Девочка-лёд

Анна Джолос

Роман – типичный представитель золотой молодёжи. Самоуверенный, наглый мерзавец, не признающий рамок и не имеющий тормозов. Его жизнь – словно сахарная вата. Моя – беспросветная чёрная полоса. Что ни день, то борьба. В том числе и с Ним. Восемнадцатый день рождения моего мучителя. И присутствовать в его загородном доме я точно не должна была. Для его друзей это – лишь очередная забава, для меня – мой самый страшный кошмар… История Романа Беркутова и Алёны Лисицыной.

Глава 5

АЛЁНА

Пользуясь его секундным замешательством, бросаюсь к спасительному выходу. Налетаю на Зинаиду Генриховну, пришедшую, очевидно на разведку. Старушка, всплёскивая руками, начинает громко кудахтать и корить меня за неосторожность.

— Простите, — извиняюсь я и, заприметив в проёме высокую фигуру Беркутова, пускаюсь наутёк.

Бегу, активно переставляя ноги, и его разъярённый голос эхом отскакивает от стен.

— Конец тебе, Лиса! — истошно орёт мне вслед.

Длинный коридор. Поворот. Пустая рекреация. В холле двое мальчишек, почёсывая затылки, играют в шахматы. Сбегаю вниз по ступенькам. Чудом не сбиваю с ног достопочтенную Элеонору Андреевну.

— Лисииицына, опять ты! Ну-ка немееедленно остановись! — басит она, но я игнорирую замечание невесть откуда взявшегося классного руководителя, потому что Беркутов значительно сократил расстояние между нами, перемахнув через перила.

Ай-яй-яй. Догоняет…

Замечаю единственную настежь распахнутую дверь. На всех парах мчусь туда, в столовую. Десятиклассники, которые по средам остаются допоздна после уроков и готовятся ко Всероссийской олимпиаде школьников, отрываются от своих тарелок, обрывая шумную дискуссию.

— Молись, дрянь! — угрожает он.

Ныряю за символическую перегородку буфета.

— Вылезла оттуда быстро, — цедит Беркут сквозь зубы.

— Ага, как же! — качаю головой я.

Замираем оба. Сверлит меня недобрым взглядом, а я не могу сдержать довольный смешок. Потому что его внешний вид изрядно меня веселит.

— Сюда вышла! — приказывает властно.

— Что такое? — вскидываю бровь. — Не нравится, когда тебя поливают грязью? В прямом смысле слова.

Его скулы напрягаются. Он делает резкий выпад вперёд и хватает меня за блузку, дёргая к пустой витрине.

— А-а-а-а-а, — верещу испуганно, когда тонкая ткань от натяжения издаёт опасный треск.

Хватаю пластиковый поднос, попавшийся на глаза и луплю им мальчишку. Зажмуривается и склоняет голову чуть влево. Защищаться он не может. Одной рукой держит меня, а второй — то самое ведро, которое я использовала в качестае орудия мести.

— Ты что тут делаешь? — громко возмущается работница столовой.

Изловчившись, выкручиваюсь. Но рубашке конец однозначно. Слышу как рвётся, и сердце кровью обливается. Сделала себе подарок к первому сентября называется… Я вещи годами ношу, а тут такое! Чёрт бы побрал тебя, Беркут!

Знаю, что если двигаться по узкому коридору, упрёшься в запасной выход. Тот самый, через которые принимают продукты.

— Стой, Лиса! — горланит этот бешеный, когда я, молясь всем богам, толкаю дверь.

Открыто… Облегчение заполняет лёгкие. В нос ударяет запах свежести, оставшейся после прошедшего дождя. Щурясь от солнца, перепрыгиваю через лужицы и спешу в сторону скопления народа. Там-то он вряд ли мне что-то сделает. Хотя, Рома Беркут — больной на всю кукуху, так что…

— Попадёшься ты мне, Лисицына, — прилетает в спину гневно.

Он совсем близко, и сердце, гулко колошматясь о рёбра, делает сальто, застревая в горле. Во дворе дети из группы продлённого дня играют в ручеёк. Юркаю внутрь, пригнувшись.

— Задержите того ненормального, — кричу ребятам, озираясь.

Ручеёк шумно «падает», на мгновение останавливая преследование. Смеюсь и спешно направляюсь к центральному входу. По плацу шагают кадеты. У них каждый день построение в шестнадцать тридцать. Деликатно протискиваюсь между ними, не обращая внимания на удивлённые взгляды. Прытко взбегаю по ступенькам. Останавливаюсь, пытаюсь отдышаться. Поворачиваюсь. Беркутова, с алюминиевым ведром в руках, удачно притормозил офицер-воспитатель кадетского корпуса.

Парень, как обычно, верен себе. Пререкается и игнорирует замечание мужчины. Быстро захожу в помещение школы. Он вот-вот будет здесь, и мне не мешало бы поторопиться. Пока охранник разговаривает с завучем, пролезаю под турникетом. Как раз в этот момент, в предбаннике появляется враг.

Бегу налево. Слышу характерный звук приземления копыт примерно сорок третьего размера и топот.

— Ну всё… Доигралась, антилопа гну, — последнее, что слышу.

Добирается до меня в один прыжок. Грубо тянет за блузку назад. Воротник больно врезается в шею. Поднимаю руки. А потом вдруг внезапно становится темно. Будто свет выключили. Но нет. Просто кое-кто надел мне на голову ведро.

— Думаешь, тебе сойдёт с рук то, что ты сделала? — раздаётся по ту сторону купола.

Я пытаюсь снять ведро, но он не позволяет. Хохочет, пока я, теряясь в пространстве, не понимаю, куда отступить: то ли влево, то ли вправо. Нос касается холодного металла. Пахнет ведро просто ужасно. Какой-то плесенью вперемежку с ядрёным чистящим средством. Так себе ароматы… По лицу стекают остатки грязной воды. Представляю, сколько бактерий сейчас радостно протянули ко мне свои лапки.

— Темно тебе там, да? — издевательски интересуется Беркут, стуча по дну ведра кулаком.

— Сними его! — верчу головой из стороны в сторону.

— Нет-нет, ты отлично смотришься в нём, маленькое чудовище! — возвращает его на место, не давая выбраться.

Я как слепой котёнок беспомощно машу руками, кружась вокруг своей оси, в то время как этот упырь наслаждается развернувшимся представлением. А после… я совершаю роковую ошибку. Устремляюсь вперёд, не разбирая дороги и со всей дури врезаюсь во что-то. И это что-то с жутким грохотом разбивается. Наверняка слышно на весь первый этаж.

— Ой дууура кривая… — тянет, цокая языком Беркутов.

Вытягиваю вперёд руки. Пробую на ощупь.

— Ты че делаешь, идиотка?

Отдёргиваю ладонь, которую пронзает острая боль. Срываю злосчастное ведро с головы, не ощущая давления с обратной стороны. Громко чихаю. Часто моргая, смотрю на разбитое дверное стекло и груду осыпавшихся осколков.

— Беееркутов! Лисиииицына! К директору! — ревёт на весь этаж Венера Львовна.

*********

Суббота. Раннее утро. Я сижу у окна после пробежки и уже битый час слушаю щебечущих под окном птичек. Прижимаю коленки к груди и укладываю на них голову. Прищуриваю один глаз. Воздух уже прохладнее, но тёплые лучики солнца всё ещё греют кожу. Может, повезёт, и в этом году хорошая погода в Москве задержится на более длительный срок? Вряд ли конечно. Как-никак октябрь уже…

Ульянка начинает что-то бормотать во сне, и я прислушиваюсь. Шоколадки, что ли, просит. Бедный ребёнок… Аж слёзы на глаза наворачиваются. Надо купить ей те, которые любит.

Слезаю с подоконника, подхожу к шкафу и достаю нужную книгу. Не понимаю. Пусто. Трясу её аккуратно, перелистываю страницы. Заранее знаю, что деньги вряд ли найдутся, но всё же снимаю и просматриваю остальные книжки тоже. Естественно там ничего нет, и это может означать только одно…

Поправляю сползшее на пол одеяло Ульяны и выхожу в коридор. Прислушиваюсь. На кухне какая-то возня. Направляюсь туда. Первое, что бросается в глаза — пакет из магазина «Красное и Белое», оставленный на деревянном, подранном стуле. Мать сидит за столом. Грязный халат, взъерошенные волосы.

— О, Алёнкин, — кивает головой в знак приветствия.

— Мам, — смотрю на бутылку водки, что красуется напротив неё и наполненную до краёв рюмку. — Утро ведь…

— Так я чуток, для настроения, — поднимает стопку и одним махом опрокидывает её в себя. — И вообще, чёй-то ты меня уму-разуму учить надумала? Мала ещё!

Родительница с глухим стуком ставит рюмку на стол.

— Мам… а где деньги? — спрашиваю осторожно. — Ты взяла?

— Да, я! У Валеры день рождения, если ты забыла! — повышает на меня голос она.

— Но они нужны были…

— Вся в папашу своего! — наливает себе ещё одну порцию «Беленькой». — Должна мать свою личную жизнь наладить или нет?

Я молчу. Неоднократно пыталась объяснить ей, что чёрная полоса не сменится белой до тех пор, пока она будет пить и путаться с сомнительными мужчинами. Но кто бы меня слышал…

— Я Валерочке подарок хочу купить, — информирует меня она.

— Мама, нам за сад платить двадцатого и за свет долг надо погасить, — шепчу в отчаянии.

Подхожу к холодильнику. Открываю. Бутылки, что стоят справа, лязгают, стуча друг о друга. На полке замечаю готовые фасованные нарезки. Закрываю. Прислоняюсь лбом к холодной поверхности.

— Чё? Ну чё, Алёнк, надо ж праздник человеку устроить-то!

Праздник… В прошлом году она забыла про день рождения младшей дочери.

— Любовь у нас. Знаешь какая! — томно вздыхает Катя. — Как в книжках этих твоих!

Меня передёргивает. Я с этим Валерой на одну поляну бы не присела…

— Та, — машет мать рукой. — Много ты понимаешь!

— Что Ульяне кушать, мам? — интересуюсь устало.

— А то нечего прямо! — злится она. — Макароны свари, гречку! Закуски только пока не трогайте! Надобно чтоб красиво, ну накрыть там, поняла?

Вздыхаю. В глазах застывают слёзы. Я месяц по вечерам работала, чтобы какому-то чужому Валере было хорошо?

— И это.. Давай после своего зверинца поезжайте в Бобрино к бабке, — чиркая зажигалкой, выдаёт она. — Чистый воздух, все дела, полезно…

— Чтоб не мешались, — не могу не съязвить я.

— Поговори мне ещё! Совсем от рук отбилась. Ну-ка дневник неси.

— Он уже два года как электронный, — напоминаю ей сквозь зубы.

— Придумали ерунду, — фыркает мать, выпуская изо рта густой, сизый дым. — Что там вообще в этой твоей гимназии богатых ублюдков?

— Ничего, — отвечаю коротко.

— Хать бы делилась с матерью. Мож совет какой нужен.

Совет… Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не засмеяться в голос.

— Мы ж как подружки раньше были, — корит она.

— Будто я виновата, что после смерти Миши тебя понесло! — отвечаю резко.

— Ну-ка не смей мне! — вскакивает со стула Катя и подходит к окну. Рыдать сейчас будет.

Дядя Миша был единственным порядочным мужчиной в жизни матери. Рядом с ним Екатерина была совсем другой. Красивой, заботливой, доброй и хозяйственной. В прежней квартире было чисто и уютно, там всегда звучал искристый смех и пахло пирогами. К сожалению, та невероятная Катя умерла вместе с ним. Несчастный случай — и Ульяна, как и я, осталась без отца. Ей тогда два года только-только исполнилось…

Ставлю чайник на плиту, чтобы накормить завтраком сестру.

— С моё проживи, а потом будешь умничать! — злится мать, разглядывая окраину сонной столицы.

— На меня плевать, так хоть бы про Ульяну подумала, — набравшись смелости, говорю я. — Она уже забыла, когда маму трезвой видела.

— Тресну, Лисицына! — угрожает родительница. — Ты как со мной разговариваешь, дрянь?

Началось… Поднимаю руки, давая понять, что не собираюсь слушать её воспитательную беседу.

— А ну, стой! — выбрасывает сигарету прямо в окно, не думая о том, что наша соседка снизу каждую неделю собирает окурки с клумбы.

Она там цветы выращивает. Вряд ли они могут хоть как-то сгладить впечатление об этой неблагополучной пятиэтажке.

— Сядь-ка. Я это… видела тебя с твоим Данькой, — заявляет, хмыкая.

Я непонимающе жму плечом.

— Дружим мы и что…

— Дружит она. Ты чёй-то слепая, что ль? Не видишь как он облизывает тебя взглядом?

— Мам, — морщусь я. — Не надо. Не хочу слушать эти мерзости.

— Нет уж послушай! Если не хочешь потом как я страдать. Нечего якшаться с этими золотыми детками! Не чета ты им, ясно? — напирает на меня, обдавая запахом водки. — Хороша ты у меня, Лялька, не поспоришь хороша… Худая, белокожая, смазливая, губастая. Мужики таких, ой как любят!

— К чему этот разговор, мама? — хмурю брови.

— Я ж за тебя пекусь, дура! — сжимает мои скулы холодными пальцами. — Чё, подпускала уже к себе кого?

Щёки полыхают, я заливаюсь краской. Горячий стыд затапливает от ушей до пят.

— Ой, чёй-то раскраснелася то! — улыбается гаденько.

Я отдираю от лица её руку. Мне противно, что она поднимает эту тему в таком ключе.

— Ляль, — слышим голос сестры.

Ульяна замерла в коридоре. Стоит, кулачком потирая глазки.

— Иди пить чай, малыш, — отодвигаю стул и сажаю Ульяну за стол.

— Я за подарком для Валеры. Расчеши её, а лучше подстриги, — недовольно бросает напоследок мать, исчезая за дверью.

Ульянка понуро опускает голову. И у меня душа на части рвётся, когда я вижу, что она опять плачет.

— Солнышко, а мы с тобой сегодня будем нянчить Черныша, — пытаюсь отвлечь её я.

— Да? — радостно переспрашивает.

Наливаю чай, разбавляю холодной кипячёной водой. Открываю холодильник и достаю нарезку. В конце концов, на мои деньги она была куплена. Имею право сделать Ульяне бутерброды.

— А ещё в Бобрино поедем, представляешь?

— Ура, — почти весело говорит она, сжимая в маленькой ладошке хлеб с колбасой и сыром.

Пока младшая кушает, собираю наш рюкзак первой необходимости. Затем мы одеваемся и отправляемся на работу. По пути играем в слова и останавливаемся понаблюдать за белочкой, таскающей орехи из кормушки.

Зоомаркет закрыт на ключ. Внутри темно, и я в недоумении смотрю на часы. Десять десять.

Женщина, с миниатюрным чихуахуа в руках, возмущённо вглядывается в график работы магазина и, ворча под нос, уходит. Мимо неё вихрем пролетает запыхавшаяся Аллочка. Машет мне сумкой, на ходу доставая ключи. Директор точно её уволит, если она ещё раз попадётся. Опаздывает постоянно. То красится долго, то с парнями по пути на работу знакомится. И всегда у неё ЧП.

— Привет, девочки! — тяжело дыша, тараторит раскрасневшаяся Шевцова, позвякивая связкой ключей в руках. — Еле добралась, ой такой коллапсас там!

— Коллапс, — на автомате исправляю я.

— Та неважно, — улыбается блондинка, интенсивно пожёвывая жвачку, от чего длинные серёжки в её ушах трясутся.

Заходим в магазин. Аллочка включает свет, и мы вздрагиваем от шороха и галдежа.

— Вау! — восторженно шепчет Ульянка.

— Твою-то ж мать! — присвистывает Шевцова. — Удрали, представляешь!?

Я в шоке смотрю на многочисленных волнистых попугайчиков, разлетающихся во все стороны.

— И сколько их? — ошарашено любопытствую.

— Олежка привёз вчера шестьдесят…

Мои брови ползут вверх.

Шестьдесят…

Олежка — это, к вашему сведению, наш директор Олег Дмитриевич. Так-то он в отцы ей годится.

— А я говорила ему, что клетка сломана! Всё жмутся, да экономят, не хотят тратиться на новую!

Звякает колокольчик, извещая о том, что на пороге появился первый посетитель.

— Открылись? — недовольно интересуется та самая женщина, которая стояла со мной на улице.

— ЧП у нас, не видите что ль? — выпроваживая её за дверь, отвечает Аллочка. — Приходите после обеда, а лучше завтра.

— А вдруг она пожалуется, — переживаю я.

— Ой да ну, — бросая сумку за прилавок, с сомнением говорит Алла. — Ну чё, Лисицына, сачки нам в помощь…