Я тебе обещала?

Анна Жукова, 2008

Смерть близкого человека заставляет нас сконцентрироваться на каких-то поворотных точках нашей жизни. Рассматривание «деталей»: рождение детей, анализ отношений с мужем-художником, преодоление собственной болезни, бытовой фон, наблюдения за творчеством человека, занимающегося современным искусством, отношения с подругами, фиксация источников вдохновения в разных ситуациях, – присутствуют в этом очень женском тексте. Автор еще не вполне освободился от мысли, что чужой опыт может быть полезен. Результат – этот роман.

Оглавление

Болезнь

В ту пору она уже научилась быть счастливой сейчас, здесь. Была уже достаточно взрослой, чтоб различать, не смешивать. Андрей стал известным. Безденежье кончилось. Больше не надо было бегать по частным урокам. Уже чувствовала себя больше женщиной, чем матерью. Забыла вкус мяса, перестала лить сгущенку в кофе, долго приучала себя посещать спортклуб, разбавляла этот патологичный фитнес бегом в Кузьминском парке. Стала влезать в любую одежду, какую хотелось. Страшно обрадовалась, что и белый сарафан, подаренный в Париже младшей дочери, когда та училась еще в девятом классе, стал тоже ей доступен. Нравилось отгибать вшитую бирку и который раз убеждаться: 34. Заразительно проповедовала своим подругам необходимость fit program, демонстрировала последние полюбившиеся упражнения, эффективно подтягивающие самые слабые женские участки: заднюю часть рук, косые мышцы и «галифе». Могла уже сама разработать комплекс для любой женщины с учетом ее проблем.

И тут началось. Стала ощущать, когда делала скручивания при упражнениях на косые мышцы, боль, инородное тело внутри. Беспокоило. Может, пройдет? Ну, не идти же к врачу, даже не понятно, к какому! Стало хуже. Андрей уехал на очередную — налию (би, три, уже неважно). Когда он уезжал, то у нее сразу всплывало из «Девчат»: хочу халву ем, хочу пряники. Этот кинофильм, полюбив еще в детстве, когда только начинает проступать образ человека, с которым бы хотелось быть, готова была смотреть в зацикленном виде. Вместо пряников отправилась в Институт рентгенологии.

— Ничего страшного, но лучше сделать биопсию.

Сделала. По лицу врача поняла — серьезно. Никаких вариантов. Рак.

Мистика какая-то! Ходишь, деятельная, нестерпимой боли нет, что-то происходит, но это не особенно мешает. Меньше, чем насморк! Но все сразу вокруг меняется. И врачи серьезно смотрят.

Андрей стал бояться разлучаться. Везде с собой таскает, по возможности. Всю Москву поднял на ноги в поисках врачей. Нашли. Сергей

Михайлович внимательными глазами посмотрел, все прощупал, что мог, полистал анализы. «Будем лечиться. Схема стандартная: лучевая терапия, операция, химия. Но гормонально зависима опухоль или нет, станет ясно, только когда разрежем». Подошел к компьютеру, пощелкал мышкой, распечатал таблицу. «Взгляните. Здесь статистика зависимости лечения вашего заболевания от количества сеансов химиотерапии».

Вот этого она боялась больше всего. Пусть режут, сколько надо, но химия… Она помнила из детства, как мучилась тетя Рая, соседка по даче, которую муж привозил на природу после очередного сеанса. Не забыла, как та говорила, что за страшные преступления нужно наказывать химией. Знала по ее описанию, что это состояние, близкое к тяжкому похмелью, только растянутому на многие сутки, а чуть придешь в себя, тебе вкалывают новую порцию. Но даже это ее не очень страшило. Пугала полная потеря волос непонятно на какой срок. Вернутся ли? Как без них жить?

Андрей: «Да, мы сделаем все шесть сеансов, понятно».

Сергей Михайлович: «Сейчас, чтоб не терять время, начнем с лучевой терапии. Вот направление. Звоните, будем обсуждать детали операции», — протянул листок с мобильным.

Каждый лишний поход в онкологический центр убеждал, что она действительно больна. Можно было занемочь только от одного вида отчаявшихся матерей с прозрачными детьми на руках, множества инвалидных колясок с немощными людьми, и парики, парики, все в париках. Правда, надо признать, мода очень благосклонна нынче к онкологии. Некоторые девушки с оголенными черепами выглядели потрясающе, просто Нефертити. И стильные платочки, как у черепашек-ниндзя, тоже ничего. Что-то совсем не укладывалось в голове. Столько этажей, больше двадцати, а курсируют крошечные лифты, на которые длиннющие очереди, давка, хуже, чем в Текстильщиках поутру. А ведь люди больны, им тяжело! И это крупнейшая больница! Андрей каждый раз ездил с ней. Сократил количество и время визитов до минимального. Чтоб не видела всего этого. Но ведь не все люди могут «сократить» свое присутствие здесь.

В так называемой «Ромашке» — блоке, где облучали (сразу вспомнилось «Девять дней одного года») — мужчина с круглым животиком, ощупывал на шее лимфоузлы. «Вы профессиональная спортсменка?» — «Нет, просто бегаю по утрам». — «На вашем теле трудно что-то понять. Я в молодости тоже много спортом занимался». Наконец разметили: взяли и прямо на теле нарисовали несколько крестов, чтоб не задеть при облучении лишнего.

— Приезжайте завтра, к девяти, будет первый сеанс, — Андрей уже договорился, чтоб ее приняли сразу, чтоб не сидела в многочасовых очередях. Нюша успела рассмотреть, из кого состоят эти очереди. Стыдно. Но и быть там, среди этого, не могла.

Приехали домой. Андрей грустный, нереально заботливый. За руку держит. Скоро операция. Неизвестно, сколько будет без движения. Как влезть в джинсы, да еще и лысая. Знала, чтоб быть в форме, ей необходимо шесть-восемь часов в неделю убивать на спорт. Желательно, чтоб было четыре силовых тренировки, а остальное — что угодно: бег, степ, танцы. «Ну вот, буду с галифе, крыльями по бокам, нависающими над лифчиком. Надо бежать. Хотя бы шесть часов на этой неделе — успею. А там придумаю. Нужно только очень красиво одеться». Достала велосипедки, любимую майку лилового цвета (признак, что еще с детскими иллюзиями не рассталась?) — разметка видна. Придется надевать другую.

Шесть минут по загазованной зоне, параллельно с машинами — и в лесу. Узбеки, ремонтирующие кровлю на конном дворе, прокомментировали ее задницу. Значит, все нормально, ничего еще не поменялось. Вспомнила, как мама водила ее и брата в этот парк. Почему-то всплывали в основном зимние прогулки. Мама рассказывала про коней с Аничкова моста в Питере. А у нас в Кузьминках — авторское повторение. Здорово! Всегда, пробегая мимо этих коней, она вспоминала маму и детство, то, как пыталась вскарабкаться на правого коня. Боже! Мама еще ничего не знает! Как сказать? Надо сказать после операции: уже все будет хорошо, останется только химия.

В среду опять поехали к Сергею Михайловичу окончательно обо всем договариваться.

— Вы молодая красивая женщина и смеетесь замечательно. Вырежут много. Я рекомендую, не откладывая, сразу сделать пластику, иначе вам будет очень дискомфортно.

Стал рисовать на листе А4, показывать, где разрежут, где мышцу высекут.

То есть у нее в одном месте мышцу возьмут, к другому, там, где вырежут, приставят. Просто конструктор какой-то, а не женщина. Разве это реально?

Сергей Михайлович: «Не волнуйтесь, мышца потом нарастет».

Андрей: «Сколько это стоит?»

Она: «Я и так проживу, зачем? Я ведь не собираюсь вокруг шеста танцевать. Такие деньги! Машина!»

Андрей: «Надо делать».

Сергей Михайлович повел к пластическому хирургу, который должен был своим искусством ликвидировать, по возможности, вмешательство хирурга-онколога. Кабинет был на этом же этаже. Тот оказался живым Ноздревым, разве что щенков не предлагал, лапами в лицо не тыкал. Но темперамент, количество шумовых эффектов — точно как у Гоголя. Роскошный кабинет, на стенах красоты — подарки благодарных клиенток, на журнальном столе множество дорогих альбомов с идеальными женскими телами.

— А давайте, я вам сразу и веки подрежу. Видите, уже начинают опускаться!

— Ой, Николай Алексеевич, когда у меня останется только проблема с веками, я сразу к вам приду. Обещаю!

Стали обсуждать, как резать будут. На ней было крайне удобное для таких случаев платье: кокетка кнопочками соединялась с основной частью, которая представляла собой жатую джинсовую ткань. Наряд позволял легко оголять любую часть автономно от остального, платье абсолютно не мялось, в общем, незаменимо при частом общении с медициной. И красивое, вечное, как любая дорогая вещь. Но сегодня даже платье не спасло. Заставили полностью раздеться. И начали рисовать черным фломастером на ее теле, определять линии разрезов. Просили не смывать. Обсуждали, откуда мышцу брать будут, где лоскут кожи возьмут.

— Кожу брать негде. Можем со спины вырезать.

— Нет, со спины не дам! — Она еще мечтала походить в маленьком черном платье с обнаженной до попы спиной.

— Нагнитесь, я посмотрю, можно ли что с живота собрать.

Она нагнулась. Когда же это кончится?

— Ну, хорошо, можно постараться.

Нюша обрадовалась: еще лучше будет. Все-таки трое детей, сколько пресс ни качай, а растянутую кожу куда денешь?

Сергей Михайлович повел показывать палаты. Все как обычно. Белье не выдают, надо приносить с собой, лекарства — само собой, туалет далеко, не слишком чисто.

Андрей не выдержал: а нельзя положить куда-нибудь в другое место?

И она оказалась в палате, которая ничем не отличалась от single room в далеком отеле, только пальмы из окна не торчали. И все вокруг в белых халатах. Больница была где-то на Соколе.

Оперировали больше шести часов три хирурга с Каширки: два онколога и пластический хирург. Андрей видел врачей после операции — шатались. Даже «Ноздрев» сник.

Очнулась она на следующее утро в послеоперационной палате: солнце било в глаза. 19 июня. В Москве уже взрослая зелень, но еще не жухлая, хочется на улицу. Дежурный врач поправил занавеску. Стало легче. Почувствовала себя огромным неподвижным Гулливером, которого многочисленные лилипуты приковали тысячами иголочек к земле — не повернуться. Осторожно провела рукой по телу — все перебинтовано, заклеено, кругом трубки с банками торчат. Вспомнила, что ела двое суток назад, очень хотелось пить. Но попросить не решалась: вдруг не сможет справиться с «уткой». Подошла женщина-анестезиолог.

— Тошнит?

— Нет, ничего.

— Я посмотрела в карте. Вы сама — мама, а всю операцию кричали: мама, мама. Первый раз такое. Обычно кричат другое.

— Что?

— Ну, так сразу не произнесешь!

— А можно меня уже в палату отвезти?

— Сейчас отвезут.

Переложили на каталку. Каждое движение — проблема, но ничего не болело, просто ничего не чувствовала.

Ну вот, в своей палате. Одна. Никто не тревожит. К вечеру Андрей приедет. Как он будет сюда добираться? Как в Шереметьево съездить! Может, люди уже разъехались по жарким странам?

Сестра тихонько постучалась, поставила на тумбочку воду, стала уговаривать кисель выпить. Принесла резинку для волос (просили перед операцией волосы убрать, а потом, видимо, кто-то заботливый снял, чтоб лежать было удобно, а может, и сама слетела).

Пить! Но надо проверить, сможет ли подняться в туалет. Стала тихонько подползать к краю, банки с трубками повисли, но все так хорошо заклеили, что не тянет. Устала, но поняла, что сможет. Сделала глоток.

Приехал Сергей Михайлович.

— Ну, что, все хорошо, уже смеяться можешь? Посмейся, я послушаю, а то у меня день тяжелый был! — посмеялась. — Хорошо, но еще не очень звонко! Главное — спать, все время спать, только во сне человек выздоравливает.

— Сергей Михайлович, а что за банки, зачем?

— Это лимфа отходит. Мы же тебя всю перекроили, нарушили лимфосистему. Нельзя, чтоб она скапливалась, вот лимфа в банки и отходит. Организму нужно около месяца приспособиться. Муж заберет отсюда — будет тебя привозить в онкоцентр для откачивания, сначала каждый день, потом раз в два дня, а потом по необходимости, увидишь. Потом сама к нам ездить будешь. Как перестанет скапливаться лимфа, если будут неплохие анализы, начнем делать химию.

— А сразу нельзя? — Она не любила тянуть, раз надо, то сразу.

— Не потянешь.

— О лимфе вы меня не предупреждали. Бонус какой-то!

— Мне мой тренер в детстве говорил: «Отожмись, сколько сможешь, и еще два раза». Лимфа — это еще два раза.

— А химия?

— Ну, это отдельно. Да, пришли результаты анализов клеток опухоли. Гормонально зависимая. Это хорошо. После химии будешь лечиться таблетками.

Ну, про это еще Нюше рано думать. Сейчас главное для нее привыкнуть к своему перекроенному телу и приспособить его под себя.

К вечеру начал отходить наркоз. Стало так больно, что сами полились слезы. Вошла сестра.

— Что же не позвала?

Закричала в коридор:

— Тут больной плохо! срочно! уколы!., сейчас будет по легче, чуть-чуть повернитесь… я, когда работала в детской больнице, научилась делать сразу два укола с одного замаха, у детей попки маленькие, колоть некуда, сейчас тебе тоже сделаю… — Сестра наполнила оба шприца, сложила их по-особому в правую руку и с одного замаха уколола. — Сейчас, сейчас будет по легче, посмотришь.

Приехал Андрей. Увидела родное лицо, и сразу все внутри надломилось, заревела уже от души.

— Маме сказал?

— Сказал, завтра твои приедут.

— Дети пусть не приезжают. Не надо им это видеть.

Утром приехали мама с папой. Растерянные.

Нюше очень нравилось, когда мама надевала светлое. И сейчас мама была в светлой легкой кофте и юбке в мелкий цветочек. Старалась, не плакала. Папа все не мог понять, почему отовсюду банки, и сверху, и снизу, вся заклеена, опухоль-то в одном месте! Кто знал про пластику?

— Ты хоть что-нибудь ешь? Одни глаза. Мы тебе сыр привезли, абрикосы. Съешь при мне хоть что-нибудь.

Жара. Московские рынки завалены узбекскими абрикосами. Желто-розовые, иногда веснушчатые, с черными точечками, очень сладкие… Все дни, что она лежала в больнице, к ней приезжали подруги, распределив между собой время (потом Нюша узнала, что дирижером была Нина), поддерживая связь с Андреем, чтоб никто не пересекся, не помешал друг другу, и каждая везла абрикосы. У нее этот солнечный фрукт навсегда перемешался с бинтами и уколами.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я