Лайкни и подпишись

Анна Ленц, 2023

Ольга Хтонова – молодой педагог общеобразовательной школы, мать одиночка, воспитывающая «особенного ребенка». Оля узнает о своеобразном бизнесе одного из своих учеников: старшеклассник Никита Парфенов снимает «смешные» ролики с участием Вити Сорокина, мальчика инвалида. Оля пытается прекратить этот кошмар, но всюду получает лишь равнодушие. Тем временем блогерская деятельность процветает, принося юному предпринимателю колоссальные средства. Сможет ли Ольга добиться справедливости или несокрушимая сила денег возьмет верх? "Черное зеркало" современной действительности, в которое может заглянуть каждый.

Глава 6 Оля

Мать открывает дверь едва-едва, подозрительно щурит глаза в щель. Признав Олю, распахивает дверь резко и нервно, суетливым шёпотом говорит:

— Оля, я ей богу его пускать не хотела, да он пролез. Ты его в шею гони!

Оля все понимает по ботинкам. Они — большие и черные — два чужеродных объекта в коридоре. Оля не хочет, но все же отмечает дорогую лоснящуюся матовым блеском кожу, качественные шнурки, не стоптанный каблук. Затем Оля смотрит на свои сапоги — каблук махрится стоптанной набойкой, кожа вся помята и в трещинах от долгой носки, сизый мысок, как лысина на макушке, светлеет стертым пятном среди черноты.

Мелочная злоба вскипает в ней, и Оля делает глубокий вдох и медленный выдох, прежде чем войти в квартиру.

Андрей сидит на кухне, пьет чай из Олиной любимой кружки с пингвинами. По-хозяйски берет из пакетика печенье курабье, сам привез — сам и ест. Мать ему, конечно, на стол ничего не поставила. Кирюшка в комнате нервно мычит и качается из стороны в сторону — он знает, в доме чужой.

— Ну, чего тебе? — Оля устало ставит сумку на стол и садиться напротив. Она все еще в пальто, даже не разделась.

— Так ты значит гостей теперь встречаешь? Вера Степановна мне даже чаю не налила, самому пришлось.

— Ну что, руки не отвалились?

Андрей хмыкает и качает головой: «Оля, Оля…»

Оля ненавидит себя за то, что смеет его разглядывать, вообще смотрит на него и отмечает — Андрей выглядит хорошо, даже прекрасно. Он похудел, стал как будто моложе. Чистые рыжеватые волосы красиво подстрижены, как-то по-новому — ему идет. Одет Андрей просто — по-рабочему: брюки, рубашка, джемпер. С ней он никогда так не одевался. С ней он всегда был чуточку недо… Недовыбрит, недопричесан… Всегда нервный, взвинченный, как бойлер, в котором давление вот-вот перейдет за красную черту.

А без нее Андрею хорошо.

Эта мысль жалит Олю каждый раз, стоит им встретиться. Поэтому Оля предпочитает не видеться, и даже, по возможности, не звонить.

— Ты Кирюшку приехал посмотреть? — Зпрашивает она, зная, что нет. Кирюшка Андрея боится, а Андрей боится Кирюшку. А может того, что это он, Андрей, Кирюшку создал. Ему от этого почему-то очень непросто.

— Да нет, — Андрей виновато тупит глаза, ему всегда стыдно, но поделать он ничего не может, — я вот игрушку ему привез, извинение, так сказать.

И он вынимает из портфеля коробочку.

— Это что? — Говорит Оля, не притрагиваясь.

А ты открой и узнаешь.

Оля секунду мнется, затем пальцем слегка касается прохладной крышки коробочки, поддевает крышку ногтем, скидывает небрежно. Внутри телефон. Большой, с трещинкой от угла к углу.

— Это мое, так сказать, пародонте. Денег пока нет, вот я и подумал, хоть так помогу. Будешь Кирюшке мультики включать, сама пользуйся, а захочешь — продай.

Оля смотрит молча, смотрит на телефон, потому что на Андрея слишком трудно.

— Нам не нужно, — цедит она, выпихивает слова сквозь сжатые зубы.

— Почему? — искренне удивляется Андрей. — Если ты из-за трещины, так это стекло, не экран, оно снимается.

— Не поэтому, Андрей. Ты забери, нам не нужно.

Андрей встает раздраженный, Оля видит красное пятно, издевательски выглянувшее из-за ворота рубашки.

— Знаешь, что, Ольга, тебе добро сделать хотят, а ты нос воротишь, гордая такая, у самой до сих пор телефон кнопочный, а Кирюшка, кроме этих мультиков телевизорных дебильных, ничего и не видел! Себе не хочешь, ребенку возьми. Мой, между прочим, ребенок, я ему добра хочу, ясно?

— А он лекарств хочет, — чеканит Оля холодно, смотрит в одну точку, только бы не выйти из себя, только бы не взглянуть на Андрея. Красное пятно под воротом…

Андрей машет рукой, что с Олей говорить? Все уже много раз сказано. Он хватает пальто с вешалки, неуклюже запихивает ступни в ботинки и, даже не завязав шнурки, комично шагая, чтобы не наступить, с лязгом отпирает щеколду.

— А вообще знаешь, что? — в комнате зверем завыл Кирюшка. Андрей понижает голос, и продолжает: — Знаешь, что, Оля? Хоть в помойку телефон выкинь, но мой тебе совет, как мужчины — ты хоть на Ютуб зайди, краситься поучись. Вот ей богу, Оль!

И его спина исчезает за дверью.

Оля сидит. Каменная, холодная, как глыба льда. Долго сидит. Кирюша воет, а мать его успокаивает, уговаривает… А Оля сидит.

И только мелко дрожат руки, а по щеке, жгучая как сама боль, ползет слеза.

— Ну что, ушел ирод?

Мать входит в кухню, по ее ласковому, заискивающему взгляду ясно — не справляется с Кирюшкой, нужна помощь. Оля быстро смахивает слезу, делая вид что не плачет, а мать — что не заметила. Секунду висит стыдное, неловкое молчание. Оля никогда не умела говорить с мамой о боли.

— Надо Кирюшу кормить, — наконец говорит Оля и, так и не сняв пальто, достает кастрюлю, роется на полках в поисках крупы. Банка как в воду канула, и вот Оля уже швыряет на пол пачки, пакеты, миски. И ревет.

— Ну все-все, Оль.

Объятия матери хрупки и невесомы, как будто оголодавшая и исхудавшая за зиму птица решила пригреть Олю под своим крылом.

Оля ревет без слов — воет, и с воем и слезами как-будто уходит обида. Мама гладит Олю по спине и все это кажется бесконечным: Олин плачь, обида и материнское «ну все-все»…

Утром Оле очень хочется никуда не идти. Будильник звонит, как всегда, в шесть тридцать, но Оля не встает, не шлепает босыми пятками в ванную, а остается в постели. Утро едва теплится за горизонтом, это еще только обещание рассвета. За окном жидкая мгла, вылинявшая из чернильного в серый. Оле паршиво. Оле очень-очень паршиво. Она сучит голыми ногами под одеялом потирая то одну, то другую. Рука сама тянется к телефону — позвонить, сказаться больной и, несмотря ни на что, стоять на своем — не приду. Но Оля так не умеет.

Никогда не врала, а начинать уже поздно. Вранье, как спортивное воспитание и любовь к чтению, должно начинаться с детства.

Из зеркала на Олю смотрит хмурая, опухшая от слез женщина. Женщина именно, уже не девушка. Оля наклоняется и внимательно осматривает свое лицо, кожу, приподнимает пальцами верхние веки, уголки бровей. Натягивает в разные стороны кожу от подбородка к ушам. Когда она в последний раз красилась?

Давно.

Оля вздыхает, достает из тумбочки косметичку. Находит в ней тушь, карандашик для бровей, помаду, румяна. Послюнявив кончик карандаша, Оля рисует брови. Они получаются какими-то чужими, как будто их изъяли у другой женщины и, в качестве гуманитарной помощи, всучили Оле.

Она стирает их ватным диском.

Да, наверное, так и к лучшему. У Оли ведь есть Кирюша, чего еще нужно? А вдруг Оля, накрасившись, так похорошеет, что в нее возьмет, и влюбится какой-нибудь мужчина. И конечно начнет дарить ей подарки, звать на свидания, в кино, в рестораны. А затем надумает жениться и сделает ей предложение… и тогда-то Оле и придется признаться, это все не она, это только косметика, а она — это Оля, у которой есть Кирюша, и ничего ты с этим не поделаешь.

Оля открывает шкаф, и вынимает наугад кофточку и юбку, одевается не глядя, складывает сумку и уже собирается выходить, но взгляд предательски падает на кухонный стол — на коробочку. Оля быстро воровато оглядывается и, схватив ее, сует в сумку, точно украла.

Всю дорогу до школы коробочка жжет Олю через сумочную ткань. Это плохая вещь, она плоха, потому что ее принес Андрей. Кинул ей, как подачку, как отговорку, точно в жерло своей вины, чтобы чуточку, хоть немного унялось это проклятое чувство.

Оля может простить Андрею, что он не любит ее. Так случается — приелась, понял, что не его человек… Но то, что Андрей не любит Кирюшу, Оля простить не может.

Когда Кирюшка только-только родился Андрей с ума сходил. Так любил его, точно весь мир и пальчика Кирюшкиного не стоит. И ночью и днем готов был сидеть у его кроватки, сам его успокаивал, сам мыл и менял подгузники. А потом выяснилось, что с Кирюшей что-то не так.

Оля поняла, что Андрей ее не любит, когда Кирюшке было полгода. По предательскому красному пятну под воротом рубашки. Совсем как вчера.

Но то, что Андрей больше не любит и сына, Оля не могла понять еще очень долго. Куда она делась, эта любовь? Утекла, растворилась в горе и несправедливости? Как вообще умирает любовь? Разом — ежесекундно или крошится по кусочку день за днем, трескается и осыпается от каждого Кирюшкиного вопля, гримассы, действия — не такого, как надо…

И все же, гнусный смартфон жжет Оле ребра сквозь сумку.

В школе Оля барабанит пальцами о стол от нетерпения. Урок длится и длится, в тишине контрольной раздражающе громко тикают часы и скрипят ручки о бумагу. Дети пишут в своих новых тетрадях — свежекупленных, чистых, еще почти пустых. Белизна страничных листов трепещет в лучах утреннего солнца, такая хрупкая, такая мимолетная. Оля любуется ей, и все же в мыслях приказывает часам идти быстрее. Звонок встречают стонами и тихими проклятиями, в классе начинается возня, головы вертятся, как на шарнирах, а глаза так и мечутся, стараясь урвать хоть один лишний ответ в чужой, летящей мимо к учительскому столу, тетради.

Оля стучит колпачком ручки по столу, как судья на заседании.

— Сдавайте тетради, время вышло.

И следом:

— До свидания, Юлечка, до свидания, до завтра ребята.

Гвалт перемены нарастает за дверью, как рев бури. Оля торопливо берет сумку и погружается в море маленьких быстрых тел, несущих друг друга единым потоком, в котором никто уже точно не знает, куда он идет, и туда ли хотел изначально. Оля плывет среди детей — медленная, фундаментальная, точно заземленная по сравнению с их легкими эфирными телами. Оля чувствует себя фрегатом в волнах — таким большим, таким полновесным — набиваемым с курса.

Кабинет Дашки оказывается заперт на ключ, и Оля стучит в него своим секретным стуком: три раза, один и снова три.

Дашка отпирает моментально, она поспешно доедает булочку с повидлом из столовой, а в руке ее дымится только заваренный чай. Она опасливо озирается и быстро пропихивает Олю внутрь.

— Я уж думала кто-то из детей на консультацию пришел, — выдыхает она. — Никакого от них спасенья, постоянно говорю родителям первоклашек: не заводите вы хомячков, дети еще не готовы столкнуться со смертью.

Оля хихикает, а Дашка наливает ей чай.

— Чего обедать не идешь? Сегодня суп рыбный, твой любимый, весь подвал им провонял.

— У меня к тебе просьба есть.

Дашка смотрит на нее подозрительно, в тайне надеясь, что Оля уже забыла о Парфенове и ее, Дашкином, экспертном мнении.

— Ну давай, рассказывай, — неуверенно мямлит она, и Оля, к Дашкиному счастью, вдруг достает из сумки коробочку и, со смущенный видом, подталкивает ее к Дашкиной руке.

— Даш, ты меня пользоваться научи? — просит Оля. Ее щеки слегка розовеют, и Дашка отмечает какое у Оли по девчоночьи наивное, открытое лицо.

— Ты что, смартфоном пользоваться не умеешь? — вскрывает Дашка коробочку.

Оля неловко пожимает плечами:

— Я все как-то кнопочным… Когда покупала, смартфонов еще не было, а потом Кирюшка, сама понимаешь, не до этого было.

Даша понимающе кивает, уж ей ли не знать про Олины реалии.

— Для начала, попробуем включить, — распоряжается она и с усилием давит на кнопку.

Телефон мертв.

Оля беспокойно ерзает, заглядывая в темный экран.

— Не работает? — и тут же добавляет: — Так и знала! Раз в жизни принес подарок, и тот сломан!

— Кто принес-то? — уточняет Дашка, роясь в ящиках стола.

Оля прикусывает язык, но поздно. Говорить ей явно не хочется, но это же Дашка, как ей не скажешь?

— Андрей, — вздыхает Оля.

Даша выуживает из бардачных ящиковых недр черный провод и принимается тыкать им в телефон.

— Лишь бы подошло… — бурчит она тихо. — И что ему от тебя нужно было?

— Отсрочку по алиментам, — Оле стыдно говорить, точно это она своему ребенку деньги платить не хочет.

Даша качает головой — не удивленная, не расстроенная. Даже не сочувствующая. Но Оля этого не замечает: экран расцветает тусклым голубоватым свечением.

— Заряд кончился, — поясняет Даша, — он тебе зарядку то хоть выдал?

— Нет, только коробочку.

Дашка хмыкает:

— Вот же собака, — и смеется, — телефон лишний у него нашелся, а денег нет.

И Оля вдруг, сама того не ожидая, выдает:

–Да понимаешь, у него ведь дочка есть, ей и подгузники, и прикорм, и по врачам надо, и машина, говорит, сломалась. Ну нет денег, потом отдаст, он ведь всегда вовремя платил, даже и не думал лишнюю копейку Кирюше пожалеть.

У Дашки сердце щемит от Олиной доброты и глупости. Она ведь любит, думает Дашка. Всех любит, даже этого Андрея, а себя не любит. Дашке от этого очень грустно, но и помочь она не может. Дашка-психолог очень хочет с Олей поговорить, раскрыть ей глаза, но Дашка-подруга знает, это дорога в один конец — конец их дружбы. Добрая глупая Оля на самом деле совсем не хочет прозревать, и любой, кто сдёрнет с нее эту старательно намотанную вуаль, станет первым врагом в списке.

И Дашка вздыхает и молча смотрит в оживающий экран и никак не отвечает Оле. Пусть себе жалеет, и любит, и думает, что все вокруг и впрямь такие хорошие и правильные, как в ее голове.

— Чему ты научиться-то хочешь? — переводит Даша тему.

— Мне надо видео в интернете смотреть, Андрей сказал, там Кирюшке мультик включать можно — развивающие.

Дашка понимающе кивает.

— Это можно, главное смотри, что ребенку включаешь. Интернет-дело такое — никаких границ. И хорошо, конечно, но и плохо бывает тоже.

Дашка что-то настраивает, а Оля смотрит. Даша говорит про wi-fi, и Оля отчаянно делает вид, что все понимает. Ей очень стыдно.

Одно дело, слышать непонятные слова от детей — они слиты со своим временем воедино, это потом время пойдет вперед, а они останутся. Но если Оля не в состоянии понять Дашку — это дело совсем другое.

За считанные годы после рождения Кирюши, Олю оторвало от современного хода времени. Замуровало в мгновении, заперло в хрущевке, как экспонат: а это вот Ольга Дмитриевна, человек разумный, но не современный, редчайший представитель культуры 90-х — на стене ковер, телефон с кнопками, Интернет — космические волны, от которых взрываются мозги. Не щелкайте, пожалуйста, вспышками, экспонат биться всего, чего не понимает.

Даша смотрит на нее своими глазами-рентгенами. Она все видит, все знает, от Даши не скрыться. Оля тупит глаза, этот Дашин взгляд невыносим. Она привыкла к безразличным глазам прохожих, к полным отупелой заскорузлой тоски глазам матери, к разочарованным, подернутым веселой презрительной ноткой, глазам Андрея. Но Дашка никогда не смотрела на Олю так — свысока. Как на глупую. Так дети на детской площадке всегда смотрят на Кирюшу.

— Ты сегодня как обычно заканчиваешь? — вдруг зачем-то интересуется Даша.

Оля кивает.

–Вместе с тобой пойдем, интернет подключим. Ничего делать не нужно будет — только деньги раз в месяц клади, и готово.

– — е надо, Даш, я разберусь.

— Никто и не сомневается, — Даша улыбается, и Оля понимает — и вправду, не сомневается.