Человек в красном

Анна Марь

Тебе кажется, ты в безопасности? Вот сейчас, в своем доме, на улице, где ты рос, в городе, где ты родился?Она тоже так думала. Пока не пришел Друг.Как далеко она зайдет в попытках спасти свою жизнь?На что способен Друг, защищая душу любимой?Свидетелями станут лишь глухой лес да скорый поезд, спешащий мимо.

Глава 2

Катенька сидела на скамейке возле корпуса, где училась ее подруга, и читала. Друг любовался ею из-за угла здания. Сосредоточенное лицо, на котором отражались прочитанные строки, было чудесно. Он удивлялся, до чего красивой она иногда бывала.

Он уже знал, что люди становятся по-настоящему красивы, когда страдают. В минуты боли, переживаний у них не остается дурных мыслей, строки, написанные на их лицах, в такие минуты становятся чистыми и красивыми. Они думают о любимых, о страхе, боли, счастье, о верности и вере. В минуты страданий, настоящих страданий, неважно, физических или духовных, вся грубость исчезает из их мыслей и в них появляется Бог.

Мысли Катеньки были красивы всегда. Вот сейчас, например, он видел, что она переживает за героя книги. И так искренне и сильно, что, он готов был поклясться, он увидел лицо того ангела, которым она была.

Сейчас! Он почувствовал, минута пришла. Друг глубоко вдохнул, и, стараясь не делать резких движений, подошел к Катеньке и присел рядом:

— Здравствуйте, — в тишине пустого университетского двора прозвучал его высокий дрожащий голос.

— Добрый день, — сдержанно ответила девушка и едва заметно подвинулась к противоположному краю скамьи.

— Я просто хотел с вами познакомиться, — более уверенно продолжил Друг, давая знать, что это он, тот, кто звонил ей все эти месяцы, чей взгляд она всегда чувствовала, чьи глаза искала в толпе, — это он!

Друг ждал, что она сразу всё поймет, она обнимет его, засмеется, как умеет смеяться только она одна, но Катенька молчала. Друг почувствовал, что с каждой секундой ее сердце ускоряет темп, мечется под ребрами, словно забывает, что от него требуется. Ему вдруг стало не хватать воздуха, голос перестал слушаться и стал отвратительно тонким, тихим и слащавым. Пока он еще мог разговаривать, Друг поспешил объясниться, но предатели губы произносили совсем не то, что он хотел говорить:

— Я просто хочу с вами подружиться. Понимаете, мне очень сложно знакомиться с людьми… Я желаю вам счастья, любви… Что вы читаете? Интересно? У вас есть молодой человек?.. — мысли его спутались, речь становилась всё более бессвязной, ему казалось, будто он падает пропасть, он почти слышал шум страшной пустоты на дне этой пропасти, хотя точно знал, что нет там никакого дна. Таблетки! Короткое слово вспыхнуло в его мозгу, отчаянно пытавшемся удержать сознание за ускользающий хвост. Он повернул голову направо и увидел ее лицо. Катенька! Она уже не скрывала страха.

Собрав все оставшиеся слова, что он еще помнил, Друг протянул ей бумажку, которую комкал в руках всё это время:

— Вот, на всякий случай, возьмите мой номер телефона, — он не верил, что этот отвратительный блеющий голос принадлежит ему. Катенька отшатнулась:

— Простите, не надо.

Друг, понимая, что приступ совсем близко, еще раз попытался всучить девушке листок с номером телефона, но она упрямо смотрела в книгу и проигнорировала его движение. Тогда он, не помня себя, сорвался с места и быстро пошел вон с территории института, не разбирая дороги. Кажется, он даже плакал, но не был в этом уверен. Он ни в чем не мог быть уверен во время приступов своей болезни.

Друг никогда не мог вспомнить, что происходило во время приступов. Он понятия не имел, что делал в эти минуты, а иногда и часы, но доктор говорил, что он не опасен для общества. Поэтому он и разрешил Другу жить дома, а не с сумасшедшими. Друг не мог жить с сумасшедшими, он не выносил, когда люди вели себя как животные.

В больнице он знал всего одного человека, душевнобольного, как и он. Именно душевнобольного, а не сумасшедшего. Друг очень остро чувствовал эту разницу. Но потом этот человек с больной душой умер, и Другу стало совершенно невозможно находиться в клинике. Тогда доктор его выписал.

И Друг начал помогать другим людям, становясь им другом. Он помогал им обрести чистоту, как он сам это называл, — вознестись. Но помогал он людям не во время приступов. Собственно, сам приступ заключался в том, что сознание его отключалось на какое-то время, и он просто автоматически повторял начатое действие. Вот и теперь, спустя два часа, Друг обнаружил себя уже далеко от института, где училась Катенька, абсолютно не помня, как он туда попал.

Пару минут Друг оглядывался, пытаясь сообразить, где находится. Потом он вдруг вспомнил, как она отшатнулась. От ужаса у него отнялись ноги, и он медленно осел на землю, привалившись к какой-то стене. Он ошибся! Она не узнала его, не поняла, отказала! Она такая же, как все предыдущие. Нет, нет, не может быть!

Друг обхватил голову руками и тихо заплакал, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Он не мог ошибиться, она ведь не повела себя, как все те, прошлые. Она не смеялась, не грубила, не издевалась. Она сказала: «Простите, не надо». Тихо, вежливо и холодно.

— Молодой человек, ты пьяный что ли? — маленькая старушка с большой собакой на длинной веревке вместо поводка склонилась над Другом. Он поднял на нее вымученные, блестящие от слез глаза, и она осеклась на полуслове, — Сынок, ты чего? Что случилось? Умер кто?

«Умер кто?» — эхом отдались в его воспаленном мозгу слова старой женщины. И он вдруг понял. Он понял, что он должен делать, понял, почему она так себя повела. «Да, да, она просто не знает, что она — ангел, она сама не знает этого еще, но хочет, чтобы я помог ей. Она хочет, чтобы я освободил свет внутри нее, мамочка специально направила ее ко мне! Я должен помочь ей, должен показать ей, какова она на самом деле, как она чиста и красива! Я покажу, — Друг тотчас же поспешил домой, — Мне даже не придется долго трудиться, как с прошлыми. Их приходилось отмывать от грязи, а ей надо лишь слегка помочь, и она сама всё увидит, но… — он был уже в метро, — Ведь тогда она уйдет от меня. Мы, конечно, с ней увидимся потом, но сначала она уйдет… Нет, нет, нельзя перечить мамочке. Она сама выбрала ее для вечности со мной. Надо лишь помочь ей всё понять, а потом подождать немного. И всё будет хорошо. Я не долго буду один.»

Полчаса спустя Друг ворвался в свою квартиру. Он спокойно посмотрел на себя в зеркало, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы окончательно прийти в себя и, войдя в комнату, бережно взял в руки большой коричневый кожаный альбом для фотографий, который листал вчера вечером.

Ему нужно было сосредоточиться, а напоминания о сделанных им добрых делах всегда помогали ему успокоиться. Еще в больнице в качестве терапии медсестра научила его одной занятной штуке со смешным названием. Скрапбукинг. Друг с благодарностью вспоминал часы, проведенные с толстой невысокой женщиной, пахнущей потом и сдобой. Странный был запах. Они вырезали из старых газет и журналов надписи, картинки, иногда просто кусочки бумаги красивого цвета и создавали из этого что-то свое, новое, чего раньше не было. Мозаики из бумаги с изображением животных, альбом с фотографиями родных Марии Леонидовны, украшали альбом с рисунками Друга. Рисование тоже было частью терапии.

Начав свою одинокую самостоятельную жизнь, Друг тоже завел себе альбом. В нем не было рисунков, мозаик, только фото, очень особенные, важные фото. Он любовно погладил первый разворот. На плотную шершавую дорогую бумагу были наклеены четыре фотографии.

На первой ярко накрашенная блондинка с кляпом во рту была привязана к батарее в оклеенной газетами и застланной клеенкой комнате. Она была раздета до нижнего белья. От бедра до стопы на левой ноге краснела свежая глубокая рана. Сквозь кровь едва белела кость. Девушка была без сознания.

На следующей фотографии такой же разрез был сделан и на второй ноге. Девушка кричала.

На третьей — разрез от плеча до кисти на левой руке, теперь кость была видна совершенно отчетливо. Блондинка ошарашено смотрела на лужу густой крови на прозрачной клеенке.

На четвертой фотографии разрезана была и правая рука. Девушка была мертва — горло уродливо рассечено.

На следующем развороте были изображения высокой слегка полной шатенки, в той же комнате, с такими же увечьями.

Всего фотографий в альбоме было шестнадцать. Лишь просмотрев их все, Друг сел за письменный стол, взял чистую тетрадь из стопки и начал планировать похищение. «Нужно особенно подготовить для нее комнату, — с нежностью подумал он, — Надо выбрать обои покрасивее.»