, сверкающие голубым гневом, принадлежали деду-коротышке, а вторые, полыхающие огнем, костлявой бабке. Посох в руках последней взлетел в воздух, и обернувшись щелкнувшей, на пастуший манер плетью, обвился вокруг шеи Федора.

— Не сметь! Мое! — Взревел Чащун, и врезал кулаком, по мгновенно ставшей вновь посохом плети, а начавший уже задыхаться Федор, с жадностью втянул в себя густой наполненный почему-то запахом крови, воздух, и растянулся пластом на мокрой от утренней росы траве.

Шляпа-подосиновик на голове деда постепенно начала наливаться зеленым сиянием, а у бабки из глаз потянулись витыми жгутами, два кроваво-красных, полыхающих пламенеющей ненавистью, жгута. Ягира быстро начала вытягиваться в верх, словно была сделана из резины, а Чащун раздаваться вширь, словно он, быстро заполняемый воздухом, латексный шарик.

Несмотря на то, что все действия этих жутких существ, произошли молниеносно, герой нашего рассказа прожил за это, промелькнувшее метеоритной каплей время, целую жизнь. Во всяком случае, именно так он написал в своем дневнике, вспоминая эти, пережитые, секунды, и те ощущения страха, и безысходности, накатившие на разум мальчишки, вырванного из тепличных условий того, доброго и ласкового мира в котором он существовал до сих пор, и зашвырнув сюда, в мир ужаса.

Все закончилось внезапно. Бабка вернулась к нормальным размерам, и вскочив на свой посох, который обернулся клубящимся черным облаком, в виде осла, обожгла Федора ненавидящим взглядом, и прокаркала:

— Повезло тебе сегодня касатик аж два раза. Первый, это когда я тебя через темную материю безвременья живого перетащила, а второй, когда этот убогий коротышка. — Она кивнула, не поворачивая головы в сторону сдувшегося до обычных размеров деда. — Решил дать тебе шанс повзрослеть до нормального состояния, достойного твоего возраста. Но, он будет вынужден соблюдать условия, выдвинутые мной, и подтвержденные богами, во время нашей совместной клятвы. Запомни. У тебя есть ровно год. Если ты не станешь за это время хорошим воином, то по окончании срока, станешь моей собственностью. Запомни!

Она рассмеялась, подняв на дыбы своего осла, словно это было не упрямое животное, а горячий жеребец, и пришпорив бока, клубящегося маревом скакуна, босыми грязными пятками, взлетела в воздух, где быстро удалилась, растворившись вдали светлеющего восходом неба.

Чащун с кряхтением опустился на поваленное дерево около костра, и хлопнув ладонью около себя, устало кивнув головой, пригласил Федора.

— Иди сюда. Садись не бойся. Все страшное уже позади. Хотя… — Он задумчиво окинул поднимающегося с земли парня затуманенным взором, и видимо, что-то решив про себя, продолжил уже более уверенно. — Нет, пожалуй, надо всё-таки дать тебе этот шанс. Пусть и небольшой, но все же. Физически ты, конечно, немощен, даже боюсь спрашивать, где так уродуют мужчин. Но вот твои глаза мне нравятся. Есть в них что-то от ушедшего по Калинову мосту Федограна. И если старая карга не врет, а с нее станется, то кровь предка должна помочь выправить перекосы в твоей душе и теле. Ну что встал чуркой бесхребетной! — Рявкнул он на вздрогнувшего от неожиданности Федора. — Показал же, тебе, чтобы садился рядом. — Он вновь хлопнул ладонью по стволу дерева, рядом с собой. — Говорить будем.

Чащун задумался, выпустив струю табачного дыма, и так и сидел, не обращая никакого внимания на подошедшего на дрожащих ногах, и опустившегося рядом с ним парня.

— А ты не прячься там, изображая из себя кустик сирени, все равно не похож. — Произнес он, непонятно к кому обращаясь. — Тебе, тебе говорю, не строй из себя более глупое создание, чем ты есть на самом деле.

Справа, из-под склоненной до земли еловой ветки выполз огромный волк, и на полусогнутых лапах, практически касаясь пузом земли, подполз к старику, и опустил морду тому на колени, зарывшись по самые уши в седой бороде. Дед, положив руку на мощную шею зверя почесал тому холку и улыбнувшись приподнявшимися усами, вновь выпустив дым.

— Испугался, Вул. Ничего, я сам струхнул слегка. Давно мы с Ягирой так не собачились. Вон даже Перуна побеспокоили, уж на сколько он терпеливый бог, а и то не удержался, сам нас мирить пожаловал.

Он вновь задумался и замолчал, пуская дым из перепутанной бороды и почесывая холку, рычащего от удовольствия волку. Сколько он так просидел, может полчаса, может больше, Федор сказать не мог. Время остановилось, как и остановились все мысли в голове. После всего пережитого, он сидел в состоянии полного отупения, рассматривая немигающим взором костер, и приходил в себя.

— Ну что же. — Прервал молчание Чащун, и повернул к парню голову. — Давай знакомится.

Новая реальность.

— От куда же ты свалилось на меня, чахлое создание? — Дед смотрел на вздрагивающего Федора немигающим взглядом снизу вверх, но ощущение у парня было такое, что на него наваливается, огромного роста, выше на три головы, могучий мужик, с недобрыми намерениями. Глаза Чащуна сверлили лицо новоявленного попаданца взглядом хладнокровного убийцы-лаборанта, выбирающего себе очередную белую мышку из клетки для провидения опытов, потому как предыдущая издохла, не выдержав свалившего на нее счастья — быть причастной к научным изысканиям доброго дедули.

— Я… — Попытался произнести Федор пересохшим ртом, но у него ничего не вышло, только хриплый вздох вырвался из саднящего, словно ободранного наждачной бумагой горла.

— Эка тебя как. — Хмыкнул в бороду дед, обдав парня клубами дыма. — На-ка вот, глотни. — Он достал откуда-то из-за пазухи небольшой кожаный бурдюк, и практически насильно сунул его в не слушающиеся руки Федора. Тот поднес его к трясущимся губам и сделал глоток.

Что-то приятное, прохладное и сладкое, со вкусом пчелиного меда и вина, смочило страдающее горло, принеся облегчение, снизив прокатывающуюся по телу волнами дрожь, и успокоив трясущиеся руки, до состояния легкого подергивания.

Наш герой уже успел до этого, в своем, канувшим в небытие мире, попробовать спиртное. Но только в тот раз это был тоже сладкий на вкус, но противный до тошноты, запретный в его возрасте, напиток, в виде дешёвого портвейна.

В его ушедшем, бесшабашном детстве, они с другом Ванькой, пили уже вино, скрываясь от всех, на скамеечке в парке. Под закуску поделенного на двоих Чупа-чупса, и полупустой пачки чипсов, (на остальное тогда денег не хватило), они заглатывали из горлышка тягучую противную жидкость, давясь и кашляя, но чувствуя при этом себя героями, совершающими подвиг.

Рвало его тогда знатно. Коричневая гадость фонтаном вырывалась из горла, выворачивая внутренности наизнанку. Случись тогда смерть, она в тот момент показалась бы долгожданным избавлением от мук, и совсем бы не испугала. После случившегося он дал зарок, что больше: «ни-ни», и старательно его соблюдал, отбиваясь от назойливых предложений приятелей во дворе дома: «Бухнуть и расслабится». Хотя, скорее всего, это ремень отца, прошедшийся тогда по заднице, в воспитательных целях, поддерживал такое благое начинание, и не давал нарушать взятый на себя зарок, и клятву отцу. «Боже, как же это все было давно, в другой, счастливой жизни».

— Федор тяжко вздохнул и сделал еще глоток.

— Ты особо то не увлекайся — Хохотнул дед — Это питие нрав коварный имеет. Пока наслаждаешься вкусом его, глотая меры не соблюдая, все кажется хорошо, только шум в голове легкий, да расслабление, а вот как только прерваться задумаешь, да делами насущными заняться, вот тут-то и ждут тебя неприятности. Ноженьки резвые к земельке прирастут и идти откажутся, а сам дурак-дураком сделаешься. От нектара этого не один богатырь пострадать успел, да не тебе чета. Так что меру знай. — Он забрал бурдючок, и сунув его себе за паузу, посмотрел внимательным взглядом. — Ну так что? Расскажешь наконец о себе, али как?

— Что говорить-то? — Не сказать, что Федор окончательно пришел в себя, нет. Но хотя бы возможность разговаривать, к нему вернулась. — Из Москвы я. — Пробормотал он, и почему-то покраснел, хотя и не понимал, что тут может быть постыдного. Может это пристальный, проникающий в самую душу взгляд собеседника так действовал? А может спиртное ударило краской в голову.

— Из Москвыыы… — Протянул тот, словно пробуя на вкус новое для себя слово, и потом, словно обрезав ножом фразу выпалил: — Это где ж такой поселок находится? Не припомню такого.

— Это не поселок. Это город. Миллионник. Столица России. — Федор удивленно, исподлобья, посмотрел на деда, словно укоряя его в невежестве: «Как такое можно не знать».

— Пока только одни загадки от тебя. Что за миллионник такой? Что за Россия? Ох, ничего не понятно. Словно бредишь ты. Ох, чувствую, хлебну я лиха, с орясиной такой связавшись. — Покачал тот головой. — Кличут-то тебя хоть как?

— Вы имеете в виду имя? — Федор растерялся от причитаний деда, и не сразу понял, что от него требуется.

— Еще и дурак. Ох-ох-охушки. Конечно же имя. Что тут еще непонять-то? Как тебя мамка звала, когда сиську сосать давала, это-то ты хотя бы знаешь? Иль не помнишь?

Чащун внезапно рассмеялся густым, хриплым басом, и закашлялся, покрывшись облаком табачного дыма, а парень окончательно смутился.

— Знаю я. — Набычился он. — Федором меня зовут.

— Как!!! — Дед моментально стал серьезен, и столкнув с колен голову волка, резко вскочил на ноги, встав перед парнем, и воткнув в него внимательный взгляд. — Повтори!

— Федором. — Повторил тот.

— Федогран. — Завороженно прошептал Чащун, и резко развернувшись к костру, и положив руки себе на плечи, скрестив в районе груди, поднял голову к небу — запел:

— Будь благословен, Перуне — Вождь наш, и ныне, и присно, и от века до века! И веди нас ко Славе Трисветлой! Тако бысть, тако еси, тако буди!

Он замолчал, и слеза из его глаз скатившись по седой бороде, упала в костер, вспыхнув там голубым неестественным пламенем.

— Слава Роду. — Выдохнул дед, и резко развернувшись, ловко запрыгнул на ствол дерева, встав рядом с сидевшим на нем, парнем, практически сравнявшись с ним ростом. — Что же ты, паскудник меня за нос водишь, видом своим непотребным. — Громкий подзатыльник, отвешенный тяжелой ладонью, искрами взорвался в глазах. — Ну-ка. Руку мне свою подай!

Не дожидаясь какой-либо реакции, от опешившего столь резкими сменами настроения, Федора, Чащун схватил его ладонь и полоснув по ней неизвестно как появившимся в руках серебряным ножом, слизнул потекшую кровь, испачкав бороду и зажмурился.

— Ой. — Нервный крик боли нашего героя, не ожидавшего ничего подобного, прокатился по поляне.

— Вот уж повадки бабьи. Ведешь себя как истеричка. — Причмокнул, недовольно скривившись дед окровавленной бородой. — У тебя что, отца не было? Научить уму-разуму. Ничего. Я из тебя дурь-то Макошинскую повыбью, на Перунов путь наставлю, время есть. Станешь ты настоящим мужиком, да и воина из тебя сделаю. — Он рассмеялся, покрывшись табачным дымом. — Тот самый! — Он даже подпрыгнул, что-то там распробовав во вкусе крови. — Есть времечко. Есть. А ведьма эта еще пожалеет, что связалась. — Он погрозил куда-то в сторону кулаком. — Найдем мы артефакт надобный. Вернем славу великую. Восстановим племя славное!

Федор смотрел, слизывая капающую с ладони кровь, на пританцовывающего, искрящегося радостью деда, пускающего облака дыма, словно готовящийся к отправке паровоз, и ничего не понимал. Что тот восстанавливать собирался? Причем тут его имя, и отец? И вообще. Зачем он здесь?

— Что глазенками хлопаешь? Не понимаешь ничего? — Смеялся дед. — А и не надо тебе этого. Всему свое время. Дорастешь, расскажу. А пока знай только одно. Ты больше не Федор. Имя твое отныне — Федогран. То сам Перун подтвердил. Боги на нашей стороне. — И вдруг развернулся в другую сторону. — А ты чего вылупился?

Федор медленно перевел взгляд в ту сторону, куда посмотрел дед, и застыл, подавившись почти слетевшим с губ вопросом. Волка больше не было. На поляне стоял высокий крепкий парень, одного с ним возраста, и с преданностью смотрел на Чащуна.

Как я уже сказал, роста тот был высокого, худощавый, с длинными ногами и узкими бедрами, прикрытыми серыми, кожаными, короткими, до щиколоток, потертыми штанами, и в безрукавке, опять же кожаной, распахнутой на груди, подчёркивающей широкие плечи, рельефную грудь и сильные руки, с узлами перекатывающихся под кожей узлов, стальных мышц. Не тех, что демонстрируют бодибилдеры-качки, напичканные химией, а тех, что наливаются в ежедневном труде, занятиях и сраженьях. Ниточки белесых шрамов свидетельствовали именно о таком их приобретении.

Лицо у парня добродушное и располагающее, наверно улыбка его тонких губ так действовала, несмотря на кончики выглядывающих двух острых зубов. Это примерно так, как смотришь на котенка, и понимая, что это будущий безжалостный хищник, но вот ничего с собой поделать не можешь, с накатывающим на душу умилением.

Глаза круглые, большие и голубые, подернутые дымкой серых ресниц, правда черные нечеловеческие зрачки немного великоваты, смотрят с какой-то непосредственностью и щенячьим восторгом, но и это, по большому счету так же, не отталкивает взгляд. Нос нормальный, вполне пропорциональный, немного широковат в районе переносицы, но смотрится вполне прилично, да еще и усики, такие, торчащие в разные стороны редкими нитками, своеобразная карикатура на Маркиза-Карабаса, из книжки-сказки. Единственное, что необычно, это волосы. Прямые, длинные, до плеч, и жесткие, как остевой волос на шерсти у собаки, светло-серого, неестественного для человека цвета. Во всем остальном, парень, как парень, только босой, но и это может быть нормально, для здешнего мира.

— Хватит рассматривать меня как идола Леля. — Дед рассерженно погрозил кулаком. — Теперь вон он твой новый друг, — Кривой палец больно ткнул в грудь Федора. — Товарищем ему будешь и защитником. Но и про меня помни. Опорой ему и наставником будешь так же на первых порах, а потом посмотрим. Сейчас в лес беги. Мне шкура медведя нужна, но непременно выделанная. Не сверкай зенками-то. Знаю, что трудно. Потому стаю собери, они помогут зверюгу загнать, да мясо и мездру повыешьте, и жир как следует повыл ежьте. Если помощь какая нужна будет, Рыску кликни, она в курсе, поможет, у нее язык дюже шершавый, как раз для таких нужд. Ну что встал? Видишь, заготовка нашего будущего богатыря голая стоит, только чресла непотребной тряпкой прикрыты. Беги скорей! Да, стой, чутка не забыл. Мясца там парного принеси. Только не медвежатину, жестковата она, мне помягче чего, зайца или кабанчика. — Он задумался. — Все же кабанчика лучше.

Солнце медленно выкатывалось в зенит, давно уже осветив и наполнив теплом и радостью лес. Теперь он уже не казался таким мрачным и зловещим. То ли дневное светило так действовало, то ли напиток Чащуна, растекшийся по жилам волнами блаженства, новонареченный Федогран не знал. Да и неважно было это. От всего пережитого им за это утро, на плечи навалилась такая усталость, что он сидел и не падал только потому, что боялся жесткой реакции своего нового знакомого. Тот сидел рядом, задумавшись, и что-то бормоча себе под нос, ковырялся палкой в пламени костра.

Глаза медленно и непроизвольно закрылись, голова опустилась на грудь, и парень погрузился в глубокий сон. Словно провалился в бездонную черную пропасть. Из всего, что ему запомнилось, пока сильные жесткие руки деда-садиста не растормошили, так это только лик бородатого мужика, на фоне проплывающих по черному небу, серых облаков. Тот внимательно его рассматривал, сменяя выражение на лице с презрительного, на удовлетворенное, и в конце улыбнулся белоснежными зубами, и задорно подмигнул. Затем высунул откуда-то из небытия руку по локоть, с вздернутым над кулаком большим пальцем, и внезапно растворился в разорвавшем сон крике неугомонного Чащуна.

— Хватит дрыхнуть, орясина ленивая. Поднимайся. Мясо твое скоро костер сожрет, я и так уже замучился у него отбирать куски. Почти сутки спишь уже. Вставай сказал. От реальности не убежишь, даже не старайся. — В лицо Федора плеснула ледяная вода, и он от неожиданности подпрыгнул и закрутил головой, оглядываясь и приходя в себя.

Все та же поляна. У костра сидит и жует кусок мяса новый знакомый, то ли парень, то ли волк, а рядом, греясь кругом у огня, его серые собратья, шесть огромных матерых хищников, блаженно жмурятся, положив морды на передние лапы.

Слева, на разостланной на траве медвежьей шкуре, мельтешат с десятка полтора ежей. Они «тухают» на друг — друга и фырчат, переговариваясь на своем ежином языке, и что-то делают, перебирая коротенькими передними лапками. Может это и выглядело бы забавно, если бы показывалось по телевизору, но это происходило в реальности, и потому немного пугало своей неестественностью.

Прямо у него под ногами, приподняв голову, лениво проворчала огромная, серо-рыжая рысь, и поводя кисточками ушей, прислушиваясь к только ей доступным звукам, не обнаружив ничего достойного внимания, вновь вытянулась стрункой, закрыв блаженно глаза.

«Это, что, я рядом с ней спал?». — Подумал Федор и передернулся, представив себе эту картину: «Как я тут вообще оказался? Я же на дереве у костра сидел?»

— Я тебя перенес. — Дед как будто услышав немой вопрос, ответил сварливо и довольно грубо. — Хвати ресницами хлопать, иди садись к костру и поешь.

Чащун сунул в руки парня здоровенный кусок горячего, истекающего соком мяса, и пинком отправил к огню. Организм ответил на это голодным урчанием в животе, а зубы впились в не прожаренный, несоленый шмат, отрывая прямо на ходу здоровенные куски, не успевая даже пережёвывать, так как горло сразу заглатывало внутрь, давясь и кашляя текущим жиром. Ничего более вкусного… Нет, так будет сказано неправильно. Ничего более божественного, (так точнее), в своей жизни Федор не ел.

— Не спеши. — Рассмеялся дед. — Тут много такого, и не отберет никто. На вот, запей. Мед не предлагаю, тебя после него не разбудить. — Он вновь зашелся смехом и протянул бурдюк.

Холодная, ключевая вода, боже — это нектар. Только сделав несколько глотков парень это осознал. Никакие лимонады и пепси, рядом с ней не стояли, они слабая подделка, настоящему питью. Кусок горячего мяса и вода, снова кусок мяса и вода, и так до тех пор, пока внутрь больше ничего не лезет, ну не пальцем же туда запихивать, право слово.

Округлившийся от обжорства живот, жар от костра, и расслабленная полудрема в голове, лежащей на спине сопящего, огромного волка. Как-то это стало внезапно все естественно и буднично. Эти мирные звери вокруг, этот совсем нестрашный, а очень даже заботливый по-своему, конечно, дед. Даже Ягира не казалась исчадием ада, просто сварливая и склочная бабка. Глаза сами собой закрылись.

Федор вновь уснул.

Подготовка.

— Вот, что ты за человек такой, Федогран. Почему старому, больному деду, нужно тебя все время будить. — До нашего героя, сквозь дрему, часто проваливающуюся в короткий сон, на грани бреда, долетало незлобливое, а какое-то домашнее почти уже свое-родное что ли, брюзжание старика.

Всего-то прошло ничего, с их первой встречи: Один рассвет, пусть и наполненный ужасом первых минут попадания в этот мир, и противостояния двух непонятных мистических персонажей, но явно показавший, что этот коротышка в чудной шляпе, не враг. И еще тот короткий выход из сна, ради набивания пуза мясом. Даже в туалет наш герой не успел сбегать, как Морфей вновь позвал его в свои объятия, отключив рассудок. И опять, новый знакомый, пусть и пнул, но сделал это как-то буднично, не больно, походя, даже обиды на него за это не осталось.

За столь короткое время, Чащун как-то уж очень быстро, стал восприниматься Федором, практически родным, заботливым и строгим, а подчас даже жестоким, но уже своим человеком — троюродным дедушкой, шестой воды на киселе, внучатой племянницы, приехавшим внезапно из деревни, навестить родственников, и от всей своей широкой души, готовым помочь советом, подзатыльником и даже пинком, но не от раздражения и злобы, а лишь для правильного воспитания новоиспеченного внука, дабы поставить, распустившегося шалопая, на путь истинный.

Отец ведь тоже частенько брался за ремень, и пусть не всегда справедливо (по мнению Федора), но основательно и вдумчиво, прохаживался по юношеской заднице воспитательным средством из кожзаменителя, который специально для этих целей, а также напоминания о неотвратимости наказания, висел на крючке, в коридоре. Но ведь от этого не любил своего сына меньше или больше. Просто считал, что в тот момент, нахулиганивший продолжатель рода, заслуживает именно такое наказание.

«Как он там? Как мама?». Ком застрял в горле, сдавив дыхание спазмом, а потом, внезапно рванул на волю горьким, безудержным рыданием, которое полилось бушующим водопадом. И пусть хоть насмерть забьет этот чертов дед, его за такое проявление слабости. Не может юное сердце просто так выбросить и забыть свою прошлую жизнь, и своих потерянных, наверно уже навсегда, родственников.

Он сел, зажав голову между колен, и захрипел, сдавленным спазмой горлом, завывая, и заливаясь слезами. Внезапно, жесткая сухая рука легла ему на голову и провела пальцами по волосам.

— Поплачь сынок, поплачь. Сейчас можно. Это ведь не слабость твоя льется сейчас горечью обиды и страха из разбитого сердца. Это ты прощаешься с прошлым, со своим беззаботным детством. Я это вижу. Меня невозможно обмануть. — Голос старика звучал как-то по-домашнему спокойно. В нем не было ни ласки, ни даже намека на какое-либо сострадание, в нем звучала сухая констатация свершившегося факта, пусть безжалостная, но действенная. Если бы его сейчас начали жалеть, то стало бы тяжелее. Боль, конечно, не ушла никуда из души, но стала не такой острой, что ли. Она уже не резала острым раскаленным ножом сердце, не рвала его острыми клыками истерики. Сухая ладонь, вновь прошлась по вихрам парня, и опустилась на плечо.

— Ну вот и хорошо. Ну вот и стало легче. Молодец.

— Деда. — Парень поднял голову, и повернул залитое слезами лицо. — Зачем я тебе? Отправь назад. Там остались мама с папой, они не переживут потери.

— Не переживай. — Старик, в один миг перестал быть добрым дедушкой, превратившись в сурового учителя. — Там ничего не изменилось, все осталось по-прежнему. Но меня радует, что ты подумал о них в первую очередь, а не о себе. Это о многом говорит…

— Почему? — Федор перебил Чащуна.

— Что почему? — Не понял тот вопроса.

— Почему ничего не изменилось? Меня ведь с ними уже нет?

Вроде-бы вполне логичный вопрос вызвал у деда смех.

— Истинный представитель рода человеческого, думающий, что реальность, это только то, что он видит. Есть ты там, не переживай.

— Как так, я же тут. — Парень даже забыл про боль в душе, от столь странного ответа.

— И тут и там. В том мире ты продолжишь жить своей старой жизнью, а в этом новой, и поверь мне, что одно другому не противоречит, а также и то, что тебе тут понравится — понравится быть настоящим, а не бесхребетной амебой. А в общем, не забивай голову лишней информацией, все равно ты ее не поймешь, да и не смогу я объяснить, то, чему даже названия нет. Эти знания доступны только древним. Может они откроются и тебе когда-нибудь, но только не сейчас, и вставай, хватит ныть, у нас полно дел.

Ты нужен мне, и самое главное, этому миру, хоть это и звучит пафосно до банальности. Тебя для этого сюда и вытащили. Кстати, нужен ты даже этой придурковатой-Ягире, даже несмотря на то, что она поклялась тебя убить, хоть на кону и стоит ее собственная жизнь.

Но все. Хватит об этом. Рано тебе еще забивать голову всем этим, не созрел еще. У нас с тобой есть ровно год для того, чтобы ты вырос. Вставай сказал, и утри сопли. — Жесткая ладонь, еще мгновение назад гладившая для успокоения голову, резко взлетела вверх, и отвесила громкий и смачный подзатыльник, а голос, еще недавно доброго дедушки, взорвался в крик.

Слетевший с поваленного дерева от оплеухи, вставший на четыре конечности парень, ошарашенно смотрел на так резко поменявшего настроение дедушку, а тот довольно улыбался.

— Поднимайся, не изображай из себя побитого пса. Встать я сказал. — Рявкнул он.

Федор от неожиданности подпрыгнул и встал на ноги, с трудом подавив в себе начинающую клокотать ярость.

— Есть потенциал. — Вновь сменил настроение дед, улыбнувшись. — Уже хорошо. Так. Посмотрим, что у нас тут есть. — Теперь его голос зазвучал как у врача, листающего историю болезни.

Он вытянул левую руку, сжатую в кулак вверх, а правую направил, в сторону нашего героя, раскрыв ладонь, и расставив в разные стороны пальцы. Тонкий луч, зеленого цвета, вырвавшийся из покрытой мозолями пятерни, уткнулся в голову Федора, а верее уже Федограна, и быстро забегал по покрывающемуся мурашками, от его прикосновения телу.

— Так, так, так. Что мы тут имеем? — Бормотал он, кивая головой словно отвечая на вопросы. — Костяк хороший, много, конечно, странных, неприятных примесей в структуре? Это исправится правильным питанием. Мышцы рыхлые? Это уже проблема, но разовьем, дай время. Жилы? Да уж. Тут беда. Совершенно не растянуты, как у деда семидесятилетнего. Но вроде эластичные.

Что у нас с головой? Психика устойчивая, но это сразу было видно, при переносе в обморок не падал. Мозг вообще хорошо развит, и потенциал огромный. Великолепно. А что с характером? Авантюрный? Великолепно, как раз для наших дел. Упрямый? Тоже хорошо. Самооценка заниженная, от того воля не развита? Вот тут плохо, придется поработать, ничего, создадим условия. Подходит. Согласен. Слава Роду.

Луч втянулся в ладонь, и Чащун спрыгнув с дерева, подошел к Федограну. Он оказывается действительно был ростом по колено нашему герою, не ошиблись мы в первоначальных оценках. Обошел вокруг, ощупывая его тело вытягивающимися, словно резиновыми руками.

— Сойдет, за неимением лучшего. — Усмехнулся он, посмотрев в глаза. — Там на поляне. — Кривой указательный палец, ткнул куда-то за плечо. — Ежики тебе одежку подобающую приготовили, два дня старались пока ты дрых, должен им будешь. Пойди оденься и возвращайся, дальше с тобой заниматься будем. Да и еще, в кустики сбегай, не зажимайся, смотреть на тебя больно, как будто я сам в туалет два дня не ходил, и сейчас лопну. Брысь, сказал.

На поляне, где еще совсем недавно суетились на медвежьей шкуре, а теперь выстроились ровной шеренгой в ожидании, двенадцать ежей, лежали кожаные, лишенные шерсти и коричневые: рубаха, штаны, сапоги-мокасины, широки пояс и берет. Федогран остановился в нерешительности, не зная с чего начать, и вдруг понял.

— Спасибо. — Он склонил голову в легком поклоне в сторону колючих портных. За спиной крякнул довольный дед.

Для начала решил одеть штаны. Свободные в поясе и в бедрах, что-то вроде укороченных галифе, закрывали ноги чуть ниже колен, своеобразные доисторические бриджи. Одна беда, на талии не держались, и норовили сползти при первом же шаге. Долго возился с длинными завязками по бокам, но ника не мог понять, что с ними делать. Помог парень-волк, отправленный на помощь, молчаливым кивком ухмыляющегося, и внимательно следившего за действиями Федора, деда (ну а как его еще прикажите называть, после всего того, что он вытворял).

Оказалось, что все совсем не сложно. Нужно просто было быть внимательнее, и самому увидеть ряд ровных отверстий в районе талии, в которые вставлялись кожаные ремешки, и завязывались узлом, намертво фиксируя штаны.

С рубахой было проще. Она одевалась прямо через голову, через разделенную в районе груди, длинным, практически до пупка разрезом, никакого воротника, ровный, подшитый ровными стежками кожаных полос срез. Никаких пуговиц и ремешков, так видимо и носилась, открывая грудь, рукава короткие и широкие, едва прикрывали локти.

Обувь неудобная, пошитая так, что подходила на любую ногу, что на левую, что на правую, одевай как хочется. Подошва хоть и двойная, но на столько мягкая, что чувствовалась каждая ветка, попадающая под ступню. Голенища длинные, и что бы не спадать, привязывались прямо с краю штанин, все теми же ремешками.

Шляпа-берет. Очень странная. Широкие мягкие края не держали совершенно никакой формы, постоянно сползая на глаза. Если бы не помощник, то наш герой очень долго бы думал ка ее носить, но тот ловким движением, дернул один край в левую сторону, сместив всю эту несуразную конструкцию, повисшую с одной стороны к плечу, а второй, натянувшись в районе лба. Неплохо получилось.

Последним предметом гардероба был широкий, в районе спины, и постепенно сужающийся к окончанию, и превращающийся в те же завязки пояс, с кучей пришитых к нему полос.

Что тут можно сказать. Смотрелось все это довольно интересно, и по-своему даже героически. Но до чего же неудобно. Привыкшему к одежде двадцать первого века человеку, отсутствие пуговиц, молний и всяких там крючков доставляло жуткий дискомфорт. И еще одна беда. К ношению кожи на голом теле нужно было привыкнуть, а это не так просто, как кажется. Во-первых, тяжело, чисто физически, это тебе не трикотаж, и при первом одевании, да и просто при ходьбе противно липнет к телу, а во-вторых, да что там говорить, и первого пояснения достаточно.

— Так, так. — Подошел дед, внимательно разглядывая новый наряд. — Неплохо. Богатырь. Только вот сутулый. — И вдруг рявкнул. — Выпрямись! Что скукожился словно мешки с зерном таскал целый день. — Под действием его окрика, плечи сами расправились, а спина выпрямилась. — Вот так и ходи, а если еще раз скрючишься, палку к спине привяжу. Теперь самое главное. Что за богатырь без оружия. Но тут не все так просто. Дарить такие вещи нельзя, их надо или добыть в бою, или купить.

— Нож я тебе дам на первое время, Перун простит, за такое нарушение, ножик ведь то же оружие, но обстоятельства у нас особенные, от того и можно слегка отойти от правил. Конечно, это не великолепный экземпляр, но на первых порах достаточно. Тем более, я думаю, ты и управляться с ним не умеешь. Вместо врага, себя зарежешь. Вот. — Он достал откуда-то из-за пазухи здоровенные кожаные ножны, и вытащил на свет оружие. «Если это нож, то какого же размера меч? Как он вообще у него под рубахой поместился?» — Подумал Федор. Действительно ножиком это предмет было назвать трудно. Размер его, если поставить рядом с дедом, доходил бы тому до плеча. Обоюдоострый клинок, в ладонь шириной вначале, и острый до состояния шила в конце, прямой, без каких-либо изгибов, сверкал в лучах солнца, голубоватыми всполохами, и завораживал взгляд. Желтая потертая рукоять, оплетенная черной кожей. Яблоко-набалдашник в основании, в виде ощерившегося в злобе мистического зверя, неизвестной породы, внушающего благоговейный трепет, реализмом исполнения. Даже в руки было страшно брать такое, вдруг укусит, на столько правдоподобно выглядело. Никакой гарды, только клинок рукоять и яблоко. Но до чего же красиво.

— Владей. — Чащун протянул ножны, куда лихо вбросил клинок. — Да не держи ты его в руках как ядовитую змею, не кусается он, к поясу привязывай. Вот ведь неумеха какой. Помоги ему, Вул.

«Вот как оказывается зовут оборотня, до сих пор не представилась возможность познакомится» — Думал Федор, косясь на склонившуюся к его поясу серую голову: «А уши то у него звериные, под волосами плохо видно, но когда присмотришься»

— Спасибо. — Пробормотал он, кивнув в легком благодарственном поклоне. И повернулся к Чащуну. — И тебе дедушка спасибо. — Еще раз поклонился, и на манер кавалергарда, попытался щелкнуть каблуками, но у него ничего не получилось, мокасины совсем для такого оказались неприспособленными. — Хоть и вытащил ты меня из привычного мира, без моего согласия. — Хотел добавить еще, что: «И ведешь себя как садист». Но передумал. — За то, что не бросил на произвол судьбы, а накормил, одел и вооружил. — Но видимо в его голосе, что-то не понравилось старому.

— Не дерзи. — Рявкнул он. — Вижу, что востер ты на язык, что в общем то неплохо, но со мной не смей. Не дорос еще. Молод больно. — Но потом как-то резко успокоился. Видимо такие перепады в его настроении являлись нормой. — Пошли к костру, объясню, что тебе далее предстоит делать.

— Сегодня последняя ночь, которую мы можем провести в этом месте. — Они сидели на поваленном дереве, и Федор слушал наставления деда. — Эта территория Ягиры, и она дала мне трое суток, на подготовку тебя к выходу в люди. Ты благополучно проспал двое из них, но это наверно даже к лучшему. Сон хорошее лекарство, и он тебе был нужен, а научить тебя чему-то за это время, я бы все равно не смог.

Вул. Хоть вы и не знакомились, но прекрасно уже знаете друг друга, потому обойдемся без формальностей. Он будет теперь твоей тенью. Друг, слуга, учитель, помощник, и охранник, с этого времени это все он, твое второе я. Слушай его советов. Он хоть и волк на половину, но по уму многих людей переплюнет, не даром ведь ведет свой род от самого Ратмира, кровь не обманешь.

Первой твоей задачей, будет адаптироваться в обществе. Я не жду каких-либо свершений, и героических поступков. Твоя задача просто выжить. Не думай, что это будет просто. Ты неприспособлен к этому миру. Он суров, но он честен, будь таким-же, как и он, и у тебя все получится. Я, конечно, мог бы тебя проводить, и помочь, но на это нет времени. Это как учиться плавать. Можно днями и месяцами учить дитятю держаться на воде, а можно просто бросить в воду. Второй способ, конечно, опасен, но они и более действенен. Я поступаю с тобой так же. Не утони.

Дальше. Пойдешь в Новгор. Там найдешь Митроху, он воевода тамошний. Я дам тебе свиток. Отдашь. Он пристроит тебя при княжеской дружине. Не отвлекайся, ничего там в костре интересного нет. — Дед отвесил подзатыльник ковыряющемуся в угольях Федору. — Через месяц я тебя найду. Посмотрю, чего ты добился и решу, как поступить дальше. Это все. Учись плавать. Сейчас всем спать. Завтра трудный день.

Ночь медленно накатывалась на лес, постепенно удлиняя тени, которые в сполохах костра превращались все в более и более в фантастических чудовищ. Федора уже это не пугало. Человек быстро привыкает ко всему. Он лежал и щурился на костер, вспоминая дом. Ком горечи разлуки больше не душил его. Только тепло воспоминаний и нежности. Постепенно он сам не заметил, как уснул.

–

Сошествие богов.

— Перуне! Вми призывающим Тя, Славен и Триславен буди! Здравия и множество Рода всем чадам Сварожьим дажьди, Родам покровительства милость яви, прави над всеми, вще из-Родно! Тако бысть, тако еси, тако буди!

Закончив петь гимн, дед развернулся к стоящим за его спиной путешественникам.

— Ну вот и все. Слава Роду. Пора вам в путь. Благословил вас, сам. Перун. Обещал присмотреть в дороге. Присядем на дорожку и помолчим. Сколько смог, я вас наставил, теперь уж сами. Не подведи меня Федогран — постарайся. А ты, Вул, приглядывай за ним, не дай сгинуть зазря, видишь, как слаб еще богатырь наш, словно дитя малое, только народившееся, неразумное.

Он опустился на поваленное дерево и похлопал заскорузлыми ладонями по стволу, приглашая присаживаться рядом, выпустил струю табачного дыма, покрывшись облаком.

Отправляющиеся в путь парни опустились рядом. Вул слева, Федогран справа. Костер потрескивал, и плевался искрами. Его голубовато-серый дым, сливаясь с дедовым табачным, не стелился по предрассветной росе туманом, а тянулся ровным, неестественным столбом к расцветающему восходом небу, где преобразовывался, наливаясь, в облачный шар.

— Ну вот, и сам хозяин пожаловал, не удержался, проводить пришел. Вот же непоседливая душа, все ему неймется, все надо самому сделать и проконтролировать.

Чащун улыбнувшись, резво соскочил на землю, встал, широко расставив ноги, вытянув шею, как довольный собой гусь, и уставился немигающим взглядом на небо. Рядом с ним, так же резво спрыгнул Вул и вытянулся, по стойке смирно, словно солдат на параде. Но он, в отличие от веселящегося деда был серьезен и торжественен.

Федор последовал их примеру и замер рядом, так же, как и остальные, покинув импровизированную скамейку. Он не понимал, что происходит, но интуитивно чувствовал, что сейчас случится, что-то очень важное. Слишком уж неестественно вели себя окружающие его существа. Даже огромная кошка — Рыска, беззаботно крутившаяся до этого вокруг, вдруг зашипела и припала к земле, с приподнятой шерстью на холке. Волков не было, оборотень еще вчера отпустил их в лес, забавно потеревшись с ними носами. Поэтому, как бы они повели себя в данный момент? Неизвестно. Очень даже может быть, что тоже замерли бы по стойке смирно.

Шар в небе разросся до огромных размеров, и все более и более наполняясь дымом, становился все темнее и темнее, пока полностью не превратился в клубящуюся мраком, черную грозовую тучу. Резко полыхнувшие в нем одновременно две яркие молнии пересекли его изнутри буквой икс, и он принялся быстро преобразовываться.

Сначала вытянулся нос, большой, горбатый и с вздернутыми крыльями властных ноздрей, но все же простой человеческий. Затем брови — мохнатые, густые, сросшиеся в районе переносицы, а следом округлая борода и опускающиеся вниз усы, аккуратно расчесанные, и не скрывающие пухлые, что-то бормочущие губы. Шар быстро приобрел очертания висящей в небе, одинокой головы, без плеч и шеи. Один только огромный лик, обрамленный черным длинными, клубящимися мраком волосами, стянутыми обручем, голубого цвета, с простреливающими в нем зигзагами молний. Внезапно распахнулись, материализовавшиеся последними, глаза, сверкнув искрами, и воздух наполнился запахом озона.

— Фух. — Загремела голова раскатами грома. — Ох и тяжело выбираться из черной материи в реальный мир.

— Вот и сидел бы там. — Усмехнулся Чащун. — Чего вылез то, а то без тебя бы не справились.

— Окорочу я тебе когда-нибудь твой поганый язык, коротышка. Или забыл уже, как я в гневе страшен. Может напомнить? — Загремел небесный гость, но чувствовалось, что в голосе его нет злобы.

— Не пугай меня Перуне. За столько веков, что мы с тобой живем в этой реальности, я видел тебя разным, и воевали мы друг с другом и дружили, и выручал ты меня не раз, да и лечил я тебя как-то, от раны стрелы иномирной, видел немощь твою. Все было. Но сейчас все границы стерты. В одной повозке мы с тобой под откос катимся. Одна надежда на вытянутого сюда из будущего задохлика, не внушающего никакой уверенности, в правильности выбора.

Нам ведь с тобой в мир живых вмешиваться нельзя. С тобой так вообще связаться только через молитву можно. И потому только и остается надежда на этого парня. А вот выдюжит ли он? Не знаю.

— Я в него верю. — Загремел голос. — В нем кровь предка богатыря. Она уже сделала самое главное. Дух героя в нем вырастила, хотя пока и незаметно это, но обязательно выйдет наружу. Но хватит уже о нас. Не для того я сюда пробирался сквозь безвременье, чтобы с тобой поболтать. Я дар принес парню. Он поможет ему на ноги встать и выжить на первых порах.

Полыхнула молния такой силы, что все на миг ослепли, а от прогремевшего раската грома, оглохли. Когда же зрение вернулось, то на поляне, на одном колене, с опущенной головой, стояла девушка. Черные волосы из-под остроконечного шлема спадали водопадами до земли, открывая белоснежную шею. За спиной висел лук и колчан, с переливающимися молниями стрелами.

— Богиня. — Рухнул ниц, распластавшись по земле Вул.

Девушка подняла светящееся благодатью лицо. Какие черты!!! Воистину божественная красота неописуема. (Я, простой смертный, не возьмусь марать ее облик жалкими буквами и предложениями. Пусть это сделает ваша собственная фантазия). Она встала с колена и благородной плывущей над лугом походкой подошла к костру.

— Здравствуй Девана. Рад видеть тебя на земле и в истинном обличии. — Чащун приклонил голову в приветствии.

— И я рада видеть тебя дух жизни, живым и здоровым. — Прозвенел колокольчиками церковного перезвона ее голос. Она присела перед распластавшимся на земле оборотнем, и коснулась его светящейся ладонью. — Встань. Я рада, что волчье племя не забыло еще свою повелительницу. — Но так как замерший Вул не сделал никаких попыток выполнить ее требование, то она прозвенела уже более грозно. — Вставай я сказала. Отныне ты имеешь право не падать ниц в моем присутствии.

— Хватит. — Загремел голос с неба. — У вас еще будет возможность выяснить отношения. Сейчас нет времени. Слушай теперь меня, юноша. — Обратился он уже к еле стоящему на ногах от страха и волнения, побледневшему, но несмотря на это не сводящему восхищенных глаз с девушки, Федограну. — Это моя дочь, Девана. Дева-воительница. Отныне она будет твоим талисманом-хранителем. Достань нож, вытяни его вперед и встань на одно колено.

Парень, вынул трясущимися руками оружие. И беспрекословно выполнил все, что от него требовали, пожирая немигающим, полным обожания взглядом, подплывающую к нему богиню. Та остановилась, возвысившись над ним, и положила одну ладонь ему на лоб, а второй, сжав в щепотку тонкие пальцы, коснулась вытянутого клинка. Закрыла глаза и вдруг запела, да так, что мурашки побежали по спине. Тихим голосом, что-то торжественное, и грустное на незнакомом, видимо очень древнем языке. Волшебные, иномирные слова звучали прямо в душе, минуя недостойные такой музыки уши.

Внезапно молния прострелила Федора, сорвавшись с ладони замолчавшей богини на лбу, и пройдя сквозь сердце, полыхнув на стали оружия искрами электричества, скрылась в руке девушки, касающейся острого наконечника.

— Я все сделала, отец. Как ты хотел. — Ее голос взлетел к небесам и кинулся оттуда басом ответа божественного родителя, а так же сильнейшем ливнем из пылающего рассветом неба без малейших признаков на нем, не только туч, но и облаков, но не затрагивающим собравшихся у костра: богини, духа, человека и оборотня, накрытых от стихии незримым куполом.

— Возвращайся. — Пророкотал ответ. Она полыхнула, в один миг, ярким светом и взлетела, уйдя в небо, шуршащей, мерцающей кометой, оставив после себя, только запах весенний грозы. С ее таким, воистину волшебным исчезновением, закончился и дождь.

— Ты, старый пень, не мог предупредить меня заранее. — Вдруг заорал взбешённый, грозящий в небо кулаком Чащун, пуская клубы табачного дыма, вместе с гневными словами. — Это же надо было божественную силу влить в простой нож для колки свиней. Ты совсем сдурел на старости лет. Не ужели тебе наплевать на свою репутацию. Ты бы хоть обо мне подумал? Как я теперь духам в глаза смотреть буду? Позор на мою седую голову.

В ответ на небе смеялся Перун. Федор смотрел на все это расширенными глазами, в которых плескались все существующие в мире эмоции. Там был и страх от присутствия древнего бога, и удивление поведением сумасбродного деда, и восхищение от облика улетевшей богини, и просто наполняющая душу неконтролируемая радость, все перемешалось, таких ощущений он еще не испытывал никогда в своей жизни.

— Успокойся, Дух Жизни. Не было у меня времени на предупреждения, все произошло спонтанно. И не махай кулаками, все равно не допрыгнешь. — Перун рассмеялся раскатом грома и исчез, схлопнув потусторонний шарик внутрь пространства.

— Вот гад. — Пробурчал Дед. — Нагадил и убежал, а еще высший бог. Ладно, что теперь делать-то. Садитесь назад на полено, попробую объяснить, что тут вообще происходит.

Он глубоко затянулся, сверкнув угольками в трубке, окутался клубами дыма, побормотал, что-то ругательное себе в бороду, и заговорил.

— Еще совсем недавно, по божественным меркам, конечно, по людским-то прошло уже четыреста с лишним лет. Боги, духи и люди жили в гармонии. Не той, слащаво-приторной, вечной и бескорыстной, платонической любовью друг к другу, какую пытаются навязать в сознание, все эти бездари философы, представляя то время — как рай на земле. Нет. Это было время правды и чести, но также горя, и страданий. Все правильно было устроено в том мире создателем. Справедливо и честно. Ведь невозможно ощутить в полной мере счастье, не испытав боль, или, на крайний случай, тяжелый труд, все мудро и справедливо, ведь все в жизни ощущается только в контрастах.

Три мира обитания в разных потоках сущего, три разных по своей природе создания, были связаны в едино. Боги, духи и люди жили одной, единой жизнью, соединенные одной нерушимой нитью судьбы. И основой этого было учение высшего строителя реальности — Бога Рода, данное нам во время сотворения этого безумного, как он сам его назвал, мира под названием — Земля.

Хранилось оно в нерушимом завете, никем не охраняемое (Кто мог покуситься на фолиант самого создателя?), в пещере, на самой вершине горы Аргоран. Тысячелетиями оно поддерживало порядок в мире, наполняя его энергией самой жизни.

Дед глубоко и тяжко вздохнул дымом и задумался, погрузившись в воспоминания. Потом резко очнулся, вскочив на ноги, и забегал, туда-сюда, словно отмеряя шагами расстояние, пыхтя дымом как паровоз, выплевывая в злобе слова, и сверкая наполненные гневом глазами.

— Нашлась тварь. Даже, как потом оказалось две. Кацикин, бывший паромщик на реке смерти — Смородине, и охранник у Калинова моста, по имени Горын. Они служили рядом, один, перевозил, а другой направлял умершие души в объятия Морены, вот и сдружились там, затеяв недоброе. Недовольны были, видите ли, они, своим положением, все им хотелось больше славы да власти.

Дед злобно сплюнул, и опустился снова на поваленный ствол, выпустив облако дыма из никогда не затухающей трубки.

— Никто не знает, как это у них получилось. Но они забрались на гору Аргоран, и перекрыли выход силы из фолианта. С тех пор гибнет наш мир. Медленно, но, верно. Боги теряют искры веры от прихожан в храмах, и истаивают в небытие. Духи больше не питаются энергией природы, и теряют силы, а люди, постепенно меняют честь на злато. Конечно, этот процесс не быстрый, но его последствия уже ощущаются.

Не знаю, как у вас там обстоят дела в будущем, мал ты еще для таких откровенных знаний, но мне кажется, что богов вы давно уже не видели, а про нас духов только сказки остались. Я прав?

Он посмотрел Федору в глаза, и увидев его подтверждающий догадку кивок, вновь укутался дымом и замотал головой, как китайский болванчик.

— Я так и думал. — Он на долго замолчал, погрузившись в себя, а двое слушателей, сидели, и не смея потревожить, ошарашенные такими жуткими сведениями, так неожиданно свалившимися на них от старого духа. — Но ладно, идти пора, и так задержались уже, со всеми этими божественными явлениями, а то не успеем до ночи из логова Ягиры выбраться. Не хватало тут еще с ней отношения выяснять. Идемте, я вас провожу, хоть и не рассчитывал на такое приключение, но что же теперь поделаешь. Заодно и расскажу по дороге, про то, что ожидаю от появления в нашем мире нового богатыря.

Он встал, потянулся, хрустнув позвонками, и махнув рукой, пригласив следовать за ним, скрылся в тени деревьев.

Дед оказался шустрым путешественником. Вроде неторопливо переставляя свои короткие ноги, он умудрялся так быстро перемещаться в пространстве, что Федор еле за ним успевал, натужно вдыхая воздух в горящие огнем легкие, и уже с большим трудом сгибая похрустывающие колени. Спазмы боли все чаще прожигали мышцы, и только чудом он еще не упал.

Поначалу он еще с любопытством рассматривал доисторический лес, где соседствовали елки и тропические лианы, которые переплетали колючие верхушки, увешанные шишками, своими побегами-змеями. Можжевельник, такой вроде привычный в его мире — невысокий, здесь вытягивался до исполинских размеров, пугая треском, пересушенных стволов, а вот родные березки, наоборот, кучковались, собираясь островками кустарника, найденная же им полянка черники, вообще привела парня в шок. Сорванная, одна единственная ягода с трудом помещалась в ладони.

Все было перевернуто в этой доисторической природе с ног на голову. Здесь совершенно не соблюдались привычные в его прошлом мире пропорции, а сочетания тропической растительности, с растениями северных лесов его родины, просто создавало впечатления нереальности происходящего. Но любовался он эти всем не долго. Скоро навалилась усталость и боль, а все мысли свелись только к одному — как не упасть, и не завыть от бессилия, и потому проснувшееся было любопытство, пришлось засунуть далеко за пазуху своего хриплого дыхания.

Высокая трава, густым ковром покрывающая сырые, болотистые края, хлюпающей под ногами хвоей, тропы, медленно раздвинулись, и от неожиданного появления из зарослей огромной морды, наш герой ойкнул, и упав, быстро принялся перебирать ногами, в попытке отползти подальше.

То, что он увидел, действительно могло привести в трепет, не только его ранимое, изнеженное цивилизацией сердце, оно также, могло заставить замереть дух и у проставленного воина спецназовца, которого так любят расписывать в героических книгах, как и своим внезапным появлением, так и совсем не дружественным оскалом белоснежных клыков.

Лев. Даже простого представителя этого кошачьего племени следует обходить подальше, а тут, нос к носу столкнуться с саблезубым экспонатом палеонтологического музея. Даже представить трудно, чувства юноши в тот момент, когда огромная голова, с клыками штырями по сторонам подернутой легким рычанием, приподнятой верхней губы, нависла над ним, принюхиваясь черным, влажным носом к потенциальному обеду.

— Ты тут чего делаешь? — Раздался смешок Чащуна, вернувшего посмотреть, что тут происходит, и в чем задержка. Его резиновая рука молниеносно вытянулась, и ухватила за ус, присмиревшую, и сразу вдруг ставшую какой-то несчастной, жуткую животину.

— Ты в горах должен охотится? Какого лешего тебя сюда занесло? Ах, там голодно, а тут место пустует. — Вступил дед в диалог с молчащим, но явно как-то отвечающим, львом. — А ты в курсе, что это место принадлежит Ягире, и ты можешь скоро продолжить жить ковриком у ее кровати? Нееет. — Он с издевкой протянул последнее слово, и вдруг резко дернув затрещавший обиженно, от такой несправедливости, ус, развернул, в двадцать раз превосходящего его ростом зверюгу, и взревев дымом, пнул того под зад коленом. — Пошел вон отсюда, тупая скотина, не испытывай судьбу, вас и так уже мало осталось!

Потом обернулся к Федору, почесал задумчиво голову, сдвинув на бок гриб-шляпу и передумал.

— А ну стоять. Иди сюда. Остановил он стремительно улепетывающую фигуру хищника, которая, не смея противоречить, понуро побрела назад. — Поможешь нам до опушки добраться. Надо этого богатыря вывезти отсюда, а-то смотри-ка умаялся бедолага.

Пока дед решал судьбу бедного животного, в голове застывшего от страха и удивления Федора звучал голос:

— Полученное тобой оружие, как только ты покинешь владения Ягиры, станет невидимым и неосязаемым физически, для сторонних существ этого мира. Это твой последний шанс на победу. Помни это богатырь, и используй только тогда, когда почувствуешь, что дальше только смерть. Запомни мои слова, воин.

Дорога.

Федогран ехал на саблезубом льве.

Попробуйте прокатится на спине не то, что саблезубого, а хотя бы нашего, простого, уссурийского тигра? Даже представить такое тяжело. Ваш покорный слуга даже в цирке такого номера припомнить не может, что уж тут говорить про реальную жизнь, а вот наш герой, который подобную зверюгу видел только в клетке зоопарка, на данный момент сидел на холке ее дальнего предка, свесив ноги и улыбался.

Вроде и веселиться особо нечему. Ноги гудят усталостью, спина ноет, а то, что ее пониже саднит от последствий ушиба недавнего падения. А также нарастающими в этом интимном месте мозолями, от жесткой, колыхающейся при ходьбе, острыми впивающимися в тело, лопаткам зверя. Да и спина, этого проклятущего льва — это тебе не седло лошади, на котором удобно кататься, даже такому никчемному наезднику, как наш герой, который в своей, недолгой жизни, не разу — не то, что не сидел на лошади, но даже не имел теоретического познания об искусстве верховой езды. А вот теперь ехал, постанывал, сквозь сжатые в упрямстве зубы, но все же улыбался, вспоминая как забирался на это экзотическое транспортное средство:

Саблезуб, уныло опустив голову, подошел к Чащуну, и покорно замер. Всем своим видом выражая такую тоску, и безысходность, что создавалось впечатление, что он не свирепый хищник, а маленький ласковый котенок, который сейчас расплачется. Федору даже стало его жалко.

Улыбающийся дед, по-хозяйски, похлопал льва, вытянувшейся рукой, по спине, потрепал по холке, зачем-то заглянул в рот, зверюге, оттянув нижнюю губу. Стукнул, щелчком пальцев, но торчащему оттуда клыку, и одобрительно крякнув, ловко запрыгнул, оседлав загривок. Обернувшись к все еще сидящему на земле Федограну, характерным жестом, похлопал ладонью, по стоящей дыбом шерсти, стоически терпящего все эти издевательства, зверя, обозначив тем самым место, куда должен был сесть парень, и молча, мотнув головой, пригласил устраиваться рядом.

Затем, хлопнув себя по лбу, как будто вспомнив наконец, давно мучившую, но забытую в следствии склероза, мысль, обратился к угрюмо наблюдающему, за всем этим действием оборотню:

— Ты перекинься в волка, и беги вперед. Погляди, что там, да как. Местечко подбери для ночлега, мясца парного раздобудь, да хворосту для костра натаскай. Да не ленись. Ночевать там сам будешь, и мясо лопать тоже. Я-то вас покину. Дел у меня много скопилось. Вон уже тигры от рук по отбивались, за три дня недосмотра.

Он отвесил подзатыльник, вжавшемуся в плечи, несчастному льву.

— Шастают, понимаешь, где не попадя, жрут там всякую гадость, а мне потом лечить их. — Он снова шлепнул ладонью по светло-серой, в черную полоску голове. — Все беги, не задерживайся.

Перекидываться, как сказал дед, а если выражаться более современным языком — трансформироваться, оборотень приступил незамедлительно.

Ничего жуткого и кроваво-зрелищного, чего ожидал увидеть наш герой не произошло. Вул сдулся, как лопнувший воздушный шарик. Хлопком свернулся внутрь себя — в серую подрагивающую, зависающую в пространстве, точку. Затем, спустя буквально пару минут повисев в таком сжатом состоянии, с таким же хлопком развернулся в матерого волчару, с разорванным правым ухом. Произошло это все как-то буднично, и совсем даже не впечатляюще.

Рыкнув, на прощание, оскалившейся пастью, он унесся огромными скачками вперед по тропе. Наблюдающий за всеми этими манипуляциями дед, зевнул, прикрыв ладонью рот, и обернулся к все еще сидящему на земле Федору.

— Ну а ты, что замер. Дополнительного приглашения требуешь? Залазь давай и поехали. Устал я уже от тебя. Спать хочу.

Дальше, под хохот сыпящего шуточками и обидными комментариями ехидного дедушки, начались мучения будущего богатыря. Так как со спортом он не дружил, от слова совсем, то первая попытка закончилась полным фиаско, и отбитого при падении, заднего места.

Решив повторить трюк колдуна, по запрыгиванию на круп транспортного средства, он, не рассчитав сил, и не допрыгнув и до середины (животина обладала ростом доброго скакуна першеронской породы, отличающейся своим немаленьким размером), пребольно стукнулся о твердый бок зверя, и сбив дыхание, шлепнулся, на землю, открывая рот в попытке вдохнуть, вдруг став непослушным и густым воздух.

Прийти в себя помог, как всегда, заботливый подзатыльник. Сообразив, что запрыгнуть лихим кавалерийским манером у него не получится, Федор решил использовать грубую силу.

Вцепившись во вздрогнувшую, видимо от боли, шкуру, он попытался подтянуться, заперебирав при этом соскальзывающими ногами. Шерсть лезла в рот, и ноздри, и глаза, прилипала к вспотевшей коже, но он не прекращал попытки доказать, этому противному деду, что он тоже что-то может в этой жизни. Увы, реальность оказалась жестокой, а сил слишком мало, чтобы ее преодолеть. Закончилась очередная попытка, как и первая, на земле, в позе загорающего на пляже, отдыхающего человека, раскинувшего руки и ноги для принятия очередной порции ультрафиолета, и непременным, мотивирующим подзатыльником.

Решивший не сдаваться, наш герой вновь бросился, в третий раз, в бой, прибегнув к тактике второй, менее болезненной, для тела, попытки. Скорее всего, она то же бы закончилась на земле, но на помощь, видимо сжалившись наконец, пришел хохочущий Чащун. Он схватил Федора сзади, за рубаху, и как нашкодившего котенка, без всяких усилий усадил на спину льва.

— Давай, вперед. — Скомандовал он когда немного успокоился, зверю, и развернувшись в лучших традициях джигитовки, лихо перекинув ноги, развернулся лицом к парню, сев саблезубу на голову, как на табуретку, между ушей, и закинув одну ногу на другую.

— Повеселил ты меня, — улыбнулся он, покачиваясь в такт движению, и окутавшись табачным дымом. Давно так не смеялся. Но все же давай поговорим серьезно. Попытаюсь объяснить: что от тебя жду я, и все прочие духи и боги, и для чего тебя вытащили в прошлое. Только прошу не пугайся заранее и не падай. — Он вновь рассмеялся, окутавшись клубами дыма. — Прости, вспомнил как ты ногами махал. Больно уж смешно это у тебя получалось.

Ну так вот. Ты должен убить Горына. Эй ты, чего это. — Сильная рука перехватила пытающегося свалиться от услышанной новости Федора. — Я же просил не падать. Никто тебя на казнь посылать не собирается. Успокойся. Время у нас много. Это только Ягира условия поставила, чтобы, значит, за год ты воином стал, но так она ведь на то и дура-баба, да и это дело нехитрое, мечем махать научится, времени хватит, а вот наше с тобой дело спешки как раз не потерпит. Для начала ты стать истинным богатырем должен. Пройти огонь, воду, да и медными трубами не помешает испытать тебя, дело это не быстрое. Спешки не терпящее.

Вот как ты думаешь, зачем я е тебя к Митроху в Новгорад отправил? Молчи, вижу, что не знаешь. Воевода будет из тебя воина делать. Научит на лошади сидеть, оружием владеть, да и вообще, введет тебя в курс местных обычаев и правил.

Предупреждаю заранее. Он не в курсе, кто ты, и от куда, и для чего. Не нужны ему такие знания. Лишние они. Для него ты потерявший память, найденный мною в лесу человек. Которому надо научиться по новой жить в обществе.

Конечно, он будет удивлен твоей физической немощи, таких хилых как ты в этом мире нет, не выживают. Но вопросов лишних задавать не будет. Потому как я ему наврал, что ты сильно болел горячкой, потому, так и ослаб. Конечно, это вроде как недостойно, обманывать, но я пошел на это не ради себя, а ради дела, потому простительно. Митроха мне верит, и не потому, что обязан жизнью сына, а потому как я никогда лжецом не слыл.

Так вот, когда доберёшься, грамотку, что я тебе дал, ему отдашь. — Федор непроизвольно пощупал себе грудь, где под кожаной рубахой был спрятан берестяной сверток. — Вот видишь сколько тебе еще надо учиться. — Вздохнул дед и выпустив струю дыма, продолжил дальше, наставительным тоном, поясняя не заданный, но легко читаемый на лице нашего героя вопрос.

— Ты одним только движением руки выдал, что везешь что-то за пазухой, и то, что потерять это боишься, а истинный богатырь, свои эмоции в узде держит. — Он вновь горько вздохнул. — Ну да ладно. То дело, то, наживное. Главное кровь в тебе правильная.

И еще, очень важно. Нож свой на всеобщее обозрение старайся не выставлять, не нужно это. Сила в нем великая, божественная. Забрать у тебя его невозможно, в чужие руки он не дастся, но вот зависть людскую пробудить может. Не к чему это.

Ну да ладно. Отдохни пока, вижу, умаялся ты.

Он вновь лихо развернулся спиной к Федору, и пыхтя паровозом, тихо забубнил какую-то песенку, слов которой не было слышно, покачиваясь в такт плавной поступи гигантской кошки.

Впереди уже виделся солнечный просвет выхода из сумеречного леса. За все время пребывания в далеком суетном, полном на неожиданности, прошлом, у парня наконец появилась возможность спокойно подумать, не отвлекаясь на сыплющиеся в последнее время на его голову приключения и чудеса, шокирующие его юношескую, еще не успевшую загрубеть душу.

Поначалу он загрустил, вспомнив дом и родителей, школу, подругу Ленку и шалопая друга Ваньку, с которым столько всего натворили. Как давно, кажется, все это было. Реальность — сон. Но сколько не щипай себя за руки, он не проходит. Сколько не вздыхай, а все остается по-прежнему: монотонно покачивающаяся спина коротышки-колдуна, и сумрачный лес, медленно проплывающий по сторонам похрустывающей под лапами льва, хвои на тропе.

Только сейчас он, наконец, почувствовал удивительный воздух этого мира. Напоенный ароматами горькой хвои, запахами цветов, меда, и еще чего-то терпкого, незнакомого, но настолько приятного, что появлялось желание вдыхать полной грудью этот густой, переполненный кислородом воздух, который кружил свежестью голову, и выдыхать его, вместе со рвущимся наружу криком.

Как-то постепенно, даже не заметив, как это произошло, Федор отвлекся от тяжелых мыслей, переключившись на рассматривание окружающей его действительности, и прислушивание к монотонной песне деда. Таковы подростки. Они быстро сменяют свои настроения. Издержки возраста. Винить в этом нашего героя бессмысленно.

Выход из жутковатой обители злобной бабки — Ягиры, елового леса, запомнился нашему герою, на всю оставшуюся жизнь.

Восторг, охвативший его в это мгновение, сковал дыхание и даже юное сердце пропустило очередной стук, дав непреднамеренный сбой. Расширившиеся от восторга глаза, пожирали открывшийся пейзаж. Первый раз в своей жизни, парень, выросший в городских кварталах, и выезжающий на природу исключительно под давлением на него, авторитетом отца (ведь данное действие вырывало его из паутины онлайн жизни), увидел истинную красоту мира.

Степь. Резкий контраст с оставшейся за спиной еловой чащи, которая давила своим влажным мраком на плечи, а здесь, словно выросли крылья. Огромное красное солнце медленно опускается к горизонту, наполняя воздух прохладой летнего вечера. Легкий ветер, слегка шевелит, сочную высокую траву, словно волны зеленого бескрайнего океана, в котором пасется в отдалении стадо толи коз, то ли косуль, Федор их не различал, не хватало знаний, а еще чуть дальше и левее — МАМОНТЫ. Их он узнал сразу, их невозможно было не узнать.

Не сказать, что они были такими огромными, как их описывали в учебниках, по размерам они сравнивались с индийским слоном, которого он видел в зоопарке. Но это были Мамонты. С огромными длинными белоснежными бивнями. Рыскающими в траве, в поисках вкусной травки, хоботами, и спускающейся до самой земли коричневой, вьющейся волнами шерстью.

Легендарный зверь с учебника истории, здесь был живым и реальным. Хотя для ехавшего впереди на голове у льва деда, вид реликтового животного, не вызвал вообще никакой реакции. Он был для него обыденностью, такой же как для Федора соседская такса, неприятная злющая псина, вечно пытающаяся укусить за ногу, но такая вся своя и привычная, что внимания на нее не обращаешь.

Справа, окрашенные кровавым, заходящим солнцем и пугающие своей нереальностью, возвышались величественные пики покрытых снегом гор. Черными исполинами возвышались они над ровной поверхностью засыпающей в густеющих сумерках степи, словно являлись очерченной границей для перехода в другой, более суровый мир.

Чувства, которые испытывал наш герой, можно сравнить наверно только с ощущениями человека, распаренного в бане, окунувшегося в ледяную прорубь, и уже там, плавая среди льдинок, постепенно привыкающему, к взорвавшему его чувства, холоду. Это была любовь с первого взгляда.

Их встречал Вул, в образе человека. Он сидел молча, у кучи сложенного в кучу хвороста, приготовленного для костра, рядом с мертвой тушей какого-то небольшого рогатого животного, с разорванной глоткой валяющегося у его ног, и молча ожидал путешественников. При их приближении он встал, и склонил в приветствии голову.

— Я все выполнил. Дух Жизни. — Голос его прозвучал глухо и недовольно.

— Молодец. Ты все хорошо сделал, а за то, что не освежевал и не разделал тушу, отдельная благодарность. Надо нашего мальчика к реальности и грязи в этой жизни приучать. — Произнес дед дымом, спрыгивая со льва. — Слезай, приехали уже. — Кивнул он головой в сторону Федора.

Спустится со льва без конфуза у того не получилось. Получилось скатиться кувырком, больно ударившись коленом. Но он стерпел, не ойкнув и даже не поморщившись, стало как-то стыдно показывать свою слабость, за что получил одобрительный кивок колдуна. Тот, щелкнув, походя, пальцами, словно зажигалкой, зажег, сорвавшейся искрой с ногтя, костер.

— Разделай тушу лани. — Стрельнул он глазами в сторону Федора.

— Я. — Опешил тот побледнев и сделав шаг назад.

— А кто же еще? Я тебя сюда привез, да и старый уже, обо мне и позаботится не грех, Вул добыл дичь, а ты? Чем ты заслужил ужин? — Хохотнул он, усаживаясь у костра, по турецкий скрестив ноги, и окутываясь дымом. — Докажи, что достоин. Поработай.

— Но я. — Замялся парень. — Я никогда такого не делал.

— Все происходит в этой жизни когда-то в первый раз. Или ты думаешь, что я родился сразу злым коротышкой-Духом?

— А кем? — Вул заинтересованно посмотрел на деда.

— Добрым великаном. — Буркнул тот, как-то ностальгически грустно.

— А почему сейчас такой? — Оборотень недоверчиво скосил глаза.

— Стоптался. Жизнь трудная была. — Пробубнил тот в ответ. — И хватит об этом, не вашего ума дело. — Он замолчал, полностью потеряв интерес к происходящему, уставившись немигающими глазами в костер.

Федор осторожно подошел к туше, потрогал ее ногой и рассеянно посмотрел на колдуна.

— Что делать-то надо.

Тот не ответил, даже не пошевелился, полностью погруженный в свои мысли. Зато поднялся оборотень и подошел.

— Покажу. — Голос с небольшой хрипотцой, чем-то отдаленно напоминающим рычание, прозвучал как-то отстраненно и недружелюбно. — Чем вы там в будущем только питаетесь, если таких элементарных вещей не знаете. — И не дожидаясь ответа, от попытавшегося пустится в долгие объяснения, про магазины Федора, продолжил. — Ножа твоего я коснуться не имею права, на нем печать богини, а своего у меня нет, и не было никогда. Поэтому буду показывать, а ты делай. Вот тут, он провел пальцем по животу трупа лани, делаешь легкий надрез, потом вокруг копыт и шеи, так же надрезаешь кожу, а затем сдергиваешь одним рывком шкуру. Ничего сложного.

Для него, может это было и не сложно, а вот для нашего героя, это было еще то испытание. Он достал нож и осторожно ткнул им в мертвую плоть, дрожащей от переизбытка адреналина кистью.

— Смелее. — Рявкнул оборотень.

И рука инстинктивно воткнулась в мертвое животное почти по самую рукоять вгоняя оружие, вспарывая брюхо, и вываливая кровавые синие кишки наружу. Парень согнулся в рвотном позыве, выплюнув желчь из пустого, голодного желудка.

— Вот ведь косорукий. — Выругался Вул, скривившись. — В сторону хоть отойди. Заблюешь тут все, как потом ужинать? Я же сказал тебе аккуратно надо, а ты его словно второй раз убить захотел. Отплюёшься идти назад, теперь нормально шкуру не снять, будем просто мясо вырезать.

Мучался Федор довольно долго, борясь с отвращением и рвотой. Но в конечном итоге смог добыть несколько кусков парящего кровью мяса. Услышав от деда: «Ты его уже жевал, что ли», он устроился рядом с ним, пытаясь успокоить дрожащие руки. И смотрел как тот ловко нанизывает куски на прутья и втыкает напротив полыхающего костра: «Сгорит ведь», как-то отстраненно подумал он, безучастно смотря на манипуляции колдуна, и вспоминая что шашлык надо жарить на угольях, а не на открытом пламени. Так учил его отец.

Мясо не сгорело, а вполне прилично прожарилось, но есть он его не смог. Протянутый Вулом, горячий кусок не лез в горло, вызывая тошноту, грозящую вновь вырваться фонтаном желчи.

— Ешь, не привередничай, тебе силы нужны. — Рявкнул на него дед. — А потом как-то странно посмотрел, и уже мягким голосом произнес, протягивая бурдючок. — На-ко вот отхлебни, полёгшее станет.

И действительно стало легче. Мясо уже не стало казаться таким противным, а после первого проглоченного куска, зубы уже с остервенением рвали сочащуюся кровью, толком не прожаренную плоть доисторического предка шашлыка, набивая урчащий голодом желудок.

А потом, пытаясь уснуть он слушал тихий разговор деда и оборотня.

Город.

— Что с тобой, Вул? Я тебя не узнаю. Ты чем-то опечален и раздражен? Говори, я должен это знать, ведь от тебя сейчас многое зависит.

— Я не просто опечален, и раздражен. Я зол. Ты даже не представляешь насколько. Мы судьбу нашего мира отдаем в лапы этой немощи. — Оборотень кивнул в сторону Федора, думая, что тот спит и не слышит. Но Федор, при этих словах, мгновенно скинул, практически опутавшие сознание, нити Морфея, и весь превратился в слух, казалось даже, прекратив дышать. Каким-то внутренним чувством, он понял, что в подслушанном разговоре, во многом будет решаться его дальнейшая судьба.

— Ты не видишь главного, оборотень. — Угрюмый и задумчивый дед, окутался облаком табачного дыма. — Видеть только оболочку это нормально только для человека — но ты не человек. Ты конечно же и не дух. Но все же зрить то, что находится под оберткой, и вникать в саму суть, это отличительная черта вашего племени. Хотя, если откровенно, то даже я не сразу увидел потенциал мальчишки, и первым желанием было его убить.

— И это мне говорит Дух Жизни. — Усмехнулся собеседник.

— Не говори глупости. Тебе ли не знать, что жизнь построена на смерти. Не убив вон ту лань. — Дед указал в сторону исковерканной туши. — Мы бы остались голодными, а продолжая строить из себя борцов с Мореной, сдохли бы, от упадка сил, прямиком отправившись в ее уродливые объятия. Даже все эти любители жрать траву, рассказывающие про свое отвращение к убийству, бессовестные лгуны, или тупицы, забывшие, что та самая трава тоже живая, и что ей тоже больно умирать.

Так, увы, устроен этот мир, созданный Родом. Суровый, но справедливый. Нельзя, мой друг, по достоинству ценить жизнь, не думая о смерти. Нельзя насладиться пищей, не испытывая голода. И чем сильнее эти контрасты, тем ярче ощущения. — Дед замолчал. И даже костер, казалось, перестал потрескивать, пытаясь осознать, его слова.

— Но мы с тобой отвлеклись. Наверно мне стоит рассказать, то, о чем ты не знаешь. О том, о чем по какой-то странной договоренности высших сил, не принято говорить, ни среди людей, ни среди духов. Почему так? Не спрашивай, я не знаю. Подозрения, конечно, есть, но это лишь догадки, на данный момент совсем лишние, и не имеющие практического смысла.

Ты конечно же помнишь легенду об основателе твоего рода — Ратмире, и богатыре-победителе Федогране.

Оборотень кивнул в знак согласия.

— Причем здесь эти две легендарные личности? Какое они имеют отношение к дню сегодняшнему? — Произнес он раздраженно.

— Не кипятись. Сейчас все поймешь. То, что они существовали на самом деле, ты в отличие от других, думающих, что все это сказки, знаешь. А вот то, что они были названными братьями, и с юности, шли по жизни плечом к плечу, не раз спасая жизни друг другу, тебе неизвестно. Судьба их свела, когда они были юными. Тебе ничего это не напоминает?

— Ты хочешь сказать, что это знак? И я должен стать другом вот этому…. — Палец оборотня указал, на замершего в притворном сне Федора.

— Все в новое в этой жизни, это потерянное в веках старое. — Улыбнулся загадочно дед.

— Посмотри на нашего спутника. — Оборотень горько вздохнул, и опустив голову продолжил говорить тихим, обреченным голосом. — Разве он похож, на того легендарного богатыря, потомком которого, как ты говоришь, он является. Да и я далеко не Ратмир. Они легенды, а мы кто…? — Он замолчал, рассматривая угли в костре. — Мы просто мусор, который несет ветром судьбы. — С болью в голосе закончил он недосказанную мысль.

— Ой ли. — Внезапно рассмеялся дымом Чащун. — То же самое я слышал и от них.

— Как! Ты был знаком с ними?! — Вскрикнул Вул и подпрыгнул, встав перед дедом, и сверля его восхищенным взглядом.

— Знаком, знаком. — Подтвердил смешком дед, кивая головой. — Сядь и не скачи передо мной молодым козликом, не сверли глазами, я все равно не буду рассказывать о тех временах. Не надо создавать вам кумиров, у вас свой путь. Другой, не имеющий ничего общего с прошлым, кроме разве, что совпадения в присутствии оборотня и богатыря.

— Но как же так.

— Сядь я сказал. У меня нет времени и желания вдаваться в воспоминания. То время ушло. Ваше время только наступает. То, что будет происходить с этим миром, в ваших руках, и никто не сможет помочь, даже боги, которым создателем запрещено напрямую вмешиваться в ход событий, если только духи помогут, да и то больше советом, чем делом, увы, но таков закон. Перун и так нарушил правила, поставив божественную печать на свинорез Федограна. Он задумался, окутавшись клубами дыма. — Вот мешать вам будут, и силы эти будут могущественные. Есть кто-то еще, кроме Горына и Кацикина, кто разрушает этот мир, перестраивая его под себя. Кто это, и зачем это делает? Не знаю. Не понимаю мотивов. Но скажу одно. Он очень хитер и опасен. Будьте осторожны.

Надеюсь, я хоть и немного, но развеял твои тревоги насчет Федограна, хотя и добавил новых, своими откровениями? Но это и хорошо. Будешь осмотрительнее. Еще вот что напоследок. Возьми кошель. — Он вынул из-за пазухи звякнувший кожаный мешочек. — Тут деньги на первое время, немного, всего одиннадцать рубов. Я знаю, что тебе они не нужны, не мотай головой, но для твоего спутника, они необходимы. Ему адаптация нужна, а нищий беспамятный найдёныш, никого не заинтересует. И еще, самое наверно главное. Я долго думал: говорить или нет, но всё-таки вам надо знать: Божественная печать в оружии, это не панацея от всех бед, она спасет только один раз, и то если посчитает, что жизни хозяина грозит неминуемая смерть. Помни об этом. Вот теперь все. Пора мне. Прощаться и будить богатыря нашего не буду. Дальше сами. Через месяц найду, как ранее и обещал. Постарайтесь выжить, стать, всё-таки друзьями и воинами.

Колдун встал, сделал несколько шагов в сторону от костра, обернулся, попытавшись еще, что-то сказать, но лишь махнул рукой и растворился в мраке ночи. Костер, с его уходом, как-то резко стал затухать, и Вул подбросил в него хворост.

— Не притворяйся спящим. — Заговорил он, не поворачивая головы, словно к огню. — Я давно заметил, что ты все слышишь. Да думаю и Чащун знал об этом, просто не подал виду, он я думаю был даже рад, тому, что ты все узнал.

Федор покрылся краской стыда, почувствовав себя малышом, укравшим со стола конфету, и пойманного на этом безобразии мамой, делающей вид, что она сердится, а на самом деле смеющейся внутри, над своим, неуклюжим отпрыском. Он подсел к оборотню, скрестив по-турецки ноги, и также, уставившись немигающим взглядом в костер, спросил:

— Ты действительно считаешь меня ничтожеством?

— Какое имеет значение, что я думаю? Главное, что я буду о тебе думать, когда ты станешь совершать поступки. Нам идти по этой жизни вместе. Так начертано судьбой. Ты молод, и я молод, хотя старше тебя в десять раз, и мы еще глупы. Придется взрослеть и умнеть вместе.

— Сколько тебе лет? — Почему-то оговорка собеседника, о возрасте, заинтересовала нашего героя больше всего.

— Это имеет значение? — Тот перевел взгляд от костра на Федора. Тот пожал плечами, изобразив таким жестом: «Нет. Но все же?». — Сто сорок два. Я еще очень юн.

— Сколько!?! Юн!?! — Парень даже подпрыгнул, непроизвольно вылупив глаза. — Ты шутишь?

— Твой вопрос странен, как и странна твоя реакция на мой ответ. Ты что, не знаешь, что оборотни живут очень долго? Откуда ты вообще такой свалился. В твоем мире что, нет духов и жителей кромки?

— Нет. — Все еще хлопая удивленными глазами ответил Федор, и снова сел. — Расскажешь?

— Нет. — Отрезал тот. — Надо спать, завтра трудный день. Нам нужен отдых.

И подбросив охапку хвороста, и отвернувшись, лег, свернувшись калачиком, мгновенно уснул. Федор долго смотрел как тот посапывает, вспоминая дом, и заново переживая первую встречу с этим миром. Переосмысливал последнюю, подслушанную информацию, пока и сам не уснул, также свернувшись калачиком, и прижавшись, спиной к спине, к вздрогнувшему, от прикосновения, новому другу.

Утро встретило нашего героя стуком зубов, и холодной росой. Костер давно потух, а разжечь его было нечем, спичек не было, так же, как и волшебных пальцев колдуна, а других способов Федор не знал. Вулу вообще ничего этого было не надо, создавалось впечатление, что на него утренняя прохлада вообще не действовала, и он с улыбкой наблюдал, как его друг прыгает, и хлопает себя по плечам, и разгоняя кровь, пытается согреться.

Дальше была дорога. Трудная, с иссушающим жаром летнего солнца зноем, и ночным, пробирающимся в самую душу, холодом. Длинными переходами на ноющих от усталости ногах, от одного ручья, или озерца, до другого, где хрипящее зноем горло глотало, и наполняло живот, такой вкусной, холодной водой, что воспоминания о какой-то там противной Кока-Коле, вызывало отвращение.

Ночевки под открытым звездным небом, на голой земле. Еще совсем недавно, изнеженное тело получило бы воспаление легких от подобного издевательства, но нет, даже банальный насморк не стал беспокоить нашего героя.

И наконец мясо. Сырое соленое, стекающее по рукам и подбородку, теплой еще кровью.

Первый раз съесть такое безобразие, его заставил Вул. Первое отвращение от разделки приносимой оборотнем добычи у Федора прошло довольно быстро, уже третьего зайца он освежевал, пусть и неловко, но вполне уверенно. Но вот съесть его, еще теплого, без обработки огнем, было выше его сил.

— Для того, чтобы жить, ты должен есть. — Рычал на него Вул. — Если ты не будешь этого делать, то упадешь от истощения. Ешь, или мне придется тебя кормить насильно. Побори в себе отвращение. Питаться испорченной огнем пищей, это неправильно. Это всего лишь привычка, которую ты должен пересилить, и исправить.

Но как он не грозил и убеждал, Федор не мог заставить себя засунуть в рот сырой кусок мяса. В итоге оборотень выполнил свое обещание и насильно накормил парня, скрутив его, и усевшись на грудь. Зажав, сложенные вдоль тела руки коленями, он пихал в рот нашего героя куски с капающей с них кровью и сжимал челюсти, заставляя того глотать. Конечно, после этого отвращение не прошло, но мясо уже воспринималось не так отвратительно, и не вызывало особо сильных, рвотных позывов, да и осознание того унижения, которому он подвергнется при отказе добровольно принимать пищу, заставило смириться со столь необычным для него рационом.

Уже на третий день пути, он воспринимал такое сыроедение, как само себе разумеющиеся. Не сказать, что с удовольствием, но вполне себе, с нагулянным в дороге аппетитом, обедал солоноватой, сырой, добытой оборотнем, и самолично разделанной дичью.

До города они добирались шесть дней. За это короткое время Федор окреп. Ноги уже не гудели, при дальних переходах, дыхание не сбивалось, а плечи расправились. Тело приобрело бронзовый загар, а лицо поменяло детское выражение всеобъемлющей любви и любознательности, на суровое восприятие действительности. Наверно, если бы он посмотрел на себя сейчас в зеркало, то не узнал бы собственное отражение, настолько он изменился за это короткое время.

Шесть дней они не только шли, они еще и тренировались. Неугомонный Вул, заставлял, каждую свободную минуту драться. Он требовал атаковать себя, в полном контакте, с полным выкладыванием всех оставшихся сил, но это только со стороны немощного, как он говорил, соперника, при этом сам вступал в схватку, расслабленно, словно играя. Оборотень был необычайно быстр и ловок, так что как не старался Федор, но ни разу не мог попасть по нему, и по расплывшимся в ехидной улыбке губам, хотя желал этого, всей душой.

Зато его противник, больно, но без оставления синяков, легко, обозначал удары указательным пальцем, иногда даже честно, заранее предупреждая, куда попадет. Закончив, как всегда, сваливающей нашего героя на землю, подсечкой, Вул пускался без всякого отдыха дальше в путь, не обращая никакого внимания на постанывающего, сквозь сжатые, в упрямом оскале, зубы, с трудом передвигающего заплетающиеся ноги, но не смеющего отставать, Федора. Благо, что все их драки проходили недалеко от источников воды, где по негласному договору, они немного отдыхали, напиваясь впрок.

Но все когда-то заканчивается. Подошло к концу и путешествие друзей. И закончилось оно у ворот города. Первого поселения, увиденного в этом мире. Нельзя сказать, что это сильно впечатлило нашего героя. Тяжело ввести в шок современного человека, выросшего в мегаполисе, среди стеклянных небоскребов, низкими, деревянными избами и теремами. Но удивить конечно же — удивит. Восхищаемся же все мы, приезжая, к примеру в Кижи, рассматривая там чудеса древнего деревянного зодчества.

Частокол, из ровных, одинаковых, как заточенные карандаши, бревен, полуовалом уходил в стороны от массивных, гостеприимно распахнутых ворот, из темно коричневого дерева, видимо дуба, к которым вел горбатый мост, из подогнанных плотно досок. Без особых изысков, но сделанный весьма добротно, он перекинулся через глубокий ров, заполненный водой, подернутой желто-коричневой ряской с квакающими лягушками, и запахом болота.

С правой стороны загороди, блестела в лучах солнца широкая река, с квадратными парусами снующих там лодок, активно используемых рыбаками и торговым людом, занятых своими делами. С левой темнел лес, с уходящей, в ту сторону, и теряющейся в чаще смешанных в разнообразии деревьев, узкой грунтовой дорогой, с характерными колеями от колес. Видимо она довольно часто использовалась, потому что не зарастала, и ее края были аккуратно скошены. Позади, голубыми громадинами вздымались горы. Красиво, конечно. Но местные восхитительные виды уже приелись, и не так сильно радовали глаз.

Людей, кроме одинокого стражника, угрюмо проводившего их скучающим, равнодушным взглядом не было. Как объяснил Вул, сейчас все отдыхают после обеда, и потому так пустынно, но к вечеру, тут будет суетно, а он этого не любит.

За воротами их встретила, лаем переругивающихся собак, пустынная улица, выстланная дубовой доской, и бревенчатыми избами, по обе стороны, с небольшими глазницами небольших окон, застекленных мозаиками слюды, и трубами печей, из желтого кирпича. Никакого отопления по-черному, а тем более землянок и пещер, тут Федор, учивший в средней школе, что в этом времени все должны бегать с каменными топорами, не увидел. Все было аккуратно, просто и качественно.

— Поберегись! — Вскрикнули за спиной.

Отпрыгнувших в сторону друзей, обдало запахом лошадиного пота, от стремительно пролетевшего мимо них всадника, с развивающимся красным плащом, в потоках воздуха. И снова тишина, и гавканье собак.

Так они и вышли на главную площадь, ни с кем не встретившись, с теремом воеводы посередине, и бревенчатыми, но более изящными, покрашенными в разные цвета, и с резными ставнями, бревенчатыми избами по кругу.

Терем воеводы, конечно, превосходил все до это виденное, и размерами, и украшениями, но все равно не впечатлял. Может потому, что наш герой устал, а может действительно, выглядел тот как-то серенько, сливаясь с остальными строениями, и потому не радовал глаз.

— Пойдем в харчевню, перекусим. Посидишь там, пока я схожу до воеводы, представлюсь, да спрошу его, что нам дальше делать. — Сказал оборотень и потянул Федора, за рукав, к окрашенному в желтый цвет дому, на крыльце которого стоял толстый мужик, в черном фартуке, прикрывающим огромное, торчащее арбузом пузо, и со щеками помидорами на лице, под здоровенным носом-картошиной.

— Заходите, гости дорогие, мы всегда рады новым лицам в нашем славном городе. Сегодня у меня уха исключительная получилась. Рыбка свежая, только что из реки, рыбачки постарались. Проходите скорее, пока горячая, как раз под ядреный мед хороша будет.

— Без хмельного нам — Буркнул недовольно Вул. — Дела у нас еще.

–Как скажите, как скажите. — Сразу погрустнел хозяин харчевни. — Заходите, присаживайтесь, я вам сейчас принесу.

В помещении было мрачно, из-за маленьких окон, еле пропускающих свет, но уютно и чисто. В дальнем углу гуляли четверо солдат, галдя и чокаясь глиняными кружками.

Путешественники съели уху, заказали Федору кружку морса, и Вул ушел к воеводе оставив парня одного, с наказом, никуда не отлучаться.

Потягивая прохладный, слегка кислый и сладкий, напиток, Федор, щурился от удовольствия и боролся с наваливающимся на него сном, когда рядом прозвучал приятный женский голос, и рядом с ним села девушка.

— Какой приятный мужчина. — Она нагнула голову к его лицу, практически коснувшись своими губами щеки. — Таких красавчиков я тут еще не видела. Давай выпьем с тобой меда.

В руках Федора оказалась глиняная кружка, и он сделал глоток. Последнее, что он помнил, были зеленые, странного разреза глаза.

Что было в свитке?

Сквозь дрему Федор слышал голоса. Они звучали глухо, словно эхом из пустой бочки, отдаваясь тупой болью в висках. Кто и что говорил, он не понимал, мозг отказывался воспринимать информацию, хотя он и старательно прислушивался. Но самое страшное, в его нынешнем положении, было то, что собственное тело не слушалось. Голова лежала на чем-то твердом, туловище сидело, тоже непонятно-где, упираясь во что-то грудью, что надавало упасть, с безвольно свисающими руками. Глаза не хотели открываться, а губы шевелится.

Он все чувствовал. Как его тормошили за плечи, как хлестали по щекам и поливали водой, но ничего не мог ответить. Он был парализован, хотел спать, и делал титанические усилия, чтобы не отключится, но у него это слабо получалось. Его подхватили чьи-то сильные руки, и взвалив на плечо понесли. Он не мог, да и не хотел сопротивляться, ему все было безразлично, куда и зачем. «Лишь бы не уснуть», — Одна единственная мысль сверлила разум. Но в итоге, эту неравную борьбу наш герой проиграл, и отключился.

Первое, что увидел он, когда вновь открыл глаза, бал дощатый, темный потолок, подсвеченный тусклыми отблесками огня, и тишина. Он осторожно повернул голову, и увидел стол с зажжённой свечой, и дремлющего человека, сидящего на лавке, склонившего, вроде рыжую голову (в свете мерцающего огня было не разобрать), на согнутый локоть. Освещался только стол и небольшое пространство вокруг, остальное все тонуло во мраке, и потому было непонятно, где он находится.

Во рту стояла сухая горечь, и живот сводило болью от голода. Федор попробовал аккуратно пошевелить пальцами. Они послушно согнулись. Ноги? Вроде то же все хорошо. Послышался шум шагов и скрипнула дверь. Спящий за столом человек встрепенулся и протерев глаза вскочил на ноги. Юноша сделал вид, что все еще без сознания, и закрыл глаза.

— Как он? — Прозвучал глухой бас.

— Еще не очнулся. — Голос явно принадлежал молодому парню. — Дядька Елей, чего я тут сижу, очнется сам дорогу на улицу найдет. Чай не в поруби сидит. Дверь, вон она, не запертая.

— Цыц, раскудахтался тут мне. Тебе воевода, что сказал? Вот то-то. Слушаться должен начальство. На то ты и новик. Служивый человек. Понимать надо.

А за парнем этим какая-то тайна стоит. Чувствую я такое. Не с проста так Митроха суетится. Да и друг этого парнишки весь бледный второй день. Не ест — не пьет, все молитвы какие-то читает. Фоска тут к нему подход нашла. Ну ты ее знаешь. Как мышь, в любую щель, так и она в любую душу залезет, все выпытает.

Так вот говорит, что брат это его, и что парень этот, что лежит тут на лавке, очень важный человек. И чтоб, значит мы на его немощь телесную не смотрели, то болел он сильно, и память от того потерял. Ну это так, как у моего кума брат. Очень случай похож. Он после драки с соседом, когда ему поленом чуток голову не проломили, тоже долго жену с детьми вспомнить не мог, и похудел сильно, но потом ничего, отошел. Тьфу на тебя. Не помер он. Память вернулась.

У Федора, и это было совсем не кстати, страшно зачесался подбородок. Что было этому причиной непонятно. Толи мошка какая-то пристроилась, то ли еще что, неясно, да и не важно. Он всеми силами пытался противостоять естественному порыву, устранить эту неприятность, с помощью рук, но видимо непроизвольно поморщился, и этим привлек к себе внимание.

— О! Глянь! Никак шевелиться начинает. — Загрохотал над ухом бас, и в ноздри ударил запах чеснока. — Давай бегом к Митрохе. Сообщи новость.

Загрохотали быстрые удаляющиеся шаги. Скрываться больше не было смысла и Федогран открыл глаза. Над ним склонялась голова пожилого мужчины, с черной, с нитками проседи, бородой, крючковатым коротким носом, напоминающим клюв филина и хитрыми, прищуренными глазами, непонятного, в следствии полумрака, цвета.

— Очнулся, милок. Встать можешь? — хитрые глаза еще больше сощурились, превратившись в щелки. И пока наш герой поднимался, новый знакомый, не переставая причитал. — Навел ты тут паники. Давненько в нашем городе не случалось такого непотребства. Тож надо? Отравили. Кому же так дороженьку перешел? Невиданное досель дело. Разбираться тут и разбираться. Ну давай милок, вставай. Вставай. Хватит уже люд честной пугать.

Он помог сесть Федограну на лавку, на которой тот лежал, и опустился рядом, заинтересованно сверля взглядом, как рентгеном, просвечивая душу.

Сам он выглядел каким-то квадратным, казалось, что плечи шире, и так его небольшого роста. В блестящей кольчуге, очень мелкого плетения, опоясанный здоровенным мечем, в кожаных ножнах, с рукоятью в виде шипящей змеи, где эфесом служило скрученное в кольца, для прыжка, тело, гада.

— Дяденька, а попить есть что-нибудь? — Осмелился спросить Федор.

— Вона как тебя с похмелья-то. — Он рассмеялся басовитым карканьем. — Как не быть, конечно, есть. Только потерпеть тебе надо, чуток. Знахарь осмотрит, добро даст, тогда и напьешься. Идти-то сам сможешь? — И вдруг став серьезным, сменив тон с шутливого на злобный, рявкнул так, что Федор вздрогнул. — Кто тебя опоил, помнишь? — И снова поменял настроение, на заботливо соучастливое. — Важно, милок это. Очень важно.

— Ннет. — Едва только и смог выдавить из себя наш герой.

Дальнейший допрос не состоялся, потому что, гремя сапогами в помещение, ворвался еще один воин, прямая противоположность сидящему рядом. Огромных размеров молодой мужчина, лет тридцати, с русой шевелюрой, постриженных под «горшок» волос, с подернутым легкими морщинами лбом, карими умными глазами, прямым носом и аккуратной бородкой, окружающей, вместе с постриженными усами, пухлые губы. Одетый в кожаную, серую безрукавку, подчеркивающую фактурность налитого мышцами тела, и в такого же цвета штаны-галифе, заправленные в черные сапоги. Оружия не было никакого.

— Как он? — Легкий, приятный баритон задал вопрос квадратному, но взгляд был направлен на Федограна, внимательно изучая растерянное лицо парня.

— Очухался вроде. Пить просит. — Скамья качнулась, жалобно скрипнув, освобождаясь от тяжелого тела, которое вытянулось по стойке смирно, рядом.

— Хорошо, веди его к Щербатому, пусть посмотрит, а потом ко мне. Все вместе приходите. И пусть волхв идет и не выкобенивается. Оборотню пока ни слова. Пусть думает, что его брат — названный в беспамятстве, пребывает. Важно это. — И развернувшись, быстро вышел в светящейся проем открытой двери.

— Ну пойдем, милок. Посмотрим тебя. Не волнуйся ты так. Знахарь у нас хороший. Сразу все видит. Всю правду скажет. Ничего от него не скроешь. — Елей, как догадался Федор, зовут его нового знакомого, смотрел так, словно предупреждал: «Колись, пока не поздно, все равно все узнаю, и не обижайся потом»

Стояло солнечное утро. Еще не успевший прогреться, утренний ветер приятно гладил кожу. Стоявший напротив низенький седой дедок, со всклоченными волосами и такой же, торчащей в разные стороны бородой, что-то бубнил, невидимыми под растительностью ртом, и изображал театральные пассы иллюзиониста, перед лицом Федора, худыми скрюченными в артрозе руками, торчащими из-под засаленного, темно-зеленого кейпа (накидка на плечи без рукавов), спускающегося до земли, и скрывающего ноги

— Нормально все с ним. Очухался, как я и говорил. Панику только зря подняли. Напоите, а то сейчас снова в обморок грохнется. То на него зелье снотворное так подействовало, да морок наложенный. Сильный кстати морок, кто и сподобился так постараться, не знаю. Нет в округе таких ведунов.

— Ты это, Щербатый. Надо к Митрохе идти. Зовет он. — Елей неуверенно посмотрел в глаза деда. — Ты как? Пойдешь?

— Куда-ж деваться. — вздохнул тот. — Коль воевода зовет идтись надобно, да и не отвяжется он. Пошли ужо.

Федору сунули в руки кружку с ледяной водой, и все ждали, когда он напьется, а потом, повели в терем воеводы.

«А дедок-то этот непрост. Вон как перед ним Елей стелился. Видно, что боится. Интересно, а кто он, этот Елей. Вот не верится мне, что простой стражник. Как-то он не по-простецки себя ведет, хоть и прикидывается таким добрым отцом-командиром. Надо с ним поосторожнее быть.» — Думал Федор, рассматривая квадратную спину, идущего впереди него воина: «Да и вообще поаккуратнее надо быть. Дурачка включить, и знать ничего не знаю и ведать не ведаю».

У входа в терем воеводы, сидели на высоких ступенях крыльца два воина в кожаных доспехах, но без шлемов. При приближении эскорта, сопровождающего нашего героя, они встали, подняв наконечниками в верх длинные копья, и молча распахнули двустворчатые массивные двери, тем самым приглашая проходить внутрь.

За овальным столом сидел тот самый молодой мужчина, который последним приходил к Федору, и угрюмо рассматривал входящих в помещение посетителей. Как догадался юноша, это и был воевода Митроха.

— Пришли мы, Митрох. — Доложил квадратный.

«Вон оно как, оказывается они его Митрохой только за глаза зовут, а так-то он воевода — Митрох. Надо запомнить и не опростоволосится.» — Подумал парень, стоя под сканирующим его, суровым взглядом.

— Присаживайтесь, поговорим.

Устроившись на высоком стуле, за овальным столом напротив воеводы, Федор окинул взглядом помещение. Просторное. Светлое. Окна распахнуты настежь, сквозняков тут никто не боится, шлифованные бревенчатые некрашеные, и потемневшие от времени, стены с затушенными факелами, высокие дощатые потолки. В углу, прислоненное копье, седло, с брошенными на него доспехами и мечем. Ничего лишнего. Жилище воина-холостяка, мало заботящегося о комфорте.

— Кто же ты такой? Найденыш — Федогран. Названый брат оборотня. — Произнес задумчиво воевода, отвлекая парня от рассматривания помещения и постукивая пальцами по крышке стола. — И кто же тобой так интересуется, что не постеснялся ворожить в моем городе? Не нравится мне это. Давай-ка, рассказывай всю правду. Но только не ври.

Но как тут не врать? Дед Чащун запретил рассказывать правду. Что делать, пришлось излагать легенду о болезни и амнезии.

— Да уж. — Усмехнулся воевода. — Из всего, что я услышал, только про Духа Жизни истина, остальное ложь. Выгнал бы я тебя из города, но смущает одно обстоятельство. Вул то же самое брешет, а вот для оборотня обман равносилен смерти. Только очень серьезные причины могли его заставить поступить так. Не нравится мне это. Но и Чащуну я отказать не могу. — Он задумался. — Где свиток, что ты мне нес?

Федор опустил голову и покраснел.

— Нет его. Или потерял, или украли.

— Рассказывай, что помнишь. После того как Вул ушел, что с тобой приключилось?

— Девушка ко мне подсела, я даже рассмотреть не успел. Все быстро случилось. Кружка с тем пойлом сама в руках оказалась. Только глаза зеленые помню, больше ничего.

— А свидетели говорят, что к тебе незнакомый дед подсел, таких еще ходоками зовут, и вы с ним обнялись как старые знакомые. Что на это ответишь? — Встрял в разговор Елей.

— Говорю же девушка была. — Набычился Федогран. — Не было никакого деда.

— Морок это. — Глухо прозвучал голос знахаря. — Очень сильный морок. А зеленые глаза, верный признак кромочника. Ты зрачков не разглядел случаем? Хоть немного было бы понятнее, с чем дело имеем.

— Нет. — Мотнул головой парень. — Не помню я. А кто такой, этот кромочник?

— Вот наглец. — Рассмеялся Щербатый. — Его тут пытают, а он вопросы задает. Но хотя, что я от воспитанника Чащуна, другого мог ожидать. Сам наглый и ученики такие же.

— Кромочники — это те, кого за Калинов мост не пустили. — Пояснил Елей. — Маются теперь. В Яви жизнь завершили, а в Правь не пускают.

В помещение, резко ворвался, переругивающийся с охранниками, Вул. Резко остановившись на входе, дальше степенно подошел к столу, склонив голову в приветствии, и как бы мимоходом, отвесив подзатыльник Фёдору, спросил разрешение присесть у воеводы. Тот, поначалу обескураженный подобным появлением, мотнул головой, в знак согласия, и вдруг залился веселым смехом, тыкая в оборотня пальцем:

— Вот это я понимаю старший брат!

Федогран взорвался. Сам от себя такого не ожидал. Злость вскипела внутри, разбудив, наконец, дремавшую там гордость. Он вдруг отчетливо осознал, что он так и останется ничтожеством в глазах оборотня, и остальных, пока сам себя не изменит. Пока не перестанет всего на свете боятся. Пусть лучше его сейчас убьют, чем он стерпит молча этот подзатыльник. Он вдруг почувствовал в сердце, забурлившую яростью, кровь предка. И кинулся в драку. Прямо со стула прыгнул на садящегося, и не ожидающего от него такого поступка оборотня. И достиг успеха, свалив того на пол, и рухнув на него сверху, вцепившись пальцами в горло.

Оборотень совершенно не сопротивлялся, он смотрел ему в глаза с удивлением и какой-то затаенной надеждой, даже можно сказать с восхищением. Пальцы парня, как он не старался, не смогли продавить налитое стальными мышцами горло. Слишком был физически слаб воспитанник цивилизованного мира, перед мощью дикой, первозданной природы. Когда, его красного, всклоченного, тяжело дышащего, и рычащего, оторвали от Вула, тот улыбался. Это казалось странным и противоестественным, ведь только что, его могли убить, а он радуется. Что-то тут не так.

— А ведь он бо-ярый. — Произнес, восхищенно, оттащивший от оборотня, и державший, продолжавшего сотрясаться и рычать яростью, парня, Елей. — Он ведь ровня тебе, Митрох. Поцелуй меня Морена, если это не так.

— Ты думаешь? — Произнес, внимательно следящий за всем этим безобразием, и давно уже переставший смеяться воевода. — Очень похоже. Кровь предков, конечно, на вкус и цвет не определишь. Но она хорошо проявляет себя в поступках. Надеюсь, что это не просто юношеский, бездумный порыв, и этот парень и правда Бо-ярин. — Он угрюмо посмотрел на Федора и вдруг со злостью грохнул кулаком по столу. — Все. Между собой потом по-братски разберетесь. Мы тут не для потехи собрались. Садитесь.

Все еще вздрагивающий от пылающего в душе чувства, юноша сел рядом с оборотнем, окатив его ненавидящим взглядом, но споткнулся на восхищенную улыбку, и одобрительный кивок. Ничего не понимая, он отвернулся и опустил глаза в стол. Тишина. Все собравшиеся замолчали, погруженные в свои мысли. Слышно было как на улице пересмеиваются стражники, и лают собаки.

— И всё-таки, что было в том свитке? — Заговорил Митрох. — То, что Чащун в нем просил за парня, я понял. Но не может быть, что это все, о чем там было написано. Не мог, старый хитрец, просто так отправить, послание, чтобы пристроить мальчишку к делу. Для этого достаточно было бы слов оборотня. Что-то там было еще.

— А меня больше волнует, кто ее украл. — Вступил в разговор Щербатый. — Слишком уж сильный для такого простого дела, как обдурить парня, был тот кромочник. Или наверно все же, как мне теперь кажется дух.

— Что говорить. — Вздохнул воевода. — Посмотрим, что дальше будет. А пока. — Он встал, словно судья, для оглашения приговора. — Федор и Вул, на конюшне поработают. И при деле, и ко мне поближе, под приглядом будут. — Потом как-то странно посмотрев на нашего героя, добавил. — Не верю я тебе парень. Темнишь ты. Если замечу еще раз твое вранье, выгоню из города, и не посмотрю на просьбу Чащуна. И еще. Ты Вул, конечно, воин славный, несмотря на юный возраст, но разлучать тебя с братом не буду, потому вместе с ним побудешь, да поможешь ему на первых порах. И аккуратнее там с лошадьми, я знаю, что они тебя недолюбливают. Вот теперь все. — Он с силой опустил ладонь на стол. — Расходимся.

Когда они уже выходили из дверей терема на крыльцо, Федор услышал тихий голос воеводы.

Конец ознакомительного фрагмента.