#Лисье зеркало

Анна Коэн, 2018

Луиза Спегельраф, дочь Верховного судьи, после революции работает на фабрике. Скрываясь от властного интригана-отца, она старается не выдать благородного происхождения, но все равно оказывается вовлечена в политические интриги. Антуан, новый король Кантабрии, страстно желает вернуть принадлежащий ему по праву трон, но насколько безумна его затея? Жоакин Мейер, борец за равенство, избранный народом президент, крайне харизматичен и умен, но не скрывается ли за благородными словами неуемная жажда власти? Невольный обман, случайно оброненное слово – так пишется история.

#3. Таланты заурядных швей

Первое время Луиза развлекала себя счетом: сколько полотен ткани проходит через ее руки за один рабочий день, сколько строчек она делает, сколько раз нажимает ногой на педаль, приводя в движение механизм, — но очень быстро ей это надоело. Остались только ритм, отмеряющий время, и мелькание иглы вниз и вверх, вниз и вверх. На фабрику она устроилась меньше года назад. Потребовалось около трех лет, чтобы прекратились постоянные пугающие беспорядки на улицах, а предприятия начали работать в прежнем режиме. И еще немного времени, чтобы освоить швейную машину. Со слов ее товарок было ясно, что темные времена закончились благодаря учреждению парламента, но она не стремилась вникать в детали.

Из рукоделия Луизе больше всего нравилось вышивание, но сейчас в этом не было нужды, и она радовалась даже такой отупляющей работе. Ей уже исполнилось восемнадцать, и она не могла больше отрабатывать место в общежитии, обстирывая и причесывая других женщин, — этого было мало. К тому же все что угодно лучше, чем спичечная фабрика. Или работный дом, о котором и подумать было страшно.

Первое время Лу держалась за Зельду, будто кухарка была ей родней, и та вела себя соответственно. На следующий же день после переворота она поговорила с испуганной и подавленной Луизой и велела ей никому не говорить, чья она дочь и кем была при дворе. Дескать, когда придет время, отец сам ее найдет и вернет в семью, хотя Лу никогда на это не надеялась. Потом до женщин дошли слухи, что в ту ночь были убиты почти все придворные, находившиеся во дворце. А до некоторых добрались в их же домах. Зельда умерла пару лет спустя от воспаления легких, и Лу осталась одна.

Затекли шея и плечи, а от треска машинок и болтовни работниц болела голова. До обеда еще далеко, а до конца смены еще дальше. Во всем цеху наблюдалось большее оживление, чем обычно. Потянувшись через проход, Луиза дотронулась до локтя своей соседки, Маришки, и спросила у нее, о чем все переговариваются. Та, качнув светлыми кудрями-пружинками, ответила:

— Прошел слух, что после перерыва нас соберут послушать какого-то красавчика из политиков. Его уже кто-то видел у директорского кабинета, говорят, картинка!

Выпалив все это, Маришка тут же вернулась к своему необъятному полотнищу, еще энергичнее разгоняя колесо машинки, словно мысли о красавце-мужчине на фабрике придавали ей сил.

«Что ж, меньше рабочих часов — меньше заплатят в конце недели», — пронеслась мысль в голове Луизы.

В обед слухи подтвердились: когда все расселись в общем зале со своими подносами, директор вышел в центр и попросил не расходиться после еды, чтобы послушать некую речь. Идти, кроме цеха, было все равно некуда, поэтому Луиза осталась вместе со всеми.

Через двадцать минут место директора занял человек, который одним своим видом, не произнося ни слова, смог бы приковать внимание целой толпы. Картинка — это слово описывало его наиболее верно, особенно в глазах сотни швей и закройщиц. Гость был высок и атлетически сложен, а волна каштановых волос падала ему на плечи, придавая сходство с принцем из сказки.

Мужчина представился Фабианом Дюпоном из Комитета по правам рабочих. Его речь была долгой и пространной, но сопровождалась обворожительными и галантными жестами, каждый из которых вызывал бурю восторга. Работницы фабрики, казалось, уже были готовы пойти на край света даже за таким пустомелей — ради одной только его улыбки.

Суть его разглагольствований сводилась к тому, как важны женщины в новом мире, который сейчас строится.

— И в знак нашей всесторонней поддержки мы выделяем вам в помощь двух замечательных консультантов! Они проследят за вашими условиями труда, а также уделят особое внимание вашему политическому просвещению, проводя небольшие лекции вроде этой. — Элегантный гость артистично повел рукой, указывая на сборище женщин в столовой, где стоял кислый капустный дух. — Кроме того, они будут представлять интересы вашего коллектива в Комитете по правам рабочих. Дамы, можете не беспокоиться, на ваших зарплатах это не скажется.

Последняя его фраза была воспринята с наибольшим энтузиазмом, только директор недовольно насупился. Видимо, либо его поставили перед фактом, либо на него надавили.

В столовую вошли двое: юноша, по виду студент, и девушка. Дюпон подозвал их поближе и представил своих помощников:

— Густав Юнсон и Анхен Монк. Прелестная Анхен будет пристально следить, чтобы ваша работа протекала в наиболее комфортных условиях. В конце концов, кто, как не другая женщина, поймет ваши нужды! В свою очередь, Густав будет читать лекции. И кто знает, возможно, к концу года кто-то из вас захочет вступить в наши ряды и помогать другим трудящимся дамам!

Герр Дюпон говорил еще минут десять, разливаясь соловьем о том, как важна работа Комитета. Его помощники молча стояли рядом, давая возможность разглядеть их. Анхен Монк, девушка худощавого сложения, держалась очень прямо, словно ей в детстве к спине привязывали доску для осанки. Ее прическа не могла не удивлять: копна густейших русых волос была обрезана на уровне мочки уха и топорщилась позади. Анхен оглядывала собрание швей, будто строгая учительница — класс расшалившихся гимназисток, прищурившись и поджав тонкие губы.

Молодой человек, Густав, смотрел на всех прямо и благодушно — было ясно, что он вполне доволен своим назначением на фабрику. У него была приятная, хоть и не броская, как у Дюпона, внешность: средний рост, лоб высокий, чуть выпуклый, и прямой нос, светлые волосы гладко зачесаны назад, что делало его похожим скорее на модника, чем на карьериста.

Наконец Фабиан завершил свою речь. Работницы принялись аплодировать, некоторые даже стучали столовыми приборами по жестяным подносам, а из толпы раздался одинокий задорный выкрик: «Красавчик!», который поддержали общим смехом. Собрание закончилось, и пора было возвращаться к работе.

***

Луиза заметила, как фрекен Монк прохаживалась по огражденному невысокими перилами верхнему ярусу, который позволял ей видеть весь швейный цех. На Лу это почему-то производило гнетущее впечатление, будто она в чем-то провинилась.

Пока провели только одну лекцию — об упадке страны до казни Иоганна Линдберга, государственного преступника. Герр Юнсон проникновенным голосом рассказывал, что рабочие страдали от низких зарплат из-за оттока средств в Олонскую Империю по вине короля-предателя. Слушая его, Луиза восстанавливала в памяти картины из прошлого: вот они с Гуннивой едут в карете, вот они среди веселой и пестрой толпы горожан… Все выглядели счастливыми и довольными жизнью, ничто не предвещало беды. Однако только для Луизы было очевидным: мало что в этой лекции походило на правду.

Со дня последнего собрания уже прошло некоторое время, но в жизни фабрики не произошло никаких ощутимых изменений. Луиза думала, что и она могла бы внести предложение, как улучшить жизнь всех швей: за машинками они сидели на жестких лавках, согнувшись и не имея возможности расслабить спину. К концу дня спина уставала так сильно, что ей приходилось по часу лежать на полу в общежитии, чтобы утихомирить боль в позвоночнике. Другие женщины тоже жаловались на это между собой. Идея Луизы заключалась в том, чтобы приколотить к лавкам самые простые спинки, но она сомневалась, подойти ей самой или отправить более бойкую подругу к неприступной фрекен Монк.

— А к мужу моему в доки вовсе не наш красавец-мужчина приходил, помните же его? — продолжила беседу с соседками по ряду круглолицая Маришка. Все закивали: Фабиан был самой популярной темой для разговоров. — Мелкий такой, плюгавенький, смех один; его и не слышно было, за гулом-то мужиков! Даже на ящик влез, чтобы привлечь внимание. Но говорил вроде все то же самое. Повезло нам, да, Лиза? — обратилась та к Луизе, прервав ее размышления о лавках.

Лу повернулась к женщинам, чтобы послушать их пересуды.

— Глядя на герра Дюпона, и не скажешь, что он хоть что-то знает о жизни рабочих людей, — осторожно высказалась она. — Да и приходил он только один раз.

Таких кавалеров, как Фабиан, Луиза наблюдала в детстве каждый день: и во дворце, и по вечерам у фонтана. Поэтому он не произвел на нее никакого впечатления, разве что его ужимки показались ей по-театральному забавными.

— Ничего ты, Лизка, не понимаешь в мужчинах! Неужто забулдыги, что под мостом винище хлещут, тебе больше по вкусу? — укорила ее старшая швея.

— Между прочим, там у них в Комитете все молодые и красивые, я в газете фотографию видела! Может, Лиза себе другого присмотрела? Может, ей и вовсе председатель их нравится? — весело подмигнула ее соседка по общежитию Хелена, девушка с длинной черной косой, достающей до пола, когда ее хозяйка сидела.

— Это который смугленький такой, с тараканьими усами? — уточнила Маришка, сдвинув тонкие брови. — Да фу, он же южанин, кому такой понравится!

— Еще не определились с женихами, достопочтенные герцогини? — вкрадчивым тоном произнесла Анхен Монк, которая, очевидно, уже долгое время стояла за их спинами.

С оглушительным треском она хлопнула увесистой метровой линейкой по столу, так что все вздрогнули и обернулись на нее, а Луиза сильно побледнела от испуга.

— Призвание Комитета — заботиться о трудящихся людях, а вы только трепаться горазды! — Голос Анхен звенел от гнева, а глаза бегали от одного смущенного лица к другому. — Мы предоставляем вам все условия для труда, а вы, в свою очередь, должны быть достойными такой помощи! — Она развернулась на каблуках и направилась было к двери цеха, но на полпути обернулась и бросила Хелене: — Ваши волосы неподобающе выглядят для работницы фабрики. Немедленно приведите их в порядок.

Едва расслабившись, Хелена вздрогнула и сжалась в комок под ее острым взглядом. Дождавшись, пока Анхен скроется из виду, она принялась скручивать свою роскошную косу в тугой узел, который можно будет скрыть под косынкой. Все вернулись к своим машинкам, но уже в полном молчании.

В конце дня звонок объявил о конце смены, и Луиза с остальными поспешила к выходу с фабрики, но у входа в столовую они заметили толчею. Кто-то на бегу пояснил им, что фрекен Монк готовит внеочередное собрание. На лице каждой работницы были написаны усталость и раздражение, но тем не менее женщины продолжали собираться.

Оглядев собравшихся в зале, Анхен громко и четко произнесла свою речь, которая оказалась на удивление короткой:

— Я внимательно наблюдала за вашим коллективом и выявила несколько ключевых проблем, которые необходимо искоренить. — Она сделала ударение на последнем слове, отчего всем стало немного не по себе. — Во-первых, начнем с работниц столовой. Чтобы успевать приготовить все необходимое, вы должны приходить за час до начала смены, ведь теперь обед ровно в час тридцать, и на него будет отводиться пятнадцать минут вместо получаса. Иначе вы не справляетесь. Во-вторых, — тут она обратилась к тем немногим мужчинам, что трудились на фабрике грузчиками, — в бытовке на складе стоит запах перегара. Вы должны это прекратить, если желаете и дальше пользоваться поддержкой Комитета. Наш председатель резко против пьянства. Кроме того, вы выполняете свою часть работы недопустимо медленно.

— Ну, дак мы это… — поднялся со своего места один из грузчиков. — Да нас же всего пятеро! Не справимся мы быстрее!

— Значит, мы отрядим женщин вам в помощь. — Анхен холодно окинула швей взглядом. — Некоторые из них не способны справиться с машинкой, а значит, будут работать иначе. Я прослежу за этим и составлю списки.

По толпе швей прокатилась волна возгласов, полных недоумения и возмущения.

— Да где это видано, чтобы мы с мужиками наравне тюки ворочали?! — выкрикнули сзади.

— В-третьих, — продолжила фрекен Монк, проигнорировав негодование работниц, — дисциплина в швейном цеху совершенно неприемлемая. Болтовня, разгильдяйство и неопрятность, как на базаре. Неудивительно, что так много бракованной продукции приходится списывать. И в заключение нашего собрания сообщаю, что мой коллега Густав готов начать основной курс лекций. Он будет читать их в это же время, каждый день. — Она кивнула в сторону окон, за которыми стоял вечер, еще по-зимнему темный. — Так, все, собрание окончено.

Резко оборвав свое выступление, Анхен быстрым шагом покинула столовую, провожаемая гомоном недовольных работниц.

***

С момента выступления Анхен распорядок на фабрике существенно изменился: как она и грозилась, часть женщин особо крепкого сложения отправилась на погрузку, а время на обед сократилось вдвое, поэтому некоторые умудрялись перекусывать прямо в разгар смены. К тому же повсюду начали появляться плакаты, нарисованные алой тушью от руки:

«Опрятный внешний вид — уважение к окружающим».

«Не болтая за едой, ты помогаешь коллегам сэкономить время».

«Меньше чая за обедом — меньше отлучек в уборную».

Последний плакат висел в столовой и отчего-то смешил Луизу больше других. Но, к сожалению, это было единственным забавным моментом в новых порядках. Анхен все больше утверждала свою власть над работницами фабрики. С другой стороны, лекции все-таки начались и стали ежедневными, а Густав Юнсон, выглядя отстраненным и погруженным в идеи общего блага, являлся противоположностью фрекен Монк. Возможно, ему думалось, что жалоб попросту нет, ведь Анхен умело ограничивала его общение с женщинами.

Его лекции не были похожи ни на пространные рассуждения Фабиана, ни на короткие заявления Анхен. Примерно на второй или третьей из них Луиза поняла, что ей действительно интересно не только слушать Густава, но и смотреть в его одухотворенное и вдохновленное лицо. В его слова о благодарном труде и процветающей стране с легкостью верилось так, как верил в них и сам лектор. Когда Лу его видела, ей хотелось и улыбаться, и прятать свою улыбку.

Из размышлений о благородном профиле и длинных ресницах Густава ее вырвала Маришка, ткнув Луизу локтем в бок.

— А ведь у меня именины на днях, — заговорщически прошептала кудрявая швея. — Придешь к нам с Павлом? Из деревни вкусностей прислали, колбасы, там, и сливовицы домашней.

— Приду, — вполголоса отозвалась Луиза. — Когда?

Почувствовав на себе взгляд Анхен, которая, сложив на груди руки, стояла у стены, она снова сосредоточилась на лекции.

— Послезавтра. Вместе после работы пойдем. И Хелена с нами.

***

В назначенный день после работы Луиза с подругами отправилась в доходный дом, где Маришка жила с мужем Павлом. Раньше в тех же домах держали фешенебельные комнаты для гостящих в столице дворян, но теперь там жили все, кто мог вносить небольшую квартплату и хотел жить неподалеку от порта. Лестничные пролеты дома уже не выглядели презентабельными: изящные газовые светильники и ажурные чугунные перила плохо сочетались с обшарпанными дверями квартир и криво подписанными табличками с именами жильцов.

Зайдя внутрь, Маришка втолкнула подруг в комнатку и сразу бросилась суетиться на кухне. За стенкой щелкнул и тихо загудел газовый котел. Хелена устало опустилась на скамейку, сняла фетровую шляпку и принялась методично вынимать длинные шпильки из своей тяжелой прически. Луиза насчитала их не меньше дюжины.

— Сил больше нет, — протянула Хелена, распустив наконец косу. — Смотри, что с волосами стало! От этого узла волосы выпадать начали. Вот же ведьма…

— Анхен легко говорить, у нее же нет такой косы, поэтому твои проблемы ей непонятны. — Луиза сочувствовала подруге, но не знала, чем ей помочь.

Она прошла вглубь комнаты, напрямик к окну. Здесь открывался вид на порт и свинцово темнеющее море. Закатное солнце еще освещало горизонт чуть розоватой полосой, а уличные огни уже зажглись. Через приоткрытую створку доносился запах весны и водорослей.

Как легко и сладко дышится у моря! Небо над общежитием Луизы затягивали тяжелые желтоватые облака, которые душили весь фабричный район, а из окна было не на что смотреть — только внутренний двор, кишащая котами и бродягами свалка да чужие окна. Здешний вид привлекал гораздо сильнее, и Лу по-доброму позавидовала Маришке, которая могла созерцать его каждый день.

Какое-то время гостья наблюдала за людьми на улице: одни спешили домой после работы, другие неспешно курили, собравшись в группы у ярких вывесок кабаков, а в тенях переулков сновали сумрачные личности, вызывавшие тревогу. Луизе было интересно наблюдать за всеми ними, не меньше чем за аристократами из дворцового окна. Вдруг у нее в памяти всплыл вид на королевский парк, воспоминание ускользающее и радужное, словно сон о прошлой жизни.

Из грустных мыслей о детстве ее вырвали громкие голоса, доносившиеся из прихожей. Маришка отвлеклась от нарезки колбас и тотчас поспешила к дверям. Хелена в это время сидела на кровати, все еще расчесывая волосы.

Двери распахнулись, и в них показался несуразно высокий детина с едва вписывающимися в проем плечами, одетый в комбинезон. Повисшая у него на шее пухлая Маришка казалась крошечной и хрупкой, как кукла, а ее туфли в тот момент даже не доставали до пола. Деликатно придерживая жену за спину, Павел внес ее в квартиру, где поставил на ноги и чмокнул в щеку.

Он снял красную вязаную шапочку, под которой обнаружилась обширная залысина, что выглядело несколько странно при его густых светлых бакенбардах. Затем он поочередно протянул руку обеим девушкам и присел на табурет за стол.

За ним в комнату вошел пожилой сухощавый мужчина с жидкой шевелюрой, разделенной надвое пробором, и пухлогубым лягушачьим ртом. На его лице отражались годы добросовестного пьянства и глубокий скепсис. В руке новоприбывший держал авоську с тремя бутылками портвейна, брякнувшими, когда он поставил их на стол и уселся рядом с Павлом.

— А это куда, Влас Катич? — Маришка недоуменно мотнула головой в сторону пятилитровой бутыли со сливовицей, оплетенной лозой.

— Сливовица — девицам, а это мне, — хриплым голосом ответил он. Павел понимающе ухмыльнулся.

Маришка быстро расставила на столе тарелки с деревенской колбасой и обжаренными капустными рулетиками, какие раньше часто готовила Зельда, а Павел разлил сливовицу по разномастным кружкам. Его коллега откупорил бутылку портвейна и налил темную жидкость в граненый стакан.

Когда гости расселись вокруг стола, Павел предложил выпить за здоровье именинницы, и все пригубили из своих кружек, а Влас Катич залпом осушил стакан и залихватски крякнул.

Луиза раньше пробовала вино, но сливовица была слаще и приятнее, хоть обжигала горло, как и любой алкоголь.

— Хорошо дома! — расслабленно вздохнула Маришка. — А у нас Дракониха, как всегда, бушует, грозится штрафами за разговоры на работе.

— Это которая ваша из Комитета? — отозвался ее супруг. — Не понимаю, как ее вообще допустили к работе. Наши только на пользу трудятся — вот, зарплату нам повысили. Может, ну ее, фабрику твою, посидишь дома, нам хватит.

— Нет уж, лучше б эту вредительницу выгнали, еще я не бегала! — возразила Маришка, воинственно вонзая вилку в кусок колбасы.

Их беседа продолжалась, становясь все более непринужденной от кружки к кружке. Здесь Луиза чувствовала себя в безопасности, даже большей, чем в привычной каморке общежития. Ей нравилась компания, где от нее ничего не требовалось. Даже мужчины, которых она видела впервые, не вызывали тревоги.

Спустя какое-то время подала голос захмелевшая Хелена.

— Вкусно, Маришка, я с детства такой колбасы не пробовала, — мечтательно протянула она. — Это из какого поместья привезли?

— Из моего, конечно, у меня же отец скотник, ты забыла? — напомнила повеселевшая хозяйка. — Вот выше имение, так у них одни горные пастбища и скотина никакая, не мясная. Не то что у нас.

— А ведь Влас Катич тоже из тех мест, лесом занимался. — Павел обратился к старику, который осушал уже третий стакан: — Верно я говорю?

— Верно, — степенно кивнул Влас Катич. — Но я этот лес не просто валил, а был бригадиром, а потом и вовсе управляющим поместьем. Целым поместьем! — Он развел руками, будто показывая масштабы своей влиятельности.

— Да слышали мы уже твои рассказы. Только разве не выгнал тебя старый граф? — ехидно осведомилась Маришка.

Влас Катич допил остатки портвейна и, грохнув стаканом об стол, тяжко вздохнул, встал и, отойдя к окну, драматично закурил.

— Очернили! Завистники! — Облачко сизого дыма повисло над его головой, обращенной к порту.

Все повернулись к нему, готовые выслушать историю, явно рассказываемую не впервые.

— Да не выгнал бы он меня, никогда б не выгнал. — Влас Катич затянулся в очередной раз. — Если б не этот твареныш… я ж верой-правдой десять лет служил, оба поместья на меня равнялись. Да только… — Тут он повернулся к компании. — Все же знают нынешнего председателя Комитета по правам рабочих?

— Жоакин Мейер, — утвердительно кивнула Хелена.

— Он самый. Я ж его с этих самых пор знал. — Он показал ладонью уровень чуть выше подоконника. — Он и занял мое место, уж очень графу приглянулся. Весь чистенький, хоть и из грязи вылез. Его же от иберийца-бандита старая дева прижила, на первого попавшегося кинулась, а родив — померла. Вырастил его дядька. Строгий, хоть сам и пил по-черному. Лупил каждый божий день розгами, дурь, говорит, выбивал. Да видно, не всю выбил.

— Но, говоря по справедливости, если бы не этот Мейер, мы бы тут не сидели так запросто и не пили бы этот замечательный портвейн, — примирительно заметил Павел, поболтав остатками питья в бутылке.

— И правда что, — согласился, опустив плечи, Влас Катич и вернулся к столу.

Дружеская беседа продолжалась. Маришка делилась воспоминаниями о своей юности в деревне и о том, как она пасла коров на солнечных лугах, пока не подалась за заработками в город и не встретила Павла. Луиза заметила, как теплеет ее резковатый голос каждый раз, когда речь заходит о муже. Ей очень нравилась эта атмосфера взаимной любви и нежности.

Именинница продолжала бы и дальше, но все услышали громовой храп прикорнувшего на столе среди тарелок Власа Катича. Тогда Павел поднялся и потащил расслабившегося старика в его комнату. Вернувшись, он предложил вызвать гостьям извозчика, ведь время было позднее, а хозяева, даже если бы очень хотели, не смогли бы расположить всех в своей скромной комнатушке.

Оказавшись в повозке, Хелена взбодрилась от ночного воздуха и начала болтать, как обычно:

— А я забыла, представь себе! Всем хотела рассказать и забыла. Свадьбу готовят, королевскую. Принцесса Агнесс выходит замуж за Антуана Спегельрафа. В городской ратуше. Ух, хотела бы я увидеть ее платье! И коронация в тот же день, представляешь? У нас снова будет король, здорово же?..

Услышав знакомые имена, Луиза будто немного протрезвела и встрепенулась. Попыталась вспомнить лицо старшего брата и не смогла — слишком давно видела его в последний раз. Король… Кто бы мог подумать. Должно быть, отец доволен.

Зайдя наконец в свою комнату, Луиза вернулась в сумбурное хмельное состояние. Мысли в голове путались, соединяясь между собой в непредсказуемые цепочки. Едва ее голова коснулась тонкой подушки, она мгновенно погрузилась в сон.

Луизе снились залитые солнцем луга у горной речки Флог, по которым, оседлав механическую корову, мчался Фабиан Дюпон, а его волосы развевались на ветру под оглушительные аплодисменты всего швейного цеха. Особо пылкие девушки падали в обморок, когда тот рассыпал воздушные поцелуи, гарцуя на своем скакуне. Внезапно из толпы выбежала Анхен Монк, ударила его по голове метровой линейкой, и образ разлетелся во все стороны белыми чайками, которые, оглушительно вереща, пытались достать ее клювами. Рассвирепев, Анхен принялась сорить звонкими монетами из сита прямо на сверкающий от капель дождя тротуар, в который превратился зеленый луг, а толпы работников с факелами в руках кинулись их собирать, избивая друг друга и причиняя страшные увечья. Среди них Луиза разглядела и старого Власа Катича, который без умолку кричал: «Очернили! Завистники!» — пока один из рабочих не отрубил ему голову тесаком. Тогда тот превратился в гуся и степенно зашагал по безлюдному коридору королевского дворца, проходя мимо трупа Иоганна Линдберга с распахнутыми серыми глазами.

***

Следующий день на работе показался Луизе пыткой: стрекот машинок, хлопанье дверей, шорох ткани — каждый звук казался ей нестерпимым и впивался в виски, отзываясь где-то за глазами. К тому же ее страшно клонило в сон и приходилось больно щипать себя за переносицу, чтобы не упасть лицом прямо на машинку. От духоты и шума перед глазами все плыло и вздрагивало. Хелена тоже выглядела нездоровой и осунувшейся, в то время как Маришка держалась обыкновенно бодро, только изредка обеспокоенно поглядывала на подруг. Даже странно, что Анхен не подошла и не учинила им разнос, почувствовав момент слабости.

Не только часы, но даже минуты тянулись мучительно долго, а после работы еще была лекция Густава, которую Луиза ни за что не хотела бы пропустить.

К звонку со смены Луиза была полностью истощена; кроме того, она не смогла заставить себя съесть ни крошки за обедом. Она заметила, что Хелена бочком прокрадывается к выходу с фабрики, явно намереваясь улизнуть. Почувствовав на себе взгляд Луизы, Хелена обернулась к ней, сделала страдальческое лицо и знаком попросила не выдавать ее. Лу понимала подругу, но сама осталась.

Как и всегда, она внимательно вслушивалась в каждое слово Густава, ловила каждую его мысль. Если бы он обратился прямо к ней и спросил, что же она запомнила из его лекций, та бы пересказала все без запинки. Чтобы понять сказанное им, Луиза представляла разные сценки, где придавала человеческие черты заводам и гильдиям, — это было очень увлекательно. В какой-то момент образы в голове Луизы вышли из-под контроля, и хотя ей казалось, что сама она продолжает внимательно слушать лекцию, словно бы потерявшую логику и принявшую странный оборот, со стороны было видно, что она уснула, безвольно приоткрыв рот и уронив голову на грудь.

Три звонких щелчка прямо у нее над ухом прозвучали как удары хлыста, и Луиза подскочила, испуганно всхлипнув. Перед ней стояла Анхен Монк с пугающей плотоядной улыбкой и красными пятнами на щеках и шее. Как правило, она не вмешивалась в ход лекции, но случай Луизы показался ей вопиющим.

— Не выспались за работой, фрекен? — ядовито начала она. Густав оторвался от своих бумаг и вместе со всеми уставился на неприятную сцену. — Или лекции герра Юнсона слишком скучные для вас? Нет? Слишком непонятные? Молчите?!

— Анхен, оставь девушку, — примирительно окликнул ее Густав, улыбаясь самой мягкой своей улыбкой. — Здесь так душно, что я и сам сейчас усну. Удивительно, как вы все еще это терпите, — обратился он к своим слушательницам, а те, переглядываясь, захихикали, ведь фразу лектора можно было отнести и к фрекен Монк. — Давайте лучше откроем окно, так всем станет легче!

Обстановка немного разрядилась, а воздух в столовой посвежел — пахло первым дождем. Густав вернулся к своим бумагам и продолжил как ни в чем не бывало, а фрекен Монк заняла обычное место у входной двери. Луиза боялась пошевелиться от стыда за свой промах, но сонливость полностью ее покинула. Особенно ей было неудобно перед Густавом. Она не хотела, чтобы он думал, будто Луиза не слушала. А как он вступился за нее перед Анхен! Это были благородные слова прекрасного человека, надо непременно его поблагодарить. Решено: сегодня она переборет свою застенчивость и объяснится перед ним за этот поступок.

Когда лекция была окончена и все двинулись на выход, Луиза вдоль стенки пробралась к импровизированной трибуне из двух деревянных ящиков, на которых Густав раскладывал листки с планами и заметками. Неловко кашлянув, она обратилась к молодому человеку неестественно тонким голосом:

— Герр Юнсон, послушайте…

— Конечно-конечно. — Он оторвался от бумаг, где ставил какие-то галочки, и, увидев ее, весело вскинул брови и воскликнул: — Ба, да это же Спящая красавица! Вы хотели спросить о чем-то?

— Не совсем… — Луизе потребовалось еще несколько секунд, чтобы собраться с духом. — Видите ли, мне очень нравятся ваши лекции, я обычно все-все слушаю и запоминаю. Прошу, не думайте обо мне плохо. — Она выпалила все на одном дыхании, опустив глаза в пол, но потом вскинула голову и посмотрела Юнсону прямо в лицо: — И спасибо, что вступились за меня. Надеюсь, что не доставила вам больших хлопот. — Она слегка присела в подобии книксена, которым в исключительных случаях пользовались простые девушки с фабрики.

Неожиданно Густав рассмеялся. Кровь прилила к лицу смущенной Луизы, и она недоуменно ждала, пока он закончит и скажет хоть что-нибудь.

— У меня и в мыслях не было осуждать вас, честное слово! — Он снова широко улыбался, но уже не всей столовой-аудитории, которая была сейчас гулко пуста, а лично Луизе. — Как вас зовут? Я ведь никого по именам не знаю… только немного узнаю лица.

— Лиза Вебер, швея, — назвала свое «простое» имя Луиза и пожала протянутую руку юноши.

— Так-то лучше! Ну а мое имя, полагаю, вам знакомо. — Его тон был теплым и дружелюбным, чего Луиза вовсе не ожидала от этого разговора. — Так вы говорите, вам нравятся мои лекции, Лиза? И чем же? Я все боялся, что они смертельно скучны и запутанны!

— Нет, что вы! — всполошилась девушка. — Все очень понятно, особенно если представлять себе все эти мануфактуры, капиталы и классы как человечков. Я так и делаю! — Тут она сообразила, какую глупость ляпнула, и сконфуженно замолчала.

— Как любопытно! А вы, случаем, не рисуете? — Казалось, он живо заинтересовался ее идеей. — Не могли бы вы показать мне этих самых персонажей?

— Я могла бы попробовать… — Луиза воспрянула духом.

— Тогда я с нетерпением буду ждать, когда вы принесете мне зарисовки по моим занудным рассуждениям.

— Я принесу завтра! — выпалила Луиза и впервые за день искренне улыбнулась.

Попрощавшись с Густавом, швея заторопилась домой сильнее, чем обычно: ведь она обещала принести картинки на следующий же день и хотела покорпеть над ними, пока не выключат свет на ночь.

Луизе удалось отыскать только один лист коричневатой упаковочной бумаги, который не был испачкан ни жиром, ни овощным соком, и огрызок химического карандаша. С горечью она подумала, что ее нынешняя жизнь не располагает ни к ведению дневников, ни к пейзажным зарисовкам. Тем не менее она постаралась, перенося забавные образы из своей головы на грубую бумагу с заломами.

Вот на листе появились пузатые и ленивые гильдии, плечистый рабочий, чем-то похожий на Павла, дымящий трубкой завод, аристократия в виде комично-галантного кавалера и строгое усатое лицо Комитета.

Едва все было закончено, а имена человечков подписаны для ясности, с прощальным шепотком исчез в настенном светильнике газ, и строго по расписанию комната погрузилась в темноту.

На следующий день она не могла дождаться встречи с Густавом и все время проверяла, на месте ли рисунки, свернутые для сохранности в трубочку и перевязанные шнурком. Луиза сильно волновалась: понравятся ли ему ее карикатуры? Когда она наконец смогла подойти к нему после лекции, он сразу вспомнил об их уговоре и рисунках, радостно принял их из ее рук и погрузился в изучение набросков.

Через пару минут он поднял голову и обратился к Луизе:

— Это потрясающе! Очень остроумно и забавно, как раз то, что понравится людям!

Девушка разулыбалась, польщенная такой оценкой, тем более от Густава.

— У меня только одно замечание. — Он указал на персонажа Комитета. — Этот образ необходимо смягчить и сделать не таким похожим на реального председателя. Не думаю, что он одобрит такую карикатуру.

— Ой! — Луиза испуганно прижала руки ко рту. — Я и не знала в точности, как он выглядит! Только понаслышке!

— Тогда ничего страшного, — успокоил ее Густав. — Сможете перерисовать это набело? Или даже нарисовать конкретные сценки по мотивам лекций? Например, как Комитет помогает Рабочему встать на ноги и защищает его?

— Я с радостью! — тут же откликнулась девушка. Но сразу смешалась и в смущении посмотрела на стол. — Вот только у меня кончилась бумага. Но я куплю на выходных и все-все перерисую! — немедленно заверила она молодого человека.

— Ха, в этом нет нужды. — Он с довольным видом указал на кипы бумаг перед собой. — Берите мою, у меня ее более чем достаточно!

***

Теперь вечера приобрели дополнительный смысл для Луизы: кроме ежедневных лекций, она занялась иллюстрациями. Сначала она рисовала всех персонажей только по грудь, потом Густав попросил нарисовать их в полный рост и в разных позах и с каждым разом хвалил ее все больше. Ему думалось, что если доработать идею и отточить сценки, то проектом можно будет похвастаться в Комитете. Конечно же, авторство безраздельно принадлежало Лизе Вебер, но над сюжетами картинок, а также над подписанными снизу диалогами они работали вместе.

В один из вечеров Густав предложил отдать ей те лекции, что уже были прочитаны на фабрике, а в последний момент деликатно уточнил, умеет ли она читать. Луиза удивилась такому вопросу, но потом вспомнила, что даже Маришка не была обучена грамоте, а потому узнавала все новости из сплетен и пересказов газет от Хелены. И тут Лу ясно поняла предназначение своих рисунков, если их проект будет одобрен и поддержан: не пугающие плакаты с призывами, а забавные нарисованные сценки сделают идеи Комитета понятными для тех, кто не мог читать даже по слогам. Это делало задачу еще более ответственной, и Луиза с энтузиазмом приняла вызов. Еще никогда она не чувствовала такой вовлеченности в события, происходящие в стране.

С записями Густава дело пошло еще быстрее и увереннее. За выходные Луиза успела проиллюстрировать четыре лекции и пару манифестов, которые Густав специально принес ей из штаба Комитета.

На работе Луиза хотела было положить рисунки в ящик стола, где держала ножницы, горько пахнущее масло для машинки и кусочек мела, но там нашелся предмет, которого в пятницу еще не было. В неглубоком ящичке лежал альбом в плотном изумрудном переплете с хорошей бумагой, годной и для акварели, и для угля. Листы были соединены тонкой черной лентой через круглые отверстия, так что можно было вынимать готовые рисунки, развязав крохотный бантик.

Луиза в изумлении смотрела на вещь, равных по изяществу которой она не видела уже много лет. Сначала она даже не решалась прикоснуться к альбому, словно тот мог исчезнуть. Но потом вдруг решила, что альбом попал к ней по ошибке, и поспешно открыла его в надежде увидеть метку хозяина.

Однако обнаруженная под обложкой надпись ошеломила ее еще больше:

Лизе Вебер, удивительно талантливой девушке. Творите! Густав Юнсон.

Смысл написанного дошел до нее не сразу: Густав сделал ей подарок. Конечно, это было нужно для общего дела, но Луиза никогда прежде не получала подарков от молодых людей.

— Что у тебя там? Тетрадь? — Ей за плечо заглянула Хелена, только что пришедшая на работу, как раз к звонку на смену.

— Нет, это для рисунков. — Бережно сложив в альбом принесенные зарисовки, Луиза закрыла его и осторожно убрала обратно в ящик, чтобы он не касался масленки. — Для Комитета, я обещала помочь герру Юнсону.

— Так вот о чем вы после лекций разговариваете, — разочарованно протянула подруга. — Дела… Я-то уж подумала, что у вас намечается роман…

— Не говори глупостей, — испуганно прервала ее Луиза, оглядываясь по сторонам. — Еще не хватало, чтобы начали сплетничать.

— Не сердись, я же не знала, что ты рисуешь! — Хелена примирительно чмокнула ее в щеку. — Покажешь? Или секретный проект? — Она сделала круглые глаза.

— Покажу, когда будет готово, — улыбнулась Луиза — впервые за последние недели, когда придирки Анхен Монк отравляли ей жизнь и подавляли обычно беззаботный нрав. — С чего такое веселье? Ты сегодня просто болтушка.

— А погляди! — Хелена мотнула головой, и Лу заметила, что прекрасная длинная коса подруги снова свободно змеится по ее спине.

— Ты рискуешь, — пробормотала Луиза. — Анхен устроит тебе… даже не знаю, на что она способна.

— Вот и посмотрим. — Хелена пожала плечами. — В правилах ничего не написано про прически, а мне надоело ее бояться.

В тот же день после лекции Луиза подошла к Густаву, чтобы поблагодарить его за такой удивительный знак внимания и поддержки, но он был рассеян, куда-то спешил, и разговора не получилось.

***

Казалось, молодой человек и вовсе забыл о произошедшем, но через пару дней в ящике Луизы оказалась дюжина неочиненных угольных карандашей. Она не сдержалась и порывисто прижала всю их связку к сердцу — и только потом положила обратно в ящик. В этом не было ничего личного, не могло быть. Просто Густав хочет, чтобы дело продвигалось быстрее, а рисунки были удачнее. Это было так, но в ее груди заплескалась крохотная рыбка радости, заставляя мечтательно улыбаться за скучной работой. Только один раз она выпала из своего светлого состояния: когда проходящая мимо Анхен ядовито шепнула Хелене что-то насчет последнего предупреждения и осведомилась, долго ли будет отсутствовать Маришка.

Вечером Густав снова перевел тему, едва она захотела сказать спасибо за карандаши. Но он был крайне внимателен к ее работам и удовлетворенно отложил некоторые как конечный вариант.

— На сегодня все. — Он со вздохом откинулся на стуле.

Теперь они не стояли у кафедры, а занимали край обеденного стола, предварительно застелив его газетами. Те пестрели крупными заголовками о королевской свадьбе, намеченной на конец июня, будто эту тему можно было обсуждать бесконечно и на разные лады. Луиза принялась собирать листы в стопку, чтобы связать их лентой.

— Думаю, еще полдюжины полноценных иллюстраций — и проект можно будет представить на собрании. У него грандиозные перспективы! Вы понимаете? — Он поднялся со своего места и отошел к окну.

Луиза молча кивнула, хоть он и не мог этого видеть. Но Густав не нуждался в ответе.

— Лиза, я хотел вам признаться… — Он неуверенно замолчал, а девушка замерла с колотящимся сердцем, будто заяц в траве. — Вы ведь знаете, я студент… Изучаю философию. Предпоследний курс.

— Да, — тихо отозвалась Луиза, хотя до этого он никогда не говорил, чем именно занимается, кроме просвещения швей.

— Я больше не вижу в этом смысла, хочу оставить учебу и полностью посвятить себя работе в Комитете. — Он повернулся к неподвижно стоящей художнице, все еще сжимающей листы в побелевших пальцах. — Скоро выборы в парламент, и я сделаю все для того, чтобы наш Комитет превратился в главенствующую партию! — В глазах молодого человека загорелся незнакомый огонек. — Мне больше недосуг заниматься бессмысленными изысканиями, там нет истины. — Он хлопнул широко раскрытой ладонью по столу, указывая не то на рисунки, не то на газеты. — Вот где истина! Вот где стоящее поприще для мужчины и мыслителя!

Он резко замолчал и опустил голову; несколько напомаженных прядей выбились из прически и упали ему на лоб.

— Я думаю, вы совершенно правы, но… Почему вы мне рассказываете об этом? — робко подала голос Луиза.

— Лиза… — Он будто только что заметил ее, забывшись в своих мыслях. — Я хотел, чтобы вы знали. Мне кажется, вы стали мне важны. Наше общение, я имею в виду, — тут же поправился он, но его рука двинулась по столу навстречу узкой кисти Луизы и буквально на секунду накрыла ее, пожала и отпустила.

Более в тот вечер они не сказали ни слова и торопливо вышли в одни двери.

***

Судя по всему, Густав оказался верен слову и оставил учебу. По крайней мере, Луиза с утра увидела его, поднимающегося на второй этаж, где находились кабинеты счетоводов, директора и каморка со столом Анхен.

Луиза прошла к своей машинке и села, взяв первую в очереди стопку грубой ткани, которой сегодня суждено было превратиться в непромокаемые чехлы для морских грузов. Но перед тем как приняться за работу, она все-таки украдкой заглянула в ящик. Сначала ей показалось, что в нем все по-прежнему, и она даже успела почувствовать легкий укол разочарования, но тут услышала звук, будто круглый предмет гулко перекатился. Она протянула руку — и вынула небольшое зеленое яблочко, молодое и крепкое. Это было настоящим чудом, ведь в апреле яблок было не достать. Словно почувствовав что-то, она подняла глаза на второй ярус и увидела Густава, который стоял, опершись на перила, и глядел вниз, на цех, на Луизу. Встретившись с ней взглядом, молодой человек беззаботно улыбнулся и помахал ей рукой. Луиза ответила и на улыбку, и на жест.

Волшебный миг кончился, Густав развернулся и ушел по своим делам, а она вернулась к своим. Ей казалось, что воздух, ее руки и волосы — все пахнет яблоками.

После обеда, на котором работницы быстро и безрадостно залили в себя несоленый рыбный суп, Анхен подождала Луизу у дверей в столовой и сухо бросила, чтобы та прошла в ее кабинет. Юная швея искренне не понимала, в чем тут дело и где она провинилась.

Луиза никогда раньше не бывала в кабинете фрекен Монк и не знала ни одной швеи, заходившей туда. Комната производила гнетущее впечатление — переделанная из кладовой, с узким окном-бойницей и одиноким столом, явно позаимствованным из цеха. Стол был покрыт многочисленными царапинами и завален бумагами: манифесты, листовки и списки имен — некоторые из них были зловеще подчеркнуты красным карандашом.

Единственное украшение кабинета вызывало недоумение: уменьшенная копия известной картины с батальной сценой начала века. Луизе она была хорошо знакома — оригинал висел в одном из залов королевского дворца. У нее промелькнула мысль, что Анхен следовало бы родиться мужчиной и пойти по военной стезе, чтобы муштровать солдат, а не швей.

— Чем я могу быть полезна фрекен? — сдерживая волнение, спросила Луиза.

— Полезна? Сомневаюсь. Но разговор нам предстоит серьезный. — Фрекен Монк обошла юную швею со спины и заняла позицию за столом, с которого взяла один из списков. — Вот уже несколько месяцев я изучаю ваш коллектив… и сделала неутешительные выводы. Некоторые люди не только не помогают, но и вредят рабочей атмосфере, за которую я отвечаю. Это список на увольнение. — Она помахала бумагой перед лицом Луизы. — И вы в нем.

— Но почему? Я не опаздываю и соблюдаю дисциплину, а если вы о том случае на лекции, то герр Юнсон меня извинил!

— Как я вижу, — повысила тон Анхен, — расположение герра Юнсона повлияло на вас худшим образом. Вы стали слишком много себе позволять.

— О чем вы говорите? — в замешательстве пробормотала Луиза.

— Не отпирайтесь! Это омерзительно! Вы флиртовали с ним за моей спиной самым бесстыдным образом, и об этом все знали! Вместо того чтобы…

— Вместо того чтобы просто строчить чехлы от звонка до звонка, мы с герром Юнсоном в свободное время трудились на благо коллектива, фабрики и вашего Комитета в том числе! И наша работа принесет реальную пользу! — не сдержалась Луиза и почувствовала, как краснеют от возмущения ее лоб и уши.

— Вы просто лгунья! — взвизгнула Анхен и ударила по столу кулаком. — Я видела, как вы нежничали вчера вечером, он держал вас за руку!

Луиза задержала дыхание, и внезапно страх покинул ее. Она увидела фрекен Монк с другой стороны — слабую и обиженную.

— Шпионить за мной после работы тоже является вашей обязанностью? — Луиза не ожидала, что ее голос может звучать так спокойно и угрожающе. — Так вот в чем дело. Вы к нему неравнодушны. Вот только это не имеет ко мне никакого отношения. Как и ваши списки.

Впервые Анхен не нашлась, что возразить, а если бы и знала, то в смятении не смогла бы выдавить и звука. Не дожидаясь ответа, Луиза спешно покинула ее кабинет и устремилась вниз по грохочущей лестнице, даже не заметив окликнувшего ее Густава.

В попытках забыть неприятную сцену Лу постаралась с головой погрузиться в однообразную работу за машинкой и ни на кого не обращала внимания. Она оставалась в этом отчужденном состоянии до самого конца смены, когда разразилась настоящая буря.

Распахнув двери, ведущие на склад, на пороге цеха появилась Анхен Монк. Оглядев замолкших женщин, она решительно направилась к заднему ряду, волоча за собой по полу один из готовых брезентовых чехлов. Луиза подумала, что фрекен Монк движется к ней, но опасения девушки не подтвердились. Анхен остановилась перед Хеленой и с силой швырнула чехол ей на стол. В цеху воцарилась абсолютная тишина.

— Ваша работа? — подняв бровь, осведомилась Анхен.

— Судя по бирке, моя, — подтвердила Хелена, мужественно расправив плечи. — Что с ней не так?

— А вы посмотрите сюда! — Фрекен Монк ткнула пальцем в один из швов. — Как вы это объясните?

Даже с места Луизы было видно, как на светло-серой ткани выделяются несколько длинных черных волос, вшитых в машинную строчку.

— Не пугайте так, это же пустяки. Я сейчас исправлю… — Хелена склонилась над тканью и попыталась убрать волосы из шва.

Тут Анхен схватилась одной рукой за косу девушки и дернула ее на себя, отчего та вскрикнула и выгнулась от боли. В другой руке фрекен Монк блеснули массивные ножницы для кройки, и в следующее же мгновение они впились Хелене в волосы на затылке и начали со скрежетом их кромсать, пока тяжелая коса не опала на пол возле ошарашенной девушки. Швеи даже с самых дальних рядов привстали на местах, чтобы не упустить ни детали. Тяжело дыша, Анхен бросила ножницы на каменный пол и покинула цех.

Хелена двумя руками обхватила затылок, обернулась и увидела косу, змеей свернувшуюся позади нее. Судорожно всхлипнув, она сползла на пол и взяла ее в руки. Луиза и Маришка бросились к несчастной. Исступленный крик отчаяния потерялся в оглушительном звонке, возвещающем конец смены.

***

По дороге домой Луиза не могла себе позволить ни приблизиться к подруге, ни упустить ее из виду. Напоминающая умалишенную, Хелена все время притрагивалась к волосам, взъерошивала неровные пряди и что-то бормотала сквозь слезы. Виня себя в произошедшем, Луиза чувствовала жгучий стыд. Не стоило недооценивать Анхен Монк и ее готовность переступить черту.

Деревянной походкой Хелена шла зигзагами, переходя то на одну, то на другую сторону улицы, спотыкаясь о трамвайные рельсы, окруженные грудами выломанных из мостовой булыжников. В конце концов она свернула вовсе не туда, куда нужно. Луиза, пока подруга окончательно не скрылась в тенях за поворотом, поспешила следом за ней.

В проулке по камням домов комками сползала плесень и несколько чаек пожирали ошметки, разбросанные у задней двери рыбной лавки. В просвете виднелась поникшая фигурка: одной рукой Хелена придерживалась за стену. У противоположной стены, привалившись, стояла девчушка в мешковатой одежде и курила папиросу.

Луиза ускорила шаг, поравнялась с Хеленой и осторожно коснулась ее плеча. Вопреки ожиданиям, подруга не высвободилась из-под ее руки, но принялась снова всхлипывать.

— Прости, прости, прости меня, пожалуйста! — бессвязно бормотала Луиза, хоть и знала, что та ее не поймет.

— Пусть ее, проплачется — легче станет, — раздался на удивление хриплый и низкий голос незнакомки.

Луиза в негодовании обернулась и резко ответила:

— Да что ты понимаешь!..

Девчонка бросила на землю докуренную папиросу и тут же достала из-за уха новую. В мелькнувшем огоньке спички Луиза заметила рубцы от ожога на левом виске и саркастическую ухмылку. Незнакомка вразвалочку скрылась в темноте проулка, оставив девушек наедине с их горем.

Через несколько минут Хелена немного пришла в себя, и они, обнявшись, пошли навстречу огням из окон общежития, такого привычного и такого ненавистного.